Худшее решение

Дверь в Залу Совета распахнулась с оглушительным треском, перепугав местных заговорщиков, решивших в перерыве между заговорами немного поработать и разобрать, наконец, накопленные бумаги, прошения и письма.

Местных заговорщиков было трое: все, как и полагается, знатные, умные, и коварные настолько, что несколько раз умудрились уже перехитрить сами себя. Ближний к дверям – высокий и худощавый, нескладный граф Гедеон с вечной бледностью лица, даже вскочил на дверной треск.

Два других – барон Гаде и маркиз Ламарк, как более опытные, остались сидеть на месте, не выражая никакого удивления внезапному не самому тактичному вторжению, в конце концов, они видали и не такое!

На пороге, всё ещё тяжело и яростно дыша, стояла леди Алоизия – женщина очень мрачная, вошедшая когда-то в Совет Короны по протекции мужа, а после сжившая его с этого поста, полностью заменив, оказавшись беспринципной интриганкой, рвущейся к власти.

-Какой сюрприз! – граф Гедеон сумел очнуться от этого внезапного вторжения и сел обратно за стол, с насмешливостью глядя на проходящую в залу Алоизию, — вы, дорогая, как летний луч!

-Ваши шутки неуместны! – огрызнулся «летний луч», усаживаясь за стол интриганов. – Вы не представляете! Нет, вы даже не представляете, что творит этот проклятый Ронан!

Ронан был головной болью всех заговорщиков королевства. Во-первых, он был первым в Совете Короны, во-вторых, был наставником и учителем Его Величества короля Карла с детства, призванный по личному доверию отца Карла. Стоило ли удивляться тому, что молодой король, лишившись отца, с которым не был близок и, заняв трон, что пугал и манил его, занял позицию и посвятил своё абсолютное доверие старому Ронану?

Имея Совет Короны под боком, куда входила вся знать и Высший Жрец, король оставлял слово за Ронаном, усиливая недовольство среди всего Совета, поскольку то, чего хотел Ронан, обычно расходилось с тем, чего хотел Совет, вернее, большинство Совета, ибо плохи министры и советники, что могут договориться в каждом вопросе на единодушное решение.

-Что на этот раз?- барон Гаде сделал вид, что происходящее его не волнует, но это была лишь видимость, выработанная привычкой многих лет.

-Ронан воспротивился заключению торгового соглашения с Монтгомери! – Алоизия обхватила голову руками. Здесь у нее был и личный интерес, и интерес короны. Монтгомери – сильный, не отличающийся преданностью род, торговал как с врагами короля Карла, так и с друзьями. Он не имел никакого морального терзания и стремился лишь к прибыли. Алоизия рассчитывала в течение трёх месяцев проект торгового соглашения, надеясь стать во главе этого дела и пополнить свой карман.

-Как? – маркиз Ламарк побледнел. Его тоже прельщала идея торговли с домом Монтгомери, у которых были возможности достать любой товар, даже тот, что приходилось добывать во вражеских землях.

-Вот так! – Алоизия ударила ладонью по столу. – Он считает, что Монтгомери могут использовать шпионов и доносить вражеским землям все наши расположения и вообще оказывать моральное разложение среди наших торговцев!

-Бред! – возмутился Ламарк, — среди всех древних родов, да не в обиду вам, друзья, Монтгомери самые честные. Они честно говорят, что торгуют со всеми и плевать хотели на трон, власть – их волнуют деньги.

Алоизия, Гедеон и Гаде впились в Ламарка тяжелым взглядом. Маркиз не смутился:

-Разумеется, я не одобряю этого, как не одобряю действий… Ронана.

Опасная пауза ясно дала намек на недовольство самим королём, ведь болтают все: советники и крестьяне, жрецы и бродячее отребье. Но послушал король именно Ронана. Послушал и слепо доверился. А Ронану легко – он учил своего короля добродетели и истории, учил языкам, философии, астрономии, географии и милосердию. Но разве трон остаётся надолго в процветании за тем, кто имеет в сердце добродетель, преисполнен милосердия и может назвать все реки королевства, которым управляет? Для власти нужно нечто большее – готовность сподличать ради блага народа, выбрать меньшую жертву, принести её и позаботиться об истории.

Ронан не король, поэтому может жить принципом: с продажными людьми нельзя связываться.

Но Карл – король. Его принципы должны быть иными. Так почему это понимают все, кроме него?

-Мы все знаем, — медленно заговорил Гедеон, — каковы последствия этого решения. Монтгомери не будут оказывать нам поддержку, мы потеряем часть товаров и торговых путей, не сможем пополнить казну, а дальше…продолжать?

-Не надо, — попросила Алоизия, ещё не отошедшая от удара. Торговое соглашение было в кармане! Карл как-то не препятствовал ему, не выражал удовольствия, но давал относительную свободу. И тут всё накрылось. А виной всему Ронан!

Ронан, потому что короля винить нельзя.

-Значит, нам нужно действовать… — Гаде не спрашивал, он медленно обводил собравшихся в зале, ища поддержки, первым высказывая то, о чём они давно думали. И не таких губили и подставляли. А теперь хоть для блага. Надоел этот Ронан! Лезет всюду, не разбираясь совершенно. Надо бороться.

Это встряхнуло советников. Действие – свершённое или хотя бы обдумывающееся, гораздо лучше, чем слепое прозябание и жалобы.

Действовать! Опасное слово в опасном обществе.

-В чём его слабость? – быстро спросил Ламарк, принимая игру и даже распрямляясь от удовольствия.

-Добродетель! – фыркнула Алоизия.

-Вера в свою непогрешимость! – в тон ей добавил граф Гедеон, тоже оживляясь. Ему нравилась борьба.

-Подставить? – барон Гаде оглядел своих соратников. – Кто на нашей стороне?

-Те, кто не достиг чего-то из-за Ронана. То есть, почти весь совет. Вопрос не в этом, — Ламарк уже прикидывал варианты, — король привязан к Ронану. Нужно сделать так, чтобы у него не оставалось выбора. Нужно чтобы за Ронаном вскрылось страшное преступление, и Карл должен будет уступить. Нужно, чтобы это преступление дошло до народа.

-Может того…- неуверенно предложил Гедеон, — в ссылку его?

-Нет! – резко возразила Алоизия, — король вернет его. Нужно сделать так, чтобы не оставалось никакого пути! Никакого отступления!

-Как же вас задело! – усмехнулся Ламарк, — идеи, друзья, идеи?!

***

Шёпоты оплетают королевство. в этих шёпотах зарождаются опасные слухи. Нет ничего опаснее того, что сказано в этом шёпоте.

Ламарк, Алоизия, Гаде и Гедеон выступают единый силой. Они продолжают переругиваться на совещаниях, а после, собравшись то в одном закоулке, то в другом, забывают мелкие нападки, видя перед собой одну цель: Ронан!

А Ронан благостен и добродетелен. Тихим тоном он вещает от имени короны о милосердии, о необходимости заботиться о благе нищих и сирых, кормить голодных и исцелять проказных. Со слезами восхищения слушает его речь король Карл – эти речи милы его сердцу.

-Да ради богов! – не выдерживает среди совещания Верховный Жрец, — нельзя думать о внутреннем благе. Вы слышали, что говорят наши полководцы? Они говорят о новых набегах наемников то с севера, то с юга… поверьте, мне мила мысль о том, чтобы заботиться о народе – она мила всем, но поддаваясь врагу внутреннему, мы проиграем врагу внешнему!

-Бог милостив! Он видит наши щедроты земного пути, он защитит нас! – возражает Ронан и в тихом восторге вздыхает король Карл, в сердце его благодать, ему тошно от мыслей о всяких войнах и наемниках – постигло его сердце нечто большее, и его ли вина, что это большее не вяжется с троном?

Верховный Жрец капитулирует. Он умолкает с тем, чтобы не сорваться. Он политик и служитель бога. Это нужно совмещать. Приходится!

Алоизия переглядывается с Гаде, он едва заметно кивает ей. Вечером леди Алоизия навещает Верховного Жреца и тихо беседует с ним.

***

Растёт число сторонников падения Ронана, растёт число врагов ближайшего друга и наставника короля. Но Ронан не чувствует – полагается он на молитву или слеп? Полагается на защиту короны или на внезапную добродетель своих врагов?

Ронан тихо предлагает открыть приют для сирот – народ ликует в удивлении. Ронан тихо вещает о необходимости милосердия у переулка прокажённых – народ переглядывается. Ронан говорит на совете о том, что нужно делиться с ближним и речь эта, стараниями многих советников доходит до народа – и молчит народ: делиться ему больше нечем.

Падением неминуемо и безжалостно. Оно приближается. Ронан уже не герой в народе. Ронан уже виновник бед. Народ не хочет забот о сиротах и прокажённых, не хочет делиться, потому что сам нуждается в пище и в заботе. Ему приятнее рассуждать о добродетели и милосердии в сытости, а в тяжёлые времена – это лишь издевки и насмешка. Самому бы выжить…

Советники разогревают народную ярость. они сами бросают недовольство, задерживают поставки хлебов, лишь бы пошатнулось могущество Ронана и оно шатается. Ронан остаётся совершенно один – даже если есть в совете те, кто сочувствует ему, те не высовываются, зная, что в такой момент нужно присоединиться к большинству, зная, что трусость позволяет выжить и пережить. А грехи и замолить можно! Да и грехи ли? Так, методы!

В роковой день выходит король Карл к своему народу. Говорит, слёз в глазах не скрывая. Речь не трогает толпу. Толпа хочет крови. Толпа хочет падения Ронана. И Карл, наученный Ронаном, вынужден отступить.

Выходит Ронан к толпе, та сминает его без всякого сожаления и раздумья. Еще пару мгновений можно различить его седую голову, да хрупкое тело, но миг – и всё кончено. Бездыханное нечто – всё, что осталось от советника.

Плачет король. Отворачиваются советники, вроде бы смущенные, а некоторые едва таящие триумф. Верит толпа – теперь всё будет иначе.

***

Зала Совета мрачна и тиха. Нет слов у советников, вечных заговорщиков, вечных борцов за благо народа.

Молчит Алоизия, скрестил руки на груди Гедеон, ни на кого не смотрит Ламарк, голову опустил Гаде…

Молчание длится и разъедает всё несказанное душу, выворачивает и терзает, мучает. Наконец Гедеон не выдерживает, нарушает эту тишину, разбивает преступное молчание:

-Но мы же уничтожили Ронана!

-а толку? – замечает резонно Ламарк и Гедеон осекается.

Ронан исчез, затихла жизнь его, смялась. Растерзанное тело похоронили в спешке, но что делать с королём, который уже отравлен всеми идеями своего наставника, такими приятными для его сердца!

Исчез Ронан, но на его идеях появился Тиго – непонятно откуда вытащенный, привезенный и кем являющийся, но разделяющий идеи Карла, новый седовласый старец с заклейменным рвением служению милосердию в сердце.

-Досье у меня есть,- напоминает Гаде, — в прошлом был жрецом, потом странствовал по деревням, просвещал всех о добродетели и благе, о необходимости дележа и прочее.

-Избавьте! – шипит Алоизия. – Откуда их только берут?!

-Уничтожим! – решает Гедеон. – Да? Сможем же?

Он заговорил первым. Но не о том речь его. Опять краткосрочное решение проблемы! Это понимает Ламарк, это понимает Гаде, и даже Алоизия, наверное, уже поняла, хоть и боится сказать об этом.

-Ну, ведь да? – Гедеон напрасно ищет поддержку.

-Не в Тиго дело, — возражает Ламарк, взяв на себя эту смелость, дерзость и преступление. Друзья, мои речи могут казаться вам преступными, но вы сами видите, как я скорблю от них. и всё-таки надо признать…

-Молчи! – Гедеон вскакивает. – Это невозможно! Он король, король!

-Он больше жрец! – рявкает Боде с неожиданной силой. Гедеон оседает в кресло, беспомощно моргая, оборачивается к Алоизии, — скажи хоть ты?

-Жрец на троне не к добру! – она морщится, но встаёт на сторону всеобщего блага, презрев собственное чувство и отвращение к себе самой.

-Да вы…да я…- Гедеон пытается найти слова. – Да кто?!

Так гибнет человек. пытается сопротивляться верный слуга трона и в целом личность весьма порядочная. Но гибнет! Нельзя не погибнуть, когда уже были сделаны шаги к падению. Нужно лишь смириться и принять.

-Как насчёт принца Филиппа? – спрашивает Ламарк так быстро, словно уже не первый час обдумывает эту мысль. И так буднично, будто говорит о выборе варенья.

Принц Филипп – личность твёрдая. Он молод, в его землях порядок, наведенный железной рукой и волей. Он – родственник короля, его племянник, не высовывается, правит себе тихонько в одной из захваченных когда-то отцом Карла землях и почитает венценосного дядюшку.

-Твёрд характером, волен, почитает короля… — Гаде размышляет. – Согласится ли?

-Согласится, коль выбора не будет, — отмахивается Ламарк. – В его землях порядок и полная прибыль казне. Похоже, что умён и не страдает грехом всеобщего милосердия.

-Не нравится мне это! – замечает Гедеон. – Нехорошо…

-Народу нужно процветание. К процветанию прилагается железная рука, — тихо возражает Алоизия. – Тиго, Ронан – это хорошие люди, но таких не должно быть подле трона. Король должен быть королем.

Гедеон сдаётся.

***

Взывают к родственным связям советники, к радости Карла, и соглашается он на частые визиты своего племянника. Филипп производит на всех благостное впечатление, держится почтением, приезжает скромно – с тремя своими советниками, а те словно тени – хлопот никаких! А советники Карла не дремлют, повышают популярность принца в народе, привлекают на свою и его сторону все новых и новых людей. И вот уже в храмах Великие жрецы возносят Филиппу «Славься!», и в народе говорят с почтением, и распевают хвальбу уличные поэты.

Грозы не чувствует Карл. Не чувствует и перемен Филипп, держится улыбчиво и мягко, но воля живёт в нем – советники Карла видят это. Им нравится. Они верят в светлое будущее своей земли, видят ответ на свои муки в его лице.

«Пора!» — сходятся советники во мнении. К делу приступает Алоизия – ей не привыкать. Так она стала вдовой, так осталась единственной наследницей поместий…

Пара капель яда доверчивому королю – так выглядит нездоровье. Целитель, уже подкупленный, разводит руками и назначает неверное лечение. Алоизия травит все больше и больше, присылая яд с лекарствами.

В народе молва: болен король!

Филипп проводит все дни у постели дядюшки, бледен, скорбен, послушен. И до последнего часа не оставляет он своего поста. Сжимает руку – ослабевшую, безвольную, мертвую, заливаясь горькими слезами.

А в трауре народа – триумф советников! Вот теперь заживет королевство, вот теперь будет настоящий король!

Верховный Жрец благословляет Филиппа на правление. Тенями держатся его личные советники, выдыхают с облегчением бывшие советники Карла.

***

Мрачна зала Совета…

Кто же знал, что Филипп, управляющий железной рукой в своих владениях, почтительный племянник и волевой человек – это оболочка? Создали его таким собственные советники, диктовали и взращивали принца в клетке, каждый шаг ему прописывали, разветвляли… лик же самого Филиппа – глупость, овечья покорность, наивность и серость мысли.

-Ни фантазии…- заметил Гаде с горечью, — ни тени, ни намёка!

-Надо признать, его советники лучше нас, — Алоизия прикрыла усталые воспалённые глаза. Она имела тяжёлую схватку с троицей советников Филиппа. Их слаженные действия разнесли Алоизию, низвели до крупинок ничтожества.

Они действовали так, словно являлись продолжениями друг друга. Они заканчивали одну мысль, придя к какому-то странному соглашению и единению.

-Надо, — согласился Гаде безразлично.

-Не надо! – Гедеон всколыхнулся в негодовании. – Да мы…мы же столько сделали! Мы столько провернули! Неужели теперь позволим остаться на троне такому болвану и глупцу? Неужели мы не сделаем того, что велит нам сделать наш долг для блага народа?

Эта пылкая речь не произвела никакого впечатления на измотанных советников. Они даже не переглянулись меж собою.

-Ну же? – Гедеон не желал отступать, — давайте! Объединим наши силы…

-К чёрту! – Ламарк, молчавший весь вечер, неожиданно поднялся. Гедеон, еще не понимая сути этого движения, решил, что его слова подняли соратника. – К чёрту всех этих советников, королей и принцев. Я подаю в отставку!

-Как в отставку?- от волнения Гедеон даже заикаться начал. – Ка-ак? В такую минуту? В такой сложный час?

-Час всегда сложный, — возразил Гаде, поднимаясь.- Я тоже в отставку. В лужу сели мы вместе. Мне надоело.

Не сговариваясь, не проронив и звука, два бывших советника покинули залу. Гедеон, не веря, смотрел им в след. Когда, возвещая неотвратимое, захлопнулась дверь, он вдруг вспомнил еще об одном человеке:

-Алоизия! Ты ведь не такая!

-Верно, — согласилась женщина устало, — я не такая. Но я тоже ухожу. Гаде прав – час всегда сложный, а я не хочу. Мне надоело. Короли и советники, и мы, вечно недовольные, не умеющие найти выхода…

Алоизия не договорила, поднялась, направилась к дверям.

-Стой! – взмолился Гедеон, — но не спешно ли твое решение?

-Это лучшее решение в моей жизни,- спокойно отозвалась она. – И, что важнее, оно всецело моё. Впервые.

И более не сказала и слова, вышла в немой гордости.

-Но как же…как же так? – Гедеон, не понимая, не веря, смотрел на закрытую дверь, разделившую его мир на две части. Он совершенно не знал, что теперь ему делать! Каждое решение, возникающее в его мыслях, было худшим и его сил не хватало, чтобы выстроить какую-то классификацию и определить категории этих худших решений. Все его не устраивали.

Не устраивали так, как не устраивали совет Ронан, Тиго, Карл, Филипп…