Возвращение

Город Грозный в девяносто пятом – именно там пришлось мне встречать Новый год. Наша группа заняла дом у вокзала. Оборону держали до вечера. Ждали подкрепления и боеприпасов. Вместо этого в наушниках приказ: «Отходить немедленно!». Выскочили на площадь – пули вокруг насвистывали печальную музыку смерти. Казалось, что стреляли со всех сторон одновременно. На бегу почувствовал, как сильно обожгло правый бок, а потом взрыв и страшный удар по ногам… Дальше всё как в тумане. Окончательно пришёл в себя уже в палате Центрального госпиталя МВД, в Москве. Время замедлилось до предела. Операция, ещё одна операция…

Наконец всё позади, могу передвигаться, пока с помощью трости. Дали отпуск – скорее в аэропорт и домой, домой! Родным решил сделать сюрприз, а потому не стал уведомлять о своём приезде. Наконец-то родной подъезд, а вот и дверь моей квартиры… Сюрприз не получился, дверь заперта – дома никого. С досады с силой бью кулаком по двери. На шум выглядывает соседка:

– Ой, Миша! Здравствуй! А твои все к деду в станицу погостить отправились. Жалко то как!

Жалко конечно, но делать нечего, оставляю часть вещей у соседки, походный рюкзачок за плечо, такси и на автовокзал… Будний день, а потому с билетами проблем не возникло. Недолгое ожидание и я уже смотрю в окно автобуса на леса и проселки. Война ещё не отпустила, и я невольно сжимаюсь, когда придорожные кусты подходят слишком близко к дороге. На уровне подсознания рука ищет рядом на свободном сиденье автомат… В окне мелькают знакомые с детства названия: Сыропятская, Горьковская, Игнатьево – следующая остановка моя родная станица. Душа замирает и начинает оттаивать…

Автобус остановился на площади, у магазина. Наш сельмаг закрыт на обед – полдень… У магазина суетливо копошатся в дорожной пыли куры. Вот петух что-то нашел и гордо призывает всех к себе, кокетливо шаркая ножкой…

На завалинке, свесив на грудь чубатую голову, дремлет дед Матвей… Широкая грудь, сильные руки, длинные усы и окладистая борода делает его похожим на героя русских былин и сказаний. Этакий Илья Муромец, только что не на коне и без меча. Жив ещё значит курилка – станичная знаменитость.

Больше полугода я не видел жену, детей, деда Семёна и бабушку Арину, отца и маму, а потому, зная словоохотливость старого фронтового друга моего деда, стараюсь пройти незамеченным – быстрее бы увидеть родных… Иначе станичные традиции и воспитание, прочно впитанные с детства, не позволят мне просто так отмахнуться от старого казака и пройти мимо. Уважение к старикам, это закон, который строго соблюдался в станице всеми от мала до велика. Традиции, традициями, а все ж стараюсь ничем не потревожить деда. По нему я тоже соскучился, но разговор с ним хотелось бы перенести на вечер. Вот уже почти миновал его. Но не тут-то было… Каким-то десятым чувством дед Матвей учуял тишайший звук шагов. Наверное, палочка, на которую я опирался, подвела своим стуком о дорожные камни. Дед, тут же, вскинул голову:

– Едрена корень!!! Никак Минька?! Ну здорОво!

– Здравствуй дедуня, здравствуй дорогой ты мой!!!

Дед Матвей приподнялся, и мы крепко, по-мужски обнялись. Дед, вытирая выступившую слезу, снова сел на свой трон в виде ватной телогрейки на завалинке.

– Чтой-то в последне время на слезу шибко слабый я стал. Чуть, что и пошла мокрота, прям как у бабы… А твои все здеся. Женка твоя, гляжу, с животом. Никак третий заход сделали?

– Да вот, дедуня, решили сына изобрести.

– Ну и правильно, две первые-то у тебя девки?

– Ну да, две дЕвицы – красавицы. Погодки они у меня…

– Нужён тебе, Мишка, казак, ой как нужён, а то как же – непорядок получатся… Я гляжу, живот то у нее, у Тамарки – жёнки твоёй, вперед огурцом прет, со спины и не видать, что беременна – значится казак должён вылупиться… А как же? Примета верная, народная. Народ он зазря примечать не будет… Эээ! Гляжу ты с палочкой ходишь? Никак зацепило?

– Да вот сплоховал, наверное, меня миной и цепануло. Я и не помню ничего, если честно…

– Чего ж ты так подставился-то? Минами, гутаришь, закидали? А де?

– На новый год ещё это было, в Грозном, – ответил я и с тоской в глазах посмотрел в конец улицы, где виднелась зелёная железная крыша дома, там я родился и там меня так ждут… Дед Матвей заметил мой взгляд и быстро отреагировал:

– Да не волнуйся ты Минька. Помяни моё слово и десятка минут не пройдёт, как молва до твоих долетит. Опосля к тебе и подступу не будет. А я тож по тебе соскучился, тож полюбоваться на тебя хочу. Ведь с младенчества тебя знаю. Весь ты на моих глазах вырос. Как же мне не погутарит-то с тобою, пока нету никого.

Я и с тоской, и с улыбкой вспомнил, что дед может говорить и говорить без остановки. Когда его прерывали, он сильно обижался. Обидеть любимого мною соседа не хотелось. Дед Матвей закурил и продолжил:

– Дед твой Семён всенепременно сейчас со всем семейством нарисуется. Чего ж его старого зазря гонять. А так он и внука встретит и в магазин сразу вместе заглянете. Все одно кой-чего закупить надо будет…

– Да у меня всё с собой припасено.

Дед Матвей пыхнул пару раз самокруткой и сказал повеселевшим голосом:

– Это хорошо, это ты правильно поступаешь. Как же это к рОдному деду и без запасу заявиться?! Не по-людски это. А ты молодца!

Старый казак покосился пару раз на рюкзачок за моими плечами и крякнул:

– Да, мина она стерва такая – от нее за бугорок не сунешься. Я вот тоже на фронте однава к передку в тырмосах жратву станишникам нес… И ведь почитай в тылу ведь был, а гансы как давай мины энти кидать – я на земь брякнулся, головы не поднять, так и свищет, так и свищет всё кругом, ажник волосья под пилоткой шевелятся…

«Ну всё, – подумал я про себя, – деда понесло. » А дед, обдавая меня клубами дыма от крепкого самосада и вдохновенно продолжал своё:

– Чую по спиняке, как вдарило!!! И тут мне так вдруг горячо стало, что и терпежу никакого нетути. Ну думаю все – зацепило… Только вот в понятки взять не могу – чегой-то спиняку так жгеть? Так жгеть, что спасу нетути… Кубыть думаю, кровяка у меня что-ли такая горячая, прям чуть не кипяток… Тут стихло, я тырмос с себя по-быстрому скидаваю и напарнику Мартыну-то кричу – давай мол скорейше пакет рви, да перевязывай! А тот ржёт и ржёт как жеребец, удержу на него нету. Смотрю, а тырмос с кулешом ажник в двух местах дырьями украсился… Вот с его-то и хлестало мне на спиняку… А я – то, ужо, думал карачун мне пришел…

Вдалеке у станичного колодца из-под ладони на нас смотрела женщина. Из-за солнца, бившего прямо в глаза, я не мог разглядеть её лица. Вдруг она всплеснула руками, бросила вёдра у колодца и побежала вдоль улицы в сторону дома моего деда.

Дед Матвей захохотал:

– Ну вот, а ты переживал. Во, глянь, Авдотья тебя увидала… Всё, щас по станице быстрее голубя почтового всё разнесет.

Плечо у меня затекло и перекинул лямки армейского рюкзака. Тонкий слух деда тут же уловил приятный его уху звук:

– Слухай, а чего это у тебя в рюкзаке булькат?

Я извиняюсь перед дедом за свою несообразительность и достаю из рюкзака фляжку со спиртом. Шарю рукой под стрехой магазинного крыльца… Дежурный стакан, как и всегда, на месте. Протираю его, споласкиваю минералкой и наливаю пахучей, прозрачной жидкости. Хочу газировкой немного разбавить огненную жидкость и слышу за спиной голос деда Матвея:

– Ты энту водичку сладеньку убери, она мне без надобнестев.

– Дедунь, так это ж чистый медицинский. Задохнуться ведь можно!

– А ты не боись! Чистый, гутаришь, медицинский? Ну нехай будет медицинский. Тем более! Его ведь портить всякой ерундой нельзя – не будет тогда этого, как его?..

Дед Матвей задумчиво посмотрел на солнце сквозь прозрачную жидкость в стакане и наконец нашел нужные слова:

– Эффекту не будет оздоровительного – вот… Ну с приехалом тебя… Эх-ха!!! Хороша штука, давненько я такую амброзию не пивал… А сам-то, че не будешь?

– Нет, врачи запрещают. Мне ещё лекарства сегодня пить. – немного слукавил я.

– Медицину её что ж, её уважать надобно… Ну давай тогда еще, чтоб ты не хромал… Эх-ха!

У деда Матвея заблестели глаза и слова полетели из него с новой, ещё более мощной силой. Я загрустил, так ведь и до вечера можно здесь простоять. А старый казак, поглаживая усы, не умолкал:

– Гляжу я, наградами-то тебя не обидели, вишь, как грудь блестит. Хоть противосолнечны очки одевай. Кресты смотрю сызнова вернулись… Да, Федоровы, они испокон веку добро службу правили, другим многим в пример завсегда были…

Вдруг дед придвинулся ко мне ближе и продолжил почти шепотом:

– Я вот, что Минька, упредить тебя хочу на счёт родни вашей всёй.

Дед Матвей говорил таким таинственным голосом, что невольно я напрягся, ожидая услышать что-нибудь неприятное. Что же могло произойти с моим семейством за моё долгое отсутствие?! Дед помолчал для важности и вдруг выдал:

– Напасть как-та на вас, Федоровых, напала или порча вам на ноги наведена. И идёт энтот факт истари. Сам вот подумай и рассуди, коли голова есть на плечах. Откель у прадеда твоего Антона, царство ему небесное, прозвища такая была – «Антошка – коротконожка», а?!

– Да я и не знаю. В станице его так называли за хромоту.

У меня ещё теплилась надежда как-то тормознуть словоохотливого деда Матвея. Но того уже было не удержать.

– А я тебе щас всё подробно разъясню. В первую мировую шибануло прадеда твоего Антона – лошадь под ним на смерть, а ему ногу дохтора потом по кусочкам смастрячили, но видимо не все кусочки-то составили господа клистиры энти ходячие… Стал он на одну ногу-то короче. Так и прохромал он всю остатню жизню…

Спирт начинал своё действие даже на такого богатыря и деда Матвея влекло всё дальше и дальше:

– Деду вот твоему Семёну, при мне на фронте, уже в самом конце войны разрывными по ногам секануло и теперича носит он обувку на одной ноге нумер сорок пять, а на другой нумер сорок три…

Мне и досадно было за непредвиденную задержу и в тоже время я сильно соскучился по рассказам деда Матвея. А тот, не замечая моей досады распалялся всё жарче и жарче:

– Отец твой вот не воевал, однако ж новую баню с Семёном они строили – бревном по ноге ему так шандарахнуло, что нога, как веточка хрупнула. Месяц в гипсу проходил. А топерича и тебя вот, опять же в ногу… Ну и скажи после энтого, что порчи у вас на ноги нетути?! Есть и не спорь даже… Тебе срочно надобно к бабке Вере идтить, к колдунье. Пущай зараз порчу с вас снимает срочным аллюром.

Предупредив меня о наведённой порче, дед посчитал свой долг выполненным. Организм его требовал благодарности за столь «ценную» информацию. Поэтому он вновь протянул мне стакан.

– Ну, бог он троицу любит. Давай по остатней плесни еще, а то уж скоро твои прибегут. По всем моим расчетам весточка радостная до них уже доскакала… Эх-ха!

Дед достал из кармана пиджака леденец и положил его в рот, забавно чмокнув при этом.

– На войне – то, кем был?

– У нас в части дедунь, все специалисты широкого профиля. Ну мне в последнее время старшиной пришлось поработать.

– Старшиной?! Хорошее дело… Помнишь, я уже давненько предсказанию такую тебе исделал? Так вот вишь оно и вышло. Ещё когда ты мальцом на зимних каникулах мне в дому двойную раму из пращи высадил напрочь, едрит тебя в качель … Я тогда еще сказывал – энтот шельмец точно воякой будет… Помнишь?

– Я ж тогда не со зла. Я в воробья хотел попасть и промахнулся. Помню, я дедуня, пока ещё всё помню…

– Ну еще бы ты не помнил, Семён тебе тогда нагайкой мягкое место так нагрел, что скрозь штаны ярче луны светилось…

– Да не бил меня дед Семён никогда. Это он нарочно тебе так сказал, чтобы успокоить. А то ведь ты тогда сильно уж бушевал.

Дед Матвей крякнул с досадой:

– Что говоришь? Не бил он тебя тогда? Вот ведь тоже, хитрован, мне то сказал, что нагайкой тебя отходил от души… Вот все вы, Федоровы, такие… Все с хитринкой в крови, язви вас в корень… Да може оно это и к лучшему…

Я уже почти не слышал деда… Сердце забилось так, что заглушало все звуки. Вдалеке из-за дома показалась ватага – моя ватага самых родных и любимых на этой земле людей. Дед Матвей тоже увидел их и обрадовался вместе со мной:

– Он глянь – твои бегут, ажник спотыкаются… Еще бы така радость нарисовалась. Ну ладно иди. я еще повечерять загляну к вам… Ступай, а то Арина от радости в пыль брякнется, придется за трактором идтить, чтоб поднять ее… Как же, унучек любимый заявился живой и здоровый, так токмо маненько подбитый, но живой же… Мы ж новостя по телевизору всей станицей смотрели. За тебя все переживали. А Арина завовся слезьми вся изошла. Мы ж новостя по телевизору всей станицей смотрели. За тебя все переживали. А Арина завовся слезьми вся изошла.

Дед Матвей замолчал, прищурился, протер глаза узловатой, коричневой ладонью и мы с ним вдвоем уставились в конец центральной улицы… Я хотел бежать к своим родным навстречу, но ноги вдруг перестали слушаться и колени ослабли до такой степени, что пришлось на трость опереться обеими руками, чтобы не упасть…

По дороге быстро, как могли, приближались все мои. Впереди всех вприпрыжку бежали дочки, взяв друг – друга за руки. За ними едва поспевали отец и мама… Дальше семенила бабуля, утирая слезы на ходу. Замыкал походный строй дед Семен, который бережно, поддерживал под руку, пытавшуюся то и дело перейти на бег, мою беременную жену…

Как и у деда Матвея глаза мои сами собой повлажнели… Я все-таки сделал несколько нетвердых шагов навстречу… Всё, всё позади и война, и Чечня, и ранения… Вот они налетели все разом, окружили, обняли… Обняли не только самого меня, но и всю душу мою… Всё! Я вернулся! Я дома! Теперь уже точно вернулся…