Холода серость, бархата цвет

  Уже целых два часа она возилась с длинной тупой иголкой, спрятавшись под старой сливой, которая не плодоносила уже много лет. На жестких корнях и холодной земле сидеть неудобно, но она подложила ворох полугнилой листвы, что мальчишки граблями сгребли в кучу и не додумались спрятать ее от дождя. Листва была грязная, немного сырая, в ней копошились жучки, мимо важно прошагал сенокосец, но Мари не глядела на это. Глядела лишь на иглу, высунув кончик языка изо рта, да изредка смотрела в сторону серого дома – вдруг выглянет кто-то из старших да погонит чистить котлы после ужина.

   Мари подышала на свои замерзшие пальцы. В прошлом году, когда она чистила котлы по локоть в холодной воде, она слегла с лихорадкой, да так, что еле поправилась. Сильно ли радовалась старуха Луис – ей неизвестно – зачем в приюте еще один лишний рот? Деньги, что старуха получала от городничего, а тот от посыльного, а тот от министра, а тот от короля, та прятала в грязный замасленный платок и большую часть тратила на вишневую наливку где-то в трактирах. Луис нередко возвращалась под утро и засыпала в дверях. Мальчишки совали ей в нос жуков, а она, протрезвев, стегала их ольховым прутом. Как же тогда вопили мальчишки! Как поросята. Мальчишек Мари не любила. Вечно грязные, как и она, шумные, они дергали ее за мышиного цвета волосы и дразнили цаплей из-за длинного носа. Мари потрогала кончик и прижала его к лицу. Чтоб был покороче.

   Мари было восемь и жила она у Луис с пяти, как только мать умерла, а отца она никогда и не знала. Кто-то из сердобольных соседей на другой день накормил ее жидкой капустной похлебкой и отвел за руку на окраину города. Здесь стоял дом Луис. Серый, с облезлой крышей. У крыльца лепили куличики из грязи две девочки и мальчик помладше нее. Луис вытерла белые от муки руки о грязный передник и брезгливо взглянула на девочку. Затем протянула сухую руку с длинными ногтями. Соседи положили на нее пару монет. Старуха кивнула. Тем и закончилась эта торговля. Спала она в ту ночь на драном матрасе вместе с еще двумя девочками, чтобы было теплее. Из дыр в матрасе вылезали клопы и кусали ее за замерзшие пятки. Луис поставила ее драить миски с котлами да полоть наглухо заросшие грядки, на которых изредка вырастали морковки с крысиными хвостиками.

   Так она пережила первую осень и зиму, затем дни отсчитывать перестала. Раз в полгода к ним заезжал какой-то господин от городничего. Крепкая куртка из телячьей кожи, на плечах дорогой теплый плащ. Он передавал от городничего деньги. А Луис накануне заставляла всех детей отскабливать жесткой щеткой с кожи серую грязь. Нарядный господин наказывал им слушаться Луис, быть благодарными королю, порой рассеянно трепал кого-то по щеке. Среди сирот это было хорошим знаком. Значит кого-то из них скоро заберут в другую семью, чтобы помогать в полях и по дому. На памяти Мари от Луис только один раз кого-то забрали. Звали его Бенджен, было ему аж четырнадцать, и старшая Катрина по ночам шептала, что забрали его на войну, что идет на границе.

   Господин же от городничего запаздывал на несколько месяцев. Мари слышала вчера, как Луис кричала на старшую Катрину, еле ворочая языком, а потом послышался громкий вскрик. На крыльцо Катрина вышла с заплывшим глазом, прижимая к нему железный ковш. Денег нет, прошептала она кому-то из девочек. А новый городничий хочет пустить их деньги на строительство новых конюшен. Она просила Луис не тратить гроши на выпивку, но та усмехнулась и достала из грязного платка еще пару монеток.

   А потом… А потом показалась Она. Приют стоял на окраине города, прямо за воротами. Мимо них вечно проезжали кареты, но только эту карету Мари, казалось, что запомнит она на всю жизнь. Кони впряжены были белые. Да, вплоть до крупа они были в дорожной грязи, но – белые! Мари и не знала, что такие бывают. У кареты увязло колесо прямо возле ворот их старого дома. Возница крикнул мальчишкам, чтобы те помогли за медяк. Откуда вот силы у голодных детей? Мари вместе с младшими девочками стояла у калитки, держала их за потные ладошки, чтобы те не сорвались под копыта коней. Возница кричал, мальчишки пыхтели, а потом Она выглянула из окошка.

   Мари знала мало сказок. В тех, что рассказывала ей мать, непослушных девочек утаскивали в лес чудовища, но порой слыхала она и про волшебниц, и про принцесс, и про Фею Моргану с прекрасным рыцарем, что вышел из озера. Она была точно такой – волосы завиты в тугие кудряшки, личико белое, точно снег, на пальце кольцо. И платье.

   Да, платье. Мари взглянула на себя, на стоявших рядом девочек, на мальчишек, копошащихся в грязи. На дом. Серый с коричневым сплетался в тоскливый мертвый узор. А на незнакомке платье было пурпурным. И с белым кружевом на манжетах. В сером мире восьмилетней Мари давно не было места краскам. Она глядела на нее во все глаза, таращилась, как дурная, пока слуга не прикрикнул, не замахнулся кнутом. Затем он кинул мальчишкам монетку в два су. Одну на всех пятерых.

   Возница сел обратно на козлы, а Она лениво скользнула взглядом по серым ребятишкам, по заросшему саду. Брезгливо поднесла надушенный платок к курносому носику. Грубый окрик, ржание лошадей, и карета двинулась дальше по размытой дороге. Мари все стояла у калитки, покусывая отломанный ноготь. Она протянула ладонь и провела ей по воздуху. Закрыла глаза. Теперь она будто касалась пурпурного бархата, что был на принцессе. Конечно, она была принцессой в мыслях Мари. У кого еще достанет богатства и на белый платочек, и на белое кружево. Мари не знала, каким был бархат наощупь. Не знала про шелк, про батист, не знала про атласные платья. Мать была прачкой, в тканях она разбиралась, да только кто из господ даст городской прачке дорогую одежду.

   Катрина тронула ее тогда за плечо и увела от дороги. Сегодня Луис не вернулась. Не было ее, беспробудно спящей, на полу у двери, не было бранящейся у старой печурки. Катрина еще с обеда накинула на плечи пуховый платок и отправилась в город разыскивать старую. К вечеру воротилась. Села на скамью у стола, собрала всех вокруг. Старуха Луис как вышла из трактира, хлебнувши наливки, так и попала под копыта коня. Только мокрое место осталось. А деньжата в платке прихватил уже кто-то из местных.

   Мари сидела тогда мышкой, болтала ногами под крепким столом. Катрина раздавала из котелка вареную свеклу – каждому по одной – вроде бы по ее щеке катилась слезинка. «От голода», – думалось Мари. – «Не от Луис же.»

   Овощей в огороде хватило бы до конца ноября – так Катрина шептала кому-то в углу.

   Мальчишки у печки дрались за монетку в два су.

   Мари выскользнула из-за стола, спрятав в переднике свеклу. В животе было пусто от голода, но к еде она не притронулась. Нашла в сундуке свою сменную рубашонку с дырявой юбкой. Нашла длинную тупую иглу, нашла старое жестяное ведро, понесла все это во двор.

   Через два часа она оглядела работу. Стежки были неровные, мелкие, на цветочный орнамент не походили. Она бросила кусочки свеклы в ведро с водой, растолкла их палкой, перемешала. Рубашка с юбкой полетели туда же. Грязно-белая ткань намокала, наливалась сине-бордовым. Где-то еще плыли алые ниточки сока. У крыльца Катрина звала ее спать. Мари окунула руки по локоть в свекольную воду. Осенний ветер задул, и она содрогнулась от холода.

   Пусть теперь все будет цветом.