Вымышленный судья

   В один из не солнечных дней, восемнадцатого июня, по нубийскому календарю*, шло слушание по похищению «безвозмездной» любви одного прокурора, и именитой особы из королевской семьи. На этом заседание сидел не важного вида судебный пристав, неказистый мужчина сорока с лишним лет, мистер Уоллес Барринктон. Он вводил записи в протокол, все то, что скажет судья, и оглашал приговор, приводя его в исполнения. Судебный процесс затянулся надолго. Отчего у мистера Барринктона от бесконечных записей и оглашений, помутнело в глазах, и буквы казались ему, уже не теми, какими он привык их видеть, черной кляксой обведенные, а теми, которые расплываются и уводят от реальности, в замкнутое пространство, в черные, безоблачные, бесконечные дали, абстрактные карикатуры. Голос судьи, обращенный к подсудимой, развеял его галлюцинации. Почти, развеял…

— Вы можете разжалобить приговор, мисс.

— Любовь не разжалобишь! Она тверда, как гранит!

— Да, мадам, как гранит. – Подтвердили в зале новоприбывшие.

— Вы опоздали, члены защиты.

— Мы вовремя, Вы не заметили, суд улыбнулся, когда мы Вас поддержали.

— Спасибо, Вам! Как Вам моя прическа?

— Сужает обзор!

— Так и знала, нужно было немного укоротить, сильно свисает к Вам. Не отравитесь.

— О, не отравимся, мы внимательны, к мелочам.

— К мелочам! То есть моя прическа мелочь?

— Нет, она ядовито сложена. Только бы укоротить, а то отравимся.

— Да, я говорила, нужно укоротить, нет, никто не слушает, всем до лампочки. Говорят, плохо выгляжу с короткой стрижкой. Не верю, просто всем наплевать.

— Суд удаляется…

— За вынесением приговора, сейчас ты получишь по заслугам, — шептал Барринктон.

— На чай!

— Что?

— С плюшками! Мисс, Вы с нами?

— С удовольствием! Я люблю каркадэ.

— Э! Что?

— Барринктон, Вы идете?

— Иду! – Фыркнул он, и нерешительно побрел в зал совещаний. Ослабляя ошейник, он чувствовал себя, как прикованная собака, волочившая за собой грязную, немытую цепь с ошейником. И еще минуту, чай ему покажется по вкусу жижи, намешанной в миске. Тем временем суд, напившись, чаю, набравшись духа, приступил к оглашению приговора. Но что – то пошло не так, и судья, чавкнув, пару раз, сахарным печеньем, огласил следующее: Мы принимаем решения выслушать присяжных, и тех, кто знает, что на самом деле произошло в ту самую, роковую ночь, года не скажу пока, поэтому у присяжных есть шанс оправдать подсудимую, и рассказать нам о тех событиях неизвестного года, неизвестного времени, и неизвестного часа. Прошу, к трибуне.

   Сидевший рядом мистер Уоллес Барринктон изумлялся судейскому решению, и тому, как они облизывали свои жирные пальцы, от только что налипшей сахарной пудры. Он просвистел сквозь зубы, ожидая все же праведного, желательно сурового наказания для этой леди. А не этот карнавал театра абсурда. Из – за нее погиб многоуважаемый человек, приятной наружности, и с душой, как у поэта. К нему можно было обратиться, попроситься в долг, не вымолить помощь, а попросить о помощи, свободно, без посредников, и взяток, о временной дружбе, если ты в печали. Обо всем, всегда рад. Убили, из – за ревности, из – за кнута ревности. Такой человек погиб! А они сахар слизывают. Фу! А все ты, распущенная мадам, плутовка. Барринктон точил лезвием свои письменные приборы, подсчитывая уроны, нанесенные ей. – Не скостят срок, а надолго запекут, и поделом. Вот сколько карандашу надо для очистки, столько и получишь.

— Басен Эзопа на тебя не хватает, плутовка старая. – Внезапно крикнул пристав, от злобы закусив губу.

— Я старая? Так ты смеешь со мной говорить? Истец.

— Я пристав!

— Прошу тишины, тише, тише господа. Вы в зале суда. Мистер Барринктон, еще одно замечание, и я в деликатной форме попрошу Вас выйти из зала. Где проходит слушание по делу. Так минутку!

— По делу хищения «безвозмездной» любви.

— Ах, да. Совершено убийство человека.

— Ты замешана в этом! – Не сдержал свой пыл Барринктон, позабыв о замечании вышестоящего судьи.

— Я любила его, я не убивала его. Никто его не убивал, он сам себя убил.

— Прокурор сам себя защитит, что Вы за него вступаетесь? – Кричал кто – то из зала.

— Он умер, безмозглый ты тип. – С ненавистью отозвался мистер Барринктон, продолжая защищать прокурора. — От ревности. Он пал от ревности! И ты этому причастна.

— Вердикт провозглашает суд, а не Вы, мистер Барринктон.

— Это не в Ваших интересах, мистер Барринктон. В ваших интересах только озвучивать и приводить в исполнение наше с Вами решение!

— Наше! – Усмехнулся пристав, — Зато в моих интересах засадить этих плутовок подальше в камеры, и не слышать о них, и не знать их. Они опасны для общества, для мужчины.

— Суд удаляется в зал совещания.

 — Иду! – Опустив голову, снова пошагал мистер Барринктон в зал совещания, гремя цепью.

— За вынесением приговора, мистер Барринктон. Вы куда?

— На чай!

— Какой чай? Вы сегодня крепко спали? У Вас жалкий вид.

— Крепко спал, господин судья. Крепче некуда!

— Займите свое место, судебный пристав, и ждите окончательного решения.

— Хорошо, господин судья. Ждать окончательного решения.

Мистер Барринктон устало побрел к письменному столу, сел за него, сложил руки на широкий, угловатый низенький столик, и как – то нервно скрючившись на неудобном стульчике, стал ожидать вердикта судьи. Решение о ее заключении, сроком на три года исправительной колонии был обжалован, рассмотрен повторно, и вынесен верховным судьей. Как оказалось, судья был на стороне девушки.

   Мистер Барринктон, был крайне возмущен решением судьи. Арбитражный суд, в котором он работает уже двадцать лет, слишком мягок по отношению к преступному миру. По пути домой, он набрел на небольшое домишко, в неизвестной окраине, и постучался туда. Там жила миссис Леоти Галлати, та самая дама, которая была страстно влюблена в пищика судьи, мистера Уоллеса Барринктона. Они дружили с самого детства, но дорога разлучила их, на время, пока сама мисс Галлати, неожиданно для него самого, не переехала в Новую Зеландию. Погостить у старшей сестры, и больной тети. И не удивительно, что он решил постучаться к ней в семь часов вечера, домой ему идти никак не хотелось, а он прекрасно знал, характер мисс Галлати, был, как бы сказать чрезвычайно снисходительный, мягкий и воздушный, как облако, над влажным небом. Он заранее знал, что она его примет.

— Добрый вечер, миссис Галлати.

— Боже правый, мистер Барринктон. Я Вас не ждала, но коль постучали, значит ждать, в очередной раз, мне не потребуется. У Вас все случается только по вечерам… Да, мистер Барринктон?

— Да, миссис Галлати, — как – то даже виновато ответил он, — я здесь совсем недавно, мрачное, холодное место, поэтому Вы первая, к кому я решился зайти. Да и знаю я только Вас.

— И не опоздали, слушание назначено на восемь.

— Слушание?

— Да, по новостным каналам, слушание по делу хищения «безвозмездной» любви одной именитой дамы, и прокурора.

— Я пройду, можно!

— Да, конечно, заходите. Что стоят под дверью, холодно, простудитесь…

Он вошел, и, не раздевшись, ринулся было в комнату мисс Галлати.

Сестры не было дома, а больная тетя спала уже крепким сном в своей уютной обители.

— Вы по-прежнему в суде?

— В суде. Скажите, я поздно заявился?

— Нет, Вы как раз вовремя, я думаю, Вам, как одному из членов судебной делегации, будет интересно послушать, что это за судебное дело здесь замешано, кто кого судит и кто кому что должен. Я люблю такие передачи.

— Миссис Галлати, — вздохнул он с печалью в груди, и вздох этот подействовал на милую и привлекательную миссис Лорети. Миссис Лорети Галлати прониклась сочувствием к мистеру Барринктону, который теперь, еще больше внушал ей то особое чувство, без которого миссис Галлати не смогла бы смотреть на него, как на объект особой притягательности и романтической наружности, чем обладал этот, уже в летах, сорокалетний пищик судебных разбирательств. Она прониклась к нему всей душой, с еще большей силой полюбив его внутренний, переменчивый мир, и находя в нем особенную притязательность; доверенностью и актом, актом верности и сострадания. И большего ей не надо, чтобы понять, что он так же пойдет на все, чтобы заполучить ее сердце.

— Вы не держите на меня зла? – Вдруг нервно выпалил он, наблюдая за судебным процессом в телевизионных вещаниях.

— За что?

— За то, что я каратель!

— Вы, каратель, – она звонко посмеялась. – Право же, Вы каратель. Чудак!

— Да, ей – Богу, я висельник, каратель. Не верите мне?

— А нет, что – то действительно в Вас есть карательного!

— Преступного, зло устрашающего. Я висельник, поэтапно делаю преступления, поэтапно слышите?.. Теперь то Вы в праве меня осудить!

— Да, надо бежать, срочно!

— Вот видите, выход там. Берегите себя, миссис Галлати.

— Но как я могу убежать, когда люблю Вас. Я это сказала вслух? Дорогая, рот прикрой!

— Вы снова за свое.

— В сторону шутки, мистер Барринктон, я не держу на Вас зла!

— Побойтесь Бога, миссис Галлати, это немыслимо! Как это не держать на меня зла? Как можно не держать на меня зла? После стольких.… Либо я дурак, либо дурак тот, кто назвал меня дураком.

— Ну, вот так, мистер Барринктон. Я питаю к Вам интерес. Знаете, на зло, только злом отвечают.

— Ну, знаете ли…

— Я не вижу причины держать на Вас зла. Вы мне симпатичны, Вы мне интересны.… Нет надобности в том, чтобы злиться на хорошего человека.

— Как Вы сказали, хорошего человека? Ха, ха, ха, – громко посмеялся он, — я этого не потерплю, я судебный пристав, как можно полюбить судебного пристава, не принимаю этого.

— А что, приставы не люди. Их опасно любить?

— Их невозможно любить!

— Отчего же?

— От того, что я преступник, висельник, каратель. Я… я… жестокий человек, скольких я отправил на тот свет, сидеть у Бога под надзором, а Вы считаете меня ангелоподобным? Где Ваша праведность, где Ваша злость?

— Дорогой мистер Барринктон, зачем же Вы так на себя наговариваете. В моих глазах Вы теряете интерес.…  Я надеюсь, в Вас это играет злость по отношению к недавно совершенным событиям, преступлениям, и судебному решению, который Вас крайне возмутил.

— Возмутил еще как! В нашем судопроизводстве не так казнят преступников.

— И как их нужно казнить?

— Четвертовать, и тут же карать, как следует!

— На Вас видно плохо влияет судопроизводство.

— Не плохо, они не плохи, но решение их слишком опрометчиво, не обдуманное. Я не понимаю, смягчают приговор, во имя чего? Чтобы плодить еще преступников, и сажать их за решетку. Так тюрьмы будут переполнены, и куда их потом сажать? К деду на коленки? Нет, это неуместно, чем они думают.

— Ну, полно, успокойтесь. Горевать не время, все переменно, измениться в лучшую сторону, терпите друг.

— Миссис Галлати, Вы в это верите?

— Так же, как и Вы…

— Значит, не верите…

— В глубине души, я верю. Как и Вы! А теперь решайтесь на шаг…

— На какой шаг?

— Перейти черту.

— Я не понимаю!

— Совершить свое преступление, коварное, преступное, безбожное. Полюбите меня!

— Четвертовать таких, как Вы, расхитительница! Вы с ума сошли! Я… я… вот таких дел не мастер. Вы от меня требуете невозможного.

— Обманщик, преступник! Я Вам верила! Я бросила все, летела сюда, ласточка недобитая, сюда к Вам, за любовью, а Вы. Судейский пристав! Что сказать! Вы только и можете исполнять волю судьи. Скажите, это судья Вам приказал? Это воля судьи?

Она внезапно рассвирепела, стала напирать на безумно робевшего в этот час, бедного и беззащитного человека, в суде занимавшего не плохое место за письменным столом. И сжала свой маленький кулак, направив его в лицо негодяя. Отчего мистер Барринктон отшатнулся назад, ноги его сжались, а тело ослабло. Он испустил страшный, испуганный вопль, и, стиснув зубы, прижался всем своим грузным телом к подоконнику, дрожа от страха, он молил о пощаде. В этот час он молил только о пощаде.

— Мисс, остыньте мисс, право же, пугаете, преступница!

— По воли судьи не любить меня? Не справедливо!

Она еще злюще возгорелась ненавистью.

— Ах Вы, преданный наставник, собачонка на цепи. Уже подписан акт о моем несчастье? О моем преступлении подписан акт, я тебя спрашиваю?

— Нет, нет, какой акт, Вы из ума вышли. Сумасшедшая!

— Дай мне акт, я расторгну его. Не любить меня, это унизительно, это не честно, после стольких попыток, я бросила все, я разлюбила, я прогнала, я убила свою первую любовь, для кого? Для собачонки! Я не боюсь наказания! Акт мне в руки, акт мне в руки.

— Да Вы, да Вы…

Простучал громкими ударами судейский молот. Комната, мисс Галлати обернулась судебным залом. В зале наступила гробовая тишина. И судья обратился к изумленному мужчине, иступлено разглядывая толпу, он побледнел.

— Ваше решение, мистер Барринктон, сажать ее в тюрьму или отпустить?

— Какое мое решение, я судебный пристав, я не судья…

И вмиг он обернулся судьей, чьи порядки и законы, он никогда не соблюдал.

— Сажать. – Вырвалось из его окаменелых губ. – Сажать, сажать немедленно!

На паперти стоявшая девушка, пала без чувств.

Конец.

Сноска

*Нубийский календарь – это магический календарь, он нереален, его нет в природе. По этому календарю проходит слушание, и по этому календарю живет главный герой. Все ситуации, происходящие с ним, они проходят в нереальном времени, в другом измерение. Календарь вызывает в нем галлюцинации, и календарь, это метафора, о том, как мистер Уоллес Барринктон попадая в другое измерение, живет по его принципам и действует строго по его распорядку.