— И что теперь? У меня не может быть своего мнения?

— Нет, не может. Это просто высер, а не мнение. Сами решим куда подавать документы. Выберешь херню, а потом будешь мучиться.

— Чего? Не позволю подавать мои документы куда-либо. Мне решать, что будет правильно!

— Ничего ты не знаешь и решать ничего не будешь. Ни хрена ничего не делаешь, только хамишь. Мы на днях с отцом выберем тебе направление. Иди!

— Ага, сейчас. Так я и согласилась на ваше направление. Никакой роли в жизни моей не сыграли, а тут выбирать что-то собрались. — чуть не плача крикнула Юля.

— Совсем обнаглела что-ли? Вон отсюда! — крикнула осипшим голосом мать. Отец отвернул голову. Женщина вскочила и со всей злости влепила Юле пощечину. Голова девочки немного покачнулась. Она ошарашенно открыла рот и посмотрела на мать. Её глаза становились влажными. Маленькие, холодные слезинки, стекавшие с глаз, как с глубокого айсберга, выдали настоящие эмоции. Девушка открыла дверь и убежала оттуда, как можно быстрее, в полное одиночество.

Дверь комнаты тихонько отворилась. Юля, сильнее вжалась в плед. Укуталась в него по самые глаза. Из старой детской привычки постаралась отгородиться от внешнего натиска, на пару минут углубиться в мягкие, теплые объятья постели. Уголок кровати просел под чьим-то весом. Пухлая морщинистая рука прикоснулась к одеялу. Она погладила девочку вдоль тела и направилась к шелковистым волосам. Голос Антонины Ивановны щекочущим, успокаивающим тоном шепнул девушке на ухо: