Враки

Однажды я сидел на поминках одного знакомого. Честно сказать, уж не помню какого, но будто всем не было дела до чьей-то смерти: всюду раздавались, валились стук стеклянных стаканов, весёлые, чуть пьяные голоса и брань. И лишь мне в голову шли мысли, что всех, кто здесь присутствует и кто есть за стенами этого душного дома, ждет та же учесть. Смерть капризна и непредсказуема, никогда не угадаешь, в который час постучится она к тебе в дверь или грязное, немытое годами окно. Но не желало моё сердце ни скорбить, ни веселиться об смерти этого человека, оно было пусто, истощено, а может, и перенасыщено слезами, что теперь ничего не хочет.

Тут из моих мыслей меня вытянул некий разговор.

– Умерший-то, как его звать, то ли Иван Фомич, то ли Иван Семёныч, жёнку-то свою так лупил, что она из дому ушла!

– Богохульник! Вот, видать, и спился с горя, что жена от него кышкнула. Поделом ему!

А жену умершего – Анну Петровну, я знал лучше. Это была девушка лет 30 на вид. Огненно-рыжие волосы всегда в длинной косе. Яркие зеленые глаза были такими добрыми и тёплыми. В общем, счастлива жила Анна Петровна с мужем и всё тут. Любовь и нежность царили в их доме. Да и я, сказать честно, ни разу не видал у них бутыля с водкой, а у Ани хоть малейшего синячка на теле. К слову, враки всё это были.

Когда эта мысль пришла мне в голову, я устремил свой взгляд на окружающих меня вралей, но вместо, казалось бы, простых, а гордых людей предо мной за столом сидели свиньи. Взаправду, вот вам крест, свиньи! Эти мерзкие твари были в той же одежде, в тех же платьях и сарафанах, что надевают, чтобы показать свои честь и достоинство, на которые уж не раз был пролит квас или водка, которые в местах уже были порваны. К слову, та одёжа, что гниёт в сундучках, а потом её достают для того чтобы показать, якобы владелец-свинья сего благородства из аристократического рода.

Мне уже не удавалось уловить дальнейшие речи жалких клеветников, так как замест этого издавалось дикое грубое хрюканье. Я отбросил голову в другую сторону, дабы больше не испытывать отвращение, но всюду были эти грязные существа, одетые в людские одёжи, чинно сидя за столом и говоря о чём-то по их мнению возвышенном, а точнее, хрюкая.

Тут моим вниманием завладел угол, в котором стояли два поросёнка. Первая свинотка прокусила второй ухо, и та, визжа от боли и стуча копытами, что иногда даже рвало нежные кружева на белом и чистом платьице, совсем не предназначенном для такой скотины, убежала.

Уже и не помню, зачем я встал тогда, то ли уйти умыться и опомниться, то ли уйти дрянных тварей и охватившего меня отвращения с малостью ужаса, только встав, в глазах моих мигом помутнело.

Очнувшись, я понял, что лежу на кровати, а предо мной был образ моей милой жены. Её заплаканные, нервные, будто с какой-то мольбою, серые глаза смотрели на второго человека, по-моему, её дальнего родственника-врача, живущего в этом же городе неподалёку от нашей квартиры. Одну свою белую ручку моя добрая Алёна держала у рта, а во второй был белый, чуть затасканный платочек.

— Как же так, сидел, встал и вдруг упал, Афанасий Никитич? Как же так? Выпил или болен, может, чем? – дрожащим, но таким нежным голосом спросила она.

— Быть может, Алёна Семёновна, но знать наверняка не могу-с, – отвечал Афанасий Никитич, — я помог, чем мог, а теперь извините, вынужден уйти-с, доброго вечера, – и он ушёл, сняв пред этим, а после опять надев свою шляпу.

— До свиданья, Афанасий Никитич, спасибо вам! – вслед ответила Алёна, а после, заметив, что я в себе, ринулась ко мне:

— Феденька, Феденька! О, Боже! Ах, несчастье! Как ты? Болит ли что?

— Нет, Алёна, ничего не болит. Будь добра, принеси мне воды и оставь в покое. Спать хочу, – скороговоркой, но стараясь как можно ласковее, проговорил я, а затем отвернулся, сделав вид, что сплю.