ВСПЫШКА

(Nika & Sluice)

Ещё одна вспышка. В этот мир я не вернусь! Мир, в котором астронавты ищут жизнь, когда на Земле царит смерть…

Тихую мансардную комнату наполнял лёгкий аромат хвойного леса и полевых цветов. Запах сладких блинов и терпкого кофе обволакивал мягкую постель; моё личико стало фарфоровым, когда на него упали лучи утреннего солнца… Послышалось щебетание соловья: «Хватит глотать барбитураты!» – голос его удивительно бархатен и нежен. Ещё вчера его пение казалось обычным делом, а сегодня он чист и свеж по-особенному. Его пение звучит каким-то отдалённым, а иногда неумолимо ранит сердце.

— Два часа. — На меня смотрели глаза аспида. Этьен – нейрохирург; работает сельским врачом. Разобщение префронтальной коры и подкорки и… вообще, он мастер по вспышкам. — У тебя два часа, Вивьен.

Нехотя нацепив на себя тут же лежавший безворсовый халат, по больничной лестнице я проследовала к манящему аромату – в кухню. На столе, ножки которого были прикручены к полу, в широкой тарелке лежали блинчики, а из фаянсовой чашечки исходил дымок. Я села на скрипучий стульчик и, глядя на блинчики, которые мне, по правде, не хотелось есть, сделала глоток кофе с горчинкой, и мне захотелось поглядеть, что есть в буфете поинтереснее. На верхней полочке стояли в ряд глиняные горшочки, о содержимом которых знал один лечащий врач. Только я хотела взять один из них, как в голове возник всё тот же резонирующий и выматывающий словесный ряд: «Прости, но мы не можем быть вместе…» Я всё ещё тянулась к горшочку, чтобы достать его, как почувствовала чьё-то присутствие. До боли знакомый запах морозной свежести от стирального порошка доктора Егорки. Он, словно тень, стал позади меня, видимо, в ожидании, что на мои карамельные глаза навернуться слёзы. Но Тень прошла незаметно, лишь напомнив о том, что она ожидает меня у себя в кабинете через пятнадцать минут… Когда силуэт скрылся, в дали за зелёным лесом послышался раздирающий душу вопль: «Я не могу быть с тобою; прости, что не сдержал своё обещание…» … и теперь я закрыла уши руками, а мои глаза наполнились слезами.

В кабинете лечащего врача доктор Егорка предупредил меня, что раз и навсегда собирается избавить меня от всех моих страданий. В своей руке он, словно камертон, вертел ледовый топорик. По его мнению, операция должна была занять не более получаса и выбить всю дурь из моих лобных долей. Для этого их нужно было рассечь орбитокластом, проникнув в мозг через глазницу, отделив нервные волокна от таламуса.

Когда он отошёл на расстояние брошенного прямо в его голову камня, мне захотелось наброситься на него и расцарапать ему лицо. Тут он неожиданно повернулся ко мне и сказал:

— Иначе ты его забыть не сможешь, Вивьен. Первая любовь – как ромашка в стакане, сколько воды не сберегай, всё равно не вянет.

Сказав это, Егорка обернулся тлеющим пеплом, растворился в невзрачном дыму и в ярко-голубом небосводе поморгал мне сияньем сапфировых глаз…

Вечером восьмого января две лампочки на потолке съехались в одну. Этьен ассистировал Егорке. Я никак не могла наладить мысли: перед глазами всё вертелось; в груди разбушевалось пламя; душа носилась среди бесконечных ветров. С каждым вращением кюретки, выскабливающей мою несчастную любовь, в висках отдавались глухие звуки, напоминающие скрежет пустого корыта. Мой рот был полон морских блинчиков, их число – сотня, а может быть, две – они отскакивали от водной глади, с каждым разом притупляя мои чувства, замедляя речь. И вот тусклый свет съезжающихся и разъезжающихся лампочек стал меркнуть. Теперь не врываются оглушительно последние события, а следует пустота и немощь… Он ничего не предпринял, кроме трансляции «не можем быть вместе». Отпустил мою руку и предпочёл пройти пороги без меня… Пробую шевелить ушами: обволакивающая пустота, увлекающая в процесс перерождения ядер в центральной силовой станции эмоций – носителя центра воображения, предусмотрительности и предвидения. Да и было ли у меня это предвидение? Желание предчувствовать? Третий глаз мой замотан навсегда. Я не смогла распознать, что стану несчастной после судьбоносной встречи у сельских скал. Он помог мне донести воду. Над его головой я раскинулась, как влюбчивая ива. Синее небо слилось с цветом его глаз, когда, казалось, что вместо глаз у него кругляшки, через которые виднелось небо… Я напрягла лоб… кроме его синих глаз теперь я ничего, по сути, не помнила: ни овала его лица, ни цвета волос, а главное – чувств, которые, быть может, взмахом ледового топорика доктор Егорка рассёк. Недаром, мне привиделась, – когда я была под анестезией и хирургическим металлом, – пурпурная кошка с нефритовым взором: хвост её для колки льда – проник в мою голову. Лазурный водопад и пена сошли глазурью; и книги всей земли закружили в воздухе: тонкие страницы под воздействием ветра начали перелистываться прямо у моего носа. Гром вдруг! – чей-то глас с небес, и рокот скал: «Смотри, у неё здесь причудливый изгиб человеческой мысли…»

— Как ваши страдания, голубушка? — Рыжие всклокоченные волосы и рябое лицо доктора Егорки: мелкий, невзрачный, он держал меня за запястье. «Он похож на какого-то героя из какого-то мультфильма… Неужели его название я не вспомню?» Я хотела что-то произнести, но бетонным волнорезом, в который упёрся мой немощный язык, мысль не давала пробиться. Звуки аппарата ИВЛ, и глухой мой стон, и скверное моё настроение – что хотелось проклясть всё на свете; всесилие, поделённое на бессилие… Взглянем на ситуацию иначе. Что, если доктор с всклокоченными волосами пытается мне помочь справиться с моим нынешним настроением, а я так беспардонно отталкиваю его… Да и не такое у него бесформенное лицо; ему идёт его выразительный взгляд, он мужествен и щедр… проверяет мой пульс и не смотрит в мою сторону. Я знаю, он выпишет мне кофе и бензедрин, и назначит катамнестическое наблюдение, но всё это лишь усилит моё желание в кого-нибудь верить! Мне останется гадать – в чём сила прекрасного. Одиночество и боль – ледовый топорик, положим, осилил; меня разбросали перед бездомными псами. Голодные, они стоят у ворот и рассечённую мою душу терзать не спешат, – в их диком взгляде застыл вопрос: не пропащая ли ты? Я думала, что она давно пропащая – вот что я хотела сказать доктору, но не смогла выдавить ни звука. Пропащая душа!

За окном уже темно, и полудрёма начинает растворяться; всей душой я испытываю жалость и ненависть к себе за свою слабость и уязвимость. Нет больше слёз в моих иссохших глазах. Я не могу думать о плохом или хорошем. Перед глазами побежала новая жизнь. Самоповреждения и увечья, которые я успела сотворить над своей светлой головой, – пустяки. Новая буря забушевала не в моей голове, а в сердце доктора Егорки. Приключился сомнамбулический театр. Он стоял над ущельем, в окружении живописных скал. Бред накатывал на него, и как же непостижимо быть в таком сне! Уже пошёл обратный отчёт и вход в чёрную бездну зазолотился ровным свечением. Позади – пышная ель с развесистыми ветвями, с ярко-оранжевыми и красными игрушками. Западала опять глазурь, и стеклянные снежинки накрыли глиняные лабиринты… секунда в парении среди заоблачных далей; нетронутый цвет неба, которое еще не успели оскорбить, и – яркая вспышка, словно последний огонёк выпал из печи. Снежинки превратились в горячие угольки, и теперь Егорку насадили на шпажку, держа в горниле… Кажется, теперь он в торговом центре у витрины с яркими нарядными платьицами, которые собирается мне купить. А теперь я в игровом зале с низким потолком, в который упёрлись воздушные шары… рядом – отдел парфюмерии…

Я очнулась, – снежные шапки горных вершин лежали смирно у моих ног. Эверест, не иначе! Всё это время я дышала без кислородной маски. Меня кто-то затащил наверх, на самый пик самой могучей горы мира: за руку меня держал доктор Егорка. Глаза его были небесно-синего цвета, а лицо его я так и не смогла рассмотреть.

— Доктор, мне кажется, я Вас люблю.

— Говорил же я тебе, что операция займёт не более получаса… Я тоже тебя люблю, Вивьен! Мир прекрасен!

В мои глаза ударил яркий свет.