ВУАЛЬ

«Помню, мама всегда говорила, что самые крепкие цепи — это семейные узы. Сколько бы я не переспрашивала, что это значит, бабушка смеялась во время рассказа, перебирая в руках пряжу или нити. Она всегда резко обрывала мамины речи, выставляя на стол между нами бутылку. Бабушкины руки, держащие стопки, выглядели довольно властно. Кажется, я любила её пальцы. Там всегда дрожали спицы, но твёрдо стоял стакан. Это было даже забавно.

До сих пор помню, как бабушкина тучная фигура сливалась с бутылкой, когда та разливала по стаканам эту жидкость. Тогда она любила меня. Запускала непонятно чем намасленные пальцы мне в волосы (Бабушка ведь даже не готовила), тёрла щёки и выдувала этот отвратительный, но сладкий запах. Она говорила, что цепи легко разорвать, а вот семейные узы нет, иначе почему дети кидаются на шеи бросивших тех родителей или не разрывают общения с людьми, у кого осталось только название родственника.

Тогда уже хохотала мама, вскакивая на встречу Ему, бледному или рябому, косому или хромому, худому или толстому, всегда поступавшему одинаково. Я отличала тех только по маленьким деталькам. Помню одного, у которого на лице гуляла краснота, он быстро выпивал то, что так старательно разливала бабушка, выставляя стакан с дребезгом. Тогда я даже думала, что тот, в отличие от остальных, кривившихся, пьёт что-то сладкое.

Он быстро понял это, дав сделать глоток, также, как и бабушка, запустив пальцы мне в волосы. Только руки у того были огромные и влажные. Кажется, от него пахло потом. Или лошадьми. Он так сильно сдавливал мою голову, когда спрашивал, что вспоминается только гадость во рту и эти толстые губы, трясущиеся от собственных слов.

— Ну ка, ребёночек, скажи мне, что самое главное в жизни человека?

— Цепи!

— Цепи?

Кажется, смеялся он также дребезжащее. Будто разбивал стаканы о пол, разгоняя по лицу от лба до подбородка красноту.

— Самое главное в жизни человека — это семья и любовь. Ты любишь свою маму?

— Люблю!

— И я!

Почему я вспомнила это? А, наверно, обстановка располагающая. Или это из-за дедушки. Он ведь тогда ничего не сделал, хотя всё видел. Даже то, как я скривилась от поцелуя того красного. Да, это было неприятно, хотя уже и не помню. Однако, они все долго потом были мне противны. Все эти мужчины. Почему? Опять забыла.

Что если это всё-таки летаргический сон?»

— Эй!

Она дёрнула плечами, обернувшись на тяжёлый голос. Мужчина убрал кулак от губ, заросших рядом седых волос, уходящих бородой в складки чёрной куртки. Он утёр потный лоб и, перевалившись с одной ноги на другую, жалобно захрипел.

— Кидайте.

Она подбросила похолодевшую руку, через пальцы которой на землю сыпался чёрный песок. Провела большим пальцем, с которого позавчера истерично срывала лак, по загрубевшей коже, споткнувшись о глубокий порез на ладони, и оглянулась. Шаркая по грязи, трое уходили по пригорку.

Она сжала сухие губы и махнула рукой на гроб. Потянув на себя чёрную вуаль, остановила взгляд на уже пустом пригорке. Вставший в горле колючий ком, искривил её писклявый голос:

— Я же могу не ждать конца? Могу уйти раньше?

— Ваше право. — Усатый грузно посмотрел на неё и безучастно взялся за лопату.