Хрущёвка

40% старушек симулируют старческий маразм…

По ночам хрущёвка храпит в унисон, эхо ходит по подъездам, трещит деревянная форточка, забытая и расхлябанная после позднего перекура. Из подвала в жужжащие холодильники крадется сырая плесень и вечная мерзлота, с крыши натекает ржавчина и продолжает капать на лицо старухи, без молитвы уснувшей на продавленном диване. С ковра сыплется пыль и в нем же греются тараканы, щекотя усами ветхие обои. В колыбельке спит укутанный младенец, желтоватый, выписанный из-под ультрафиолета всего днем ранее. Усталая мать с нечёсаными волосами бдит над ребенком в страхе, что тараканы заползут в крохотные ноздри. В уши не заползут, заткнула ватой. Заткнула бы и кнопку-нос, но боится, что узнает старуха, осудят соседи, бросит муж. Он тоже храпит со всем домом, его пьяное дыхание отравляет комнату и оставляет на хлипких окнах конденсат, рассеивающий рыжий фонарный луч. По потолочным пенопластовым плитам крадется свет фар редких проезжающих машин, перебивающих хоровое сопение хрущёвки своими раскатистыми басами.

Она встает и бредет до кухни в полутьме, спотыкаясь о пороги в малознакомой квартире, слышит леденящие душу хрипы старухи. Наливает себе «Беседу» в кружку со сколами, давится горечью и пьет, игнорируя тошноту. Чай стоит здесь так же долго, как и сам дом. Молодая мать греет ступни о едва теплую октябрьскую батарею, околевшие пальцы о стенки кружки, нос макает в чай и тихонько хлюпает губами. Ей не хочется уходить с кухни туда, где ее ждет бессонный надзор над нежеланным ребенком, ненавистным по своей сути, но иррационально уже горячо любимым. Не менее бесполезным от этого факта. Она засыпает под мироточащими иконами святых и под ритмичный храп и гул стен, ее укачивает бетон, низкий потолок кухни, бьющаяся о стекло моль. Пахнет по-домашнему – луком, гнилым мясом и жареной рыбой.

Когда наваждение спадает, она встает и идет к колыбельке, где сопит сын. В полутьме она не сразу понимает, что не так. Сказалась нехватка сна, усталость и нервное напряжение, хотя она не может жаловаться, если не хочет ругани. Она шарит дрожащими руками по еще теплым пеленкам и не может нащупать ребенка. Ее замученный разум наполняют бредовые идеи о странном исчезновении. Ребенок проснулся и выпал из колыбельки, провалился сквозь деревянную решетку, его похитили соседи-каннибалы, его унесли дворовые собаки, грызущие кости на помойке. Она оглядывается на спящего мужа и не видит сына рядом. Тогда решает успокоиться и заглянуть в комнату старухи, своей свекрови.

Та сидит на диване и качает в дряхлых морщинистых руках ребенка, сына, внука. Ее желтые горбатые ногти постукивают по сморщенной детской коже. Лица у старухи не видно, в комнате темно, а морщины с грязными складками кожного сала скрывают ее черные глаза. Мать стоит в дверях, не смея сделать шагу дальше, то ли из уважения, то ли из умиления картиной. Старуха берет младенца и кладет его на диван, и мать завороженно глядит на них двоих, на молчаливого ребенка, на липкую старуху. Та бормочет про себя что-то, то ли молитву, то ли замшелый мат, затем берет расшитую крестиком подушку, на которой трубят архангелы. Старуха душит младенца, позабыв об артрите и атрофии мышц, держит уверенно и лишь едва покачивается в экстазе. Он не сопротивляется – еще не умеет. Он лишь издает тихий писк, который быстро исчезает в храпе из соседней комнаты. Лысеющая голова старухи с жидкими рыжими волосенками маячит над тельцем.

Она вгрызается в его шею шаткими золотыми коронками, хлюпает губами, щелкает челюстью, из пасти сыплются остатки гнилушек-зубов. Старухе нужны витамины, ей не хватает пенсии, организм требует железа мухами в глазах и усталыми вздохами. Мать стоит в дверях, словно спит. Она выходит из комнаты и с тихой радостью крадется к мужу, ложится рядом мышкой, подтягивая тяжелое старое одеяло, скомканное, пахнущее кислым старческим потом. Ее баюкает чавканье из соседней комнаты, храп мужа над ухом, стук моли по стеклу, ароматы ванили и рыбы в луковых сливках. Гнилые старушечьи десны елозят по гибким косточкам, обгладывая их. С улицы доносится чей-то смех и запоздалый тост, провожающие обнимаются и целуются в щеки. Она знает, что в подъезде потерянная молодежь распивает одну на пятерых баклашку самогона, сосед встает на работу с восходом солнца и идет сторожить периметры двора с лысой метлой наперевес, старуха грызет хрящики, а другая старуха видит сны об апокалипсисе под передачи о народной медицине и инопланетянах, третья старуха кормит пустой обвисшей грудью выкидыша, найденного на распродаже в «Светофоре». Рано утром мать идет к колыбели, но не найдя там сына, заглядывает в комнату старухи, улыбается и уходит из дома босиком, чтобы не потревожить сон хрущёвки. Она родит еще, отдаст еще, и все старухе, уже другой, будет кормить ее своими сыновьями, пока в ее утробе еще есть способность воспроизводить жизнь.