Все Мои Друзья Мертвы

Дорогая Агнес,

На рассвете меня встретил чёрный силуэт того самого острова, о котором ты так много рассказывала мне во времена столь далёкие и потому усердно мной забытые. Признаюсь, мне пришлось потратить немало времени, прежде чем тайна его местонахождения наконец открылась мне. Ни на одной карте я не нашёл ни пятнышка, способного указать моей лодке точные координаты, а потому ты могла наблюдать тревожную картину того, как я проплывал среди объятых туманом сизых вод холодного океана, упрямо вглядываясь в призрачную дымку. Плавание вслепую — занятие не из приятных. Мою лодку слегка покачивало, порывы холодного ветра заставляли руки дрожать, а изо рта при каждом вздохе вырывалось облачко пара. До сих пор не могу поверить, что такой большой кусок камня посереди томного океана никто не нанёс ни на одну карту! Я ведь мог разбиться о скалы, если бы погода оказалась не благосклонна к моему вторжению на далёкие земли, где я с самого своего прибытия чувствовал себя чужаком. Ричард, тоскливо взиравший на горизонт, молчаливо поворачивал ко мне свою лохматую голову и словно вопрошал, когда же мы доплывём. Я в свою очередь лишь кивал и принимался в сотый раз тщательно разглядывать ружьё, покоящиеся у меня на коленях. Убедившись, что я нахожусь не в том расположении духа, чтобы вести задушевные беседы, мой верный спутник опускал морду на лапы и, кажется, засыпал, мечтая вернуться в уют нашего дома. А я лишь продолжал всматриваться в туман, борясь с ощущением того, что мы плаваем кругами. Отдохнув, я брал вёсла и продолжал грести, пока отчаяние не охватывало меня и всё повторялось вновь. Однако вскоре мгла расступилась и остров сжалился над нами, а поднявшееся на востоке солнце подсветило для меня массивный контур его кривого тела, детально описанного тобой в тех историях, что ты мне рассказывала. Тихо причалив, я мягко ступил на серый, сырой песок, не веря в то, что мои долгие поиски всё-таки завершились успехом. Ричард, почувствовав удар лодки об землю, встрепенулся и тут же выпрыгнул следом за мной. Злополучное судно осталось пусто. В одной руке я сжимал ружьё, а в другой — небольшой мешок с припасами. Ричард с интересом изучал пляж, бегая вокруг меня. Каменистый утёс загораживал солнце, а позади нас шептались волны океана. Очаровательное в своём простом опустошении зрелище, чтобы быть запечатлённым на одной из твоих картин.

От берега мы с Ричардом по узкой, поросшей жёсткой травой тропинке вскарабкались на отвесной утёс, откуда открывался отличный вид на извилистые холмы и крутые склоны незнакомого острова. И хоть ты много раз описывала его, я всё равно воспринимал эти омываемые со всех сторон океаном горные массивы с особым трепетом первопроходца, коим я, разумеется, не являлся. Восставшее из-за горизонта солнце прогнало тени и позволило лучше рассмотреть рельеф. В нескольких футах под нами на пару миль простирался мёртвый пляж. Океанские волны выбрасывались на серый песок с гулким всплеском. Горизонт был затянут утренним туманом, а порывы осеннего ветра отталкивали меня от края утёса. Ричард с тоской смотрел на оставленную лодку, иногда поднимая морду, чтобы оглядеться по сторонам. Пожелтевшая трава прорастала среди камней, обрамляла грунтовые дорожки и украшала крутые фьорды, блестя в лучах восходящего солнца. Редкие засохшие кустарники раскачивались, не сопротивляясь силе ветра. Бурые холмы перекидывались друг на друга, превращаясь в скалы, утёсы и небольшие горы. Ни одного дерева не росло в этой солёной почве, ни одна птица не желала приветствовать нас. Посиневшее, лихорадочное небо вскоре затянулось пепельными облаками, скрывшими от нашего взора солнце. Оно превратилось в тусклый, размытый диск, медленно поднимающийся над затерянным островом.

На южном перешейке возвышался выкрашенный белой краской маяк. Всё так, как ты рассказывала — покрытые трещинами дорожки, скромная пристройка в виде флигеля из прогнивших досок, остатки того, что раньше могло быть пристанью. Маяк гордо возвышался не только над нами, но и над всем островом. Его пустое, чёрное око было заметно ещё с утёса. Когда же мы с Ричардом спустились, чтобы рассмотреть постройку вблизи, поток шквального ветра обогнул маяк и слегка оттолкнул нас. Рядом волны исступлённо бились о покосившиеся брёвна, что торчали из песка. Потрёпанный временем маяк молчал, ожидая, когда мы сделаем первые шаги. Дверь во флигель была открыта, а темнота помещения походила на жуткую пасть древнего чудовища. Сырые древесные доски со скрипом прогибались под моими шагами, пока Ричард с интересом исследовал остатки прибывания тех, кто был здесь задолго до нас. Перевёрнутые столы и стулья, следы воска и белой краски, выбитые, покрытые паутиной стёкла оконных рам, проржавевшие вилки и ложки, а также пожелтевшие, разорванные на части страницы того, что раньше могло быть книгой. Внутри властвовал холод, сквозь дыры на крыше ветер со свистом проникал во флигель. Растирая руки и кутаясь в плащ, я приставил ружьё к стене и скинул рюкзак с поклажей на один из почерневших столов. Снаружи, подгоняемые набирающим силу ветром, выли волны океана. И хоть флигель явно переживал конец своих дней на рубеже эпох, он всё равно казался лучшим, пускай и не надёжным для нас убежищем.

Когда я спрашивал тебя, что случилось с теми, кто жил на этом острове, ты всегда рассказывала одну и ту же историю: о маяке и двух смотрителях, попавших в его власть. Рассказ твой начинался с детального описания заострённого, скалистого берега потерянного острова, переходя к закутанным в плащи из грубой ткани смотрителям. Ты рисовала передо мной скудный быт их мрачного флигеля, посвящая меня в тяжкую морально и физически работу смотрителя старого маяка. В твоей истории два несчастных человека исправно выполняли свои обязанности, следя за тем, чтобы белый свет фонаря рассекал тьму океана каждую ночь, пока двое мужчин спали при тусклом пламени свечей, что танцевало на стенах их убежища. Так продолжалось несколько дней или месяцев, прежде чем они не услышали голос. Странный, нечеловеческий, подобный утробному урчанию гул доносился откуда-то из-под маяка, не позволяя смотрителям уснуть. Голос звал их, но они игнорировали его, вынужденно засыпая в темноте. Голос звал их, но оба они наотрез отказались приближаться к подвалу. Голос звал их по именам, проглатывая буквы, а смотрители лишь вжимались в стены флигеля, готовые сброситься со скал от страха — того древнего ужаса, что сковывает голосовые связки и пронзает холодом конечности. С каждой ночью, проведённой возле маяка, шорохи из темноты становились громче, голос звучал строже, невыносимый скрежет проникал в уши и царапал их изнутри, пока наконец не достигал тёплых сердец смотрителей. Нечто, живущее в системе разветвлённых пещер под маяком, требовало сошествия бедолаг в подвал, откуда по ночам слышались эти душераздирающие звуки. И когда на двенадцатый день, ослеплённые страхом перед неизвестным и могущественным, смотрители спустились в подвал, взору их покрытых слезами чистого кошмара глаз явилось существо без имени, формы, голоса и цвета. Холодный пот выступил на побелевшей коже бедолаг, волосы на голове моментально поседели и выпали, а следом за ними с их изнасилованных ужасом, перекошенных и окаменевших лиц толстыми, кровавыми шматами сползла белая оболочка. Нечто из самых глубин подвала безмолвно приблизилось к двум мертвецам и проглотило их вместе с тем гулом, что переполнял сырое, инфернальное помещение. Вспыхнул яркий белый свет, пронзительный свист поднялся в небеса, а затем провалился в бездну. Стало тихо — больше маяк никто и никогда не зажёг.

Конечно, всё это лишь ещё одна твоя несчастная история, что ты рассказывала мне в былые времена. Не стоило воспринимать её всерьёз и искать то, что ты пытаешься сказать снова и снова. Лишь капля густых воспоминаний в океане моего забвения. Однако я солгу, если скажу, что не испытал тревоги, поднимая тяжёлый люк и спускаясь в темноту душного подвала. В кармане своего плаща я нащупал коробок с последними спичками. В свете беззащитного огонька пламени, я рассмотрел покрытые мхом кирпичи, пустые деревянные бочки, моток верёвки и разломанные коробки. Земля мягко прогибалась под весом моего тела. На мгновение я затих в ожидании встретиться взглядом с тем чудищем, что ты нарисовала пред моим воображением в своей истории. Но вместо него увидел лишь группу тараканов, которые издали неприятный звук и забегали по стенам, напуганные угасающим пламенем последней спички. Сверху донёсся голос Ричарда, который и вывел меня из транса прежде, чем огонь лизнул мои пальцы. Подтянувшись, я вылез из подвала, захлопнул люк и вдохнул свежего воздуха. Где-то подо мной раздавался шорох встревоженных насекомых. Может, именно его бедные смотрители и приняли за голос ужасного чудовища, сойдя с ума от одиночества.

На вершину старого маяка вела винтовая лестница, ступени которой показались мне чрезвычайно хрупкими. На цокольном этаже помимо злополучного люка в подвал я обнаружил рубильники, когда-то отвечавшие за электроэнергию. Сейчас же они никак не реагируют на мои отчаянные попытки вернуть свет в тёмный, сырой флигель. Опередив меня, Ричард кинулся вверх по лестнице. Поведение его показалось мне странным. Ты ведь знаешь, что он всегда был очень спокоен, но проявлял яркий интерес к незнакомцам. Я же перегнулся через край перил и глянул на самый верх — туда, где заканчивалась винтовая лестница. На мгновение мне показалось, что в темноте я увидел сотканный из теней человеческий силуэт, взирающий на меня с верхнего этажа маяка. Списав это на своё буйное воображение, я поспешил подняться вслед за Ричардом, который уже ждал меня возле люка. Преодолев девять лестничных пролётов, я наконец очутился в сердце маяка. Увы, но оно предстало передо мной лишь в виде памятника гибели цивилизации на этом острове: вращательный механизм оказался сломан, а пол усеян стеклянными осколками. Когда-то здесь был свет, а сейчас всё залито тьмой. Ричард тщательно обнюхал помещение, прежде чем тоже убедился, что маяк давно вышел из строя и не представляет для нас никакого интереса. Не посылает он более сигналов в ночную темноту и не оберегает корабли от смерти. Хотя я сомневаюсь, что корабли вообще проплывают здесь. Но ведь не стоит исключать возможность крушения затерявшегося грузового судна, которое по иронии судьбы найдёт свой приют среди скал невидимого для глаз мореплавателей острова.

Сойдя вниз, я ещё долго бродил по берегу неподалёку от маяка, наблюдая за тем, как Ричард бегает по серому песку. Совершенно незаметно для меня так прошёл не один час. Волны в конец взбудоражились, солнце утонуло за горизонтом, а Ричард устало повалился поспать у входа во флигель, тем самым определив окончательно место нашей ночёвки. Я же молчаливо встретил закат на берегу. Тело моё устало после столь долгого пути, но разум то и дело подталкивал ринуться изучать остров прямо в ту же секунду. Теперь я нисколько не сомневаюсь, что тебе бы здесь понравилось. Так жаль, что мне довелось попасть на этот остров одному. Столько времени утекло, столько сил потрачено и снов прожито, а всё ради того, чтобы я любовался своим первым апельсиновым закатом без тебя. Но, заканчивая эти строки своего тоскливого письма, я согреваюсь надеждой, что сегодня, о да, сегодня вечером моё тихое послание дойдёт до тебя. Где бы ты ни была, ты услышишь мой голос мысли, доносящийся с серых берегов каменистого острова. Он преодолеет любой океан и доберётся до тебя, я верю в это. А после ты будешь ждать и это письмо, которое обязательно достигнет цели. Да, сегодня, сегодня вечером.

***

Дорогой Вернер,

Вот уже как второй день моего пребывания на острове гаснет на алом горизонте, растекаясь рябью по мутным волнам океана. Я хотел написать тебе в первый же день, но был настолько занят, что совсем забыл взяться за перо. Да что же это я, ведь ты всегда видишь меня насквозь и потому знаешь, что всё дело в усталости после долгого путешествия. Прошу простить твоего покорного слугу за эту слабость.

Тем не менее, позволь мне наверстать упущенное и во всех подробностях рассказать о том, как прошли последние двадцать четыре часа. Утром я вместе с Ричардом вновь поднялся на самую вершину маяка. И хоть механизм явно был сломан не один десяток лет, я всё равно упрямо надеялся заставить фонарь светить. Однако после кропотливого изучения, я в лишний раз убедился, что ничего не могу поделать. Ричард, словно почувствовав моё разочарование, огорчённо улёгся рядом, приняв наше поражение. Но хоть маяк и потерял возможность дарить свет блуждающим в океане кораблям, он всё ещё служил отличной наблюдательной вышкой, откуда открывался прекрасный вид на большую часть острова, по изгибам которого медленно ползли клубы тумана в свете утреннего солнца. На затянутом серостью небе слегка блестела радуга. Перегнувшись через край, я заглянул в лицо океанской бездны. Казалось, будто волны обрушивались друг на друга, после чего ныряли под скалы и норовили сдвинуть весь остров, но вместо этого лишь создавали жуткую иллюзию того, как океан утопает в самом себе, задыхаясь приливами. Ты знаешь, что моё зрение оставляет желать лучшего, но всё же тебе придётся довериться моим весьма не точным описаниям топографии острова. По крайней мере я обязуюсь описать всё то, что поддаётся описанию благодаря высоте маяка и тому простору, что дарует эта вершина.

На север ведёт поросшая сухой травой тропа, по которой я уже успел прогуляться. Она описывает крутые пируэты, запутывается и переваливается за каменистый, бурый склон. Собственно, склон этот, на котором я сразу же после своего прибытия осматривал берег, похож на крючковатый нос острова, гордо тянущийся на запад, где утром тускло блестит радуга. От него в разные стороны расползаются холмы, то и дело закрывающие от меня противоположный конец острова. Снизу, прямо под этим «носом» изгибается серая полоса песчаного берега, вынужденная пробираться через торчащие из земли скалы, подобные скрючившимся пальцам. На востоке от маяка можно разглядеть похожие на арки своды пещер. Возможно, если я пойду по ведущей к склону тропе, то смогу выйти к разрезающему горы ручью, после чего попасть в тайные, подземные гроты этого места. А пока что меня не покидает чувство, будто нахмурившиеся холмы следят за мной и выжидают. На юге система из скал и уступов замыкается, скатываясь в океан. Маяк отмечает южную сторону острова. Наверное когда-то давно во тьме он был похож на глаз, освещающий побережье. Меньше всего я могу тебе рассказать о том, как выглядит остров на севере: горный массив практически полностью закрывает от меня горизонт, а рельеф на той стороне, видимо, образует низину в форме рта, со всех сторон окружённую угловатыми скалами. Но что лежит за ней — абсолютная загадка для меня. В любом случае времени у меня более чем достаточно, чтобы узнать это. Также я готов поклясться, что на рассвете видел с той стороны некий слабо мерцающий свет. Красное пятнышко пробивалось рывками сквозь туманную завесу, но я так и не сумел разглядеть источник этого странного света. Точка эта была так мала, что я склонен списывать мерцания на ошибку зрения. Не думаю, что на этом острове могли быть иные постройки помимо маяка. К тому же, я бы наверняка заметил их ещё издалека.

Закончив с созерцанием своих владений, мы с Ричардом спустились в наш тесный флигель. Признаться, ночевать здесь не так уж комфортно — со стороны океана постоянно доносится беспокойный шум разбивающихся волн; сквозь дыры в крыше внутрь со свистом проникает холодный ветер, а открытая дверь оставляла меня с гнетущим чувством того, что вот-вот кто-то с рёвом ворвётся к нам. Однако мы всё равно заночевали здесь, в окружении полнейшей разрухи. Свернувшись в углу и зарывшись с головой в спальный мешок, я считал про себя звёзды, внимательно вслушиваясь в шёпот ночного острова. Сплю я чутко, что ты и сам знаешь, поэтому могу подтвердить, что наш с Ричардом сон ничто не беспокоило. Хотя я всё ещё не привык к давящим стенам флигеля. Они напоминают мне о тех днях, когда отец возвращался домой пьяным, и мать просила меня спрятаться под кроватью в родительской комнате. Лёжа на животе под кроватью, я смотрел на две пары ног и слушал, как мой отец кроет мать благим матом, после чего избивает её и валится с ног. Его храп всегда становился для меня сигналом того, что я могу выбираться из подкроватного мира теней, где можно было лежать в одной онемевшей позе часами. И каждый раз этот ритуал повторялся, пока у меня не выработался естественный страх к замкнутым пространствам, которые хоть и скрывали меня от разъярённого отца, но всё равно не даровали чувство защиты. По жестокой иронии судьбы там же под кроватью в пять лет я увидел и смерть матери, проследив её агонию от начала до конца. Я увидел всё: как после очередного удара пара ног подкосилась; как рядом со мной рухнуло покрытое кровью лицо матери со слезами на глазах; как чёрная нога опустилась на её вывернутую в мою сторону шею и с хрустом придавила к полу; как в ужасе выпучились глаза моей задыхающейся матери, которая всё смотрела и смотрела мне в глаза, шевеля побледневшими губами, пока отец давил ей горло. Не моргая, я смотрел на то, как моя мать задыхается, а когда тело её перестало дёргаться в предсмертных конвульсиях, наступила полнейшая тишина, и моё детское сознание провалилось во тьму, унеся образ перекошенного гримасой смерти лицо матери. Оно всё ещё погребено где-то внутри моих личных катакомб, сокрытых внутри сердца в тени душного кроватного пространства.

Рюкзак я собирал в спешке. Консервы, фляги с водой, комплект тёплой одежды, фонарик, небольшой радиоприёмник и всё то, что попалось мне под руку. Я даже не помню, как именно запихивал всё это. Как бы там ни было, позавтракали мы с Ричардом склизкой фасолью прямо из банки. Я мог бы потратить время, чтобы собрать мусор во всём флигеле, развести небольшой костёр возле маяка и приготовить на нём полноценный завтрак, но решил оставить это до вечера. Потому сейчас, когда я пишу эти строки, передо мной уже пляшет пламя достаточно зловонного костерка, пока солнце гаснет на горизонте. Рядом лежит сытый и уставший Ричард, а я, поглаживая его по голове, время от времени отвлекаюсь от письма, чтобы доесть свою порцию скромного рагу. В воздухе всё ещё чувствуется запах сгоревшей древесины, а тепло пока что не успело оставить нас.

После завтрака мы с Ричардом обошли всю южную сторону острова. Хотел бы я рассказать тебе о том, как ловко мы перескакивали с утёса на утёс; как плелись по мокрому песку, оставляя за собой следы и как провели не один час, глядя на океан. В конце концов я мог бы даже рассказать, как мы выкапывали раковины дохлых моллюсков, но боюсь, что тебе едва ли будет интересно всё это читать. Скажу лишь, что в тот момент, пока я сидел на одном из валунов, созерцая блестящую под лучами холодного солнца поверхность океана, мне показалось, что покой, какой бы он ни был, скрывается вовсе не здесь, не на этом острове, о нет. Так казалось мне раньше, но теперь я уверен, что покой этот таится где-то на дне захлёбывающегося самим собой океана. Там, под весом волн, каждый найдёт то, что ищет.

В заключение этого не самого тёплого и не самого щедрого на эмоции письма хочу поделиться своей тревогой. Дело в том, что лодка, на которой я и Ричард приплыли на остров, исчезла. Я готов поклясться, что оставил её где-то на западном берегу неподалёку от маяка, но сегодня не смог обнаружить абсолютно никаких её следов. Сначала я подумал, что просто ошибся и забыл, где именно оставил лодку, и потому обошёл чуть ли не всё западное побережье. Ни следов на песке, ни обломков, ничего — моя лодка просто испарилась, словно её никогда и не было! Поначалу меня охватила жуткая паника, ведь без лодки я не смогу выбраться с острова. Затем я подумал, была ли эта лодка вообще. Сейчас, по прошествии многих часов, я отношусь к этому странному исчезновению спокойнее. Мне кажется, что лодку вполне могли утащит обратно в океан волны, после чего выплюнуть на противоположной стороне острова. Я не могу быть уверен в своей теории полностью, однако, представляя всё именно так, мне становится чуть спокойнее. Пожелай мне удачи и доброй ночи.

***

Дорогая Ирен,

Помню, что ты всегда мечтала побывать на архипелаге, представляя залитые солнцем острова и лазурный блеск пенистых волн. Я же в свою очередь всегда держался в стороне от подобных путешествий по миру, но волей случая был вынужден покинуть семью и отправиться сюда — на забытый всем миром остров, который так не похож на все те открытки, что висели у тебя в комнате. И пока Ричард доедает свой ужин, лёжа подле моих ног, я хотел бы поделиться с тобой некоторыми весьма специфическими наблюдениями и неоднозначными выводами, которые пришли мне в голову в течение прошедшего дня. Видит бог, что сейчас мне как никогда необходим собеседник, чтобы собраться с духом.

Спал я беспокойно, всё никак не мог свыкнуться со своим новым домом. Ричард не торопился просыпаться — провалялся всё утро, подперев грустную морду лапами. Я не стал его тормошить, позволив спокойно отдохнуть. Укутавшись в плащ и сопротивляясь встречному ветру, я вышел из флигеля и двинулся по узкой тропинке на склон. Порывы холодного ветра то и дело отталкивали меня, а маяк постепенно превращался в монолитный столб где-то там, внизу. По крайней мере так видел его я, стоя на склоне, откуда можно было хорошо рассмотреть вторую половину острова.

Я не знал, куда именно иду и что пытаюсь найти, но мои ноги словно сами вели меня, осторожно ступая по хрустящей, больной траве. Склон за склоном, холм за холмом. Куда ни взгляни — всюду бескрайнее зеркало океана. Переполненные пустотой пейзажи, вьющиеся среди камней корни, мокрый песок. На востоке виднелся расколотый реками рельеф головной части острова. Тихие потоки ветра гладили умирающую траву вокруг меня. Вскоре грунтовая дорожка совершенно внезапно для моих ног сменилась на каменную кладку. Дорожка из усыпанных трещинами серых кирпичей повела меня через ручей всё выше и выше. Где-то там в ложбине я разглядел спрятавшийся в высокую траву колодец. Верёвка его оказалась оборвана, а дно надёжно скрыто в непроглядной тьме. Я бросил вниз небольшой камешек, но так и не услышал, чтобы тот достиг воды. Возможно, он улетел куда-то в систему подземных пещер, в недрах которых, словно по венам, течёт серебристая вода. Хотя на долю секунды мне показалось, что из колодца донёсся томный вздох, я всё равно не придал этому значения, ведь мой разум оказался охвачен такой зачастую неприятной вещью, как воспоминания, для которых в моей голове никогда не находилось достаточно места.

Волна этих отзвуков прошлого накатила так внезапно, что я уже не мог сопротивляться. Так я и вспомнил о тебе, да… Опершись на край колодца, я заглянул в его бездну и увидел в черноте его утробы твой облик. Помню, как ты всерьёз мечтала стать писателем: постоянно рассказывала нам всякие истории, а по возможности публиковала некоторые из них в самом дешёвом журнальчике города, получая десять центов за страницу. И каждый раз, возвращаясь с работы всё тем же маршрутом, я покупал сразу несколько номеров этого журнала и читал твои рассказы, сидя в гремящей электричке. Иногда я оставлял купленные номера в поезде, надеясь на то, что кто-нибудь из пассажиров заметит их и захочет прочитать твои истории. Я почему-то был уверен, что они им обязательно понравятся, и тогда журнал станут покупать чаще, а редактор заслуженно увеличит твою награду за столь простые, бесхитростные, но до слёз душевные и милые рассказы, коих так трудно найти в современном мире. И хоть высаживался я далеко за мостом, почти на конечной, журналы всё равно оставались на том месте, где я сидел. Но, как ты знаешь, план мой не особо-то работал — журнал был никому не нужен даже даром. А ведь я верил, что людям необходимо только знать, какие рассказы там публикуются. Если б они знали, как ты пишешь, то скупали выпуски пачками. Однако месяцы шли, ты писала строчку за строчкой, иногда забегая к нам с женой, чтобы прочитать свежую историю, а журнал так никто и не покупал, оставляя все эти рассказы без должного внимания.

Ты мне всё равно не поверишь, но эта несправедливость всегда доводила меня до слёз. Каждый раз, читая твои истории, я еле сдерживался, чтобы не зареветь вновь. И вовсе не потому, что они были такими уж грустными, вовсе нет. Меня трогало осознание того, что я, возможно, вообще единственный человек во всём этом холодном мире, которому есть дело до того, что ты пишешь. Стоило мне понять, что такие по-человечески прекрасные истории я читаю в полном одиночестве, как душа моя сжималась, сердце взрывалось болью, а слёзы катились из глаз от стремления пожалеть тебя. Никогда я не испытывал скорби сильнее, чем от вида того, как заслуживающие внимания труды человека остаются в тени равнодушия. Сама мысль об этом вгоняет меня в уныние и выворачивает наизнанку внутренности. Особенно тяжело было сдерживать слёзы, когда ты радостно вбегала к нам в гостиную, с горящими глазами умоляя прочесть ещё одно твое произведение. И каждый раз ты проверяла почтовый ящик, мечтая получить хотя бы одно письмо от своего читателя. Но каждый раз тебя встречала пустота, знаменующая факт того, что никому твои истории не нужны. В эти моменты ты хоть и не подавала виду, но я чувствовал, как сердце твоё угасает, а руки опускаются. Поверь — я страдал вместе с тобой, переживая как никогда раньше. А ты всё равно упрямо писала историю за историей, не получая за это даже банальной человеческой похвалы. Голос в никуда. И каждый раз всё повторялось вновь: пустой почтовый ящик, тлеющая улыбка, оставленные в электричке журналы и слёзы отчаяния по ночам. Так прошёл не один год, прежде чем я не совершил самую страшную ошибку за всю свою жизнь. Решив, что есть только один способ разорвать этот порочный круг вечного разочарования, я сам написал тебе письмо. К сожалению, оно было совершенно не тем, что ты так долго ждала. Боюсь представить, как больно я тебе сделал, когда миг радости от получения долгожданного письма сменился чувством разрухи от его безжалостного, написанного мной исключительно из благих намерений содержания. Я не смею просить у тебя за этот поступок прощения, но знай, что я поступил так, потому что был наивным глупцом, надеявшимся столь извращённым способом помочь тебе и себе. Я не видел иных вариантов, кроме как обманом заставить тебя прекратить своё дело. Как жаль, что всё это случилось, но письмо всё же дошло до тебя. С тех пор ты не написала больше ни одного рассказа… И уже никогда не напишешь.

Но знаешь, хоть время и унесло воспоминания о тех злосчастных днях, а сам я сбежал от гнетущих воспоминаний на остров посреди океана, одна из твоих историй осталась со мной. Может, это и есть память о тебе. Небольшая сказка про слепого мальчика-сироту, которому старуха однажды рассказала про то, что мир скоро исчезнет. Испугавшись, ребёнок спросил, что же ему делать. И тогда старуха рассказала ему про убежище на обратной стороне Земли, добраться до которого может только самая чистая человеческая душа. Она считала, что мальчик успеет найти его до того, как случится то, что по её описанию можно именовать Апокалипсисом. И тогда ребёнок собрал все те крохи, что были у него в лачуге, и отправился через пустыню и солёное озеро на край света. Он шёл семь дней, но всё же успел найти то самое убежище, о котором вещала старуха прежде, чем Землю сотряс взрыв. Не знаю почему, но из всех твоих историй на остров унёс я именно эту. Её же я и вспомнил, пока висел над колодцем, пуская слёзы в память о тебе.

От этих грустных мыслей меня отвлёк шелест травы за моей спиной. Резко обернувшись, я ожидал увидеть Ричарда, но вокруг меня были лишь угрюмые холмы. Ветер затих, а воздух стал тяжёлым как свинец. Издалека доносился голос океана. Казалось, что кто-то незаметно наблюдает за мной.

Утерев слёзы, я спрятал руки в тёплое нутро плаща и двинулся обратно к маяку. Ричард выбежал мне навстречу. Остаток дня мы провели вместе с ним во флигеле, не высовывая носов наружу, где, видимо, собирается буря — волны кидаются на скалы, ветер воет, небо чернеет. Остров неспокойно дрожит, а я надеюсь прожить ещё одну ночь.

***

Дорогой Эврард,

Пишу тебе эти строки, слушая мерный шёпот радио и сопение Ричарда. Снаружи нашего уютного флигеля вот-вот начнётся настоящий ураган. Я залез в спальный мешок, укрылся всей одеждой, которую только отрыл в рюкзаке, и надеюсь на то, что хлипкое здание выдержит под напором крепчающего ветра. Радиопомехи составляют мне неплохую компанию и служат заменой человеческому голосу. Не знаю, на что я надеялся, когда брал приёмник на остров — здесь ведь ему никогда и ничего не поймать. Но всё же этот шум лучше, чем совсем ничего.

Неспешно я продолжаю свои авантюристские изучения острова. На этот раз Ричард соизволил присоединиться ко мне. Мы проделали с ними тот же маршрут к обезвоженному колодцу, а оттуда свернули к образующим подобие грота скалам. Здесь валуны переплетались, образуя достаточно низкий свод сырой пещеры. Свет проникал только снаружи, а сверху нависали зубы в виде сталактитов. Под ногами приятно хрустел известняк, а звуки шагов разлетались эхом в разные стороны. И хоть пещера была достаточно глубокой, я всё равно не решился идти до самого конца, боясь оказаться в плену запутанной сети подземных ходов. Ричард, едва мы только вошли под тень грота, кинулся обнюхивать землю. С помощью фонарика я старался не упустить его из виду. Я испугался, что темнота поглотит моего верного спутника, оставив меня совершенно одного на растерзание островом.

Внезапно Ричард замер и позвал меня. Подбежав к тому месту, я остановился и уставился в совершенном недоумении себе под ноги. Оказалось, что рядом с одной из стен находилось угасшее кострище. Сначала я подумал, что этого просто быть не может, но всё указывало на то, что совсем недавно кто-то или что-то устраивало привал в этой пещере. Неровным кругом были выложены камни, а в центре — пепел и обугленные остатки древесины. Я прикоснулся к одной из головешек — она была холодная. Ветер слегка трепал белые хлопья бывшего костра. Сидя на коленях перед этим явным следом пребывания человека, я внезапно упал в бездну своего прошлого, вспомнив, как мы вместе с тобой точно так же разводили костёр на пустыре и издалека наблюдали за тем самым ужасным многоквартирным домом.

Уверен, ты и сам помнишь то лето, когда мы с тобой были ещё совсем юны и потому чрезвычайно впечатлительны. Всё началось так, как это обычно и происходит в подобных историях: с мёртвой девушки. Сейчас сложно точно вспомнить её имя и то, что писали местные газеты, называя смерть незнакомки самым громким преступлением за всю современную историю города. Мы же были настолько малы, что детали нам приходилось выцеплять из вечерних новостей, подслушивая их через закрытые двери. Благо, на следующее утро родители сами обсуждали все подробности преступления, так что самое важное нам удалось узнать ещё до того, как полиция начала расследование. Вспоминая об этом спустя столько лет, кажется забавным, что мы вообще так вцепились в тот случай. Тогда дело неизвестной девушки, найденной забитой до смерти в кабине лифта многоквартирного дома без каких-либо документов, казалось нам, десятилетним ребятам, захватывающим детективом в реальной жизни. И пока взрослые вокруг нас перешептывались, обсуждая дальнейшие действия полиции, мы решили, что было бы здорово докопаться до правды самостоятельно. Однако до определенного момента наше шуточное расследование столь жестокого и загадочного убийства ограничивалось лишь наблюдениями за грозно возвышающимся домом и бесконечным обменом версий произошедшего.

К тому времени, как полиция точно установила, что девушка оказалась в лифте уже после смерти, мы с ребятами успели обвинить чуть ли не каждую подозрительную рожу, замеченную нами неподалёку от дома. И при этом само бетонное здание мы силой нашего воображения наделили настолько ярким, жутким и пугающим мистицизмом, что старались объезжать его на великах стороной, в лишний раз не приближаясь к этому оплоту инфернальной тьмы. В наших глазах некогда обычный жилой дом превратился в подобие чистилища, стены которого состоят из кровавой плоти, а люди внутри — ходячие трупы. Сами того не понимая, мы создали тайну на ровном месте, наделив дом одним нам известным смыслом. Для нас это было не просто убийство невинного человека, о нет. Мы видели в нём сигнал того, что зло, дремлющее в недрах дома, пробудилось и жаждет крови. И пока мы, мальчишки, придавались грёзам о своём мистическом расследовании, реальное дело зашло в тупик. Кажется, по сей день убийца той девушки так и не был пойман.

Но что интересно — история проклятого дома на этом не заканчивается. Через месяц после обнаружения изувеченного тела незнакомки, в кабине лифта соседнего подъезда вновь был найден труп. Правда в этом случае всё оказалось куда прозрачнее, но оттого не менее ужасно: по какой-то причине двери лифта сбоили и до смерти перемололи кости одной несчастной старушенции, которой не повезло оказаться зажатой в этих механических зубах. И хотя взрослые не видели между этими двумя случаями никакой логической связи, мы же с ребятами были убеждены — зло вновь заявило о себе. Если его не остановить, то рано или поздно оно сожрёт всех жильцов. За основу же мы взяли версию того, что дом был построен на старинном кладбище, так что всё происходящее — жестокая месть пробудившихся духов. Дабы проверить наши предположения, мы перешли ко второй фазе расследования — тайному наблюдению за вселяющим страх домом. По вечерам мы устраивали лагерь на пустыре неподалёку от объекта, разводили небольшой костёр и дежурили попеременно, рассматривая окна и фасад здания через бинокль. Ночью дом чернел и ужасал нас настолько, что мы старались в лишний раз не дышать, пока смотрели на него.

Наконец, не дождавшись никаких новостей от взрослых и не узнав ничего нового в ходе вечерних наблюдений, мы решились на отчаянную вылазку. Ранним летним утром мы ринулись прямиком к дому, с помощью обманного манёвра забежали внутрь и, оказавшись в том самом лифте, спустились в подвальное помещение. И кто знает, чем бы закончилось наше исследование потаённых катакомб дома-убийцы, если б только внизу во мраке нас не ждала преграда в виде огромной железной решётки с замком на двери. Раздосадованные, мы для вида подёргали холодные прутья (не зря ведь перебарывали страх, чтобы спуститься сюда), а затем разбежались по домам, навсегда забыв про зло проклятого дома. Однако я уверен, что в тот момент каждый из нас был только рад убраться подальше от мрачного подвала, из глубин которого, кажется, доносились странные звуки. До сих пор я думаю, что убийца той девушки мог скрываться где-то там, в самой глубине подземных тоннелей.

Всё это, конечно же, не отменяет странность того потухшего костра, что был найден Ричардом. Даже сейчас, скрываясь от бури в тени сырого флигеля, я всё ещё думаю о том, кто и когда мог побывать в той пещере до меня. Неужели кто-то ещё посещал остров незадолго до моего прибытия? Или же… Нет, это, конечно, невозможно, но вдруг я здесь не один? Глупости какие, скажешь ты, ведь остров много лет остаётся необитаем, закрытым для обычных людей. Просто так сюда никто не приплывает. Так зачем же кому-то скрываться в пещере именно здесь? Наблюдает ли этот некто за мной или же всё это — моё разыгравшееся воображение? Честно говоря, у меня нет ответа. Однако мысль о том, что я могу оказаться не единственным обитателем этого загадочного острова ужасает меня.

***

Дорогая Ребекка,

Вынужден признать, что с каждым днём происходящие со мной на острове события кажутся всё страннее и страннее. Я с трудом нахожу им объяснение, а потому вновь обращаюсь к перу и бумаге, дабы упорядочить мысли в послании к тому, кто выслушает меня.

Сегодня посреди ночи меня разбудил человеческий голос. Я открыл глаза и уставился в темноту флигеля, не до конца понимая, почудилось ли это мне. Ричард тихо спал в моих ногах, пока снаружи гулко громыхала буря и шептались волны. Маяк скрипел, а из подвала доносились странные звуки. Но самое странное — радио. Радио, которое всё это время мерно шипело, убаюкивая меня своим прекрасным скрежетом, внезапно замолчало. Я потянулся к переключателю, но с удивлением обнаружил, что хоть приёмник и молчал, но он всё ещё был включен. Тогда я постучал его по корпусу и слегка покрутил кнопки, стараясь поймать пустую волну. Тишина. Лишь редкие капли дождя стучали по крыше флигеля, пока я возился с радио. В конец намучившись, я выругался сквозь зубы и тут же обомлел, ведь из динамиков словно мне в ответ раздался абсолютно чёткий, не сдавленный помехами человеческий голос. Причём это был не просто мужской голос, о нет. Он говорил на совершенно неизвестном мне языке. Вернее, даже не говорил. Всё, что я услышал, прежде чем волосы мои встали дыбом, было одно нечленораздельное слово. Однако и его мне хватило, чтобы задрожать в ужасе.

Всё происходящее далее я помню очень смутно. Кажется, я вскочил на ноги, чем разбудил дремавшего Ричарда, схватил стоящее у стены ружьё вместе с фонариком и выбежал из флигеля. Я в панике светил во все стороны, не понимая, что луч моего фонаря не настолько сильный, чтобы осветить пространство словно лампа маяка. Мой напуганный мозг считал, что тот, чей голос я услышал, находится где-то рядом, раз мне удалось так хорошо его услышать. А потому я принялся бегать вокруг маяка, светя фонариком во все стороны и направляя дуло ружья в темноту. И в какой-то момент я остановился, уставившись на почерневший холм. Готов поклясться, что в слабом свете фонаря мне удалось разглядеть на вершине нечто, отдалённо похожее на человеческую фигуру, которая тут же испарилась, стоило мне только взглянуть на неё. Одного только этого мне хватило, чтобы кожа побелела, а сердце практически остановилось. Руки мои задрожали, а на глазах выступили слёзы — такова моя обычная реакция на чистейший ужас. Я ещё долго стоял там как вкопанный, дыша редко и прерывисто. Мои мокрые глаза сверлили тьму холма, пока вокруг бушевал океан. Так прошла не одна минута, прежде чем я решился пошевелиться и всё-таки вернуться под крышу, пока одежда моя окончательно не промокла под набирающим силу дождём.

И вот я снова здесь, в тени своего флигеля, пишу эти строки человеку, который всегда отличался фантастической смелостью и силой духа. Рядом со мной вновь шипит радио, а я мучаю себя догадками о том, что же всё-таки я увидел в сумраке того холма. Я склонен считать это всего лишь силуэт кого-нибудь крупного животного, коих здесь наверняка обитает достаточно, хоть я и не видел пока что ни одного. Однако как в таком случае объяснить голос из приёмника? Я уверен, что если это был человек, то он должен находиться где-то на острове. Иначе бы он просто не смог попасть на эту частоту и подать мне сигнал. Значит, он находится где-то рядом, имея при этом необходимое оборудование для передачи сообщения, что уже само по себе звучит невероятно. Так что же это тогда со мной? Какова природа этого низкого, мужского голоса, говорящего на таинственном для меня языке сквозь радиопомехи? Если он действительно находится где-то на острове, то я обязан найти его. Но если нет… Что ж, в таком случае мне потребуется твоя помощь, ведь я уже сам не знаю, чему могу доверять.

***

Дорогой Джозеф,

Последние странности, свидетелем которых я стал, подтолкнули меня к немедленному и доскональному осмотру острова. Внезапное вторжение в радийный эфир неизвестного прошлой ночью настолько потрясло меня, что теперь я не могу спокойно спать, переживая за собственную безопасность. Меня не оставляет вязкое, мерзкое чувство паранойи, словно с холмов на меня пялятся тени, а океан держит в плену, специально лишив единственного шанса на спасение в виде лодки. Я уверен, что человек, чей голос раздался той жуткой ночью из приёмника, находится где-то здесь, совсем рядом, на острове. Вблизи нет больше ни одного клочка земли — со всех сторон лишь синие волны и серый горизонт. До материка плыть не один час, так что сигнал мог поступить только с моего острова. В своей голове я прокручивал самые жуткие картины того, как где-то в недрах тёмных пещер ютится древний каннибал, поджидающий тех редких жертв, которые решались ступить на мёртвый пляж этого одинокого острова. Возможно, именно он разводил костёр в той пещере, наблюдая за мной по ночам, пока не решился приблизиться. Если моя теория верна, то это существо и погубило несчастных смотрителей маяка, унеся их тела в своё логово. А чтобы я не мог сбежать от него, он украл мою лодку. Всё сходится!

Не в силах более ждать прихода чудовища в своём флигеле, я взял ружьё и на рассвете мы с Ричардом отправились на поиски логова каннибала. Мой бедный спутник устало плёлся рядом, с трудом преодолевая крутые склоны. Правды ради, я и сам чувствовал боль в ногах, когда карабкался по утёсам, перекинув ружьё через плечо. Я не знал, куда именно мы направляемся, но дорожки из потрескавшегося булыжника и примятой травы сами задавали направление. Остров вёл нас сначала вверх, а потом заставлял скатываться с холма, огибая очередную насыпь. Так мы шли час или два, а может все три. Солнце всё это время пряталось в облаках, а океан шептал свои песни, ведая о глубинах, где покоятся все тайны человечества. Иногда я останавливался, чтобы перевести дух. В эти моменты, стоя по пояс в высокой жёлтой траве, я вглядывался в горизонт, надеясь заметить проплывающий рядом с островом корабль. И хоть прибыл я сюда по собственной воле, достойно приняв наказание, остаюсь узником по прихоти не то океана, не то существа, обитающего совсем рядом. Я лишь надеюсь, что это письмо дойдёт до тебя, и ты во всех подробностях узнаешь о моей участи.

Перевалившись через очередной холм, я к своему удивлению смог разглядеть вдали нечто напоминающее антенную вышку, сокрытую в густом утреннем тумане. Сквозь призрачную завесу отчётливо мерцал красный огонёк. Вид этот настолько пленил меня, что я облокотился на ружьё и остановился, наслаждаясь порывами холодного ветра. А когда отдохнул и двинулся дальше по направлению к вышке, миную крутые склоны, то случайно позволил себя забыть об усталости и вспомнить времена, когда мы с тобой были достаточно молоды, чтобы всерьёз искать приключения и регулярно ходить в походы, исследуя загородные пустыри, степи и не отмеченные на картах каньоны. Как жаль, что дух исследователей, выживающих в дикой природе, теплился в наших сердцах не долго, и угас после того, как мы узнали про Кенни Вирча.

Спустя столько лет я всё ещё с трепетом вспоминаю его исчезновение в одной из пустынь близ нашего родного городишка. Вирч был вовсе не тем человеком, который способен легко провалиться в шахту, оказаться потерянным без еды и воды под палящим солнцем или быть съеденным диким зверьём. Среди профессиональных выживальщиков он был прежде всего тем, кто знает пустынные каньоны вокруг города лучше всех. Он провёл не один десяток лет в походах, вечно стремясь попасть туда, где угасла былая человеческая цивилизация. Его фотоальбомы были полны интересных фотографий: полароидные снимки всего того добра, что разбросано по всей пустыне, начиная от заржавевших машин, и заканчивая целыми домами, давно покинутых и заброшенных. Всё это старьё только привлекало Вирча, из-за чего при любом удобном случае он вылезал в очередную экспедицию по пустыне, прихватив с собой достаточно припасов. Кажется, что в той местности нет ни одной горы, на которую он бы не попытался залезть, и ни одной пещеры, которую он бы забыл отметить на своей карте. В свете всех этих подробностей новость о его исчезновении была воспринята нами не как шок, а как несусветный бред. Если и существует человек, который бы никогда не заблудился в подобных местах, то это был Кенни Вирч. Однако факт остаётся фактом: человек, славившийся своей страстью к исследованию безжизненной пустоши, в один день испарился, уйдя в своё последнее путешествие. Разумеется, сразу после его исчезновения началась спасательная операция, в которой принимали участие далеко не только сотрудники полиции. Каждый, кто знал Кенни и был уверен, что он жив и лишь нуждается в помощи где-то в завале одной из шахт, предложил свою помощь во время масштабных поисков, которые, если мне не изменяет память, длились больше месяца и в конечном счёте не дали почти никаких результатов. Я говорю «почти», поскольку ты и сам помнишь, что розыски Кенни Вирча вместо ответов дали общественности лишь ещё больше вопросов об его исчезновении. Так, практически в первые дни поисков группе добровольцев удалось найти телефон Кенни в паре миль от того места, где путешественник оставил свою машину. Казалось бы, эти находки должны были привести полицию к самому Вирчу, но вместо этого внесли лишь больше суматохи в дело. Почему Кенни оставил свой телефон? Почему решил остановить машину посреди пустыни и двинуться дальше пешком? Наконец, куда подевались все остальные его вещи? Ведь за всё время поисков не удалось отыскать ни припасов, ни следов, ни той самой полароидной камеры. Исчезло не только тело, но и всё, что оно носило с собой в такие походы раньше. Профессиональный выживальщик пропал где-то на просторах знойной пустыни.

Практически сразу родились различные версии его исчезновения, но каждая только и делала, что задавала всё больше вопросов, а не решала загадку. Одни предполагали, что Кенни был похищен группой местных бандитов. Другие считали, что он наткнулся на пещеру, ведущую на территорию секретной военной базы. Но правда заключается в том, что Кенни Вирч исчез бесследно и не найден по сей день. Спустя несколько месяцев после его пропажи, появились достаточно тревожные подробности о его личной жизни, согласно которым Кенни был далеко не самым счастливым человеком, страдающим от финансовых трудностей и проблем со здоровьем. На фоне этого родилась одна из самых поэтичных, но оттого не менее ужасающая лично меня версия того, что Вирч якобы хотел, чтобы его не нашли вовсе, ведь в пустыню он отправился с целью совершить самоубийство. В таком случае не удивительно, что ему удалось настолько хорошо скрыться от всего мира, умерев вдали от людей.

Ты можешь найти акт подобного самоубийства в полном одиночестве где-то в сердце пустыни, которая с течением времени поглотит твои кости, романтической смертью человека, но я нахожу подобную гибель самой страшной из всех. Подумать только! Насколько же это ужасно — находиться не только в полном отчаянии, но и одиночестве. Сидеть где-нибудь в пещере в окружении камней и медленно умирать вдали от всех, кому ты был хоть сколько-то дорог. До чего должен довести себя человек, чтобы добровольно решиться на столь жестокую, лишённую милосердия к самому себе смерть. Честно говоря, я предпочитаю верить в то, что Кенни разодрали шакалы и спрятали тело в своей норе, но только не в образ одинокого человека, добровольно обрёкшего себя на смерть вдали от людей.

Размышляя так, я совершенно незаметно добрался до небольшого бетонного здания с почерневшими стенами, которое возвышалось на отвесной скале. Рядом с ним высоко в небеса тянулась та самая антенна с передатчиком. Меня охватил морозный трепет — ведь именно отсюда таинственный обитатель острова мог связаться со мной той ночью! Я уверенным шагом зашёл внутрь, перехватив на всякий случай ружьё поудобнее. Уверенность в том, что людоед мог быть всё ещё где-то здесь не покидала меня ни на секунду. Однако внутри было совершенно пусто — никаких следов пребывания человека. Не было даже оборудования, необходимого для совершения трансляции на радийной частоте. Я тщательно исследовал всё здание на наличие каких-либо потайных ходов, пока Ричард сидел за порогом и, высунув язык, с интересом наблюдал за моими действиями. Выругавшись, я был вынужден признать, что этот чёртов монстр, скорее всего, украл всё оборудование и утащил его куда-нибудь в пещеру, на поиски которой могут уйти годы. Возможно, именно там я бы нашёл и свою лодку.

Справившись с приступом разочарования, я взглянул на небо и убедился, что солнце медленно приближается к закату. Пнув от досады один из камней, я позвал Ричарда, и вместе мы устало поплелись обратно. Не стану утомлять тебя описанием нашего долгого пути домой. Скажу лишь, что достигли маяка мы лишь на закате и оба свалились в тени флигеля. Потребовался целый час, чтобы я нашёл в себе силы приступить к написанию этого письма. И хоть ты едва ли когда-нибудь сможешь его прочитать, я всё же надеюсь, что ты слышишь мой взволнованный голос и чувствуешь всю ту боль, вложенную в эти бесхитростные строки. И раз уж на улице совсем стемнело, а Ричард валяется рядом со мной, думаю, самое время заканчивать это послание.

***

Дорогая Маргарет,

Глубокой ночью я пережил самый ужасный момент за всё время своего пребывания на острове. Сейчас, когда я пишу об этом, мне кажется странным тот приступ животного помутнения рассудка, охвативший меня столь внезапно. Однако я до сих пор не уверен, почему произошедшее так сильно напугало меня, а потому вновь вынужден браться за перо, чтобы разобраться в случившемся.

Итак, где-то на середине моего беспечного сна снаружи флигеля раздались звуки настолько кошмарные, что я даже не знаю, как их можно описать или повторить. Уверен, что если засунуть несколько десятков тропических птиц в дробилку, то даже их многоголосый предсмертный вопль и скрежет лезвий не сравнятся с тем, что услышал я. Можно лишь предположить, что душераздирающий крик этот принадлежал существу, не имеющему ничего общего с человеком. Этот то ли вой, то ли надрывная агония, то ли протяжный свист сотрясли ночное пространство и заставили пот выступить на моём побелевшем лице. Дикие завывания резанули по перепонкам и тут же стихли, оставив меня лежать оглушённым невероятным страхом. Не решаясь пошевелиться, я вслушивался в шёпот океана, надеясь больше никогда не испытать подобного. До сих пор я не могу с уверенностью объяснить природу того жуткого звука, что пробудил меня в ночи и заставил пожелать гибели. Что примечательно, Ричард как будто вовсе не услышал этот вой, ведь остался неподвижен в тот роковой момент. Хотя я допускаю, что у него как-то иначе устроены ушные раковины, а потому он просто не услышал звук подобной частоты. С другой стороны, я читал, что на островах в этом океане могут обитать экзотические виды ночных сов, способных издавать похожие душераздирающие вопли. Не стоит забывать и про человека, обитающего где-то в пещерах. Скорее всего, этот звук мог издать он, чтобы запугать меня.

А сейчас я и вовсе провалился в пучину воспоминаний, стоило мне лишь вывести твоё имя. Возможно, я берусь за тот кусок нашего общего прошлого, который причинит тебе боль. Как же хорошо, что это письмо ты едва ли сможешь прочитать по причинам обоим нам известным, а значит я могу спокойно пройти через лабиринт памяти, не рискую увлечь тебя в терновый мир тайн и загадок разума. Вынужден признать, что тот точной свист ужаснул меня не только своим звучанием, но и тем прошлым, которое я предпочёл бы забыть на берегах этого острова. Однако, убежав так далеко за океан, я всё ещё вижу его лицо… О, моя дорогая, это то самое лицо, которое, видимо, я буду видеть в момент своей смерти — настолько оно было ужасно, что преследовало меня всю мою жизнь. Сколько бы я не пытался забыть злосчастное летнее утро того года, я всё равно вижу ЕГО. Ужас охватывает меня при одной лишь мысли о том, как мы, будучи детьми, столкнулись со злом, воплощённым в самом уродливом человеческом обличье.

Тогда мы были лишь детьми, играющими в кукурузном поле. Ты, я и твой младший брат. Поначалу я не обратил внимания на внезапно припарковавшийся рядом синий фургон, но затем сквозь его чёрные стёкла я увидел то самое лицо, взиравшее на нас с выражением настолько мерзким и неудержимо кошмарным, что я впал в ступор, а на глазах моих выступили слёзы страха. Лицо это имело морщинистую, пепельно-серую кожу; впалые, широко раскрытые мутные глаза с фиолетовыми мешками под ними; перекошенный в подобие улыбки рот с кривыми, торчащими в разные стороны жёлтыми зубами; седые, сальные и жиденькие волосы, зачёсанные на пробор, торчали из его черепа, а кончики острых ушей слегка шевелились, пока он глазел на нас из своего фургона. Я готов поклясться, что лица страшнее я не видел. И пусть в моём описании оно кажется не столь устрашающе, в тот жаркий летний день я пережил момент тления души, которую словно сожрал незнакомец в фургоне. То был не человек, а сам дьявол, натянувший на себя кожу.

Уже через мгновение это перекошенное лицо скрылось, а фургон медленно двинулся вдоль поля. Я же замер на месте, глядя в пустоту, из которой на меня пялилось это жуткое лицо. Помню лишь, как откуда-то из бездны раздался твой крик, и вокруг меня заплясали стебли яркой кукурузы. А когда я пришёл в себя, то не было ни поля, ни фургона, ни твоего брата. Незнакомец унёс его с собой настолько же быстро и внезапно, как и появился. И пока наши родители во всю пытались разыскать похищенного, я жил в постоянном страхе вновь увидеть это лицо. Подходя по ночам к окну своей комнаты, я осторожно смотрел вниз, на пустынную дорогу, видя там человека, взирающего на меня исподлобья с ухмылкой на лице. Я боялся лишний раз открыть глаза пока спал, ожидая увидеть скрюченное лицо во тьме своей комнаты. Всю мою жизнь оно преследовало меня, смотрело украдкой, следило из самых тёмных углов. А я жил в вечном страхе, закрывая глаза и видя, как обескровленные губы незнакомца складываются и начинают что-то насвистывать сквозь кривые зубы. И тело моё покрывалось потом, а из глаз текли слёзы ужаса при одной лишь мысли об этом.

Что же до тебя, то тяжесть вины за исчезновение брата в тот роковой день так и не оставила тебя. Ты не видела того лица, но запомнила тление души по-своему на всю оставшуюся жизнь. И то, как меня преследовал лик демона, над твоим сердцем вечно нависал кинжал боли, горечи утраты и вины. Тот синий фургон забрал сразу три жизни: одну сразу, вторую с годами, а третью… За третьей ему придётся явиться на чёртов остров. И если этот ночной свист — не сигнал, возвещающий о его прибытии, то я не знаю, что это тогда такое. Прошу тебя, скажи, что я не увижу этого старого лица вновь! Скажи, что он оставит меня в покое и уйдёт навсегда. Скажи, что он заберёт солёный океан из глаз моих с собой. Я не хочу больше плакать, не хочу.

Как видишь, прошло столько лет, а я ничего не забыл. Пытался, но не забыл. Бежал, но остался на месте. Кажется, даже Ричард чувствует, насколько же я плох — совсем ничего не ест и тоскливо лежит в углу флигеля, иногда поднимая на меня взгляд своих мутных глаз. Жаль, что я ничем не могу помочь ни ему, ни себе.

***

Дорогой Габриэль,

Ты верил в то, что судьба способна посылать человеку знаки. Порой необъяснимые, но всё же знаки. Раскрыть их тайну — вот в чём состоит задача каждого из нас, говорил ты мне. И вот сейчас, кажется, настал тот момент, когда я прошу тебя о помощи в объяснении увиденного.

После достаточно тревожной ночи я как никогда нуждался в успокоении. Потому вместе с Ричардом мы отправились на ту самую «носовидную» скалу, откуда началось наше знакомство с островом. Мой верный спутник плёлся медленно, с трудом переставляя лапы. Часто я останавливался посреди тропы, дожидаясь, пока он догонит меня. Добравшись до самого верха, я уселся на землю, скрестил ноги и уставился на уходящие в молочную дымку холмы притихшего острова. Только океан мерно шипел где-то под нами, разбиваясь о скалы и выбрасывая на берег раковины мёртвых моллюсков. Ричард положил лапы мне на колени и, кажется, заснул. Сердце его устало билось в груди. Я же наконец в полной мере задумался о том, насколько же заразительно одиночество и как сложно порой вот так просто сбежать от самого себя, забыв прошлое. Шли дни, а остров становился не моим избавлением, а могилой воспоминаний посреди океана. Надеясь отыскать здесь искупление, раскаяние, спасение от прошлого, я с каждым днём опускаюсь всё глубже в самого себя, цепляясь за то, что давно стоило бы отпустить. Я всегда считал одиночество даром, а не проклятием человека, но здесь, на этих пустынных берегах, моя уверенность поколебалась беспрерывной паранойей и тем ужасом, аналог которого невозможно отыскать в обыденной жизни. Я наблюдаю за тем, как солнце угасает и возрождается вновь, но душа моя остаётся подобием солёного кристалла, не найдя желаемый покой. Кажется, Ричард тоже понимает, в какую ловушку я нас загнал. Боже мой, ведь ты можешь понять мою ошибку по первым строкам этого письма! Сам факт того, что я вообще пишу тебе, знаменует моё поражение в схватке с одиночеством. Я знаю, что ты слишком далеко, чтобы услышать меня, но когда-нибудь настанет и мой час — от меня останутся лишь череп да кости, лежащие неподалёку от маяка. Я застрял, застрял здесь, на этом острове. В его рельефе я вижу собственное лицо и ту болезнь, что сковывает каждый орган. Скрипят скалы, плещутся волны — так звучит моё разложение. Хотел бы я забраться на маяк и зажечь его лампу, отправив сигнал о помощи во тьму. Лишённый этой возможности, я пишу письмо за письмом, отправляя их в никуда. И если ты думаешь, что это хоть сколько-то помогает мне, то ты ошибаешься — я по-прежнему чувствую себя разбитым и неудовлетворённым.

Но я отвлёкся от главного. Прошёл час или два, а мы всё ещё сидели на том склоне. Здесь ты мог бы укорить меня в бездействие, однако что я мог поделать? Бродить по острову до тех пор, пока не иссякнут мои припасы? Всё это бессмысленно. Я избрал покорность и прошу понять своё поведение. Возможно, я бы просидел там до самого вечера, если бы краем глаза не заметил какое-то движение слева от себя. Повернув голову к океану, я побелел от ужаса и мгновенно вскочил на ноги. Порыв ветра раздул полы моего плаща, а Ричард испуганно отпрыгнул в сторону. Не веря своим глазам, я подошёл к самому краю скалы, стремясь убедиться, что всё это мне не снится.

Прямо передо мной, ровным рядом по синим волнам океана плыли, раскачиваясь, чёрные гробы. Сначала я подумал, что это некий мусор, но, присмотревшись как следует, окончательно убедился в правильности своих выводов. Десяток ящиков проплывали совсем рядом с островом, сопротивляясь течению. Разглядеть их хорошенько я не мог, но был отчётливо уверен в том, что это именно гробы — слишком уж у объектов была схожая форма. Они плыли медленно, ворочаясь из стороны в сторону, но зрелище это испугало меня настолько, что слёзы вновь выступили на глазах. Прежде всего, откуда они вообще взялись? Я не следил за океаном, но всё же создавалось стойкое ощущение того, что эти гробы появились буквально из ниоткуда. Наверняка мне бы удалось заметить их приближение издалека, однако всё указывало на то, что эти ящики… Всплыли со дна совсем рядом с берегом. Но как такое возможно? Ведь я уверен, что рядом с островом не так уж и глубоко, там просто не было места для такого количества гробов. Даже если бы они действительно всё это время находились там, почему всплыли именно сейчас? К тому же, сама по себе мысль о том, что некто спрятал под воду вокруг острова гробы не звучит успокаивающе. Для чего они нужны? Эта версия совершенно не выдерживает критики, а значит гробы появились на воде иначе. Единственная трезвая мысль, которая пришла мне в тот самый миг, когда похоронный караван огибал очередной утёс, заключалась в возможном утраченном грузе. Я не уверен, что корабли вообще перевозят гробы, однако иначе сложно объяснить подобное зрелище. Корабль, потерпевший крушение неподалёку от острова и потерявший часть груза, — звучит хоть сколько-то убедительно в подобных обстоятельствах. Верить в эту случайность до конца всё равно не получается, но иного объяснения столь странного явления у меня нет.

Я стоял неподвижно, в ужасе взирая на уплывающие гробы, пока разум мой пытался осмыслить всё то, что изложено для тебя выше. Самые безумные теории лезли мне в голову. Однако всё стало ещё хуже, стоило мне лишь опустить взгляд и посмотреть на серый берег. Я не сразу понял, что именно лежит внизу, а потому поторопился спуститься вместе с Ричардом к пляжу. Подбегая к самому берегу, я подумал: неужели это доски моей разорванной в клочья лодки? Океан перемолол её и выплюнул обратно, как и ожидалось. Вот же они, торчат из песка со всех сторон… Однако стоило подойти ближе, как ноги мои подкосились, а слёзы потекли из глаз. То действительно были разломанные, мокрые доски, однако помимо них пляж был завален серыми, отрубленными человеческими конечностями. Покрытые водорослями ноги, почерневшие руки, ступни, с которых наполовину сползло мясо, обнажив белые кости; зарывшиеся в песок ладони без пальцев. Накатавшиеся на берег волны вызвали у меня тошноту. Упав на колени посреди разбросанных конечностей, я согнулся пополам и сжался всем телом. Меня сотрясала дрожь. Я закрыл глаза, надеясь, что когда открою их, то все части тела исчезнут. Однако они никуда не пропали. Даже сейчас, сидя во флигеле над этим письмом, я могу разглядеть торчащую ногу. Будто бы где-то там внизу закопан целый человек, но я знаю, что вижу лишь его часть. И если проплывающие мимо гробы я ещё мог объяснить, то что это такое…

Каждый день остров уничтожал меня своими кошмарами, но до сих пор они вполне поддавались объяснению. А сейчас я смотрю на заваленный отрубленными конечностями пляж и припоминаю то нечто, что скрывается где-то в пещерах. Да-да, это он, теперь я уверен в этом. Спящее под землёй существо, пожиравшее людей веками. Возможно оно украло мою лодку, после чего использовало её в качестве склада для оставшихся от своих жертв частей тела. А затем… затем случилось что-то, из-за чего лодка разбилась, обрубки попали во власть океана и оказалась выброшены на берег. И тот ночной свист, что привёл меня в ужас, был звуком разбившейся о скалы лодки, смешанный с криком людоеда, который оказался взбешён своей потерей. Именно так эти обглоданные руки и ноги попали ко мне вместе с обломками. Всего лишь ужасная случайность. О, боже, скажи мне, что я прав. Мой разум отказывается принимать какие-либо ещё версии произошедшего, ведь каждая из них кажется мне ужаснее предыдущей.

Теперь ты знаешь, в каком положении я нахожусь на этом острове. Рано или поздно он придёт за нами, я уверен. У меня есть ружьё, но спасёт ли оно меня от существа столь кровожадного, хитрого и ненасытного? Я очень боюсь оставлять тебя, боюсь думать о том, что следующая ночь может стать для меня последней. Моё затяжное раскаяние переросло в самый страшный кошмар, который только может увидеть человек. Призраки прошлого являются ко мне в ночи. Прошлое не оставляет. Оно идёт, чтобы сожрать меня и выплюнуть кости в океан, где уже заготовлен гроб. И глядя на покрывающийся ночным мраком пляж мне не стыдно признаться тебе, что я боюсь.

***

Дорогая Сара,

Я надеюсь, что моё внезапное письмо застанет тебя в лучшее время. Сейчас я переживаю момент настолько тягостного отчаяния, что каждая моя мысль становится тёмной и утягивает меня на дно. Возможно, совсем скоро мы увидимся вновь, но пока что в этих словах запечатлён образ моего нижайшего состояния души, столь далёкий от того человека, каким ты меня запомнила.

Утро встретило меня очередным истязанием. Не сомкнув глаз всю ночь, я с трудом поднял тяжёлую голову, когда услышал жалобный голос. Встав на ноги, я слипшимся взором разглядел в полумраке флигеля скрутившегося Ричарда. Мой верный спутник казался совсем тощим, маленьким и глубоко несчастным. Всем телом он забился в самый дальний угол и лишь печально скулил, вздрагивал и тяжело дышал. Его грязная шерсть свалялась и облезла в некоторых местах. Вид бедолаги привёл меня в ужас, если говорить откровенно. Я подошёл к Ричарду, присел на колени и погладил его по голове. На мои ласки он отозвался лишь тоскливым брюшным урчанием.

К тому моменту я уже точно решил, что мы должны уйти как можно дальше от маяка — переселиться на другую часть острова, укрыться в каком-нибудь гроте, но ни в коем случае не оставаться здесь. Ночью меня как никогда терзали паранойя и страх. Казалось, словно я слышу рычание людоеда совсем рядом, слышу его дыхание через радиоприёмник, вижу тень на холмах и мерцающий сквозь туман, налитый кровью глаз дикого зверя. Я боялся в лишний раз пошевелиться или вздохнуть, зная, что эта тварь следит за мной. Стоило мне уснуть, как оно схватило бы нас. Теперь я точно знал, что случилось с теми несчастными смотрителями маяка. Наверняка чудовище прорыло проход прямо в подвал маяка, благодаря чему и смогло съесть своих жертв. Шорохи, которые они слышали в ночь своей смерти — звук отросших когтей, копошившихся в сырой земле. Возможно, где-то в недрах острова находится целый лабиринт из таких подземных тоннелей, по которым существо перемещается, не попадаясь мне на глаза. Именно поэтому ни я, ни Ричард не смогли найти каких-либо следов на острове — тварь спит в пещерах, а днём прячется под землёй. Из-за этого её до сих пор не смог убить ни один человек. В конец утратив надежду, люди решили закрыть остров навсегда, стереть его со всех карт, уничтожить любые упоминания. Не для того, чтобы скрыть ужасающую правду о живущем в пещерах каннибале, а чтобы уберечь жизни тех несчастных, кто мог бы случайно попасть на остров, не зная о затаившейся опасности. Смотрители маяка, возможно, были первыми жертвами людоеда, после которых и началась грандиозная охота на монстра. Но тварь оказалась настолько хитра и живуча, что потребовался не один десяток мёртвых добровольцев, прежде чем остров окончательно превратился в гиблое, забытое всеми логово. И лишь случайные дураки воде меня высаживались здесь, не зная жуткой истории этого места. Даже почва… она отравлена останками тел убитых путешественников.

Теперь, думаю, ты понимаешь, почему я хотел уйти подальше от маяка — здесь мы были слишком лёгким блюдом для чудовища. Хотя правды ради, на всём острове едва ли найдётся безопасное место. Но теперь всё это не имело смысла, ведь Ричард оказался совершенно истощён. Он был настолько слаб, что поднялся на лапы лишь с третьей попытки с моей помощью. Вид того, как он ковыляет из флигеля, понурив голову, стало тяжким испытанием для моего измучившегося сердца. Стало окончательно ясно, что он не переживёт переход через скалы и, скорее всего, рухнет бездыханный где-нибудь среди холмов. Кажется, Ричард и сам понимал своё положение. Он грустно положил голову мне на ноги и лёг у порога флигеля, повернув лицо в сторону расчленённого пляжа и встревоженных волн океана. Смотреть на него было так больно, что я чуть не разревелся, едва лишь представив, как он будет хромать за мной всю дорогу, мучаясь ради того, чтобы просто умереть вдали от ставшего нам домом маяка. Но что пугало меня сильнее всего, так это мысль о том, что тело моего умершего спутника разорвёт на части монстр. При одной лишь мысли об этом меня выворачивало наизнанку. Я не мог позволить Ричарду умереть по пути, не мог оставить его лежать в ожидании прихода чудовища, которому всё равно, чьи кости обгладывать.

Тогда я решил в последний раз поступить как человек. Взяв ружьё, я не спеша повёл Ричарда на вершину склона. Каждый шаг давался нам с трудом. Поднявшись на самый верх, Ричард, словно прочитав мою душу, улёгся в траву, прикрыл глаза и, кажется, задремал. Я же встал напротив, взвёл курок и направил ставшее невероятно тяжёлым ружьё на своего друга. Руки мои дрожали, а из-за слёз целиться стало совсем невозможно. Образ лежащего передо мной в траве Ричарда расплывался в пёстрых пятнах. Уши мои заложило, слышался лишь шелест волн где-то под нами. Несмотря на всю свою уверенность сделать это, я ещё долго стоял над Ричардом и, обливаясь слезами, старался онемевшими пальцами нажать на курок. А он всё лежал передо мной и никуда не убегал — худой, уставший, до ужаса спокойный и тихий. И казался он мне настолько беззащитным, что руки отказывались делать это. Только образ спящего монстра отрезвил меня, заставив наконец выстрелить. Грохот ударил по ушам, но очень быстро затих в голосе океана. Когда же глаза мои открылись, то увидел я только примятую траву, мёртвое тельце и лужу крови. Остров молча наблюдал. Как только слёзы мои высохли, я голыми руками принялся копать землю, выдирая сорняки с корнем. И хоть земля поначалу была мокрая и податливая, вскоре я всё равно понял, что скорее разорву себе пальцы, чем сумею выкопать достойную могилу. А Ричард лежал совсем рядом, постоянно напоминая о том, что монстр может явиться на запах мертвечины.

Тогда я взял мягкое, но уже остывшее тело и пошёл с ним вниз, на серый пляж. Там я уложил его на землю, а сам принялся собирать доски. Выбирал я те, что казались мне наиболее ровными и по возможности имели вколотые гвозди. Собрав охапку того, что когда-то было моей лодкой, я принялся соединять доски между собой, забивая скрюченные гвозди с помощью приклада ружья — те с неприятным скрежетом проходили через древесные волокна. В конце концов, из-под моих рук вышел достаточно неуклюже собранный гробик. Он весь трещал по швам, доски еле держались, а гвозди вот-вот готовы были разлететься во все стороны. К сожалению, но ничего лучше я создать из того хлама не мог.

Уложив тело Ричарда внутрь импровизированного гроба, я понёс его к берегу. Песок мягко проминался под весом моих шагов. Волны то и дело подбегали к ногам, стремясь узнать, что именно я несу в дар океану. Тёмный горизонт милосердно скрыл солнце за тучами. Опустив гроб перед собой, я позволил волнам постепенно утащить его с пляжа. Слегка колыхаясь, колыбель из криво скреплённых досок с мёртвым телом внутри вышло в открытый океан. На борту этого корабля уносился вдаль тот, кто делил со мной последние дни безумия. А я ещё долго стоял на берегу, пускал слёзы и глядел вслед уплывающему гробу. Так он и исчез где-то за горизонтом, полностью доверенный воле океана.

Тебя же я молю лишь об одном: отыщи Ричарда и передай ему, как сильно я по нему скучаю. Я верю, что волны унесли его как можно дальше от этого проклятого места. Теперь, когда я остался в абсолютном одиночестве, всё произошедшее кажется мелочным и не достойным всех этих слов, слёз и переживаний. Здесь не о чем горевать. Это значит, что мои поиски были напрасны, а остров не дал мне освобождения. Когда-нибудь я вернусь к тебе, но пока что меня ждёт долгая ночь на берегу.

***

Дорогая Агнес,

Теперь я готов признать, что бежал на этот остров в поисках запоздалого раскаяния. Бежал не только от прошлого, не от призраков всех тех когда-то дорогих мне друзей, но от чувства вины и справедливости. Но сколько бы я не пытался забыть тебя и все свои воспоминания, память, словно волны, выбрасывала обрубки прошлого к моим ногам, заставляя мучиться в бесконечной агонии. И всё это время я просил об одиночестве, но, оказавшись наедине с самим собой, утратил бдительность и позволил памяти вершить над собой правосудие.

Мне кажется, что я слишком поздно пришёл к пониманию той истории, которую ты рассказывала мне. Смотрители маяка не были первыми жертвами, но проклятие острова действительно началось с них. Сойдя с ума вдали от людей и истратив все свои запасы, один из смотрителей перешёл грань дозволенного, убив своего напарника. Ужасный голод в конец довёл его до безумства, так что каннибализм на маяке стал неминуем. Люди, прибывшие на остров вскоре после того, как маяк перестал зажигаться по ночам, обнаружили лишь перевёрнутый флигель, кости несчастного смотрителя, а также огромный тоннель в подвале. Так они узнали о том, что случилось с обратившимся в плотоядное чудовище смотрителем. Ещё долго они выслеживали монстра, но тот выхватывал охотников по ночам, вылезая прямо из-под земли. Ногти его отрасли и превратились в длинные когти, волосы спутались в лохматую гриву, спина навсегда скрючилась, а зубы заострились в клыки. Перебив всех, он посеял хаос, окончательно превратив остров в свою территорию, на которую не решались ступать отчаянные путешественники. Так было до тех пор, пока сюда не приплыл я в поисках утешения и надежды, но наткнулся на тот древний ужас, что до сих пор преследует меня. Я бежал от маяка и серого пляжа. Бежал в глубь острова, но всё ещё не верю, что смогу спастись. Земля дрожит, волны шумят, ветер доносит до меня рык людоеда. Теперь, когда я одинок, он не побоится напасть, осознавая всю свою животную силу. Но хуже всего мне от осознания того, что я не стану его последней жертвой. Пройдут годы, и очередная лодка с несчастным путником на борту причалит к этим туманным берегам. Чудовище будет всегда сыто. Оно никогда не умрёт и не оставит людей в покое.

Дорогая моя, я уже мёртв. Свою судьбу я осознаю и готов принять неизбежное. Но ещё до прихода монстра мои внутренности пожирает память о нас с тобой. Я хотел утопить её в океане, поскольку только там существует истинное забвение, но был слишком слаб, а потому выбрал побег на этот остров. Сейчас я зову тебя не для того, чтобы вымаливать прощения или спасения, ведь я уже обречён. Принятие — вот чего я всегда избегал. Сейчас угли воспоминаний разгораются с новой силой, и я вспоминаю, вспоминаю…

Хоть ты и не просила меня об этом, но я был слишком уверен в том, что лучше знаю путь для нас обоих. Годами я с мучением в глазах наблюдал за тем, как ты страдаешь. Болезнь постепенно пожирала каждую клетку твоего прекрасного тела. Ты не знаешь, насколько мне было тяжело наблюдать за тем, как ты гаснешь, скрывая медленный процесс разложения. Пилюли, таблетки, капсулы — ничто не помогало остановить эту заразу. Болезнь прогрессировала, а ты убеждала меня, что всё будет хорошо вопреки показаниям врачей. Нет, я знал, что с каждым днём ты терпишь набирающую силу боль. Знал, что остановить болезнь ничто не сможет. И что совсем скоро подле меня будет лежать любимый мертвец, кричащий в агонии. Болезнь плыла по твоим венам, разрушая плоть и разум. И хотя ты верила, что её можно остановить, я же не был готов встретить худшее. Ты умирала изнутри, но всё ещё отказывалась признавать это. Почему? Я до сих бьюсь над разгадкой. Разве ты заслужила эту боль? Разве должна была терпеть? Я не верил в то, что эти страдания должны продолжаться. Всё равно что смотреть на то, как моллюски разъедают тело мёртвого животного. Точно так же и болезнь забирала тебя у меня: долго, мучительно, больно.

Шли дни, а ты всё улыбалась, принимала дозу лекарств и ложилась рядом умирать. И в какой-то момент мне показалось, что ты просишь о смерти. Не можешь сказать вслух, боясь испугать меня, но думаешь каждую секунду. Прочитав эту мольбу в твоих глазах, я ещё долго сопротивлялся, не представляя себе, как можно убить столь дорогого мне человека. И лишь вид твоих сокрытых страданий укрепил уверенность в том, что только мне дозволено прекратить твои мучения. Последний акт милосердия из чистой любви к тому, кто был одной ногой в могиле — этой страшной мыслью я успокаивал себя, берясь за ружьё. Я говорил себе, что ты не почувствуешь боли сильнее той, что вызывает болезнь, когда направлял дуло тебе в лицо поздно ночью. Я уверял себя, что ты умрёшь быстро, во сне, поблагодарив меня за освобождение. Однако выстрел, оказавшийся невероятно громким, заставил ноги мои подкоситься.

В ту ночь я стал сам не свой после того, как дробь разорвала твою голову. Я не хотел, чтобы всё так закончилось. Но вот ты уже лежишь в нашей постели, а из алого бутона твоей головы непрерывно течёт кровь. Белые простыни превращаются в красные узлы и плывут перед моими глазами. Дрожащими руками я закрываю за собой дверь спальни, не веря в то, что избавление от страданий может выглядеть так мерзко. Несколько минут висения над краем ванны приводят меня в чувство. Всё, что мне оставалось — сложить вещи и пуститься в бега, подальше от дома. Именно в тот момент я вспомнил об этом острове, решив, что здесь никто не станет меня искать. Схватив рюкзак, я упаковал то, что казалось мне наиболее важным. Руки меня не слушались. Казалось, что вот-вот на выстрел сбежится вся округа. Однако прибежал только пёс — взволнованный и растрёпанный. Он долго шарился в темноте у меня под ногами, прежде чем я решил не оставлять его, а взять с собой. Я знал, что не перенесу одиночества, а собака — это всё-таки лучший друг человека. Просто так расстаться с этим послушным созданием я не мог. А уж тем более не мог оставить или вовсе убить.

Моя дорогая, ты наверняка хочешь знать, почему я пощадил нашу собаку, но так жестоко обошёлся с самым дорогим и, казалось, не заслуживающим подобной участи. Признаюсь, решение далось мне не легко. Каждый день я жалел о содеянном и просил у тебя прощения, надеясь, что ты поймёшь мои намерения. Но скажи мне — как на моём месте поступила бы ты? Что сказала бы нашему сыну в ту роковую ночь? Ворвалась в комнату с ружьём, попросила ни о чём не спрашивать и увезла бы на этот проклятый остров, окутав ложью гибель дорогого ему человека? Или ты предпочла бы сказать ему прям там, что в соседней комнате лежит его горячо любимый труп, с которым необходимо как можно скорее прощаться, ведь мы уходим навсегда, вынужденные жить как дикари вдали от родной страны? Можешь поверить мне — я думал об этом, хотел поступить именно так. Схватить малыша, увести подальше и рассказать правду со временем. Однако сама мысль о том, что мне придётся растить нашего ребёнка самостоятельно, вечно скрываясь от закона в тени ужасной вины поступка, за который ни один ребёнок не способен простить, ужасала. Я помню то, как сам рос в доме убийцы-отца. Как боялся его и ревел каждую ночь, умоляя маму вернуться за мной. Не было и речи о том, чтобы я простил его и научился жить в неполной семье. И когда я взглянул на нашего с тобой сына, то увидел себя в том же возрасте — напуганного до смерти мальчика, который прячется под кроватью и не верит в произошедшее. Я понял, что пробудится он в настоящем кошмаре, который разрушит его жизнь. А мне самому не хватит силы духа, чтобы вырастить сына в одиночку, ведь во мне он вечно будет видеть только злодея, убившего мать.

Хочу, что б ты понимала — я размышлял об этих ужасных вещах достаточно, стоя на пороге детской комнаты. Я пролил немало слёз, пока крепко сжимал ружьё и пытался отыскать выход из западни. Пёс скулил рядом, а я всё смотрел на тихо спящего сына, не зная, как поступить. Я боялся разбудить его и вытащить в тот мир страха, внутри которого я живу не один десяток лет. Если вчера я был для него любящим отцом, то какое чудовище узрят его детские глазёнки сейчас? Возненавидит ли он меня? Испугается? Попытается отомстить? Я не знал наверняка, но каждый вариант казался мне не стоящим детских слёз. Оставалось лишь оставить его здесь на волю судьбы, но я знал, что ты никогда не позволила бы нашему сыну проснуться в одиноком доме без родителей. Так мог поступить только трус и негодяй, не захотевший брать всю ответственность и пить яд утраты до конца. В таком жалком состоянии я подошёл к кровати, закрыл глаза и выстрелил не глядя. Боясь смотреть на то, во что превратили мои руки родного сына, я выскочил из детской, перекинул рюкзак через плечо, открутил на кухне вентиль газовой трубы и вместе с псом вышел на свежий воздух. Последнее яркое пятно в бездне моих воспоминаний — это охваченный пламенем дом, внутри которого молча сгорают ваши тела. Картина эта отразилась в каплях моих слёз, превратившись в чистейший янтарь скорби. Боже, не думай обо мне плохо, ведь я хотел как лучше. Каждый день я засыпал в раскаянии, надеясь начать новую жизнь на этом острове. И весь этот кошмар так затянулся, так затянулся…

Дорогая, слышишь ли ты меня? Или ты покинула меня окончательно, как все мои друзья? Я спрашиваю, глядя на алые небеса над собой. Жду одного лишь твоего знака. Вдали волны бьются об скалы. Я знаю, что есть только одно место, где мы могли бы быть все счастливы. Место это зовётся океаном. И вновь я схожу к самому берегу. Вновь ищу на горизонте корабль, что унесёт меня отсюда. Вновь пишу послания, которые пропадут навсегда и не достигнут цели. И лишь стоя по колено в воде я наконец понимаю — это вовсе не остров.

Это империя.