Я же твоя дочь

Глава 1.

Неуютное серое здание на окраине города было унылым и непримечательным. Высокое, с ржавыми воротами, асфальтированной дорожкой, сквозь которую пробивались в трещины ростки одуванчиков. Навигатор на приборной панели механическим голосом сообщил, что я прибыла к месту назначения. Больше всего на свете мне хотелось бы прибыть куда угодно, кроме этого серого здания. Вывеска «Психоневрологический интернат» не давала надежды на приятное проведение времени. Хотелось трусливо развернуться, но я решительно паркую свой блестящий новый автомобиль на куске ровного асфальта и выхожу. Вот бы внутри чувствовать себя так же комфортно и уверенно, как и внешне!

Пока иду по разбитой дорожке, покрытой остатками мартовских луж, ругаю себя за свое стремление выглядеть успешно – острые шпильки очень неустойчивы. Кому здесь что доказывать собиралась? И тут же отвечаю – себе.

Охраны или каких-то сотрудников, препятствующих моему передвижению, нет. Вижу центральный вход и поднимаюсь по цементным лесенкам.

Внутри большой просторный холл, видно недавно после ремонта. За чем-то похожим на стойку администратора сидит женщина средних лет и сосредоточенно перебирает пряжу.

-Здравствуйте. Мне звонили пару дней назад. – говорю я, она не отрывается от пряжи. – Мне нужно проведать вашу пациентку.

— Вы к кому? – женщина наконец поднимает на меня взгляд.

-Антонина Федорова у вас же находится?

Женщина лениво щелкает мышкой.

-Тонька? Есть такая. А вы ей кто?

-Я ей дочь. – вздыхаю я, чувствуя, как остатки решимости меня покидают.

-Не знала, что у нее есть дочь. – женщина пристально вцепляется в меня взглядом.

-Она тоже не знала, все тридцать пять лет. – усмехаюсь я. – Так можно с ней пообщаться?

-Людка. – женщина окликает медсестру, которая пробегала мимо. – Проводи девушку в комнату посещений. К Тоньке, дочь.

Энергичная девушка на тонких шпильках жестом показывает следовать за ней. Мысленно восхищаюсь ее скорости передвижения на таких каблуках.

Чем глубже мы продвигаемся в здание, тем больше становится понятно, что денег выделили только на ремонт холла. Возможно, выделили и больше, но тех, что не украли, хватило только на часть отделки. Коридоры с вздувшимся линолеумом и зеленовато-мерзкой краской на стенах. В окнах гуляет сквозняк, непроизвольно подрагиваю от ветра, хотя может и от волнения.

Комната для посещений выглядит так же прилично, как и холл: уютные диваны, столики, небольшой телевизор, даже чай и вазочка с конфетами.

-Вы посидите тут, я скажу кому-нибудь ее привести. – бросает торопливо медсестра и мчится дальше, быстро стуча шпильками.

С каждой минутой волнение и ком в горле нарастает, сжимаю в кармане пачку сигарет, обещаю разрешить себе выкурить сразу две, если переживу сегодняшнюю встречу. Тут же упрекаю мысленно, что создаю драму на пустом месте. Хотя, мать в сумасшедшем доме — это разве не повод для драмы?

Немного приоткрывается дверь, я мысленно готовлюсь, но это всего лишь приятный мужчина средних лет.

-Здравствуйте, я психолог. Меня зовут Виктор Николаевич.

-Екатерина. Катя. Да, в общем, как хотите.

Виктор Николаевич присаживается рядом и типичным «понимающим» взглядом психолога начинает меня сверлить.

-Что-то мне не нравится ваш настрой, девушка.

-Поверьте, мне тоже.

-Вы уверены, что хотите потревожить нашу пациентку?

-У вас проверка что ли скоро? Вы так стараетесь, как будто вам не все равно. – излишне агрессивно говорю я.

-Представьте, мне не все равно. Вы приехали-уехали, а мы потом неделями успокаиваем пациентов.

В глубине души я понадеялась, что встретиться с матерью сегодня не получится.

-Вы позволите мне поприсутствовать? – вопрос исключительно формальный. Киваю психологу, просто чтобы не вступать в диалог.

На этот раз дверь открывается широко, и пожилая медсестра толкает вперед инвалидную коляску со сгорбленной фигурой. У меня перехватывает дыхание. Мы не виделись несколько лет, с похорон бабушки, но увидеть подобное я была не готова: жидкие поникшие волосы, дрожащие руки, сжимающие какого-то нелепого пластикового пупса, тощие колени торчат из-под клетчатого пледа.

-Эээ.. Привет. – говорю я, глядя куда-то мимо. В ответ тишина. – Вот приехала, мне недавно сообщили.

Снова тишина.

-Вы подойдите, обнимите мать. – говорит мне психолог.

-Мы так пообщаемся. – резко огрызаюсь, не понимая причину агрессии. Но подхожу чуть ближе. – Красивая у тебя кукла. Как ее зовут?

-Катя. – слышу я в ответ приглушенный голос. Ну кто бы сомневался, конечно ее зовут Катя.

Пожилая медсестра смотрит на меня осуждающе, психолог кивает, как будто все понимает. Я сдержанно похлопываю мать по костлявому колену, бормочу еще пару нелепых фраз: у меня все хорошо, не волнуйся. Как будто бы она когда-то волновалась! На этом слышу голос психолога, что для первого раза достаточно. Не могу с ним не согласиться.

Медсестра увозит коляску, я говорю что-то про обязательную скорую встречу и, когда захлопывается дверь, падаю на диван и закрываю глаза.

-Хотите поговорить? – снова этот понимающий голос Виктора Николаевича.

-Спасибо, уже лет десять говорю с вашими коллегами, наговорилась.

-Судя по вашей реакции, не очень успешно.

-Успешно, просто не ожидала, что все так плачевно. Но спасибо, что предложили. – возвращаюсь в привычный образ успешной бизнеследи. – Вот так живешь-живешь, и тебе вдруг показывают главный страх твоей жизни…

-Вы боитесь сойти с ума?

-А вы нет?

-Нет. Наши пациенты мыслят иначе, они не знают о том, что с ними происходит. Изменения мозга уже настолько плачевны. Вам интересно что с вашей матерью, как она к нам попала?

-Я бы ознакомилась. – вежливо говорю я, хотя единственное, что меня сейчас интересовало бы – это бокал хорошего виски.

-Пойдемте в мой кабинет.

Мы поднимаемся на скрипучем лифте пару этажей и оказываемся в кабинете психолога. И снова меня удивляет, как фрагментарно делался ремонт в этом здании. Страшный старый лифт привез меня в помещение, оборудованное по последнему слову техники – проектор, монитор, интерактивные доски, мягкие пуфики, столики с кинетическим песком. Хотя по цветовой гамме и обилию игрушек больше напоминало кабинет детского психолога.

-Присаживайтесь. – Виктор Николаевич указывает мне на розовый пуфик. Я представляю, как нелепо в нем распластаюсь и сажусь на обычный стул рядом. – Любите дискомфорт?

-Давайте к делу. – коротко говорю я.

-Как скажете. – он включает компьютер и надевает стильные очки в толстой оправе. – Ваша мама поступила к нам около двух лет назад по настойчивым обращениям ваших родственников. Диагноз тут очевиден – шизотипическое расстройство личности, но не могу сделать окончательный вывод. Иногда она настолько в себе, что у меня возникает ощущение, словно общаюсь с абсолютно здоровым человеком. Про вас она нам рассказала буквально несколько дней назад. Пришла ко мне в кабинет…

-Она же в коляске. – перебиваю я.

-Чаще нет. Ходить она может, только не хочет. Ей нравится, когда с ней как с больной возятся.

Я киваю, потому что прекрасно понимаю, о чем он говорит.

-Пришла ко мне в кабинет, говорит, что хочет позвонить дочери. Я сначала подумал, что бред. За два года ни слова. Но назвала четко номер телефона, ваше имя, даже адрес. Я попросил медсестер связаться с вашими родственниками, они подтвердили. Только не разобрался почему они вам сразу не сообщили.

-Мы не общаемся с похорон бабушки, им не понравилось как поделили наследство.

-Не в их пользу?

-Не в их. – киваю я. В процессе диалога агрессия спала, и я уже не кидалась как волчица на каждое слово в свой адрес.

-Судя по вашему состоянию, отношения с матерью у вас сложные.

-Это очень мягко сказано. Я все время думаю о той девочке, о той Кате, которой не позволили нормально развиваться, которую любили и принимали, пока она была как та кукла, молчаливая и спокойная. А когда обнаружилось, что Катя тоже человек- любить и принимать перестали. Да, я понимаю, что бесконечно переживать детские травмы для взрослой женщины уже не актуально, и, если бы не они, может не получилось такой Кати как сейчас.

-Успешной бизнеследи?

-Для тех условий, в которых прошло мое детство, сложно представить даже одну десятую того, чего я добилась. Я пойду, спасибо за беседу. Но я еще заеду, через пару дней. Позвоните мне если она будет в себе.

-Катя, последний вопрос. Как вы относитесь к своей матери?

-Я пойду. Спасибо еще раз.

Выхожу из кабинета, ощущаю небольшое облегчение. Неистово курить больше не хочется. Жуткого скрипучего лифта решаю избежать и отправляюсь на поиски лесенки. К счастью, она обнаруживается в конце коридора. На последнем пролете натыкаюсь на ту же медсестру на тонких шпильках. Она, чуть приоткрыв створку окна, быстро затягивается сигаретой.

Встаю рядом, достаю пачку.

-Как с мамой пообщались? – не вдаваясь в чувство такта спрашивает она.

-Хорошо. –щелкаю зажигалкой. – Насколько это было возможно.

-Понимаю. Ну вы почаще приезжайте, она иногда в себе. – девушка выкидывает окурок в створку и разворачивается, чтобы уйти.

-Подождите. Люда, да?

-Да.

-Вот возьмите. – аккуратно кладу в ее карман пару крупных купюр. – Пожалуйста, позаботьтесь о ней, причешите, переоденьте. Я буду очень благодарна. – после этих слов кладу ей в карман еще купюру.

-Не волнуйтесь. Причешу так, что вы даже не узнаете.

-Спасибо. – тоже выкидываю окурок и выхожу на воздух. Все-таки хороший март в этом году, теплый, свежий. Люблю раннюю весну.

На углу здания вижу маленькую пристройку с куполочком, видимо местный храм. Секунду колеблюсь, но все-таки иду в машину.

Моя малышка приветливо замигала фарами с одного нажатия на брелок и заурчала двигателем, едва я повернула ключ. Разве может быть что-то лучше новой машины!

Я нежно погладила кожаную обшивку и достала из пачки сигарету. Обещала же разрешить себе две. Но зажигалку доставать уже не было желания, я чувствовала, как внутри меня плачет маленькая Катюша, та самая девочка, которую не любила родная мать и которая не любила себя сама.

-Может пора уже пережить и отпустить? – спросила внутри меня маленькая Катюша и я разрешила некоторым воспоминаниям вернуться ко мне в голову.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Глава 2.

Мои первые воспоминания были очень радостные – я сижу на спине у дедушки, он смеется, говорит, что будет моей лошадкой и смешно подражая звукам лошадки, катает меня по комнате. Я тоже смеюсь, мне где-то три года. Когда я вспоминаю себя в этом возрасте, то вижу пухлого ухоженного ребенка, всегда в чистых новых одеждах, с какой-нибудь сладостью в руках или игрушкой. В волосах красивые бантики, меня показывают знакомым и родственникам как какой-то кубок и восхищенно хвастаются: наша Катенька новое слово выучила. Знакомые и родственники с готовностью восхищаются и дают конфеты. Мне приятно и вкусно, маме просто приятно, ей конфеты не давали.

Следующее воспоминание, всплывающее сразу за этим, совершенно иное, полностью противоположное. Мы сидим в большой комнате, взрослые одеты в черное, на меня никто не смотрит и конфеты не дают. Вокруг много знакомых и незнакомых людей, все печальные. Стулья расставлены вдоль всех стен, но мест все равно не хватает. Я сижу на коленях у разных людей по очереди и мне это не нравится, но почему-то чувствую, что на мои слезы никто не обратит внимания.

Потом сестра мамы, моя тетя, берет меня на руки и говорит: поймем с дедушкой попрощаемся. А я не хочу прощаться с дедушкой, я хочу конфету, свои игрушки, и чтобы он катал меня как лошадка.

Но таких мыслей я еще не могу высказать, поэтому даю волю слезам, едва меня приносят в комнату, где на нескольких табуретках в центре лежит дед в красном гробу. Прощаться меня не заставляют и уносят. Мама, словно оправдываясь, говорит: она еще ничего не понимает.

Потом всплывает сильный ветер, который бьет в лицо, когда мы с мамой сидим в коляске дедушкиного мотоцикла, и какой-то незнакомый дядя везет нас на кладбище снова прощаться. Кладбище я не помню, было только холодно и страшно.

После смерти дедушки словно что-то сломалось, и радостный пухлый ребенок все реже появляется в моих воспоминаниях, но еще не уходит совсем.

Помню как мама играла со мной в куклы, правда не во все. Часть кукол в доме трогать было нельзя, это были ее куклы, мне можно было их потрогать или посмотреть, только когда я болела. Тогда аккуратно, одним пальчиком, можно было коснуться идеальные белых волос или маленьких тапочек, совсем как настоящих, на красавице кукле. Мои пупсы были попроще – большая голова, мягкое тело, пластиковые волосы. Такие пупсы доставались мне от взрослых двоюродных сестер, ни идеальных гладких волос, ни красивых платьев у них не было, но меня это не очень расстраивало: значит так надо.

В детском саду у других ребят мамы ходили на работу, они были продавцами, учительницами, врачами. Моя мама на работу не ходила, всем знакомым, когда ее об этом спрашивали, она отвечала: а куда я Катю дену? Получалось, что не работала она из-за меня. Мне почему-то было очень стыдно за это. Значит у нас мало денежек из-за того, что меня некуда деть.

После того, как умер дедушка, продукты приносила бабушка, она работала уборщицей в школе и вела свое хозяйство. Сама без дедушки она не справлялась, пришлось продать коров, свиней, кур, мотоциклы и рабочие инструменты. Остался только маленький огородик с кустами ягод, луком и картошкой. Иногда помогала тетя, сестра мамы. Маму она не любила, помогать не хотела, но иногда жалела, и для меня приносила продукты и немного денег. Тетя была обеспеченная и зарабатывала прилично, но делиться было не в ее правилах.

Иногда мама искала мне нового папу, хотя я тогда не знала, куда делся старый. Она выбирала свою лучшую фотографию, сделанную еще до рождения меня и отправляла ее в газету, писала, что познакомится с мужчиной для с/о без в/п и не из млс. Изредка к ней в гости приезжали мужчины. Меня отправляли к бабушке и вечером возвращали домой. Про новых пап мне ничего не рассказывали, иногда на балконе я находила недокуренный бычок от сигареты, а в холодильнике остатки вкусного стола, которым мама всегда встречала кандидатов в папы. Мне такие вкусности доставались только в новый год или после подобных свиданий.

Но есть и воспоминания, которые я гоню из своей головы. Воспоминания, которые не имеют под собой никаких страшных насильственных действий, но почему-то, если достать их наружу, внутри появляется страх и сковывающее чувство, как будто кусок льда застрял в горле.

Когда маме надоедали ее куклы, игрушкой становилась я. Она всегда укладывала меня с собой спать, хотя с раннего детства у нас была возможность спать в разных кроватях. Даже когда мне было лет пять и я уже отлично себя контролировала, она все равно надевала на меня нелепый подгузник из целофановых пакетов, пеленала в плед или одеялко, которое бережно хранила с моего рождения. Я ненавидела наступление ночи, боялась темноты, не понимала, почему меня, достаточно взрослого ребенка, заворачивают в отвратительное рыжее одеяло и заставляют сосать соску. Ее я выкидывала под кровать при первой же возможности. С одеялком было сложнее. Мама лежала рядом, до глубокой ночи смотрела телевизор и, стоило мне попробовать выбраться из своего плена, тут же заворачивала обратно. Я не понимала, почему меня это пугает, но все равно было страшно. В детском саду мы, раздевшись до маечки и трусиков, просто накрывались одеялом и ложились спать. Но то, что я переживала дома, было необычным и пугающим.

За несколько месяцев до моего шестого дня рождения, мы снова переехали. У мамы было странное желание переезжать каждый год. Когда я была совсем маленькая, мне было здорово и весело. Мы долгие дни вместе с мамой упаковывали вещи, вязали узлы из простыней и одеял, аккуратно складывали в них утварь, потом приезжал грузовик, все это несколько грузчиков заносили в его чрево, садились следом, мы устраивались в кабине с водителем, и переезжали. Порой это мероприятие было ради переезда на соседнюю улицу или даже в соседний дом. Мы продавали одну квартиру, покупали другую. Когда я уже стала чуть старше, начала понимать, что каждое такое действие было колоссально не выгодно. Мама не была предпринимателем, она не могла рассчитать выгоду от продажи и покупки, требовала у бабушки найти денег, если не хватало. И весь последующий год мы жили хуже и хуже, потому что бабушка из своей крошечной зарплаты выплачивала бесконечные долги, а мама работать не устроилась, потому что: а куда я Катю дену?

Иногда мама ругалась с бабушкой и запрещала ей приходить. Тогда еды у нас практически не было. Иногда мы неделю могли питаться пачкой макарон, но мама превращала это в игру, и мы изобретали из них разные блюда, особенно мне запомнилось как мы перемалывали макарошки в старой громкой кофемолке и из получившейся муки пекли блинчики. Блинчики были невкусные, но сам процесс мне нравился. Если я была недовольна подобным меню, мама начинала кричать, что меня кормят в детском саду, а она сидит дома и пухнет с голоду. Я не понимала, что значит это слово, но понимала, что мне очень стыдно, что я кушаю, а мама нет и есть в детском саду в такие моменты переставала.

Как только мне исполнилось шесть лет, меня начали собирать в школу. Первые классы в те годы открывались при детских садах, утром были уроки, а после обычный день со сном и играми. Так как лет мне было мало, я попала именно в такой первый класс. О том, что что-то изменилось, я начала понимать чуть раньше, когда укладываний в одеялке с соской становилось с каждой неделей меньше. Но и в отношении мамы кое-то изменилось – она перестала со мной разговаривать, иногда днями, иногда неделями. И запретила меня называть ее мамой. Сначала наедине, а потом и вовсе. Зови меня Тоня. – абсолютно равнодушно повторяла она, когда у меня по привычке вырывалось «мама».

 Я очень быстро усвоила, что, когда я зову ее по имени, паузы с молчанием становятся реже. Значит молчание – это наказание. Приходилось стараться и быстро привыкать к новым правилам, я же хотела сохранить хорошие отношения с мамой. С Тоней.

Тоня все еще укладывала меня спать рядом с собой, но мне было настолько плохо радом с ней, даже без нелепого одеялка, что я старалась откатиться на самый край и стать как можно меньше и незаметнее, лишь бы даже кончиком пальца ее не коснуться.

В первом классе мне понравилось. Меня посадили с красивым мальчиком Ярославом, у нас была прекрасная учительница, старенькая и добрая, мы всем классом придумывали сказки, что она наша бабушка. Учиться первые несколько месяцев мне было скучно, Тоня выучила меня чтению и письму еще в четыре года и часто забавлялась, заставляя меня читать ей газеты вслух. До сих пор помню, о чем писали в газете «Криминальная Россия».

Учительница постоянно хвалила меня после уроков, рассказывала Тоне, какая у нее чудесная умненькая дочь. Тоня сухо кивала, быстренько натягивала на меня старенькую курточку и уводила подальше от доброй учительницы.

Иногда она забывала меня забрать, а так как первый класс был на базе детского сада, одних нас не отпускали. Я часто сидела то с воспитательницей, то с уборщицей, то со сторожем, дожидаясь Тоню. Она приходила иногда под ночь.

Если я спрашивала почему других детей забрали раньше, Тоня начинала молчать. Очень быстро я спрашивать перестала. Значит так надо.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Глава 3.

Я вынырнула из мысленной картинки с женщиной, идущей по улице, и бредущим позади нее ребенком с огромным желтым рюкзаком. У этой малышки еще были свежи воспоминания, как раньше мама водила ее за руку, показывала буквы в названиях магазинов, вместе читала слоги, играла с бабушкиным пуделем Чарликом, купила заводного железного крокодильчика и долго объясняла, что он не настоящий и его не надо бояться. Но эти воспоминания малышка старалась не доставать, потому что сейчас ее реальность была другая. Вместо мамы появилась какая-то незнакомая женщина, которую надо было называть Тоня, и которая безжалостно рассказала, что бабушкиного пуделя Чарлика съели местные алкаши. Я много ночей очень тихо плакала в подушку о Чарлике, стараясь задерживать дыхание, чтобы Тоня не услышала моих всхлипов. Этой незнакомке Тоне совсем не было дела до меня, я чувствовала себя несчастной и одинокой, но не понимала, в чем я провинилась.

Мои уроки всегда были выполнены безукоризненно, игрушки аккуратно расставлены, одежда сложена, но в лучшем случае это удостаивалось редкого одобрительного кивка, который был уже большим подарком.

Несколько раз крепко зажмурившись и резко открывая глаза, я прогнала непрошенные слезы. Если сложить все деньги, которые я потратила на психологов за последние годы, купила бы три таких машины. А за что платила? Сижу сдерживаю слезы на парковке у сумасшедшего дома.

Вернувшись в реальность полностью, снимаю безумные шпильки, босиком выхожу из машины, закидываю их в багажник и с заднего сиденья достаю старые рваные кроссовки. Вот теперь я это я, так гораздо лучше. И зачем надо было что-то из себя строить?

Обращаю внимание на часы и понимаю, что сидела в своих мыслях минут сорок. А в моей голове как будто пошла вечность.

Решаю, что стресса на сегодня достаточно и через интернет ищу номер в приличной гостинице. Зайти в квартиру матери я не смогу, в одиночестве точно, а ехать к родственникам, рассказывать о себе, слушать их проблемы, лицемерно благодарить – выше моих сил.

Пока жду подтверждения от гостиницы, просматриваю пропущенные звонки и сообщения с работы, быстренько перебрасываю менеджеру. Сегодня общаться с клиентами я не готова. Ответила только Максиму, давнему другу, который уже давно намекает, что устал быть просто другом и готов предоставить мне руку, сердце и кольцо. Я уже который год делаю вид, что намеков не понимаю. Ответила коротко, что все хорошо, чудесно пообщалась с родственницей. Подумав пару минут, дописала, что его поддержка мне здесь бы не помешала.

«Я сейчас приеду» — тут же пришло в ответ.

«Не сегодня. Мне надо собраться с мыслями» — написала я, пожалев о минутной слабости и просьбе о поддержке. От гостиницы наконец пришло подтверждение, и я тут же надавила на педаль газа.

Гостиницу я выбрала самую лучшую, в центре города. Хотелось полежать в комфортной ванной, съесть вкусный ужин и заказать хороший алкоголь.

Все это я осуществила сразу, как оказалась в номере. Я лежала в ванной, аккуратно пристроив на столике рядом бокал и тарелку с едой. Моя подруга бы сейчас шутила, что от сочетания алкоголя и горячей воды в нашем возрасте уже может подвести сердечко.

Свое сердечко я сегодня решила проверить на прочность и после ванны выкурила на балконе вторую обещанную себе сигарету стоя прямо под табличкой «курение запрещено». До звонка с новостями о матери я не курила лет семь, хотелось всегда, но повода не было. А тут такой повод! Сложно себе отказать, да и не хочется. Такое вот оправдание маленькой слабости.

До отъезда запланировала сходить в квартиру к матери, вернее, уже в свою. Вряд ли она когда-то в нее вернется. Надо взять там самое ценное, пригласить уборщицу, выкинуть все лишнее и выставить на продажу. Сама я этим заниматься не готова, поручу риелторам. Плевать на цену, лишь бы продали побыстрее.

Написала сообщение знакомому риелтору, кратко рассказала ситуацию, на что получила ответ, что пока мать жива, квартиру я не продам.

«Надеюсь, недолго осталось мучиться» — сказала я сама себе, но потом осознала, что я так не думаю на самом деле. Я не желаю матери смерти. Конечно, я очень часто мечтала, чтобы ни ее, ни бабки не стало, но как-то волшебным образом. Чтобы в какой-то день они просто растворились, инопланетяне их украли например. Но смерти в буквальном смысле – никогда. Несмотря на мою кажущуюся циничность, истинным циником я никогда не была, слишком уж добрая внутри.

За окном были уже глубокие сумерки, я приказала себе очистить голову от мыслей и постараться заснуть. Если бы это было так просто! Разблокированные воспоминания активно лезли наружу. Я начала пробовать вычислить в сотый раз момент, когда все сломалось окончательно, когда я что-то сделала не так. Хотя, почему я? Что может сделать не так ребенок в три-пять-семь-десять лет? Снова улыбнулась мысленной шутке о бесполезно потраченных деньгах на психологов. Я до сих пор виню себя. Даже не себя нынешнюю, успешную взрослую женщину тридцати пяти лет, а ту маленькую одинокую девочку. Я снова и снова сбрасываю на ту малышку огромный груз ответственности и ошибок взрослых, которые ее окружали. Как бы мысленно говорю ей «почему ты не встала, не ударила кулаком по столу и не сказала, что вы все тут охренели», годами продолжаю ее наказывать, заменив собой взрослой ее предыдущих мучителей.

Потом на смену мысленному наказывателю приходит мысленный обесцениватель и начинает говорить: ты жива, здорова, успешна, скажи спасибо своей семье, если бы тебя любили и хвалили, то из тебя бы ничего не получилось, не было бы успешного бизнеса, большого дома, красивого внедорожника. Этот обесцениватель отмахивается от моих переживаний, убеждая, что раньше все так жили, что это были голодные девяностые, что вся страна с трудом выкарабкивалась, что небольшие странности матери не стоит раздувать на десятилетия походов по психологам.

Закончив в голове мысленную дискуссию между наказывателем и обсценивателем, я встала и начала искать в дорожной сумке снотворное. Его там не оказалось, в рюкзаке тоже, как и в маленькой сумочке. Я не поленилась и доехала на лифте на подземную парковку. А машине снотворного тоже не было.

-Ночь воспоминаний объявляется открытой. – сказала я своему отражению в гладкой панели лифта, поднимаясь обратно на свой этаж.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Глава 4.

Первый класс я закончила отлично. Не уверена, что меня похвалили, но в начале лета начала замечать у Тони значительный душевный подъем: она часто со мной разговаривала, не ругалась, когда я случайно называла ее мамой, покупала какие-то дешевые китайские игрушки, начала немного общаться с родственниками. Мне начало казаться, что жизнь налаживается.

И очень скоро я получила ответ почему – мы снова переезжаем. На этот раз в дом, соседний с домом бабушки. Квартира больше, незначительно дороже по цене, с маленькой отдельной комнатой. Тоня взяла меня с собой посмотреть квартиру, и я просто влюбилась в маленькую комнатку, представив, что у меня будет своя личная территория, что я разложу своих кукол, построю им домики.

Сам сбор вещей и переезд немного стерся в памяти, потому что их было слишком много на мой юный возраст, и все слились в один. Но постепенно я начала видеть минусы в своем новом положении. От школы наше новое жилье примерно в двух километрах, иногда ходит местный транспорт, старенький ржавый пазик, но очень нестабильно. Тоне наплевать, как я учусь и что я делаю в школе, но только пока все хорошо. Я уверена, что в случае моей любой даже самой маленькой оплошности получу наказание длинною в месяц молчания.

Дом старый, квартира обогревается дровяным котлом, значит моей новой обязанностью будет еще и сбор дров с последующим разжиганием котла. Будучи ребенком, живущим с эмоционально непростыми людьми, в первую очередь я получила способность чувствовать настроение и состояние людей еще до того, как они что-то произнесут. Я видела лицо Тони, когда она смотрела на дровяной котел и сразу все поняла.

Ну и мои радужные ожидания были разбиты мгновенно. Как только грузчики занесли в маленькую комнатку кровать, и я уже подняла на Тоню полные надежд глаза, она довольно изрекла: вот тут мы с тобой и будем спать. Я мысленно взвыла, но изобразила на лице довольную улыбку: конечно, мамочка.

Радовало, что раньше, когда я навещала бабушку во время встреч Тони с кандидатами в папы, смогла познакомиться со всеми ребятами во дворе и как только вышла на первую прогулку – тут же была тепло принята. Район был бедный, старый. Бывшие коммуналки и дома для рабочих фабрики. Фабрика давно развалилась, кто-то разъехался, но часть жильцов осталась. В основном промышляли изготовлением самогона, мелкими кражами и шабашкамии по ремонту или помощи в огородах. Дети были в основном такие же – грязные, в обносках, часто из волос на лоб выползали крупные вши. Но они были простые, дружные и я в своих платьях от двоюродных сестер отлично вписалась в компанию.

Конечно, были и зажиточные. Все мы пытались подружиться с девочкой Оксаной, ее мать работала проституткой и очень удачно. У Оксаны были шикарные платья, дорогие игрушки, настоящий плеер с касетами и кукла, которой можно менять подгузники. Оксана иногда выбирала кого-то из нас, таскала за собой, как собачку, давала подержать куклу, но быстро уставала от такой подобострастной дружбы.

Особенную зависть вызывали те, у кого были отцы. А если отцы не только пили, но и где-то мало-мальски трудились, то к таким ребятам было не подступиться.

Мы к ним и не рвались. Носились все лето по крышам гаражей, по чужим огородам, воровали яблоки, груши, бегали на речку собирать дикий лук и в лес за черникой. Расположен район был идеально: с одной стороны лес, с другой речка, в центре двора и под окнами – небольшие огородики с низким частоколом. В то лето я чувствовала себя даже счастливо. Я взяла за правило убежать из дома как можно раньше и вернуться как можно позже. Меня иногда вылавливали, отправляли помочь бабушке в огороде, но вся дворовая шайка тут же вызывалась поддержать и вместе с сорняками выносили с собой все, что уже созрело: малину, огурцы, редис и даже лук. После пары таких попыток приобщить меня к труду – отстали. Оставили только поручение собирать дрова в лесу, покупать было безумно дорого, а собирать и складывать на зиму в подвале – без проблем. Мы всей толпой шли в лес, собирали хворост, параллельно поедая ягоды.

Тоню я почти не видела, и мы не разговаривали. Мне казалось, что за последний месяц того лета мы едва обменялись десятком слов. Изредка, просто чтобы отравить мне жизнь, видимо я выглядела слишком счастливой, она запирала меня дома в маленькой комнате на день-два, выпуская только поесть. Но вся толпа дворовых ребят по очереди каждые десять минут заходили узнать выйду ли я гулять, порой Тоня не выдерживала их настойчивости и отпускала меня.

За лето я сильно выросла, подтянулась, стала словно взрослее, но перед началом учебного года мне сообщили, что с деньгами у нас все так же плохо и в школу я пойду со старым портфелем и в старой школьной форме, которая едва закрывала нижнюю часть туловища. Спустя пару недель после начала учебного года соседка увидела это безобразие и подарила старую школьную юбку своей дочери. Юбка была в неплохом состоянии и длиной почти до колен, что не могло не радовать.

В начале учебного года мне впервые пришлось познакомиться с долгой прогулкой до школы, которая должна стать ежедневной. И, кроме того, в классе нас встретила не наша старая добрая учительница-бабушка, а молодая девушка в обтягивающих джинсах.

-Теперь я буду вас учить. – мерзким писклявым голосом сообщила она. В классе не было ни одного приветливого лица. – Ваша учительница умерла и вас передали мне.

Почти все девочки и часть мальчиков начали громко заливаться слезами. Такую новость мы не ожидали узнать и для нас, семилетних малышей, это было потрясением.

Даже сейчас, будучи взрослой, задаюсь вопросом, почему нам не сказали, что она просто ушла на пенсию или уехала в другой город.

Новой учительнице не было до нас дела. Она скучно объясняла новые темы, ставила двойки за забытую тетрадь или учебник, не рассказывала нам добрые сказки, не гладила по голове за правильный ответ. Ходила в ярких футболках и джинсах, хотя другие учителя придерживались строгого вида. Но вскоре мы узнали, что наша новая учительница дочка директора школы и ее внешний вид не подлежал обсуждению.

Первый класс мы проучились в детском саду, привыкли только к своему классу и игровой. А тут огромная школа с сотнями учеников! Первое время было страшно выйти в коридор, потом постепенно адаптировались. Но из-за долгих прогулок в школу, из-за новой учительницы, из-за смены маленького уютного сада на огромное здание, я потеряла интерес к учебе и начала воровать. Ничего крупного я не брала, просто на перемене пробиралась в гардероб и вытаскивала из карманов мелочь, всякую ерунду, жвачки, конфеты. Несколько раз меня едва не ловили за руку, но я была очень тихим ребенком, вежливым и всегда убедительно придумывала объяснения.

В какой-то момент даже Тоня обратила внимание на мои оценки.

-Надеюсь, в следующей четверти я увижу только пятерки. – сказала она таким тоном, что я не посмела спорить.

Так и случилось. Я корпела над учебниками в любую свободную минуту, забросила своих друзей и прогулки во дворе. Всю мою жизнь составляли бесконечные прогулки в школу, уроки, дорога домой и выполнение домашних заданий. Все следующие четверти Тоня могла видеть только пятерки. Могла, но не видела. Ее интерес к моей учебе угас так же быстро, как и проявился.

Учебный год мне дался тяжело, особенно зима. Выходила в школу еще в кромешной тьме и холоде, возвращалась тоже в кромешной тьме и холоде. А в какой-то момент во всем районе отключили электричество за неуплату большинством жильцов и у нас сломался дровяной котел. Средняя температура в квартире установилась около нуля градусов. Мы спали в верхней одежде, уроки я учила при свечах, и в такие моменты я даже радовалась, что Тоня меня заставляет спать с ней – так даже теплее.

К лету все наладилось. Нам вернули электричество, какой-то кандидат в новые папы починил котел и случилось то, во что я долго не могла поверить –Тоня нашла работу. Не могу сказать, что она радовалась, но бабушка не могла работать в тех объемах что и раньше, денег практически не было, и Тоня не выдержала. В ее обязанности входило собирать какие-то детальки на тракторном заводе. Платили гроши, ее хватило почти на полгода, но за эти полгода она полностью обновила себе гардероб, купила мне куклу, плеер с касетами и пару новых футболок. Для меня это были целые сокровища! А когда мне исполнялось восемь лет, заказала большой торт и разрешила пригласить одну подружку. В моих мечтах я приглашала весь двор, но одна подружка и торт – это лучше, чем ничего и набор школьных тетрадей в качестве подарка.

Иногда у Тони были порывы для меня что-то сделать, я не могу сказать, что она меня ненавидела, не кормила, что я спала на улице или видела какое-то насилие. Только получалось у нее неоднозначно. Она делала хороший жест и тут же за него упрекала, унижала. Подружку и торт на день рождения она припоминала мне весь год. Причем каждый раз ее рассказ обрастал новыми подробностями, в которые она верила.

От «Я купила тебе такой дорогой торт за двести рублей и разрешила пригласить Машу» до «Я купила тебе торт за две тысячи, и ты пригласила весь двор этих вшивых бродяжек» прошло меньше месяца. Я точно помнила, что торт стоил двести рублей и ели мы его исключительно с одной подружкой Машей, но Тоня была так убедительна в своих упреках, что даже сейчас я не до конца уверена в подлинности некоторых воспоминаний.

Вообще, тогда мало кто задумывался о детской психике. Я не уверена, что люди, жившие в том районе, слышали слово психолог. А судя по некоторым семьям – он бы им точно не помешал.

Несколько месяцев я просыпалась в жутких кошмарах после того как на наших глазах резали корову: сначала отрубали голову, потом разделывали и сразу во дворе продавали. Коровьи круглые черные глаза даже во взрослом возрасте могут приходить в кошмарах.

Потом в ушах долго стояли крики женщины, которую избивала дочь. Женщина была старая, но все равно пила много и часто. И в этом состоянии могла забрести в любой конец города, там ее находила скорая или полиция, приводила в чувство и возвращала домой. Как-то ее привезла скорая, передала дочери, дочь подобрала огромную палку и избивала мать не глядя, а врачи скорой помощи просто стояли и смотрели, даже не пытаясь вмешаться.

А еще в первом подъезде жил маньяк. Он регулярно насиловал маленьких девочек, садился в тюрьму, выходил и насиловал снова. Подробности изнасилования последней жертвы тоже долго стояли у меня в ушах, пока местные сплетницы передавали их друг другу на остановки в ожидании пазика. Особенно долго не выходила их головы фраза о том, что девочке маньяк порвал рот и оторвал ухо. Моя детская фантазия раскручивала картинку в голове во всех подробностях, на которые была способна.

Таких историй вокруг были сотни. В доме напротив отец изнасиловал дочь шестнадцати лет, она забеременела, родила и сошла с ума на этом фоне. Отца посадили на восемь лет, ребенка отдали в детский дом, девочку в интернат, а мать девочки сидела дома и преданно ждала мужа-насильника, рассказывая каждому, кто готов выслушать, что муж святой человек и дочь дура сама полезла.

На фоне таких историй моя мать с небольшими странностями и равнодушием в мой адрес казалась мне сущим ангелом. Меня не били, практически не наказывали, ну молчали иногда. Но не было страшных синяков, как у моих друзей от их матерей, не было отцов-насильников, не было вшей размером с ноготь, больных туберкулезом отчимов или братьев, сидящих за убийство. Я не знаю каким чудом мне везло – я много лет дружила с этой шайкой ребят, но никогда ничего не цепляла от них, даже вшей.

Жизнь в том районе казалась мне почти счастливой. Бабушка жила рядом, я часто забегала к ней в гости, у меня было много друзей, свободы, природа, множество развлечений, общественный транспорт в наши края стал ездить чаще и до школы приходилось добираться пешком гораздо реже. Какое-то время жизни там Тоня даже работала, у нас появлялась еда получше, одежда с рынка, а не от добрых родственников.

Но в какой-то момент случилось два события одновременно: меня начал преследовать мой отец и Тоня начала пить.

 

 

 

Глава 5.

Кажется, я смогла уснуть. По крайней мере вижу за окном светлый день, слышу птиц и в дверь настойчиво долбят.

-Ваш завтрак. – пискнул парнишка в фартуке, закатив мне в номер передвижной столик и быстренько ретировался. Видимо, вид у меня не самый лучший. Я вчера была немного не в себе, если заказала себе завтрак в номер, еще и в такую рань. На часах тем временем было уже около десяти. Даже если предположить, что я полночи ворочалась и смотрела кошмары из детства, то все равно времени выспаться было предостаточно, но ощущение такое, будто меня асфальтовый каток переехал.

Отражение в зеркале тоже красноречиво говорило о встрече с асфальтовым катком. Я почистила зубы, собрала волосы, включила телефон и меня смыло волной пропущенных звонков и сообщений. Быстро отмела лишние, перезвонила двум важным клиентам, написала Максу, что со мной все хорошо, просто решила отоспаться. А вот один номер видимо местный. Перезваниваю.

-Здравствуйте, Катя?

-Да. Простите, кто это?

-Психолог. Из психоневрологического интерната. Вы просили сообщить если ваша мама будет в состоянии пообщаться.

-Она в состоянии? – одной рукой пытаюсь налить кофе, но получается плохо.

-Не совсем, но я подумал, если такая чудесная погода, может быть вы приедете, погуляете с ней у нас во дворе, смена обстановки пойдет ей на пользу.

«Мужик, иди на фиг» -мысленно сказала я.

-Конечно, я приеду. Чуть позже, но приеду обязательно. – это я уже сказала вслух. Даже не совсем я, а та маленькая Катюшка, которая привыкла подчиняться во всем, что связно с матерью. Ведь ничего не мешало сказать по телефону, мол извините, ошиблись номером, никаких Антонин не знаем. Но нет же, примчалась, бросив два крупных заказа на менеджера, не зная усталости вчера отмотала шестьсот километров и сегодня уже чуть свет готова мчаться выгуливать тронувшуюся умом мать во дворике сумасшедшего дома. Хочется позвонить всем своим бывшим психологам и потребовать деньги назад.

Я быстро позавтракала, продлила номер в гостинице еще на пару дней и снова проложила маршрут в навигаторе до того же пункта назначения, что и вчера. Путь в шестьсот километров вчера дался мне легче, чем сорок минут пути сегодня.

Психолог уже преданно ждал меня у ворот.

-Катенька, доброе утро. – он был омерзительно бодр и вежлив. – Можно я буду называть вас Катенькой? Вы мне в дочери годитесь.

-Какой нелепый комплимент. Мне тридцать пять лет и, кажется, вчера я вам об этом сказала. Вряд ли вы могли стать отцом в десять.

-Катенька, вы всегда такая ершистая? Вчера тоже сначала хамили, а потом ничего, отошли. Вы подумали над моим вопросом?

-А у меня было какое-то домашнее задание? Видимо пропустила мимо ушей.

-Мой вчерашний последний вопрос. Неужели не помните?

-Припоминаю. Как я отношусь к матери. Вы психолог вот и разбирайтесь. Нам куда? – оглядываюсь, пытаясь сориентироваться, какую часть лысых деревьев и разбитых дорожек можно назвать двором, в котором я должна выгуливать сумасшедшую.

-У нас прекрасная зона отдыха, позади здания. – Виктор Николаевич указал на тропинку, огибающую постройку. – У нас еще чудесный храм есть, не хотите посетить?

-Вы там священником на полставки не служите? – съязвила я, пытаясь прикрыть этот поток бодрого энтузиазма.

-Там служит наш подопечный в периоды ремиссии. Я настоятельно вам советую с ним познакомиться.

-Видимо мне повезло, и он сейчас в ремиссии?

-Действительно, это так. – психолог сделал вид, что не слышит иронии в моем голосе.

 Мне стало стыдно, человек изо всех сил пытается помочь, а я хамлю. Правда, с трудом представляю кому из нас и чем он поможет, но хотя бы хочет – это уже похвально.

Больше психолог в душу не лез, по пути до заднего дворика мы поддерживали великосветскую беседу об удивительно теплом марте, ранней весне и о том, что не стоило затягивать со сменой зимней резины на летнюю.

Задний дворик был выстроен полукругом. Лавочки вокруг выключенного фонтана, лысые клумбы, с пробивающейся травкой. Несколько человек в одинаковых казенных куртках под присмотром медсестер ловко орудовали граблями, облагораживая территорию после зимы.

Ко мне бодро подбежала вчерашняя медсестра Люда на тех же тонких шпильках. Видимо, после моего небольшого финансового пожертвования в ее адрес, она решила отработать их с полной отдачей.

-Здравствуйте. – Люда была слишком рада меня видеть. – Вашу маму я сейчас привезу. Все, что вы просили, я выполнила.

Люда убежала. На меня пристально посмотрел Виктор Николаевич.

-О чем вы просили, если не секрет? – немного настороженно спросил он.

-Не секрет. Помыть ее, одеть, причесать. Может будет выглядеть более здоровой, а не как в ужастиках про психушку. – спокойно ответила я, не понимая, почему психолог начал так довольно улыбаться. – В чем дело?

Ответить он не успел. Рядом раздался стук каблучков и шелест шин инвалидкой коляски. Люда не обманула, мать действительно выглядела очень ухожено: волосы аккуратно уложены, на ней чистая одежда, свежий плед укрывает острые колени, даже ногти на руках покрыты бледным розовым лаком.

-Ногти уже слишком. – шепнула я медсестре. – Но спасибо, вы очень хорошо постарались. Люда отошла в сторону, я взялась за ручки коляски, предварительно поздоровавшись с матерью. Ответа ожидаемо не получила.

Коляска ехала плохо, все время косила одним колесом.

-Катенька, может мы присядем, вы попробуете что-нибудь рассказать маме, какое-то приятное событие. – раздался позади голос психолога. Оказывается, он шел следом.

-Не думаю, что это хорошая идея. – говорю я, но останавливаю коляску с матерью около ближайшей лавочки и сажусь рядом. Ставить напротив и смотреть ей в лицо нет никакого желания.

-Вы удивительная девушка, Катя. Говорите категорическое нет, но тут же делаете противоположное. – Виктор Николаевич присел рядом. – Может быть стоит сесть так, чтобы общаться с мамой напротив друг друга?

-Давайте на сегодня с подвигами закончим. – я чуть повернула голову в сторону матери, уперлась взглядом в пластиковую голову куклы у нее на коленях и начала искать в голове какое-то светлое воспоминание, не причиняющее боль. – Тоня. – привычно по имени обратилась я к ней. Психолог рядом странно хмыкнул. – Ты меня узнаешь? Я Катя.

Ничего другого не пришло мне в голову, но вдруг резко она подняла на меня абсолютно осмысленный взгляд.

-Ты откуда здесь? – спросила она меня ровным, даже приветливым тоном.

-Приехала тебя проведать. – от неожиданности я ответила сдавленным шепотом.

-Погода сегодня хорошая, я Кузьку здесь выгуливаю. Помнишь Кузьку? –продолжает она так же спокойно.

-Кажется это кот твой.

-Кошка. Ты же ее принесла, обманула меня, сказала, что это кот. Я кота хотела, а ты принесла кошку. – ее тон медленно набирает обороты. – Вон идет это рыжее чучело. – мать указывает куда-то вдаль, там никого не было, только лысые деревья. – Кузенька, Катя приехала. – она опускает руку ниже к земле и начинает гладить воздух, говоря ласковые слова. – Пушистая моя чудушка, опять с Васькой блохастым гуляла.

Я не знаю куда себя деть. Хочется сбежать, прыгнуть в машину и мчаться домой. Умом понимаю, что это трусливо, но чувствую, что едва держусь.

-Людочка, заберите пациентку. – крикнул Виктор Николаевич стоящей неподалеку медсестре. И злюсь на него, и благодарю за избавление от этого зрелища. Подбежала Люда, увезла коляску. Мать продолжала гладить рукой воздух, пока ее везли к зданию.

— На этом ваш эксперимент закончен? – накидываюсь я на психолога. – Откуда вы такой идейный на мою голову, чего добиваетесь? Думаете, она придет в себя, я забуду многие невыносимые годы рядом с ней, и мы помчимся за руки в светлое будущее? Она, я и воображаемый Кузька, еще куклу Катю захватим.

-Мне просто по-человечески захотелось вам помочь. Вам, а не вашей матери. Она по-своему счастлива, а вот вы, несмотря на шикарную машину и золотые часики, выглядите как одинокая маленькая девочка, которую нужно пожалеть и утешить.

-Ну спасибо. Сколько я вам должна?

-Катя, зачем вы опять пытаетесь казаться хуже, чем вы есть? Я действительно хочу вам помочь, мне не надо денег. Хотя, подождите. – Виктор Николаевич крепко взял меня за запястье, не давая достать кошелек из сумки. – Если вам станет легче после моих экспериментов, вы заплатите столько, сколько посчитаете нужным. Если нет – ничего не потеряете, прыгнете в свою красивую машинку и умчитесь дальше страдать и компенсировать трудоголизмом свои детские травмы.

Я на секунду задумываюсь над его словами.

-Зачем вам это?

-Искреннее человеколюбие, не больше. Я уже вижу, что вы согласны.

-Мне все равно через несколько дней нужно уехать. – вздыхаю я, высвобождая руку из цепких пальцев психолога.

-Давайте хотя бы попробуем. Вы ничего не теряете.

-Валяйте, пробуйте, с меня пока впечатлений хватит. Можно я поеду?

-Конечно, загляните завтра ко мне в кабинет, я предупрежу, чтобы вас пропустили.

Психолог уходит, медсестры уводят пациентов со двора, я остаюсь в одиночестве. Пережевывать жвачку бесконечных воспоминаний желания нет, поэтому беру себя в руки и направляюсь к выходу. Но ноги непроизвольно ведут меня в другую сторону, к маленькой церквушке в пристройке.

Захожу внутрь через узкую дверцу, в нос ударяет резкий запах воска и ладана. Алтарь, несколько икон, свечи, обычный маленький храм. Хотя, откуда мне знать, обычно в такие места я не захожу.

Передо мной деловито орудует веником мужчина в черном одеянии. Я молча стою, не зная, как действовать дальше, молиться не умею, могу разве что свечку поставить.

-Здравствуйте. – говорит мне мужчина, закончив уборку. – Я Павел.

-Вы священник?

-В данный момент да. Еще и уборщик, и настоятель храма, и время от времени пациент этого заведения.

-Катя. Я навещала пациентку. Можно свечку поставить?

-Проходите, конечно, хотя ваш внешний вид слегка не соответствует этому месту. Но если уж пришли, не выгонять же вас.

Мне стало неловко за нарочито порванные джинсы и отсутствие платка, но, с другой стороны, я не планировала посещение такого заведения.

Павел вручил мне свечку.

-За здравие к этой иконе. – он указал мне на небольшой образ в золоченой раме.

-Благодарю. – свечка долго не желала загораться, но в итоге я справилась и, на секунду задумавшись с какой стороны надо начинать, перекрестилась.

-Видимо, вы не частый посетитель церкви.

-Это очень мягко сказано. Спасибо вам, я пойду. – говорю я и чувствую, как непроизвольные слезы катятся по моим щекам. Павел берет меня за руку, я почему-то не сопротивляюсь, усаживает на низенькую лавочку в углу, вручает носовой платок и неспешно гладит по голове.

-Вы поплачьте, это нормально. Посетители часто плачут, когда видят в каком состоянии их близкие. – говорит он, в его голосе слышно искреннее участие.

-Я не понимаю почему до сих пор виню себя, она же всю жизнь такая. В детстве я не понимала, а потом сбежала при первой возможности. Я даже не пыталась поговорить с ней, показать ее врачам.

-Вы думаете, это бы помогло?

-Вряд ли.

-Тогда почему вините себя?

-Не знаю, привыкла.

-Вы, наверное, не хотите рассказывать каких-то деталей, но послушайте меня. Пора перестать себя винить и наказывать. Вы запрещаете себе жить счастливо, таская за собой вину. Поблагодарите за опыт, перепроживите все болезненные события, похороните их и стройте жизнь дальше. Можете даже провести ритуал – напишите все самое болезненное, вспомните, поплачьте и сожгите.

-Мне психологи обычно так же говорили. – всхлипываю я в ответ на его речь.

— Тогда почему вы до сих пор этого не сделали?

Когда сажусь в машину, чувствую, как стало легче жить. Все-таки не зря сюда приехала. До меня наконец начало доходить, что я сама сделала себя заложником драмы и бегаю по бесконечному кругу – то жалею себя, то наказываю, то снова жалею за то, что наказала. Жалею за непростое детство, за него же и наказываю, когда начинаю думать, что многим жилось хуже, а я просто раздуваю проблему.

Достаю из бардачка блокнот и ручку, и решаю последовать совету выписать самые болезненные моменты. Но понимаю, что это будет поверхностно. Чтобы выписать эти моменты с полной отдачей, мне надо погрузиться в состояние сильного душевного дискомфорта и сделать это я могу только в одном месте.

Спустя полчаса паркую машину у небольшого домика на несколько квартир. Красивый дворик, ухоженные беседки и лавочки, даже коты гуляют чистые и толстые.

Поднимаюсь на второй этаж и стою у двери. Умно! А ключ где взять?

С тонким скрипом открывается соседняя дверь.

-Вы к кому? – спрашивает женщина в тонкую щелочку.

-Здесь моя мать жила, но пока она в больнице. Я ее навещала, а про ключи из головы вылетело. – подробности про больницу я решила упустить.

-Катя, это вы? – дверь открывается чуть шире. Женщина на лицо немного знакома.

-Да, это я. У вас случайно нет ключей, вдруг мать оставляла запасные? – без особой надежды спрашиваю я.

-Есть, сейчас дам. – женщина удаляется и быстро возвращается с ключом. – Тоню когда врачи забирали, она мне ключ оставила, просила Кузьку кормить, сказала что через неделю вернется. Вот уж второй год неделя длится. А Кузьку я к себе забрала, надоело ходить туда-сюда, да и скучно животному одному сидеть.

-Спасибо вам большое. – говорю я, с замиранием сердца вставляя ключ в замочную скважину.

— А Кузька избалованная животина, только корм специальный жрет. Я ему каши положу, не ест. Приходится эти шарики коричневые покупать, дорогущие.

Я не глядя вытаскиваю несколько купюр и кладу женщине в руку.

-Да что вы, я же не это имела ввиду. – бормочет она, но деньги бережно убирает в карман. – Если какие-то вопросы или Кузьку проведать, вы заходите, я пока закрывать не буду.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Глава 6.

Я сделала шаг внутрь, закрыла за собой дверь и зажмурилась. Мой персональный ад. Открываю глаза.

Толстый слой пыли покрывает разные поверхности, дышать тяжело. Пробегаю на кухню, открываю окно, потом в комнатах и на балконе. Со свежим воздухом легче. Теперь решаюсь постепенно осмотреться.

Игрушки, бесконечные игрушки. Их сотни, они лежат повсюду. Плюшевые, куклы, машинки, детские книжки. Мои фотографии в рамочках, пухлый улыбающийся ребенок. Все фотографии до трех лет, после трех я ее уже не устраивала. В шкафах множество детских вещей для младенца – ползунки, распашонки, пеленки, чепчики. В центре комнаты лежит бревно, его я помню, Тоня принесла из леса чтобы кошки точили когти. В какой-то период кошек у нее было много.

Здесь откровенно жутко и неуютно, если бы меня попросили описать жилище сумасшедшего, я бы подробно описала именно эту квартиру.

На окнах множество горшков с остатками увядших цветов, я как-то и забыла о еще одной ее большой любви – цветы, особенно герань. До сих пор ненавижу запах герани.

Открываю холодильник, из него идет жуткий запах. В ящике кухонного стола нахожу пакеты, одним оборачиваю руку, которой выгребаю все из холодильника, в другой заворачиваю остатки странных субстанций, которые когда-то были продуктами. Стараюсь не дышать носом. На дверце холодильника обнаруживаю прикрепленные магнитиками странные цитаты из журналов, афоризмы про любовь и семью. Не вчитываюсь. Соприкасаясь с миром матери, я ощущаю будто лезу ей в голову, а лезть туда мерзко и отвратительно.

Под слоем пыли на столе замечаю лист бумаги. Несколько раз словно начатый и зачеркнутый текст. Среди поблекших букв могу только разобрать свое имя. В голове зарождается надежда, что перед тем, как окончательно сойти с ума, моя мать что-то осознала и пыталась мне об этом написать. Глупо на такое рассчитывать. Сворачиваю листок и убираю в карман, хотя изначально планировала положить в остатки мусора, собранного в холодильнике.

В серванте нахожу множество фотоальбомов, беру всю стопку и, подняв облачко пыли, усаживаюсь на диван.

Один альбом с ее фотографиями молодости, очень красивая девушка, стройная, с самой модной по тем временам пышной прической, элегантно одетая. Все фотографии из разных городов, мать много путешествовала.

Подумав об этом, я вспоминаю о двух уникальных куклах, которые мне можно было трогать одним пальчиком в самых исключительных случаях. Кажется, она купила их в каком-то путешествии, не в России. Куклы стоят здесь же, в серванте. Такие же идеальные, хотя немного пыльные. Достаю их по очереди, сдуваю пыль. Кажется, одна из Латвии, другая из Литвы. Красивые юбочки и кофточки в стиле национальных костюмов. В детстве я практически молилась на эти куклы, сейчас держать в руках противно. Убираю обратно в сервант, снова принимаюсь за фотографии.

Это мой нелюбимый альбом – фотографии со свадьбы матери с моим отцом. Его мне смотреть сначала запрещалось, а потом мать придумала увлекательное для себя развлечение – маленькими ножничками вырезать из фотографий тех, кто ей не нравился или выкалывать изображениям глаза. К этой игре она пыталась привлечь меня, подробно рассказывая какой злой, жестокий и ужасный тот или иной изображенный на фото. В моем детском воображении мама была смелой принцессой, борющейся со злодеями рядом. Я часто спрашивала, зачем же она вышла замуж за отца и пригласила на свадьбу столько плохих людей, она говорила, что ее заколдовали, а когда она освободилась от чар, сразу выгнала всех этих людей из своей жизни.

Следующий альбом – десятки фотографий меня маленькой, где-то с двух до трех лет, видимо в это возрасте я нравилась ей больше всего.

В моем школьном альбоме фотографии класса до второго, пару из третьего, а потом наступает пауза. Как будто я исчезла из ее жизни на несколько лет.

Последний альбом самый тонкий и некрасивый, там всего несколько моих фото, когда я подросток лет двенадцати и несколько лет пятнадцати.

Несколько альбомов с черно-белыми фото, на которых я никого не знаю, видимо альбомы из молодости бабушки, которые мать почему-то забрала себе после ее смерти.

Последней выпадает лежащая отдельно цветная фотография, мужчина в круглых очках, держащий на руках маленький розовый сверток, меня, и стоящая рядом очень счастливая мать. Эту фотографию мне тоже раньше смотреть запрещалось.

Я отложила остальные альбомы и начала разглядывать эту счастливую пару с ребенком. Оба улыбаются, стоят рядом, очень сложно предположить, что между ними какое-то недопонимание или скорое расставание.

Отец вполне прилично выглядит, хорошо одет, аккуратно подстрижен. Это не то чудовище, которое я видела в свои лет восемь, и не то чудовище, о котором ежедневно рассказывали мне мать и бабка, пугая, что он поймает меня и заберет.

Не знаю насколько правдиво, но, уже в моем сознательном возрасте, я часто слышала от других родственников, что отец общаться со мной очень рвался, следил за нами на улице, наблюдал издалека у детской площадки. Сейчас, понимая какой человек моя мать, я могу предположить, что такое могло быть и он действительно хотел со мной общаться пока не умер.

…Я возвращалась из школы теплым весенним вечером. Было еще светло, но легкие сумерки постепенно опускались. Мне очень нравилось заниматься общественными делами в школе, рисовать плакаты, участвовать в концертах, на репетициях меня много хвалили и давали ответственные роли, которые я с легкостью запоминала. Матери до моей общественной жизни не было никакого дела, она ни разу не пришла ни на один концерт, но, ради моментов похвалы от учителей, я готова была проводить в школе все свое свободное время. В этот раз репетиция была дольше обычного, мы готовили ответственный вечер для будущих выпускников, должны были петь песни и разыгрывать смешные сценки. Я быстрым шагом возвращалась домой, стараясь успеть до темноты, и в голове прокручивала тексты из сценок.

-Это она. –услышала я мужской голос вдалеке и увидела приближающуюся фигуру. Каким-то задним умом я поняла, что это мой отец, именно его изображение мать так старательно вырезала со свадебных фотографий.

Он был не один, с каким-то парнем и женщиной. До дома было еще не близко и я бросилась бежать без оглядки через какие-то кусты, потом дворы и гаражи. Сначала я слышала, как за мной бегут следом, потом шаги стихли. Не давая себе опомниться и запретив испытывать страх, я просто продолжала бежать, петляя разными обходными тропками.

Пришла в себя я уже в подъезде, около двери квартиры. В ушах еще стоял голос и быстрые шаги позади меня. Я попыталась успокоиться, собрала растрепанные волосы, поправила платье и зашла домой.

В квартире было темно, только на кухне горела небольшая лампочка.

Тоня сидела за столом, уставленным несколькими бутылками. Такое я видела впервые и не смогла произнести ни слова. В нашем дворе родители пили практически у каждого знакомого мне ребенка, но я жила в уверенности, что мне такое не грозит, алкоголь в доме практически не появлялся.

-Пришла? – Тоня посмотрела на меня мутным взглядом. Мне стало страшно.

-Я на репетиции задержалась. Пойду учить уроки. – сказала я, еще потрясенная последними событиями.

-Стой. Выпей со мной. – Тоня открыла бутылку пива и плеснула в небольшую кружку.

-Я не буду. – пробормотала я, скованная ужасом. Пьяных людей я видела много и часто и очень их боялась.

-Будешь. Папаша твой пил, дед твой пил, и ты будешь. Пей или иди спать на улицу.

Я взяла кружку и чуть-чуть попробовала. Горько.

-Пей. – настойчиво повторила Тоня.

Я зажмурилась и проглотила все что было в кружке.

-Вот теперь иди учи свои уроки.

Ошарашенная, я села за книги, но строчки разбегались перед глазами.  Алкоголя во мне было чуть-чуть, учить уроки сложно было из-за пережитого испуга. Впервые в жизни я легла спать, не выполнив домашнее задание.

Очень скоро наступили летние каникулы. Тоня пила не каждый день, но часто. Пару раз я видела, как она просит с балкона сигарету у прохожих мужчин. Меня она посылала в местный ближайший магазин за выпивкой. С запиской от родителей там ее легко продавали. Бегать за выпивкой для взрослых было очень частым занятием у ребят во дворе, поэтому в магазин мы прибегали большой гурьбой. За каждый такой забег мне разрешалось купить мороженое на сдачу. Так что очень скоро новая привычка Тони меня даже радовала, и начала чувствовать еще большую общность с другими ребятами.

Они понимающе спросили один раз: твоя тоже начала?

Я кинула и больше мы это не обсуждали.

Пить Тоне надоело быстро. Алкоголь продержался в нашем доме всего одно лето. Я так и не рассказала ей о том, что меня преследовал отец, хотя после того случая он поджидал меня регулярно. До начала каникул я выискивала новые тропы и обходные дорожки, а летом старалась не выходить далеко за пределы двора.

Весь мой четвертый класс у нее началась новая эпопея: Тоня ищет работу. Полгода на заводе ей очень не понравились, и она начала искать работу полегче. Из образования она могла похвастаться только восьмью классами школы и часто ругала бабушку последними словами, обвиняя в том, что та не дала возможности получить специальность. Впрочем, уже став старше я узнала, что вины бабушки не было, она наоборот заставляла Тоню учиться, а та в отместку сбежала из дома в четырнадцать лет и вернулась только в двадцать.

Работу Тоня искала очень странно. Она приходила в какую-то организацию, спрашивала есть ли вакансии, рассказывала как тяжело ей живется одной с ребенком. В ней всегда было умение расположить к себе собеседника, надавить на жалость. Для самых скупых на сострадание она доставала мои детские фотографии. Ее слушали, жалели, но предложить могли разве что место уборщицы или гардеробщицы, а на меньше чем место директора Тоня не соглашалась.

Потом вечером она делилась со мной или с бабушкой своими мучениями, мы активно должны были ее поддерживать и хвалить за попытки найти работу. Если мы этого не делали, Тоня начинала кидать в нас предметы, стоящие рядом, а после этого замолкать на неделю. Так я познакомилась с новым проявлением ее недовольства – физическим. Тоня меня не била, но теперь часто кидала кружки или тарелки в меня и бабушку. Каждый раз мне приходилось убирать осколки и принимать новое правило: делать все как она хочет, чтобы не получить кружкой по голове. Хочет поддержки и утешения – сколько угодно.

Я не умела оказывать поддержку, дотрагиваться до Тони мне было запрещено примерно в то время, как и называть ее матерью, значит пожалеть ее и обнять я не могла. Если мы куда-то шли вместе, и я брала ее за руку- она тут же резко выдирала руку из моей маленькой ладошки. Приходилось учиться поддерживать словами. Она очень радовалась, когда я грубо ругаюсь или матерюсь в адрес тех, кто ей не понравился.

Когда очередной потенциальный работодатель ей отказывал, я охарактеризовывала его всеми несвойственными ребенку словами русского языка. Тоня довольно улыбалась и награждала меня конфетой.

Занятая своеобразными поисками работы, Тоня, и до этого мало уделяющая внимание моему внешнему виду, забросила его окончательно. Я с тоской вспоминала моменты, когда была ее «куклой», она меня постоянно расчесывала, мыла, переодевала. Оказывается, даже по таким моментам можно скучать. Я быстро вырастала из школьной формы, от вынужденных долгих прогулок до дома после уроков, моя обувь расклеивалась и стаптывалась за пару месяцев, длинные вьющиеся волосы я не могла прочесать как следует и на макушке образовывались колтуны, которые иногда вырезала бабушка, оставляя торчащие неровные пряди. Другие девочки в классе ходили с аккуратными косичками и хвостиками. Учительница порой делала мне замечание, но своими силами изменить ситуацию я не могла.

После каждого такого замечания я шла домой в решимости поговорить с Тоней и непременно что-то сделать со своей внешность. Пару раз собравшись с духом я попросила прочесать мне волосы и очень сильно об этом пожалела.

Тоня схватила расческу и с такой силой и злостью начала водить по моим волосам, что огромные пряди оказались вырваны с корнем.

В другой день я сказала, что девочки в классе пользуются специальной детской косметикой и от них пахнет вкусными духами. На это Тоня схватила с полки свои духи и долго брызгала их мне в глаза, не обращая внимания на мои крики и слезы.

-Теперь от тебя тоже вкусно пахнет. – довольно сказала она.

Любые мои попытки выглядеть лучше воспринимались со страшной агрессией со стороны Тони. Последняя попытка, которую я предприняла, была с брюками. Они стали настолько коротки, что уже напоминали бриджи. Я взяла ножницы и попробовала аккуратно по шву отогнуть края, чтобы сделать брюки хотя бы немного длиннее. За этим занятием меня застала Тоня. Увидев ее наливающиеся кровью глаза, я спешно объяснила свое занятие. Она отобрала у меня ножницы, порезала брюки в маленькие лоскуты и счастливо улыбаясь вышла из комнаты.

-В чем я виновата? – давя слезы спросила я удаляющуюся из комнаты Тоню. Ответом мне послужила громко хлопнувшая дверь.

С таким недовольством у меня не было сил бороться, поэтому я оставила все как есть. Выглядеть красиво как другие девочки у меня шансов не было, но училась я лучше всех в классе, а это немного добавляло мне бонусных очков. Я помогала самым крутым ребятам класса с домашними заданиями и меня никогда не обижали. Дружить со мной тоже не рвались особо, но никогда не обзывали и не били.

Мы не переезжали несколько лет, в глубине души я очень радовалась такому положению вещей, но рано развившаяся интуиция подсказывала мне, что сбор чемоданов не за горами. И почему-то у меня было ощущение, что следующие переезд принесет мне много страданий. Я не ошиблась.

 

 

 

Глава 7.

Я росла умным не по годам ребенком, очень быстро умела адаптироваться в обстоятельствах, налаживать отношения с людьми, считывать настроение окружающих, но никогда не могла понять отношение бабушки к своей дочери, моей матери.

У бабушки две дочери, моя мать и ее сестра, моя тетя Оксана. Моя тетя была довольно успешной по меркам нашего города – отдельная хорошая квартира, престижная работа, муж, который почти не пил, две спокойные дочери, не приносящие проблем. Оксана никогда не обращалась за помощью, иногда сама нам помогала деньгами и продуктами, несколько раз предлагала мне переехать жить к ним, устав видеть неряшливо одетого грязного ребенка. Такое предложение вызывало у меня ужас. В глубине души к тете я относилась неплохо, но с раннего детства мать рассказывала жуткие истории и обвиняла ее во всех грехах и на мое хорошее отношение накладывался страх перед тетей. Вдруг она и мне сделает что-то плохое. Но пока тетя делала только хорошее- приносила мне игрушки и одежду, из которой выросли ее дочери, покупала школьные принадлежности в качестве подарка на день рождения, приглашала в гости, угощала вкусностями, которые в нашем доме водились редко.

Моя мать отличалась от своей сестры радикально. Но только Тоню бабушка любила и готова была выполнить все ее прихоти, а свою вторую дочь, Оксану, нет. Я с трудом могу вспомнить моменты, когда они между собой общались. Если Оксана нам что-то приносила, Тоня молча принимала и захлопывала дверь перед ее лицом, если Оксана приходила в гости к бабушке, та обменивалась с ней краткими дежурными разговорами о погоде и общих знакомых. Оксана очень старалась показать свою хорошесть, привозила бабушке подарки, продукты, делала у нее уборку. Но едва Оксана выходила за порог, бабушка несла все эти подарки и продукты Тоне.

Бабушке от ее матери, моей прабабушки, досталась в наследство редкая старинная книга. Она мне показывала ее пару раз, я трогала тонкие пожелтевшие листы и рассматривала буквы причудливой формы. Книга была редкая, о медицине, и стоила целое состояние. Бабушка говорила, что хранит ее для особого случая. Но этот особый случай наступил без ее ведома и желания.

Тоня уже нашла новый объект для переезда, небольшую двухкомнатную квартирку буквально напротив моей школы. Она вязала меня с собой на просмотр, и квартира мне не понравилась жутко. Там было темно, сыро, пахло подвалом и плесенью. Тоня сказала, что старается ради меня и ей очень жаль, что мне приходится ходить так далеко на учебу.

Я удивилась и не поверила, потому что несколько лет ее это не волновало. Но решение она уже приняла и мое мнение оставалось просто моим мнением. Квартира снова стоила больше, чем та сумма, что мы должны будем выручить от продажи нашей. И в этот раз значительно больше.

-Я найду деньги и через пару дней все оформим. – сказала Тоня продавцам квартиры, и мы направились домой. Я не стала спрашивать каким образом деньги будут найдены, но чувствовала, что нехорошим. И я снова не ошиблась.

Утром я сидела в гостях у бабушки, мы разбирали мои школьные принадлежности, вычисляя, какие из них можно будет использовать в следующем учебном году, чтобы сэкономить на покупке новых.

Абсолютно неожиданно в квартиру ворвалась Тоня, открыла шкаф, достала оттуда что-то тяжелое и мгновенно растворилась.

-Она книгу забрала. – спокойно сказала бабушка и продолжила перебирать мои цветные карандаши.

-Квартиру хочет поменять. – так же спокойно сказала я, раскладывая старые тетради.

Больше книгу не вспоминали, была и не стало. Тоня сдала ее в какую-то скупку за смехотворную цену и, чтобы хватило на переезд, продала еще свое обручальное кольцо и серьги.

Денег все равно не хватило, и бабушка снова искала у кого занять в долг. Мы снова собирали узлы с одеждой, паковали посуду и игрушки. Во двор снова въехал грузовик, мужчины быстро погрузили наши нехитрые пожитки, мы сели в кабину и отправились в небольшое путешествие. Путь до школы, который занимал у меня почти час пешком, на машине занял минут десять.

Еще за десять минут вещи были выгружены, и мы остались в новом жилье. Я уже не тешила себя надеждой на отдельную комнату, привычное: «тут мы будем спать» снова раздалось от Тони. Только в этот раз что-то было иначе, она не начала с энтузиазмом распаковывать вещи, мыть полы и окна, застилать кровать. Тоня села на наш старый диванчик, тяжело вздохнула, посмотрела на меня как-то обреченно и сказала: что стоишь, ты знаешь, что делать.

До наступления ночи с дивана она не встала. Достала из ближайшего узла с вещами маленькую подушечку, положила под голову, и полулежа наблюдала, как я разбираю вещи. В ту ночь я впервые спала одна, Тоня так и осталась на диванчике, и мне было очень страшно. Я хотела оставить свет включенным, но громкий окрик Тони с диванчика заставил меня его выключить. Всю ночь я дрожала от страха и почти не спала.

Последующие пару дней я разбирала вещи и мыла полы. Тоня почти не покидала свой диванчик, но спать меня в одиночестве больше не оставляла, правда теперь мы спали под разными одеялами всегда, раньше это было исключением. Внутри себя я отметила, что снова надо принимать новые правила.

Вскоре Тоня немного отошла от своей отрешенности и даже приготовила что-то поесть. Единственное, к чему она меня не подпускала никогда, это газовая плита.

«Если ты до нее дотронешься, мы взорвемся» — говорила она каждый раз, когда я оказывалась рядом с плитой и в ее отсутствие дома я вынуждена была питаться тем, что не надо разогревать. Мои несколько неудачных попыток кулинарии сопровождались страшными историями о том, как дети пытались сами включить газ, взорвались, сгорели и родители в пепле нашли только их обгоревшие косточки. Больше к газовой плите меня не тянуло.

Мне было почти десять лет, осенью я должна была пойти в пятый класс, и отношение Тони ко мне начало странным образом меняться. Она начала делиться со мной мыслями, которые не следовало знать маленькой девочке, о мужчинах, о их половых органах. Подобную информация я давно изучила в энциклопедии для девочек, но слышать ее от Тони было пугающе и неловко.

С тех пор, как мы переехали в эту квартиру, Тоня ни разу не вышла из дома. Она и раньше не часто это делала, но в магазин ходила или на рынок, изредка с какой-то подругой увидеться.

-Я больше не выйду из дома. – сказала она мне день до начала учебного года.

-Ты больше не будешь искать работу? – спросила я и наткнулась на взгляд, наливающийся кровью. Раньше такой взгляд я видела только когда пыталась заняться своей внешностью. На удивление Тоня сдержалась.

-Не буду. Пусть эта мразь нас кормит.

-Какая мразь?

-Бабка твоя. Все ходит и ходит сюда, сдохла бы уже поскорее.

Я помнила моменты, когда мать не пускала к нам бабушку и мы оставались без еды, но такого не было очень давно.

-Но ее я сюда не пущу. – добавила Тоня очень довольно.

-А как же она будет нас кормить? – не понимала я.

-А пусть придумает, это в ее интересах. Не пускай ее сюда, ты поняла меня?

-Да, мам..Тоня. Я поняла, как скажешь.

-Скажи мне, кто твоя бабка?

-Мразь. – я очень быстро выучила новое правило.

После первого учебного дня я побежала к бабушке на работу и описала ей ситуацию. Она спокойно пожала плечами, дала мне немного денег. Мы договорились, что пару раз в неделю после учебы я буду к ней забегать за деньгами и продуктами.

Я зашла в магазин и купила минимальный набор продуктов, на который хватило денег.

-Это откуда? – спросила Тоня, указав на пакет в моих руках.

-Мразь по дороге встретила. – Тоня удовлетворенно кивнула, значит я ответила правильно.

-Не сдохла еще значит?

-Нет, не сдохла. – подтверждаю я и иду садиться за уроки.

Тоня сдержала слово, за два года она не вышла из дома ни разу. Я бегала к бабушке за деньгами и продуктами, ходила в магазин, в гости к родственникам, учила уроки, убиралась дома. Тоня иногда готовила что-то несложное вроде супа или макарон, и лежала на своем диванчике.

В квартире всегда было мрачно, сыро и всегда пахло плесенью. Тоня поставила свой диванчик ровно напротив телевизора и запоем поглощала десятки мелодрам с утра до глубокой ночи. Иногда она заставляла меня смотреть с ней, даже если на часах уже была полночь.

-Мне рано вставать в школу. – вяло сопротивлялась я, клюя носом и с трудом понимая смысл фильма.

Еще ее забавляло спрашивать меня, когда показывали постельную сцену, что делают герои.

-Целуются. – говорила я, но знала, что это неправильный ответ.

–Неправильно. –отвечала она, требуя, чтобы я подробно описала все происходившее на экране. Даже когда я это делала, превозмогая стыд, все равно не позволяла мне идти спать, пока не кончался фильм или сериал.

В школу после таких кинопросмотров я ходила как зомби. Пятый класс прошел для меня как в тумане, кажется я стала хуже учиться. Чтобы меньше бывать дома, я записалась во все кружки, которые были доступны моему возрасту: плела из бисера, шила мягкие игрушки, лепила из соленого теста, изучала историю родного края и даже пару месяцев посещала футбольную секцию.

Пятый класс я закончила очень плохо, от лучшей ученицы не осталось и следа. Мне всегда было плохо, и физически, и морально. Я с трудом засыпала и с трудом вставала по утрам, мой мозг отказывался полноценно функционировать.

В какой-то момент я ощутила, что мы поменялись ролями, и непроизвольно стала для Тони матерью. Я делала все по дому, что было в моих силах, уговаривала ее лечь спать, а не смотреть телевизор до рассвета, покупала продукты, относила бабушке счета за электричество, потому что сама оплачивать их я не умела.

Шестой класс я тоже помню смутно, он мало отличался от пятого, но внутри себя я была уже на грани. Наверное, у взрослых это называется депрессия.

Но лето после шестого класса ознаменовалось тремя новостями: мы снова переезжаем, меня переводят в другую школу, и мой отец умер. В том моем эмоциональном состоянии ни одна новость не нашла во мне отклика, но интуиция подсказывала, что жизнь станет чуть лучше.

Тоня сказала, что в моем унылом состоянии виновата школа и срочно надо переводиться в другую. Она развила бурную деятельность и начала выходить за пределы квартиры. Радостным стимулом для нее послужила материальная помощь от государства, так как мой отец не был лишен родительских прав, в случае его смерти я должна ежемесячно получать немного денег.

Тоня быстро оформила все документы и уже с поступлением первого перевода купила себе новую одежду и туфли. Мне досталось мороженое.

В обновленном гардеробе Тоня повела меня знакомиться с директором школы, где мне предстояло учиться. Мой внешний вид и одежда не изменились с момента моих плачевных попыток заняться собой. Тусклые грязные волосы, свисающие паклями, старенький свитерок и короткие штанишки.

Тоня на моем фоне блистала, в новой блузке и юбке, с аккуратной прической она выглядела великолепно. В ней нельзя было узнать ту тетку, которая неделями не мылась и валялась на диване два года.

Директор внимательно посмотрела на меня, с некоторым удивлением отметив разницу моего внешнего вида и Тони.

-Она у нас девочка не очень аккуратная, мы вне школы стараемся ее не наряжать. — тут же перехватила взгляд директора Тоня. – Понимаете, воспитываю ее одна, отец умер, бабушка только старенькая-старенькая с маленькой пенсией помогает, кручусь изо всех сил, сейчас работу снова ищу.

-Катя, расскажи о себе. – директор очень вежливо и спокойно ко мне обратилась, я даже вышла из своего привычного транса.

-Люблю читать, очень много читаю, могу книжку за пару часов от начала до конца изучить и запомнить. Еще рисую немного и люблю самодеятельность. Учиться в прошлой школе мне не очень нравилось в последних двух классах, но вы можете посмотреть мои оценки до четвертого класса я была отличницей. – наконец-то говорили обо мне! Я была готова рассказать этой женщине всю свою жизнь, все свои переживания. За два года кажется впервые кто-то мной заинтересовался.

-Что повлияло на твое отношение к учебе?

-Учителя начали сменяться, я как-то растерялась. – быстро придумала я ответ, Тоня мне одобрительно кивнула.

-Мама говорит, что ты девочка не очень аккуратная.

-Я исправлюсь. – среагировала я и снова получила кивок от Тони.

-Катя мне очень понравилась, хорошая у вас девочка, видно, что вы с ней много занимаетесь. – сказала директор Тоне. – Катюша, мама с тобой много занимается?

-Да, очень много. Читаем вместе, фильмы смотрим, мы очень много времени проводим вместе. – я почти не соврала. Контекст был иным, но времени вместе мы проводили предостаточно.

-Тогда ждем вас со всеми документами. Приходите ближе к началу учебного года, познакомлю Катю с классным руководителем.

Мы попрощались с приятной женщиной директором и пошли смотреть новую квартиру, в которую мы скоро должны будем переехать.

 

 

 

 

 

 

 

Глава 8.

После знакомства с новой школой, мы подошли к дому, вокруг которого кружили рабочие и техника. Строительство завершалось, но очень неторопливо. Нас встретил пухлый усатый дядечка. Он повел нас в чудесную небольшую однокомнатную квартиру, чистую, светлую, с высокими потолками и свежими обоями.

-Это образец. – пояснил он, когда я непонимающе озиралась по сторонам. Квартира была слишком новой и роскошной, чтобы мы могли ее себе позволить. – Она пока не продается, мы демонстрируем ее покупателям. Вам я готов предложить этажом выше удобный вариант.

Мы поднялись по лестнице, усыпанной цементом и строительным мусором. Наш провожатый толкнул хрупкую фанерную дверь, и мы оказались внутри бетонной коробки: деревянные тонкие окна, провода в отверстиях для розеток, остовы труб там, где предполагалась сантехника.

-Если мужчина у вас рукастый, быстро все оборудует. Вложиться придется конечно, но дом хороший, новый.

Я мысленно взвыла. Мужчины у нас в семье не было и не предполагалось, жить в бетонной коробке мне казалось невозможным.

Тоня вышла на улицу и задумчиво осматривала дом.

-Тебе нравится? – неожиданно спросила она мое мнение. Эти правила мне были знакомы. Я обязана поддержать любое ее решение, чтобы в случае неудачи быть обвиненной.

-Да, неплохо. – осторожно сказала я.

-Ты чего опять неживая? Нормальные дети поддерживают своих родителей, для тебя же стараюсь, к новой школе близко, к бабушке будешь ходить в гости, буквально через два двора.

Я очень удивилась. Значит уже не «мразь», а снова бабушка.

-Мне очень нравится. А как мы будем жить в такой квартире? Там же только стены.

-Вызовем рабочих, поклеят обои, купим ванную, паркет на пол, окна и дверь новые поставим.

-Это же очень дорого! – наконец не выдержала я. Пусть потом хоть год со мной не разговаривает, но это все выглядит слишком безумно.

-А это уже не твое дело.

Мы вернулись домой, Тоня взяла у меня цветные фломастеры, написала объявления о продаже квартиры и отправила меня клеить их на фонарные столбы и остановки. Для меня такой ритуал уже был привычный. О существовании интернета и мобильных телефонов мы тогда слышали очень поверхностно и только в кино, у наших знакомых и родственников таких предметов роскоши не было. В лучшем случае иногда удавалось разместить объявление в местной газете, но очередь на публикацию была на месяц вперед.

Удивительно, но покупатель нашелся быстро. Буквально в тот же день пришел мужчина и согласился на цену выше той, что мы изначально предполагали, но его условием было, чтобы съехали мы немедленно. После долгих уговоров, договорились на три дня.

Квартира, которую мы смотрели, оказалась не такой дорогой. Дом пусть и был новый, но, как выяснилось, жилье в стадии бетонной коробки не очень привлекало покупателей.

Привычными быстрыми движениями упаковали вещи, посуду, мои книги. Игрушки меня уже не интересовали, а вот книги я читала в любую свободную минуту. Чтение было моей отдушиной, я погружалась в мир фантазий, где вместе со смелыми волшебниками боролась со злом или искала преступников, применяя дедукцию. При тусклом свете телевизора, пока Тоня смотрела очередную мелодраму, я аккуратно перелистывала страницы, погружаясь к воображаемым друзьям, чтобы нырнуть в жизнь, где я ухоженный ребенок, меня любят и заботятся. Чем сильнее была моя страсть к книгам, тем сильнее злилась Тоня.

Сама она читала только местную газету и колонку с программой телепередач. Весомого повода запретить читать она не могла придумать, а если пыталась, то я тут же отвечала, что читаю не по своему желанию, а для домашнего задания по литературе.

Ее раздражали все, кто имел образование и был эрудирован, хотя нельзя сказать, что Тоня была глупа. Бабушка показывала мне ее школьный табель, там были исключительно «отлично».

Похоже, Тоня рассудила, что новый дом- новая жизнь, и мы впервые не тащили с собой весь хлам, нажитый за годы. Старая мебель, сколотые тарелки, мои изрядно поношенные вещи с легким сердцем отправились на помойку. Грузчики быстро разместили в небольшой фургон остатки самой приличной мебели и одежды, и мы снова отправились в путь. Я пыталась придумать как мы будем жить в квартире с бетонным полом и голыми стенами, но ответа не возникало.

-Там же нет газовой плиты, сантехники, даже света нет. – шепотом сказала я Тоне, пока мы следили, чтобы наши вещи аккуратно выгрузили.

-Купим постепенно. – пожала плечами она и больше на мои реплики не откликалась.

Грузчики занесли наши пожитки в квартиру, удивленно переглянулись, пока расставляли кресла на бетонном полу, но промолчали.

-Мы же кровать выкинули. – задумчиво сказала Тоня. – На кресле я тебе спать не позволю, заработаешь искривление позвоночника, значит будем спать на диване валетом.

Она вручила мне канистру и тазик, и отправила в подвал к рабочим набрать воды, что я и сделала. Мужчины удивленно посмотрели на маленькую девочку с набором утвари в руках, но водой все наполнили и попытались выяснить как мы оказались здесь в качестве жильцов самые первые. Я не нашлась что им сказать.

-Вода из крана? – спросила Тоня, заметив меня с тяжелой ношей. Я кивнула. Она достала мне зубную щетку и пасту. – Значит зубы чистить можно, ну и пей если хочешь, думаю не отравишься.

-А в туалет?

Она жестом подозвала меня к окну.

-Видишь синюю кабинку, туда рабочие ходят. Пока придется с ними.

-Я кушать хочу. – возмутилась я, вспомнив, что последний раз ела только бутерброд рано утром.

-Я тоже много чего хочу, ты вся в папашу своего эгоистка, он такой же был. Потерпишь, ничего с тобой не случится. Я же терплю.

Электричества в квартире не было и я, кое-как почистив зубы, расположилась на тюке с вещами, достав первую попавшуюся книгу. До наступления сумерек я погрузилась в мир приключений, стараясь не думать о своем незавидном положении.

Перед тем, как лечь спать, мы сдвинули всю мебель к хрупкой двери. «От этих рабочих не знаешь, что ожидать, убьют еще ночью или ограбят». – прокомментировала Тоня, толкая кресло к выходу.

Утром Тоня деловито ходила по бетонному полу, каждым шагом поднимая облачко пыли, и строила планы по ремонту. Она с воодушевлением рассказывала какие купит обои и новые люстры.

«Какие обои» — хотелось крикнуть мне. – «Сначала надо провести свет и воду» 

Но возмущения я оставила при себе, снова закрывшись книгой.

В мечтах и планах ремонта Тоня провела весь день, пару раз я робко напомнила, что со вчерашнего дня не ела. В ответ была тишина. К вечеру она сунула мне немного мелочи, сказала сбегать в ближайший магазин купить еды.

Чтобы выбраться на улицу, мне пришлось отодвинуть наши баррикады и в тонкую щелочку выбраться в подъезд. В магазине я купила хлеб, колбасу и лимонад.

Мы поужинали этим набором, и снова каждый погрузился в свой мир: я в книжные приключения, Тоня в мечты о ремонте.

Второе утро выдалось тяжелым. Мой организм требовал нормальной еды, элементарного душа и свежего воздуха. В бетонной коробке было очень пыльно, но снова мои страдания остались без ответа.

-Собирайся. – вдруг сказала она, резко вскочив с места. – Пока здесь будет ремонт, мы поживем у твоей бабки.

Я схватила несколько книг, немного вещей и выскочила на улицу, пока Тоня не передумала.

Бабушка была в шоке, увидев нас на пороге. Тоня демонстративно промолчала на ее приветствие и прошла в дальнюю комнату. Я в двух словах рассказала бабушке о нашем скоротечном переезде и о том, что в новой квартире жить пока невозможно.

Бабушка засуетилась на кухне, я быстро привела себя в порядок, помылась, почистила зубы и постаралась прочесать волосы. Мне казалось, что с каждым касанием расчески из них сыпется пыль и цемент.

Тоня не выходила из дальней комнаты, я принесла ей поесть. Она хмуро взглянула на тарелку и легла на скрипучую софу. Я хотела выйти из комнаты, но совершенно неожиданно тарелка со всем содержимым полетела в меня. Увернуться мне не удалось, но удар был не очень сильным. Тарелка брызнула осколками об пол, я бросилась собирать.

-Быстро ложись спать. – приказала она мне, указав на край софы рядом с собой. Я, с трудом сдерживая слезы, стряхнула с себя остатки еды и улеглась, стараясь сохранить расстояние между нами самое дальнее из возможного. На громкие звуки бабушка не вошла, хотя явно все слышала. Подобные сцены повторялись не раз и не два, но бабушка не вмешалась ни разу, она никогда не пыталась заступиться за меня перед своей дочерью. А вот меня отчитать могла и делала это регулярно: ты ее злишь, нужно почтительнее относиться к матери, она у тебя одна и другой не будет.

Очень жаль, что не будет!

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Глава 9.

Я не поняла, где потеряла весь день и смутно помнила, сколько времени провела в квартире матери за просмотром фотографий. Ближе к ночи обнаружила себя в гостинице. Стоя под прохладным душем, пыталась восстановить в голове прошедший день: пообщалась с психологом, увиделась с матерью, зашла в храм, смотрела фотографии в квартире матери, потом снова прогоняла в голове разные события из детства и пыталась разобраться, чем заслужила такую нелюбовь матери. Похоже, я опять винила себя.

После душа почувствовала себя значительно лучше и усилием воли открыла ноутбук с рабочей почтой. Что-то я заигралась в детские психотравмы и забросила своих подопечных. Отписалась всем, кто был в сети, что я на связи, что готова ответить на любые вопросы и помочь в осуществлении рабочих задач. На мой посыл никто не ответил, тогда я бросила взгляд на часы. Ну конечно, почти ночь! В офисе давно никого, и вряд ли мои ребята ждут сообщение от начальницы в полночь. Если и увидят, то сделают вид, что спали и прочли только утром. Настолько безумным трудоголизмом отличаюсь в нашей компании только я, и иногда новички просто воют от моего контроля и ответственности.

Несмотря на поздний час, решаю позвонить Максу. Он тоже трудоголик и ложится обычно поздно.

-Слушаю тебя. – он отвечает с первого гудка, как будто не выпускал из руки телефон и ждал моего звонка.

-Привет, я что-то пропала. – сама позвонила, и сама не знаю, о чем говорить.

-Я заезжал к твоим сегодня, менеджер бьется в истерике.

-Что случилось?

-Говорит, что до твоего отъезда была уверена, что выполняет много работы, а после твоего отъезда готова заявить, что до этого не делала ничего и зарплату получала незаслуженно. – по голосу было слышно, что Максим уставший, но улыбается.

-Я ожидала услышать что-то подобное. Не планировала здесь задерживаться, но еще пару дней меня не ждите.

-Может я все-таки приеду? Катя, пока это просто вопрос, но, если ты и дальше не будешь отвечать на звонки, я приеду. Что у тебя там происходит?

-Макс, помнишь, когда ты в последний раз делал мне предложение? – неожиданно для себя задаю вопрос. Судя по долгой паузе, он тоже не ожидал.

-Думаю полгода назад. Нет, вру, перед католическим рождеством, в декабре.

-А что я сказала?

-Ну если опустить перечисление десяти тысяч причин отказа, то обещала подумать. Боюсь спросить, неужели подумала?

-Твое предложение еще в силе?

-Конечно, ты же знаешь…

-Тогда в этот раз я обещаю подумать всерьез. Макс, я правда подумаю.

-Я могу спросить, что послужило поводом для размышлений?

-Мне вдруг показалось, что я имею право не повторять ее ошибок, имею право любить свою семью, которая у меня будет и своих детей. Ладно, спокойной ночи.

-Катя, все очень загадочно, но если через пару дней ты не захочешь покидать свою историческую родину, то я приеду сам. Ты это понимаешь?

-Понимаю.

-Тогда постарайся отвечать на мои звонки, если не на каждый, то хотя бы через один. Договорились?

-Договорились. Я очень рада, что ты у меня есть. – нажимаю на отбой вызова и чувствую, как в душе становится легко и приятно, как будто делаю первый шаг к новой жизни. Не панически бегу, ныряя в бесконечную работу и достигаторство, а спокойно и уверенно начинаю двигаться к чему-то новому, но обязательно хорошему.

 

-Здравствуйте, Катенька. – психолог встретил меня в дверях кабинета. – Присаживайтесь. – он указал мне снова на розовый пуфик, я демонстративно уселась на стул. Виктор Николаевич хмыкнул и устроился на пуфике сам. –Сегодня вы не выглядите так потеряно, не может не радовать. Вы получили мое сообщение?

-Да, очень люблю смски в семь утра. – вкладываю в свой тон всю иронию и негодование, но чувствую, что в душе не злюсь. – Я принесла все что вы просили. – протягиваю психологу несколько своих детских фотографий, которые прихватила вчера из квартиры матери.

Он внимательно разглядывает пухлого счастливого ребенка с конфетами в руках, в красивом платье. Потом задерживает взгляд на более поздних фотографиях.

-Вы видите разницу? – он кладет рядом две фотографии, моих трех и семи лет.

-Вижу, а вы?

-Сложно не заметить. Как думаете, почему отношение матери менялось с вашим взрослением?

-Сложно сказать. Я переставала быть удобной, мной нельзя было играть, управлять, появилось свое мнение, характер. Знаете, есть еще одна мысль…

-Поделитесь?

-Попробую. – я на секунду задумываюсь, пытаясь подобрать слова. — У меня возникает ощущение, что она мне завидовала. Ее мать не отличалась большой любовью к своим детям, ее отец, мой дед, насколько я знаю, перестал пить только с моим появлением. Он бил мать, бил бабку, бил мою тетку, мог выкинуть мебель в доме, разбить посуду, а потом появилась я и словно стала смыслом его жизни. Он начал много работать, хотя был уже в пожилом возрасте, постоянно проводил со мной время, покупал игрушки, подарки. Мать боялась его и не могла запретить, она как будто терпела эту злость и ревность, подавляла, а с его смертью решила на мне отыграться. Может, это мои домыслы, но такая версия кажется мне очень правдивой. И ее состояние не стоит сбрасывать со счетов, она не просто так заканчивает свою жизнь в стенах вашего заведения. Я не раз слышала от родственников истории, как он договаривался со знакомыми полицейскими и закрывал ее в камере, если буянила, или отвозил на пару дней в организацию, подобную этой. Ее странности подавлялись страхом перед дедом, ее отцом. А после его смерти можно было не сдерживаться. Бабка безвольно страдала и несла свой крест в виде сумасшедшей дочери, я уверена, что она все понимала. Но запихнуть ее в специальную лечебницу не могла, знаете почему?

-Догадываюсь, но скажите лучше вы.

-Бабка очень боялась осуждения. Ее любимая фраза была всегда: а что люди-то скажут.

— Ваш отец умер? – спросил Виктор Николаевич, внимательно выслушав мой рассказ.

-Да, когда мне было лет десять. Не буду врать, что я расстроилась, меня не тронуло. Мать внушила мне страх перед ним, но если быть с собой честной, то страха не было глубинного, какой-то детский. Как малыш боится темноты или бабайку, так и я боялась этого человека, но чем старше я становилась и осознавала, что проблема не в окружающих, а в матери, тем жальче мне становилось этого мужчину, который возможно принял ее странности за некоторый шарм или обаяние.

-Вам сложно строить отношения с мужчинами?

-Смотря с какими. У меня были отношения, довольно неплохие, но я выбираю партнеров не тех.

-Это как?

-Выбираю безопасных, при этом в душе понимаю, что хочу иного. Мои мужчины обычно мягкие, умненькие, добрые. Такие, знаете, бабушкины пирожочки. Но я сама не такая, мне нужны эмоции, приключения, быстрые машины, высокие скорости. Добрые милые мальчики ведутся на такой драйв первое время, а потом не вытягивают. Я выбираю мужчин, которых легко контролировать, с раннего детства у меня закрепился такой стереотип поведения, приходилось взвешивать каждое слово, каждый взгляд, жест, чтобы мать не кинула в меня что-то тяжелое или не наказала недельным молчанием.

-Катя, у вас потрясающая рефлексия и самоанализ. Или я отвык работать с обычными клиентами? – Виктор Николаевич весело подмигнул из-под очков.

-Как только я узнала, что в мире существуют психологи, начала пользоваться их услугами. Конечно, я шучу про бесполезно потраченные деньги, но умом понимаю, что сама не осознала бы и десятой части. Возможно, от клиента, который впервые на сеансе, я отличаюсь.

-Теперь даже сомневаюсь, что мне есть что вам сказать и как помочь. Перед собой я вижу прекрасную взрослую женщину, которая отлично осознает себя в пространстве, которая готова к семье, к отношениям. Возможно, я ошибся при первой встрече. – психолог был в легком смятении.

-Вы не ошиблись, просто вчера мне довелось пообщаться с вашим священником, он дал мне хороший совет. Подобный совет я слышала десятки раз от специалистов, но от Павла почему-то проняло. Он посоветовал мне прожить снова все самые болезненные моменты вместе с той маленькой Катенькой, которая сидит внутри меня и бесконечно себя наказывает. Прожить и наконец отпустить.

-А я то думаю почему нашего святого отца санитары из палаты не выпускают с утра…

-Как это не выпускают? – не поняла я.

-Он проникается историей своих посетителей, душу вкладывает, выслушивает, потом впадает в безумное состояние. Его ребята откачивают и уже через пару недель допускают к службе, вы не первая. Не смотрите на меня так, вашей вины тут нет. Я помню о вашей большой любви к самобичеванию, но сейчас не тот случай. Кстати, о самобичевании, в чем вы себя вините?

-Относительно матери? – затягиваю с ответом, чтобы собраться с мыслями.

-Разумеется. Ваши промахи на работе я обсуждать не вижу повода, работа у вас под четким контролем. Угадал?

-Угадали. – киваю я. – Мне всегда казалось, что я не такая, хуже, чем другие девочки, словно во мне есть какой-то изъян. Может внешне что-то не то или говорю не так, думаю не так, веду себя странно.

-А вы вели себя странно?

-Нет, но… Я уже сказала, что контролировала каждый свой шаг, каждый жест, даже мысль.

-Значит дело не в вас?

-Похоже на то.

-Катя, это не ответ. В странностях вашей мамы есть вина маленькой девочки Кати?

-Может, частично… — мысленно ищу какие-то уловки, чтобы уйти от рассуждения на эту тему.

-Еще раз, внимательно. Как маленькая девочка трех, пяти, семи лет могла провиниться перед матерью, чтобы получить бесконечные унижения и наказания?

-Никак. – говорю я единственное, что можно было ответить.

-Значит та маленькая Катя не виновата?

-Нет.

-Тогда пора прекратить ее наказывать.

 

 

 

 

 

Глава 10.

Паркую машину на набережной, беру в бардачке блокнот и ручку и выбираю самую отдаленную лавочку. В моем детстве здесь был лысый бережок с горами мусора, после местных отдыхающих, а сейчас огромная набережная с аттракционами, кафешками и фонтанами.

Занесла ручку над блокнотом, но из головы не выходило ни строчки. Я уже по привычке начала было корить себя, но вскоре выдохнула, закрыла блокнот, вытянула ноги и начала наслаждаться очень ранним и теплым мартом.

-Тетя, купите моложеное. – раздался рядом детский голосок. Я обернулась. Рядом стоял мальчишка лет десяти с передвижной тележкой мороженого.

Не стала возмущаться на «тетю», для него я, наверное, уже старушка.

-Давай, самое вкусное.

-Оно дорогое. – пробормотал мальчик.

-Тогда давай два. Если хочешь, себе тоже возьми, я оплачу.

Отдала мальчику деньги, тут же получила комплимент какая я добрая и замечательная тетя. Открыла мороженое и с наслаждением откусила, глядя на медленную речку.

В детстве лет до восьми у меня были сложные отношения с мороженым. Мать была очень избирательна в своей заботе обо мне, на что-то закрывала глаза, а что-то запрещалось под страхом долгого молчания. В эти запреты по неведомым причинам попало мороженое. Если мне его покупал кто-то из родственников, то она топила его в кастрюле до состояния сладкого теплого молочка, и только тогда позволяла съесть. Под таким же ее обязательным контролем была шапка, вернее, строго запрещалось ее снимать почти до начала лета. Все дети уже бегали в легких платьицах, а мой наряд дополняла всегда ненавистная теплая шапка.

Когда мы переехали к бабушке из-за ремонта в нашей бетонной коробке, моя жизнь начала налаживаться. В этом дворе я провела много лет, и ребята снова радостно приняли меня в свою компанию. Но это был не основной повод для счастья. Каким-то чудом мать нашла работу, за городом, вахтами. Иногда она не приезжала неделями. Бабушка тоже пропадала на работе, и я наконец смогла вздохнуть полной грудью. Конечно, долгие годы дрессировки и психологического насилия не прошли даром, внешний контролер появлялся редко, но внутренний никуда не делся, я все еще взвешивала свои слова и действия, приходила домой до наступления темноты, мои оценки были безукоризненными, постоянно занималась уборкой, помогала бабушке, но ввиду отсутствия матери не чувствовала на себе ее давящий взгляд, не боялась смотреть фильмы, которые мне нравятся и читать книги, могла есть то, что хотелось, а не то, что считала нужным она. С деньгами стало чуть легче. Матери платили немного и тратила она все исключительно на себя, но я не жаловалась, нам с бабушкой хватало ее небольшой зарплаты и пенсии.

Ремонт мать очень быстро забросила. В той квартире так и стояли на бетонном полу наши пожитки, обрастая цементной пылью.

Я не любила дни, когда она приезжала к нам. Но, возможно от того, что я стала старше, давление на меня стало меньше. Не думаю, что ее беспокоило присутствие бабушки, просто она видела перед собой уже не забитую малышку, а девочку-подростка, почти на голову ее выше.

Когда мне было около тринадцати, мать взяла отпуск на работе и все-таки решила заняться ремонтом. Моей почетной обязанностью стало сопровождать ее по магазинам с обоями и сантехникой. Если я пыталась отказаться, в игру вступала бабушка, картинно хватаясь за сердце, отчитывая меня за жестокость к матери и угрожая, что из-за такой злой и жестокой внучки она сейчас уйдет в лес и там умрет. До сих пор удивляюсь почему я в это верила.

 

-Тебе нравятся эти обои? – Тоня показала мне на рулон в жутких желтых розах, который висел на стеллаже перед нами.

-Нравятся. – вариантов ответа у меня было немного.

-А эти? – рядом висели еще одни, кислотно-розовые.

-Эти тоже ничего. – сказала я, не успев почувствовать подвох.

-Мерзкая идиотка, тебе наплевать в какой квартире будет жить мать. – Тоня быстро набирала обороты истерики. – Я нормально тебя прошу подсказать, а ты мне советуешь это убожество. Я всегда говорила, что ты вся в своего папашу урода.

На нас уже смотрел весь магазин. Я нацепила свое привычно равнодушное выражение лица и молча стояла рядом, терпеливо дожидаясь пока ее истерика утихнет. Меня подобные сцены давно не трогали.

-Идиотка, ты слышишь меня? Какие обои брать? – Тоня не собиралась останавливаться в своем запале. Я ткнула пальцем в крайние на стеллаже, они были без жутких розочек и относительно спокойного цвета.

Но обои ее уже мало интересовали, она наслаждалась своей истерикой.

К нам подошел продавец.

-Девушки, вы выбрали? – он был очень мил и доброжелателен. Тоня мгновенно превратилась в другого человека, словно по щелчку пальцев на ее лице застыла самая обаятельная улыбка. Я уже не раз видела такую метаморфозу, в присутствии любого мужчины она мгновенно менялась, весь ее грозный запал утихал и на сцену выходило обаяние и какой-то отчаянный флирт.

-Молодой человек, мы с дочкой никак не определимся. Ей нравятся вот эти, с розочками, а я люблю более спокойные тона. – она указала ему на обои, которые были крайние. Я не стала говорить продавцу, что все ровно наоборот. Ему не было никакого дела, он просто хотел как можно скорее сделать свою работу и выпроводить шумную покупательницу. – Что вы посоветуете?

-Если для комнаты, то лучше взять поспокойнее, у вас хороший вкус.

Он записал метраж комнаты, рассчитал количество обоев и быстро принес со склада все что было нужно.

-Вам организовать доставку? – любезно спросил он, принимая деньги.

-Спасибо, мы справимся. – Тоня грубо впихнула мне перевязанные скотчем рулоны и поспешила к выходу. Я, сгибаясь под тяжелой ношей, побрела следом.

Пока мы брели до дома, я чувствовала как моя спина промокла насквозь. На улице стояло невыносимо жаркое лето, обои оттягивали руки, скотч резал пальцы.

-Ты еле тащишься. – комментировала Тоня мой каждый шаг. – Выпрями спину, горбатая будешь как бабка твоя. Вообще не понимаю, как из меня могло вылезти такое бесполезное чучело. Лицо попроще сделай, как будто так тяжело! Не притворяйся!

-Могла бы помочь! – не выдержала я, чувствуя, что шаги даются мне уже на автопилоте.

-Ну уж нет, я тебя кобылу такую вырастила, кормила, обувала, одевала. Лошадь уже здоровая, а толку ноль. На диване валяешься и книжечки свои идиотские листаешь, а подруги твои уже с мальчиками гуляют. Хотя, чему я удивляюсь, подруги у тебя красивые, а на такое чудовище кто посмотрит.

Я терпеливо выносила все эти речи, мысленно считая дни до конца ее отпуска. Я знала, что если вступлюсь за себя, то она превратит мою жизнь в ад и все эти словесные оскорбления покажутся мне сказкой.

Обои были выгружены в квартире. Мебель, оставленная там год назад, стала пыльно серого цвета. Тоня присела на край кресла, подняв облачко пыли.

-Иди на улицу, это моя квартира. Сиди на лавочке и жди меня, вместе пойдем к бабке.

Я послушно спустилась вниз. За год дом почти заселился, на площадке играли дети, из окон слышался стук молотков и свист дрелей, ремонты шли полным ходом.

В присутствии Тони я научилась выключать голову и чувства, практически не воспринимая то, что она говорит. Но в этот раз внутри меня что-то зудело. «Тебе наплевать в какой квартире будет жить мать» — сказала она в магазине. То есть жить она планирует одна, интересно получается. И сейчас она сказала, что это ее квартира. В жилплощади я заинтересована мало, если что с удовольствием поживу у бабушки до поступления в институт, но желание Тони жить одной – это что-то новое, хотя мне не привыкать быстро усваивать новые правила.

Я уселась на лавочке, безумно обрадовавшись, что она располагалась в тени. К моему удивлению, Тоня вышла спустя полчаса. Я была уверена, что будет мучить меня ожиданием до глубокой ночи.

-Как мне нравится моя квартира. – доверительно сообщила мне Тоня. От ее оскорбительного тона и хамства не осталось и следа. – Я уже все придумала. Тебя пропишу к бабке, чтобы, когда старуха сдохнет, квартирку тебе оставила. А ты ее на меня перепишешь.

-Зачем тебе две квартиры? – удивилась я.

-Это уже не твоего ума дело.

-Тогда где буду жить я?

-Катька, что за вопросы? Ты себе на квартиру заработаешь, зря что ли столько книжек умных читаешь. Какая же ты эгоистка, думаешь, что тебе все должны. Я должна, бабка должна…

-Никто мне ничего не должен, но ведь первая квартира, с которой ты начала бесконечные переезды, мне ее оставил отец. Мне, не тебе.

-Тебя, малявку, никто не спрашивает. Тогда не спрашивал, и сейчас не будет. За те три года, что я терпела этого урода рядом, он мне три таких квартиры должен, и ты еще парочку за то, что человека из тебя сделала, а не выкинула в канаву.

Оставшуюся часть пути Тоня рассказывала какой сделает чудесный ремонт и наконец съедет от мерзкой старухи и неблагодарной дочери. Я поддакивала, снова стараясь не включать эмоции.

В первые годы, что мы жили у бабушки, Тоня не сказала ей ни слова и мне запретила разговаривать с бабушкой в ее присутствии.

-Если хочешь к ней обратиться, называй ее старуха или мразь, иначе я вас обеих со свету сживу. – в один из первых дней жизни у бабушки сказала мне Тоня.

Эти новые правила я тоже приняла, но назвать бабушку мразью я не смогла бы, поэтому просто молчала в те дни, когда Тоня не уезжала на работу. Бабушка не пыталась заговорить первая, но как только Тоня уезжала, мы садились за кухонный стол играть в лото или смотрели сериалы, которые регулярно крутили в те годы по всем каналам. Бабушка очень поддерживала мою любовь к чтению, с каждой пенсии выделяла мне немного денег на новую книгу. Я всегда хотела спросить, почему она позволяет своей дочери измываться над нами, но так и не спросила. Мы говорили о фильмах, книгах, она рассказывала про дедушку, летом проводили вечера в небольшом огородике у дома, пропалывая грядки и поливая немногочисленный урожай.

Присутствие Тони в бабушкином жилище быстро отвадило всех родственников, они забегали на пару минут, здоровались с бабушкой, завозили ей продукты или немного денег. Много боялись давать – бабушка тут же отдала бы Тоне. С родственниками мне также было запрещено любое общение. Однажды зашла моя тетя, и Тоня услышала, как я сказала ей «привет». Вечером в меня прилетел заварочный чайник, ощутимо разбив голову. Бабушка смотрела на эту сцену из-за шторки своей комнаты, но не вышла. Одной рукой я придерживала кровоточащую рану, другой собирала осколки, почему-то ни жалости к себе, ни боли я не чувствовала.

-Теперь ты живешь в комнате со старухой. – объявила мне Тоня в свой следующий приезд. К моему приходу из школы она даже затолкала туда старый диван.

Я давно реагировала на все новости привычным кивком, но тут даже обрадовалась. «Катя, нельзя показывать радость» — сказала я себе и напустила самое скорбное выражение лица. Я знала, если Тоня почувствует мою радость, решение будет отменено.

Так почти в четырнадцать лет Тоня меня наконец от себя отделила, отныне мне разрешалось спать самостоятельно. Пусть в комнате с бабушкой, но зато не придется сжиматься во сне до крошечных размеров, опасаясь дотронуться до своего мучителя.

Долгоиграющий ремонт наконец завершился, но Тоня не собиралась нас покидать. У нее случился новый поворот в отношении ко мне — она нарекла меня своей подружкой.

Сначала она начала покупать новые вещи. Для меня, не избалованной подобными жестам, это было чем-то удивительным, но в то же время несущим надежду, что есть шанс, пусть и запоздалый, получить отношения с матерью такие же как у моих подружек. В своем воображении я уже рисовала как мы с ней будем вместе прогуливаться по парку, поедая мороженое, или закажем вкусный чай в кафе, посплетничаем о знакомых и родственниках.

Новые вещи были странными, больше подходящими маленькой девочке, чем подростку: рюши, пластиковые бусины, принты с куклами, рукава с пушистыми оборками. Я принимала их, пытаясь быть благодарной за внимание и заботу, но получалось плохо. Я видела, как глаза Тони снова наливаются кровью и истерика уже готова сорваться из нее, но она прикладывает усилия и вежливо просит меня примерить. Я примеряю, выглядит откровенно чудовищно. Ко всему прочему, на фоне эмоциональной усталости и стрессов, я начала сильно толстеть. В мои четырнадцать за пару месяцев от стройной девочки не сталось и следа. Из зеркала на меня смотрела огромная незнакомая женщина с нелепой прической.

Несмотря на наплевательское отношение к моей внешности и Тони, и меня самой после неудачных попыток преобразиться, волосы чудом сохранились длинными и вьющимися. В какой-то из дней нашей игры «в подружек» Тоня принесла светлую краску.

-Пора бы становиться красивой. – сказала она мне, скептически осмотрев мое раздувшееся тело. – Не знаю, поможет ли, но хуже точно не будет.

-Я не хочу портить волосы. – слабо пыталась возразить я.

-Детские домыслы. Я всю жизнь крашусь и ничего не испортила, хватит капризничать, для тебя стараюсь.

Я обреченно вздохнула и под руководством Тони нанесла краску на волосы. Краска больно обжигала кожу, запах аммиака резал глаза.

-Красота требует жертв. – сказала Тоня, удовлетворенная своими стараниями. – Теперь сиди так час, потом смывай.

Это был самый долгий час в моей жизни. Голова горела огнем, жгучие слезы от химического запаха лились рекой.

-Красавица будешь, терпи. – комментировала Тоня, смотря на мое ужасное состояние.

Наконец она отпустила меня в ванную, и я опустила голову под ледяную воду. Голова гореть перестала, я снова могла дышать. Наконец краска была смыта вместе с изрядным количеством моих волос, и мы с Тоней начали оценивать результат.

Если до этого зеркало показывало толстую девочку, то теперь оно показывало чудовище. Волосы окрасились неравномерно, часть прядей осталось моего цвета, часть стала белыми как мел, а макушка приобрела нежно зеленый оттенок.

-Необычно получилось. – сказала Тоня, пожав плечами. – Отрастут.

Я снова стойко приняла удар и подтвердила, что получилось необычно и обязательно отрастут.

На следующий день я встретила на улице одну из своих двоюродных сестер. Она меня сначала даже не узнала. Общались мы очень редко, хотя относилась я к ним хорошо.

-Катя, что с тобой случилось? – Кристина была потрясена.

-Все хорошо, покрасилась неудачно. -я чувствовала, что своим признанием предам Тоню, которая может впервые в жизни пыталась сделать мне что-то хорошее. — У тебя как дела?

-Замуж выхожу, хотела тебя пригласить и бабушку. – проговорила Кристина, не отводя взгляд от моих волос.

-Ты же знаешь, что Тоня нас не отпустит. 

-Катя, ты себя слышишь? Ты уже взрослая девка, что с тобой творится? Скажите своей Тоне, чтобы катилась к себе в квартиру и отстала от вас.

-Пойдем вместе сходим, и ты скажешь? – предложила я. Кристина тут же потупила глаза.

— А потом она бабушку будет изводить в отместку мне, нет уж. Слушай, я иду к парикмахеру подбирать прическу на свадьбу, пойдем со мной.

-Зачем?

— Поговорю с девочками в салоне, может смогут закрасить твой новый стиль.

Взвесив все за и против, я согласилась.

Девочки в салоне мне помочь не смогли, но предложили отрезать все выжженные и зеленые пряди.

-Красоты это тебе не прибавит, но будешь хотя бы без зеленого острова на макушке. – сказала одна из мастериц. Я согласилась.

Девушка не соврала, красоты мне не прибавило. Вместо длинных волос мое и без того круглое лицо обрамляло каре, прибавляя мне еще десяток килограмм.

-Зато все волосы снова одного цвета. – ободряюще сказала Кристина, любуясь своей шикарной свадебной прической.

-Отличная прическа. – бросила я и выбежала на улицу.

Я не понимала, что со мной творится, казалось, будто меня избивают со всех сторон, а я спокойно принимаю, улыбаюсь и благодарю.

Тоня никак не прокомментировала мою новую стрижку, возможно она чувствовала вину, что положила начало этому непроизвольному преображению. Я бесконечно ела, заедая свое состояние, ходила в школу в нелепых новых вещах, подаренных Тоней, в магазине меня пару раз окликнули «женщина». Ну и пусть, мне было на себя наплевать.

Тоня продолжала играть со мной в подружек. Я, истосковавшаяся по близкому теплому общению, позволила себе обмануться и выкинула из головы все воспоминания о ее буйном нраве и регулярных моральных истязаниях. Мне необходимо было чувство нужности, защищенности, тепла. Чтобы окончательно развеять мои сомнения, Тоня начала разговаривать с бабушкой. Короткими дежурными репликами, но для меня это было сродни новогоднему подарку в июле.

Сначала я почти не говорила о себе, о своих мыслях, чувствах, просто слушала ее рассказы о юности, планы о переезде, обещания регулярно звать меня в гости, советы как похудеть и «пора бы уже начать краситься». Но постепенно я отбросила свои сомнения и потихоньку начала делиться. Если бы я знала, как больно будет мне потом, не сказала бы ни слова. Она обещала свозить меня в столицу, в зоопарк, показать красную площадь. За пределы своего города я не выезжала ни разу и для меня посмотреть что-то, кроме опостылевших улиц, было мечтой.

 

 

 

 

 

 

 

Глава 11.

Неожиданно через соседку учительницу, мне передали, что со мной хочет пообщаться директор школы. Я, взволнованная, тут же примчалась. Директор встретила меня, сияя счастливой улыбкой.

-Катюша, на нашу школу выделили одну путевку в лагерь для лучших учеников. Там набираюсь смену активистов и отличников. Мы с учителями посовещались и решили, что ты – самая достойная кандидатура, чтобы представить нашу школу.

Я сидела как громом пораженная – мои достижения признали!

-Катюша, что с тобой? Ты не хочешь ехать? – обеспокоилась директор.

-Очень хочу, но решение ведь принимают родители. – я почувствовала, как защипало в носу от едва сдерживаемых слез.

-У тебя такая чудесная милая мама, неужели ты думаешь, что она не поддержит такое решение? Лагерь близко, в часе езды от города, твои родные могут приезжать каждые выходные, ты даже не успеешь соскучиться.

Как же мне хотелось рассказать хоть кому-то о том, каким чудовищем была моя мать большую часть моей жизни.

-Вы правы, я поговорю с ней.

Я не помню что говорила, как убеждала, но Тоня дала согласие. Вроде я схитрила и сказала, что ее согласие формально и школа уже все решила. Документы, которые мне дала директор, я подписала сама, подделав подпись Тони, просто перестраховалась. Мне казалось, что едва она увидит бумаги, тут же их порвет в ее стихийно сменяющемся настроении.

Я одолжила у подружки большую сумку, быстро покидала туда вещи, и уже через пару дней сидела в желтом автобусе с табличкой «дети».

Ребят из других школ я знала, мы часто пересекались на олимпиадах и городских мероприятиях, активисты в школах чаще одни и те же два-три человека.

Тоня пошла провожать меня до автобуса, устроила драматичную сцену, обещала очень скучать. Ее утешали другие провожающие матери, она была удовлетворена.

Дорога до лагеря длилась около часа. От нашего города активистов и отличников набрали очень мало, всего тринадцать человек. Мы еще в автобусе стали небольшой дружной командой, шутили, смеялись, пели популярные песни. Меня легко приняли, несмотря на странную прическу и большой вес.

Чем дальше автобус отъезжал от города, тем легче мне становилось дышать. Мне казалось, что так чувствуют себя люди, досрочно освобожденные из тюрьмы.

Нас встретил молоденький красивый вожатый, показал наши комнаты, территорию лагеря. Мне все очень понравилось!

В других городах активистов набрали значительно больше, отряды ходили длинными змейками, а мы маленькой дружной кучкой из тринадцати человек. Номер нашего отряда тоже был тринадцать, как и номер корпуса, в который нас поселили. Мы бесконечно шутили про недоброе совпадение и ожидаемо назвались «чертова дюжина».

В лагере я наконец себя отпустила. Мне безумно нравилось, что никто меня не знает, не осудит, не донесет матери, или она хищным взглядом не поймает меня за каким-то, по ее мнению, неправильным действием. Я участвовала во всех мероприятиях, была заводилой в разных играх, придумывала песни и сценки.

На моей тумбочке скопилась целая стопка грамот, вожатые меня постоянно хвалили и приглашали пить с ними чай в тихий час. Такой привилегии удостаивался далеко не каждый в лагере.

Но в минуты, когда я не была занята рисованием очередной стенгазеты или не писала сценарий для вечернего мероприятия, на меня нападала тоска. Ребята помладше часто плакали по дому и с нетерпением ждали родительского дня. Я же умом понимала, что здесь в миллион раз лучше, чем дома, но все равно душой рвалась туда.

Наступил родительский день. С раннего утра к воротам лагеря подъезжали машины, к ним бежали счастливые дети, принимая из рук родителей вкусности и подарки. В нашей семье машины не было, и вероятности, что Тоня или бабушка поедут ради меня так далеко от дома – тоже.

Неожиданно вожатые назвали мою фамилию, я непонимающе подняла взгляд от плаката, который рисовала на веранде.

-К тебе приехали. – повторил вожатый и я помчалась к воротам.

Там стояла бабушка и моя двоюродная сестра Кристина. Я очень расстроилась, что приехала не Тоня.

Никаких расспросов и объятий не было, пара дежурных фраз, пакетик конфет и бутылка лимонада, почти одобрительное «ты чуток схуднула или кажется». На этом встреча закончилась. Когда я возвращалась в свой корпус, у меня было ощущение, как будто плюнули в душу.

Но показывать тоску было не в моих правилах. Я угостила всех ребят конфетами и присоединилась к общему обсуждению родительского дня.

В середине недели ко мне подошел дежурный вожатый, сказав, что ко мне снова приехали. Я в недоумении направилась к воротам и увидела там Тоню с ворохом пакетов. Внутри меня вспыхнула радость.

-Купила тебе сарафанчик, с пчелками, тебе пойдет. – когда нас проводили в беседку, она начала доставать подарки. Первым мне в руки попал ярко красный сарафан с жуткими огромными пчелами.

-Очень красиво. – сказала я в надежде, что никогда в жизни мне не придется это надеть.

-Вот еще со стрекозами. – следующий сарафан она мне вручила голубой, с небольшими насекомыми по краям. Он был чуть лучше, чем предыдущий.

Потом пошла безумная коллекция маечек со стразами и коротких юбочек.

Я благодарила, обещала непременно носить и почему-то чувствовала себя очень счастливой, словно все вернулось на круги своя, в зону комфорта.

Потом я рассказала Тоне, что мне нравится мальчик из старшего отряда, что хочу пригласить его танцевать на вечерней дискотеке или отправить ему записку, чтобы он меня пригласил.

Но к этому времени Тоня уже исчерпала запас заботы и дружелюбия.

-Какой мальчик, корова ты жирная. Не позорься, похудей сначала и будут тебе мальчики. А сарафанчик с пчелками примерь обязательно, тебе очень пойдет. Побегу, скоро мой автобус.

Она упорхнула, оставив меня в смятении и с ворохом новой одежды, которую я не надела бы даже под страхом сметной казни.

Смена в лагере пролетела словно не три недели, а три дня. Наш отряд вывели за ворота самым последним. Ребята начали плакать, обниматься с вожатыми, а я стояла чуть в стороне, глядя на дорогу в ожидании желтого автобуса. Внутри меня словно выключили все эмоции, я понимала, что сейчас уместно плакать, но слезы не шли. Обниматься мне тоже ни с кем не хотелось, я попробовала с парой человек, стало тошно.

 

Желтый автобус все не ехал, прощание затягивалось. Ребята шутили, что если нас не заберут, останемся на следующую смену.

Наконец, скрипя подвеской, на парковку вкатился наш транспорт.

-Простите, ребятки, сломался. Давно ждете? – крикнул веселый водитель из кабины.

-Почти два часа.

Час пути домой был бесконечным. Все грустили, обменивались пожеланиями и записками, обсуждали планы на учебный год.

У меня был план только один – начать себя уважать, пусть хотя бы за внешность.

На парковке к автобусу тут же кинулись возбужденные родители с расспросами, меня никто не встретил. Я представила голос Тони: «корова здоровая, сама дойдешь», и, закинув сумку на плечо, потопала в сторону дома.

Там меня ждал новый сюрприз, правила жизни снова поменялись. Тоня сидела с бабушкой за кухонным столом, они что-то живо обсуждали, мое появление проигнорировали.

Я прошла в комнату, и оттуда слышала про «жирную корову», и про мальчика, которого я хотела пригласить танцевать в лагере. Вот она цена игры в подружек с Тоней: я решилась рассказать ей о своей жизни, а теперь она с новой «подружкой», бабушкой, мою жизнь высмеивала. Бабушка подобострастно хихикала, особенно заливаясь на обсуждении моей внешности.

 

Последние пару лет Тоня пристрастилась к журналам для домохозяек, с тестами «проверь насколько ты вежливый» и рецептами курицы в духовке. Я к такому чтиву относилась скептически, но пролистав парочку изданий, обратила внимание на огромное количество советов про похудение.

Когда дома никого не было, я вооружилась блокнотом и ручкой, решив выписать самое нужное в моей ситуации.

Я просидела много часов, просматривая каждый журнал от корки до корки, мой блокнот был исписан до последней страницы.

Отныне каждый мой день начинался в пять утра с долгой пробежки, потом на завтрак немного овощей или фруктов и немного вечером плюс два литра воды в день. Советы я выписала себе не такие радикальные, но избавиться от этого жуткого тела хотелось в самые короткие сроки, поэтому выдержки из журналов я отредактировала на свой вкус.

Первая пробежка была сущим адом, метров двести легко, потом каждый шаг с одышкой и болью в груди, но я превозмогала себя и бежала дальше.

К концу лета бежалось уже легко, десять кругов на школьном стадионе без единой передышки, потом небольшая разминка, и еще десять.

Между собой и «подружками», Тоней и бабушкой, я выстроила глухую непробиваемую стену. На любой их комментарий или попытку заговорить я молча жевала свое яблоко и уходила из комнаты. Новый учебный год я встретила другим человеком внешне, но все тем же забитым подростком внутренне.

Волосы немного выросли, и вместо убогого каре проявлялась уже довольно приличная прическа. Моя фигура сдулась почти вдвое. Я понимала, что столь резкое похудение грозит мне быстрым набором веса и проблемами со здоровьем, но пока я смотрела в зеркало и не испытывала к себе отвращения, а это уже моя победа.

 

Обновленную Катю одноклассники встретили очень приветливо и с воодушевлением. В конце учебного дня мне передали, что парень из одиннадцатого класса изъявил желание проводить меня до дома. Парень был не очень симпатичный, но всех подружек уже давно мальчики провожали, а я занималась бесконечным самоедством.

До дома дошли мы довольно быстро, парень был высокий, с длинными ногами, и мне приходилось делать два шага на его один. Разговаривать нам было не о чем, обменивались общими фразами и делились как провели лето.

-Завтра снова тебя провожу. – сказал парень, его звали Никита, и не прощаясь ушел.

Ходить с Никитой мне не понравилось, но чувство, что я не хуже всех и у меня тоже есть мальчик – понравилось. Никита провожал меня еще несколько раз, мы не брались за руки, не обнимались, не целовались, просто шли рядом, беседовали о ерунде, а около дома он обещал снова меня проводить. Так могло длиться вечно, но мне надоело. Я довольно резко сказала Никите, что ведет себя он странно и больше я с ним домой ходить не буду.

На следующий день Никита пришел в школу с нарочито перевязанными запястьями и рассказывал каждому, кто был готов выслушать, что его жестоко отвергла девушка и он вскрыл вены, но был чудом спасен пришедшей с работы матерью.

Над этой историей мы с одноклассницами смеялись не одну неделю, я рассказывала, как Никита большими шагами мчался меня провожать, а девочки дружно заливались хохотом, слыша одни и те же подробности.

В какой-то из дней вернувшись из школы я заметила, что в квартире не хватает части вещей – новый телевизор, холодильник, плита, диван – отсутствовали.

-В чем дело? – спросила я у бабушки, предполагая, что нас ограбили.

-Мать твоя съехала, обещала больше не возвращаться. – привычным в нашей семье тоном сказала бабушка.

-Лучшая новость, которую я могла сегодня услышать. – сказала я, чувствуя, как мои щеки разрывает ликующая улыбка.

-Ты ее довела, она из-за тебя съехала. – в голове бабушки слышались истеричные нотки, присущие прежде только Тоне.

-Я с ней вообще не общалась последнее время!

-А надо было общаться, она твоя мать! Быстро беги к ней, умоляй, в ногах валяйся, но чтобы она вернулась.

-Тебе надо, ты и беги. – отрезала я.

-Дрянь ты Катька неблагодарная. – бабушка схватилась за сердце, картинно закатив глаза. – Довела мать, теперь бабку довела.

Я не стала досматривать спектакль и ушла в комнату, которую освободила Тоня. Теперь у меня появилась своя комната! Прекрасный день.

Я заметила, как бабушка, быстро завершив свой спектакль, собрала в сумку все самые вкусные продукты, что были в доме и, несмотря на преклонный возраст, быстренько удалилась. Я знала, что кланяться в ножки сегодня не моя очередь.

 

Жизнь вдвоем с бабушкой меня очень радовала: я почти расслабилась, перестав раскачиваться на тониных эмоциональных качелях. В меня не летели тяжелые предметы, никто не заставлял говорить гадости про бабушку и родственников, не ставил эксперименты над моими волосами и не кричал из соседней комнаты «жирная, иди сюда». А насколько легко стало без мелких пакостей, которыми сопровождался почти каждый день! Тоня насыпала мне соль в чай, рвала школьные тетради, могла налить клей в туфли или вместо масла залить еду уксусом.

Бабушка была на меня обижена, она впала в состояние жертвы и была убеждена, что я выгнала мать из дома. Для меня уже было нормой ощущать себя виноватой за то, чего не совершала, поэтому некоторую холодность бабушки в свой адрес я сносила довольно легко.

Отсутствие жесткого контролера рядом сорвало клапан, удерживающий мою темную сторону. От доброй покладистой Катюши не осталось и следа. Я понимала, что старенькая бабушка практически не имеет на меня влияния и с каждым днем всё шире раздвигала границы дозволенного.

Сначала я попробовала сигареты, они показались мне горькой гадостью, но очень мне понравился новый дерзкой девчонки и с тонкой папироской в руках. Курила я демонстративно в квартире, закинув ноги на стол или подоконник. На замечания бабушки выдыхала кольца дыма ей в лицо.

Потом я попробовала вернуться домой поздно, к полуночи. Бабушка крепко спала, даже не отреагировав на мою выходку. Значит и эта граница теперь размыта.

Остались только алкоголь и парни, эти границы я тоже решила быстро снести.

Осень уже вступила в свои права, за окном можно было наблюдать все оттенки серых красок, по утрам траву покрывал иней, ночами ударяли морозы. Снега еще не было, но его появление ощущалось близко. Пока мы с девочками брели до школы, выдыхая морозный пар в плотные шарфы, они делились десятками историй о местных дискотеках. Самая популярная располагалась в подвале заброшенного кинотеатра. Попасть туда можно было только по приглашению или рекомендации, либо тебя должен провести приближенный к хозяину человек. Мои одноклассницы чудом попали на вечеринку в этот подвал и всю дорогу до школы рассказывали о своих приключениях, срываясь на восхищенный визг.

Перед уроками мы забились в тесный закуток за пожарной лестницей – там была импровизированная школьная курилка. Я затянулась дымом, закашлялась и решилась.

-Девчонки, возьмите меня с собой в следующий раз.

-Вот это у Катьки крышу сорвало. – захихикали они между собой. – От зубрилки ничего не осталось?

-Я серьезно, хочу оторваться.

-Договорились. Попробуем провести тебя с нами, только в твоих шмотках там делать нечего. – сказала самая модная из моих одноклассниц Настя.

-Я тебя накрашу и дам что-нибудь из вещей. – перебила ее другая девочка, Карина, подмигнув мне. – Придешь ко мне в гости вечером, соберу тебе образ, заодно водочки выпьем, чтобы разогреться перед вечеринкой.

Я благодарно кивнула и потушила сигарету. Внутри меня все кричало о том, что на самом деле курить, пить водку, идти на дискотеку в какой-то подвал мне не хочется. Но я заглушила этот голосок, мне столько лет все запрещали, что теперь я просто обязана взять все сполна.

-Буду утром. – крикнула я бабушке в дверях и пошла в дом к Карине, она жила в двух дворах от меня. Мороз пробирался глубоко под куртку, я растирала закоченевшие уши ладонями, ругая себя, что оделась так легко.

Карина меня встретила в коротком обтягивающем платье, между пальцев держа толстую сигарету и отхлебывая из стакана что-то горячительное.

-А родители… — начало было я, озираясь.

-В командировке на месяц. – отмахнулась Карина, снова делая большой глоток. Она налила мне такой же мутной жидкости из початой бутылки, я отхлебнула. Горло обжигало, но было вкусно. – Я не знаю что это, бате партнеры подарили. – Предвосхищая мой вопрос сказала Карина. – Давай посмотрим что с тобой можно сделать.

Она подвела меня к огромному зеркалу в полный рост, подсвеченному крошечными лампочками. Не зеркало, а мечта!

-Да, Катюха, ты конечно красотка, но эти твои наряды… Не верю, что у такой девчонки настолько нет вкуса. – Карина критически разглядывала мое отражение. – Ладно, сейчас спасем ситуацию.

Она открыла огромный гардероб и начала выкидывать оттуда десятки юбок, футболок и платьев. Я никогда не видела так много красивых вещей сразу.

Карина приложила к моему поясу короткую джинсовую юбку с нарочито рваными краями, дополнила леопардовой футболкой и стильной черной жилеткой.

-Еще волосы начешем, глаза подкрасим и будешь рокерша. Тебе пойдет такой образ. – довольно изрекла Карина, посадила меня на мягкое кресло и начала творить. – Готово. – оповестила она через полчаса активных действий с моим лицом и волосами. – Вот я дура, надо было сначала тебя одеть, сейчас же сотрешь все!

С ее помощью я аккуратно влезла в непривычный образ, стараясь не размазать стрелки и помаду. Из зеркала на меня смотрела очень дерзкая, даже вульгарная, девица. Карина протянула мне зажженную сигарету и снова плеснула в мой бокал.

-За новую жизнь нашей заучки. – провозгласила она, прислонив свой бокал к моему.

-Девчонки подойдут через полчаса, мы еще выпьем и вместе пойдем на дискотеку. Я договорилась с Витькой, он нас проведет. – Карина расписала мне план действий.

-А Витька твой парень?

-Я что, дура что ли? Так, целовались пару раз. Он всякие места знает, к в клубы провести может, уже на тачке гоняет. Просто удобный друг. Слушай, Катька, ты когда к нам пришла из другой школы, ну уродица же была. Мы тебя между собой убогой звали.

Я усмехнулась, настолько жила в мире своих семейных проблем, что не замечала отношение одноклассников, с ними я общалась редко и очень формально до начала этого учебного года.

-Дальше было интереснее. – продолжила Карина. – К жалкой одежонке и немытым паклям на башке пришли сто килограмм лишнего веса.

-Ну уж не сто. – улыбнулась я.

— Погоди. Пусть не сто, восемьдесят. Такая жирная прыщавая туша, еще и книжный задрот. От тебя исходило что-то такое, как будто ты на дне жизни находишься. Я не умею описывать такие вещи, и вообще я уже пьяная. – Карина задорно икнула. – Хотя вроде у тебя мать нормальная такая и бабка, не бомжуете, не голодаете.

Я молчала. Мы действительно не бомжевали и если и голодали, то не часто.

-Сейчас я мысль закончу. – Карина снова наполнила наши бокалы. – С твоих нарядов мы вообще падали. Кофточки с рюшами, пластиковые бусы. У самой уже сиськи пятого размера, а на майке пупс нарисован. Это я еще не вспомнила твою зеленую макушку! Так покрасить волосы можно только будучи пьяной и с завязанными глазами. Но наступает новый учебный год и приходит шикарная стройная девка, одета все еще как замарашка, но хотя бы без футболок с розовыми пони. Вот расскажи мне, как за несколько месяцев произошла эволюция от жирной тетки в шмотках, украденных у первоклассницы, до классной девки?

Я сидела слушала свою жизнь со стороны и не понимала как поступить. Обиженно уйти, хлопнув дверью? Нахамить? Перевести в шутку?

От обсуждения темы меня спасло появление еще нескольких наших одноклассниц.

-Карина, ты просто чудо! Сделала из нее супермодель! – наперебой кричали девочки, кружа меня в разные стороны. – Катюха, все парни сегодня твои!

 

Глава 12.

Мороженое растаяло и капало мне на джинсы, пришлось выбросить его остатки в урну и возвращаться в машину за салфетками.

«Осталось чуть-чуть и свобода» — сказала я себе, запланировав подобные заплывы в детские страдания еще максимум пару раз. Оказывается, гораздо легче на душе, если откровенно с собой проживешь все эти болезненные ситуации и тяжелые истории.

Важно пережить именно откровенно. Я рассказывала своим многочисленным психологам истории из детства, но чаще фрагментарно или сглаживая углы, чтобы не было не больно. Мне очень нравилось выглядеть красиво, успешно, слегка драматично, а захлебываться слезами, вжавшись в кресло, под пристальным взглядом какого-нибудь Василия Петровича, не нравилось. Я сформировала такой трогательный, как мне казалось, образ несчастной девочки, которую не любила мать, но воспитывала и заботилась бабушка. Формально так и было, только бабушка была участницей моего эмоционального истязания, а не доброй защитницей. До последнего своего дня жизни она твердила: мать надо любить, не бросай ее, забери жить к себе, без тебя она не выживет, она столько для тебя сделала. Я не хотела огорчать умирающую бабушку, поэтому обещала и соглашалась, а после похорон прыгнула в машину, даже не дожидаясь поминок, и умчалась спасаться в работе.

По настоятельному желанию матери меня еще в юности прописали в квартире бабушки и после ее смерти квартира стала моей. Родственники попытались вмешаться, но я договорилась со знакомым риелтором, который молниеносно нашел покупателя и оформил все бумаги. Квартиру я продала с легким сердцем. Изначально мне казалось, что я буду испытывать ностальгические порывы, но, когда подписала договор, не уловила и нотки грусти.  Все самое ценное мать оттуда вытащила пока родственники готовились к похоронам и за ней не следили. Мне же из той квартиры в свою жизнь брать ничего не хотелось, поэтому перед продажей уборщики просто выкинули все от мебели до последней тарелки.

Я села в машину, почистила джинсы от растаявшего мороженого и решила устроить себе небольшую экскурсию по местам юности. Начала я с того района, где мы жили пока я была совсем маленькой.

Адрес я помнила, но четких воспоминаний от дома или детской площадки в голове не пробудилось. Я сделала пару кругов по району и поехала дальше.

Я каталась по городу, останавливаясь у разных мест, домов, школ и парков. Какой-то внутренней боли, тоски или ностальгии я не чувствовала. В каком-то месте случалось что-то хорошее, в каком-то плохое. На меня постепенно опускалось философское настроение. Иногда мне нравилось думать, что без регулярного эмоционального насилия я бы выросла лучше, успешнее, умнее, мне не пришлось бы годами проводить вечера в кабинетах психологов и влезать в «безопасные» отношения с мужчинами.

Последняя моя остановка была у здания заброшенного кинотеатра. Именно в этом полуразвалившемся сооружении в подвале проходили легендарные дискотеки, на которые мечтала попасть вся молодежь города. Я попала туда впервые в пятнадцать лет.

 

 

Громко хохоча над своей пьяной неуклюжестью, мы с девочками добежали до заброшенного кинотеатра. Дискотека проходила на нижнем ярусе подвала и у входа раздавались лишь приглушенные басы. У железной двери топтался грозного вида широкоплечий мужчина, отрицательно качавший головой на наши просьбы пропустить.

Позади раздался сигнал автомобиля. Карина вырвалась из нашей небольшой стайки и подбежала к парню, вышедшему из-за руля.

-Витька. – догадались мы все дружно. С пассажирского сиденья выбрался еще один парнишка, худенький, светленький, очень симпатичный.

Карина вцепилась в руку Витьки мертвой хваткой и притащила его к нам.

-Это мой Витенька. – представила она друга. Мы беспорядочно назвали свои имена, но вряд ли он запомнил.

-Я с другом. Русланчик, беги сюда. – Витька позвал парня, который приехал с ним. Руслан подошел к нам, представился, был очень мил и каждой подарил комплимент. Мне он ничего не сказал, но взгляд задержал дольше, чем на других девочках. Я себе тут же сказала, что такой парень никогда не обратит на меня внимание, слишком красив. Несмотря на новый образ, созданный Кариной и огромное количество выпитого для храбрости алкоголя, в душе я все еще была забитой девочкой с бесконечными комплексами. Пусть я сильно похудела и занялась собой, в голове все равно звучало «жирная корова», глядя на стройную Катю в зеркале, я видела ту, огромную, и никак не могла прогнать это ощущение.

Охранник пожал руки парням и пропустил всю нашу компанию внутрь. Мы оставили верхнюю одежду на одной из вешалок, заваленной бесконечными куртками, и спустились еще ниже. Басы раздавались близко и громко, перекричать их не было возможности. Мы жестами показывали друг другу куда идти.

В небольшом помещении под мерцающий дискобол и неоновые лампы дергалось в хаотичных движениях около сотни человек. Слова песни разобрать было трудно, но по их открывающимся ртам было заметно, что пытаются подпевать. В углу располагался крошечный бар с ассортиментом из двух видов водки с колой. Окон не было, воздух был прокуренный и спертый.

Я ощутила разочарование. Мои наивные представления о крутых молодежных вечеринках выглядели иначе и отличались от душного подвала с толпой пьяных подростков, напившихся водки. По кино и книгами я рисовала другую картинку. Но вида показывать нельзя, это самая крутая тусовка города! Все мои знакомые умрут от зависти, когда расскажу, что танцевала здесь до утра.

Последовав за девочками, я оказалась в центре импровизированного танцпола. Двигаться красиво я не умела, но начала смотреть на танцующих и зеркально копировать их движения. Осуждающих взглядов на себе не ловила, значит получалось довольно неплохо. Но в голове все равно звучало «жирная корова, сидела бы дома, ты меня позоришь». Я вскидывала руки и ноги в такт музыке, но не чувствовала удовольствия или радости. Все танцуют – потанцую и я. Потом девочки пошли курить в маленький закуток за танцполом – я пошла следом и тоже покурила. Витя передавал незаметно небольшую бутылку водки, все отхлебнули по глотку – я тоже отхлебнула.

Заиграла медленная композиция, девчонки с визгом бросились из курилки на танцпол. Почти всех тут же пригласили на танец подвыпившие парни. Я прижалась к стеночке, дожидаясь, пока доиграет композиция и снова зазвучит зажигательная мелодия.

Неожиданно передо мной возник Руслан.

-Потанцуем? – сказал он мне одними губами и потащил в толпу парочек, не дожидаясь ответа. Я неловко опустила руки ему на плечи, он взял меня за талию. Несмотря на мои сложности с прикосновениями других людей, резкого отторжения не случилось, было даже немного приятно, а осознание, что такой красивый парень пригласил на танец меня, усиливало ощущение удовольствия.

-Давай свалим отсюда, я знаю место, где тусовка получше. – прокричал мне в ухо Руслан.

-Я с девочками. – прокричала я в ответ.

-Девочек брать не будем.

Я не успела понять, как оказалась на улице, моя рука была в руке Руслана.

-Тут недалеко. – сказал он и потащил меня за собой по холодным дворам. – Напомни, как тебя зовут?

-Катя.

-Руслан, если ты тоже забыла.

-Я помню.

-Ты еще в школе учишься?

-В школе. – подтвердила я, задыхаясь от быстрого шага. Было настолько холодно, что мы почти бежали.

-Малявка значит. Мы сейчас придем в компанию, они мои друзья, но школьниц у нас не любят. Если кто-то спросит, скажи что тебе восемнадцать.

-Скажу, без проблем. Долго еще? – я уже не чувствовала ног под тонкими колготками.

-На месте. – Руслан толкнул дверь подъезда в небольшом угловом доме. Мы поднялись на второй этаж, из-за одной из дверей звучала приглушенная музыка. Руслан постучал несколько раз сначала громко, потом чуть тише, потом снова громко. – Условный стук. – пояснил он.

Дверь распахнул какой-то бородатый парень, мы зашли внутрь. На диванах и пуфиках полулежали девушки и парни, все явно старше меня. На небольшом столике стояло несколько бутылок с выпивкой всех видов.

-Это Катя. – сказал Руслан. Несколько человек подняли глаза и кивнули. Руслан налил себе выпить и увлекся разговором с бородатым парнем, который открывал нам дверь. Я была им тут же забыта. Часы показывали глубокую ночь, глаза слипались. От алкоголя, танцев, холодной улицы, потом резкого тепла, меня разморило. Я присела на краешек дивана и начала погружаться в состояние полудремы.

-Пошли со мной. – я почувствовала как Руслан схватил меня за руку и куда-то потащил. Мы оказались вдвоем в соседней пустой комнате с выключенным светом. В полудреме, находясь под действием алкоголя где-то между сном и реальностью, я почувствовала как он пытается меня поцеловать. Испуганно сжала губы и зубы и отстранилась.

-Что с тобой? – по заплетающемуся языку было понятно, что он очень пьян.

-Я еще не целовалась с мальчиками. – пролепетала я, чувствуя, как краска заливает мне щеки. Хорошо, что он не включил свет.

-Могу тебя научить если хочешь.

Я подготовила гневную тираду про то, что мы почти не знакомы, что сначала он должен пригласить меня на свидание, ухаживать, дарить цветы.

-Хочу. – вместо гневной тирады прошептала я.

 

Я возвращалась домой одна под утро. Было темно, страшно и холодно. Обучение поцелуям закончилось едва начавшись, Руслана сморил алкоголь. Я не хотела оставаться спать в чужой квартире, но смутно представляла в каком районе города нахожусь. Решила дождаться рассвета и сориентироваться, или дождаться пока проснется Руслан и меня проводит, но что-то мне подсказывало, что провожать он меня не будет. Мой мир, выстроенный на знаниях из классической литературы и наивных мелодрамах, обожаемых Тоней, совсем не совпадал с тем, что я увидела и испытала сегодня. Мне казалось, что теперь я испорчена, хотя ничего кроме пары скромных поцелуев за эту ночь не случилось, но это не помешало мне повесить на себя ярлык девушки легкого поведения. Я рисовала в голове картинки, как влюбившийся в меня парень будет дарить мне цветы, приглашать в кафе, мы будем ходить за руки по аллеям в парке, и спустя несколько таких свиданий у нас случится первый поцелуй в романтическом и красивом месте. В реальности же я целовалась с каким-то пьяным Русланом, которого знаю пару часов в чужой квартире полной пьяных незнакомых людей.

Бабушка не спала и заливала в себя сердечные капли, меня кольнула совесть, но я проигнорировала порыв извиняться.

Пока я умывалась и чистила зубы, за дверью слышала гневные вскрики о том, что узнает мать и убьет меня. Интуиция подсказывала мне, что даже если Тоня узнает, не скажет ни слова. Она никогда не ругала меня за глобальные проступки, а вот за мелочи, за неправильное слово или взгляд, который показался ей осуждающим- могла долгие месяцы испытывать изощренными наказаниями, из последнего, когда мы еще спали с ней в одной комнате, любимой пыткой меня было включать громко радио рядом с моей подушкой и заставлять меня спать. «Выключи, очень громко» — умоляла я. «Тебе кажется» — отвечала она и включала еще громче. Мои ранние подъемы в школу ее никогда не заботили, сама же она спала до обеда.

 

 

 

Глава 13.

Новый день в родном городе начался для меня очень рано со звонка психолога.

-Смски в семь утра я готова простить, но звонки уже слишком. – недовольно бормочу в трубку вместо приветствия.

-Простите, если разбудил, но уже почти десять. – Виктор Николаевич был тошнотворно бодр и позитивен. – Ваша мама сегодня хочет с вами встретиться.

-Мы будем играть в куклы и гладить воображаемого кота? – раздраженно спрашиваю я.

-Нет, она вполне способна вести разговор. Не могу сказать, что она полностью в себе, но буквально час назад мы неплохо пообщались. Вы через сколько сможете подъехать? – спросил психолог

-Через пару часов. – сказал я и сбросила звонок.

Несмотря на то, что внутри себя я настроилась на размеренные сборы, чтобы не выдать своего выработанного многими годами настроя подчиняться всему, что связано с матерью, вместо обещанных двух часов уже через двадцать минут садилась в машину.

В глубине души я не раз удивлялась, почему практически не протестовала ни в детстве, ни сейчас. Странности в поведении матери я прочувствовала довольно рано, но, чтобы не усугубить ситуацию, выбирала выполнять все ее желания и требования. Во мне жила наивная вера, что таким образом я контролирую ситуацию. Сейчас, уже будучи взрослой женщиной и оглядываясь назад, я понимаю, что мое подчинение ни разу не помогло сдержать ее нрав и не помогало ни мне, ни ей. Возможно, мне стоило бунтовать, проявлять характер, демонстрировать свое недовольство.

Единственный короткий протест был в подростковом возрасте, как только мать перестала жить с нами, и демонстрировала я его не ей, а старенькой бабушке, за которой было ощутимо меньше вины. После моих походов на ночные дискотеки, прогулов школы, алкоголь и публичное курение в каждой комнате, внутри меня оставалось какое-то дурное послевкусие, смешанное с чувством самобичевания. Протест длился несколько месяцев, потом запал поутих, и я регулярно по просьбе бабушки бегала к матери, чтобы отнести ей денег и продукты. Дверь она обычно не открывала, хотя в квартире слышались шаги, и все принесенное я оставляла на пороге. Стоило мне спуститься на пролет ниже, как в небольшую приоткрывшуюся щелочку просовывалась ее рука и сгребала все мной оставленное.

 

-Катенька, вы удивительно быстро. – поприветствовал меня Виктор Николаевич в своем кабинете. – Присядьте на пару минут. – с легкой усмешкой он указал мне на жесткий стул, который я облюбовала в свои предыдущие посещения.

Я демонстративно уселась на розовый пуфик.

-Вы предсказуемы. – психолог сел напротив и начал сверлить меня «понимающим» взглядом. – Как сотрудник этого заведения, отвечающий за состояние пациентов, я в первую очередь должен действовать в их интересах. Конечно, поддержать их родственников тоже моя обязанность, но скорее дополнительная. В вашем случае я действую скорее как человек, а не психолог. У меня нет цели примирить вас с матерью, вызвать в вас жалость к ней или сострадание, хотя исходя из ее состояния можете проявить немного снисходительности. Думаю, вы уедете отсюда с легким сердцем, оставив здесь столь трепетно хранимые психотравмы и униженную маленькую девочку. Если хотите что-то высказать матери – не сдерживайтесь, хотите задать ей вопросы или в чем-то обвинить – ваше право.

-А если ей станет хуже?

-Сейчас я доверюсь своей интуиции, которая мне подсказывает, что не станет. Но в любом случае я буду рядом. Что вы сейчас чувствуете?

-Страх. – неожиданно для себя сказала я. – Очень сильный страх. Я всю жизнь ее боялась и сейчас боюсь, хотя не могу вспомнить ни одного случая какого-то ощутимого насилия. Дети в моем окружении с родителями алкоголиками или насильниками жили в разы хуже. Сейчас мне кажется, что я ее демонизировала, а в детстве казалось, что она сдерживается и не издевается в полную силу, я была ей за это благодарна. Как будто бы палач должен отрубить вам голову, а отрубает всего лишь палец. Когда мне было шесть лет, и она заставляла меня целовать ее сапоги, я думала, что ерунда же, всего лишь сапоги, могло быть хуже.

-Вы снова обесцениваете свои чувства. Все люди разные, даже жертвы изнасилования переживают порой это событие полностью противоположно. Кто-то поплачет, погорюет и пойдет жить дальше жизнь, строить семью, рожать детей, а кто-то поставит на себе крест, не подпустив никого близко до самой смерти. Значит того, что происходило в вашей жизни было достаточно для формирования определенных страхов и склонностей. Пойдемте.

Я бреду за Виктором Николаевичем по коридору, чувствуя себя маленьким испуганным ребенком, словно и не было многих лет, за которые я выстраивала новую себя- успешную, решительную, циничную бизнеследи.

Мы спускаемся в комнату отдыха, в которой я встретилась с матерью в первый раз. Внутри пока никого нет.

-Все-таки, Катя, как вы относитесь к своей матери? – без иронии и позитивной улыбки спросил психолог.

Я отвечаю почти не задумываясь. Этот вопрос я обдумывала все эти дни, как только впервые он был мне задан.

-Если отбросить то, что я до сих пор ее боюсь? Любовь – такая привычка, от которой сложно отказаться. Поверьте, я пробовала.

-Вы хотите сказать, что любите свою мать?

-Я бы назвала это типичным стокгольмским синдромом, когда жертва привязывается к своему мучителю. Но и не только это. Жены тиранов и других моральных уродов, избиваемые каждый день, бегут в полицию, пишут заявление, клянутся, что больше никогда это чудовище на порог не пустят, а потом, замазывая еще не сошедшие синяки, это заявление забирают и встречают негодяев роскошным ужином. Глупо полагать, что они любят это пьяное, помятое, вонючее тело, но они любят того мужчину, которым это тело являлось десять, пятнадцать, двадцать лет назад. В головах этих женщин еще жив призрак обаятельного красавца, который кружил в танце на школьной дискотеке или лихо прокатил на блестящем мотоцикле на зависть подругам.

-Получается, вы любите призрак матери, которая когда-то заботилась о вас, наряжала в красивые платья, играла с вами? – уточнил Виктор Николаевич.

-Думаю да. Первые три года жизни у меня была заботливая мать, да и так ли много заботы надо маленькому ребенку: одет, накормлен, чист. К тому же не стоит отрицать природу. Связь с матерью сильнее, чем привязанность женщины к любому, даже самому прекрасному мужчине. – я проговорила все свои мысли вслух и поняла, что уже сегодня вечером я поеду домой. С осознанием закончили, осталось обрести принятие и отпустить ситуацию. Я хотела дополнить мысль, но за дверью раздались неторопливые шаги.

-Мы договорим обязательно. – ободряюще кивнул мне психолог.

Мать вошла в комнату в сопровождении медсестры. Она отлично держалась на ногах, на лице застыла чуть натянутая улыбка, в руках не было куклы. Она села напротив меня, удобно устроившись в кресле. Медсестра встала в дверях, Виктор Николаевич начал излишне внимательно смотреть в окно.

В первую минуту меня словно парализовало. За последние дни воспоминаниями и разговорами с психологом мои чувства настолько удалось раскачать, что встречала мать не уверенная в себе женщина, а забитая девочка.

-Не стыдно? – спросила мать тем самым тоном, который я ненавидела больше всего.

-За что? – на сцену вышло чувство вины, которое смогла скрыть в голосе.

-Ты меня бросила и укатила бизнесы свои строить. Сколько я здесь? Год? Месяц? – тот же холодный обвинительный тон.

-Она плохо ориентируется во времени. – тихо прокомментировал психолог.

-Недавно. – сказала я, желая не расстраивать мать новостью о ее двухлетнем пребывании в интернате.

-У всех моих подруг уже внуки, а у тебя что? Кошки, собаки, морские свинки?

-Тоня, давай ты перестанешь меня обвинять, и мы попробуем поговорить. – я постаралась это сказать максимально дружелюбно и мягко.

-А о чем с тобой говорить? Ты мое разочарование. Вот у Машки дочь уже двоих родила, воспитателем в детском саду работает, а у Ленки сын на заводе пашет с утра до ночи, чтобы четверых детей прокормить. Они живут как нормальные люди, чем ты можешь похвастаться? Новой машиной? Ты в кошельке будешь носить фотографию песика, а стакан воды тебе коты принесут?

Мать выдала эту тираду и выдохлась, ее взгляд потускнел, плечи опустились.

-Ты не задумывалась почему я не могу завести семью и детей?

-Тебе надо об этом задумываться, не мне. Ты же у нас такая правильная, умная, успешная, книжек начиталась, дипломы получила, а дети где? Назло мне не рожаешь, ты хочешь специально сделать так, чтобы я выглядела хуже своих подруг. Они все с внуками гуляют, а я что? — вдруг ее тон резко сменился, стал мягким и жалостливым. – Ты приехала забрать меня?

— Я пока не думала об этом.

-Забери, Катенька. Я буду хорошо себя вести, выгуливать твоего песика.

-У меня нет песика.

-Значит котика. Может ты детей не можешь иметь? Переживем, возьмем девочку из детского дома, Катю. Будет у нас две Кати, я буду ей играть, у меня снова будет кукла. Ты отобрала у меня куклу. Где моя кукла? – речь матери превратилась в бессвязное бормотание, она обхватила себя за плечи и начала раскачиваться в кресле.

Медсестра быстро выбежала за дверь, вернулась с креслом-каталкой, отработанными движениями пересадила мать.

-Мам, ты любила меня когда-нибудь? – спросила я, чувствуя, как поток рыданий готов вырваться из меня.

Она смотрела перед собой, продолжая раскачиваться. Медсестра начала уже толкать коляску к выходу, когда мать обернулась, посмотрела на меня абсолютно осознанно и холодно, ее рот исказила брезгливая гримаса.

Ответ мне уже был не нужен.

 

Не знаю сколько я просидела в ступоре. Вокруг меня суетился Виктор Николаевич, заботливо налил воды в стакан, говорил что-то утешающее и ласковое. Постепенно я снова начала осознавать себя в пространстве.

-Вот так, Катенька, и прощаются с иллюзиями. – с ноткой грусти сказал он, протягивая мне платок. Я только сейчас поняла, что по моим щекам до сих пор бегут дорожки слез. – Не требуйте от нее многого, я еще в кабинете просил вас быть снисходительнее. У нее в голове все перепуталось, думаю она живет в событиях двух и более давности лет.

-Это я поняла из речи про внуков. Как только я поступила в институт, она почти ежедневно звонила с угрозами или мольбами, чтобы я бросила учебу и вернулась домой жить как нормальные люди. Такое ощущение, что она воспринимала меня как инкубатор, способный воспроизвести ей новую живую куклу Катю.

-Что вы сейчас испытываете? Все еще страх? – спросил психолог.

-Нет. – уверенно ответила я. – А что она теперь может мне сделать? Времена, когда в качестве наказания можно было запереть меня зимой на балконе прошли. Смешанные чувства на самом деле, и жалость, и разочарование, и какую-то брезгливость, возможно где-то даже и любовь. Еще вину, почему-то ту детскую вину, когда готова принять на себя все грехи и понести наказание.

-Катя, вы очень умная женщина, и, уверен, умом понимаете, что не заслуживаете такую мать. Нет такого ребенка, который заслуживает такую мать. В вас еще живет детская внушенная вина, но скоро и она пройдет. Антонине досталась слишком умная, сильная, светлая девочка с чутким сердцем. Она не смогла принять и оценить этот дар. Но я уверен, что в вашей жизни появится человек, который этот дар оценит. Возможно, у вашей мамы даже появятся внуки, но тут уже ваш решать, узнает ли она об их существовании.

-Бабушка всю жизнь твердила мне, что я должна любить мать, что я должна сделать все, чтобы не злить и не выводить ее из равновесия. Я считала бабушку жертвой в этой истории, но сейчас сомневаюсь. У них между собой была какая-то особая связь, я только сейчас ее вижу. Словно они обе получали удовольствие издеваясь над маленькой девочкой. – я вздохнула, чувствуя, как картинка окончательно уложилась у меня в голове. – К тому же не стоит забывать, что бабушка хотя бы частично понимала, что с ее дочерью творится неладное и предполагала, что сама Тоня не выживет. По сути так и случилось, как только бабушки не стало, Тоня окончательно потеряла связь с реальностью и оказалась у вас. Может поэтому бабушка и пыталась так привязать меня к матери, чтобы этот «крест» перешел мне в наследство…

-Катя, поверьте, у вас все будет хорошо. То, что уже не изменить – просто примите. Все детские обиды и травмы примите, не подавляйте, не отрицайте, не возводите в степень. Отнеситесь как к историческому факту, как к войне. Да, она была страшная, разрушительная, уничтожила города и сотни людей, но если все выжившие сядут на руинах и будут плакать, бесконечно перебирая обломки, то не построятся новые заводы, фабрики, дома, не родятся дети, не образуются новые семьи. Понимаете мою мысль?

-Понимаю. –киваю я, направляясь к выходу. — Напишите ваш номер счета, я все-таки хочу поблагодарить. – говорю уже держа ручку двери.

Виктор Николаевич находит клочок бумаги на журнальном столике и обломок карандаша, быстро выводит цифры и передает мне.

 

Сажусь в машину, достаю телефон из бардачка, вижу несколько пропущенных звонков от Максима.

Набираю номер, он снова отвечает почти мгновенно.

-Ты жива?

-Жива. – почему-то глупо улыбаюсь, услышав его голос.

-А я уже спустился на парковку, чтобы выезжать к тебе. Я обещал приехать, если ты не будешь брать трубку.

-Не надо никуда ехать. – торопливо сказала я.

-Надо. Я уже не первый день слышу «не надо», но твой голос что-то счастливее не становится. – в трубке было слышно, как включилось зажигание у него в машине. Похоже, действительно собрался выезжать.

-Макс, погоди, дай мне сказать. Во-первых, я выезжаю домой, во-вторых, я согласна.

-На что? – не понял Максим.

-На руку, сердце и пятерых детей.

-Катюша, милая, я предлагал двоих, пятерых я пока не потяну.

-Хорошо, пусть будет двое. Мне ехать часов шесть, успеешь купить кольцо?

-Оно давно куплено, жду тебя.

Еще почитать:

О трубу (18+)

Лесная тропинка — Часть 1. Октябрь

Она

Попутчица