ВОТ ТАК МЫ ЖИЛИ *** попытка мемуаров

Вот так мы жили

Книга написана исключительно на основании моих воспоминаний. Только во второй части я позволил себе в некоторых случаях обратиться к литературе, для того, чтобы уточнить некоторые даты и названия.Тем не менее, воспоминания эти исключительно мои и, если кто-нибудь сочтет, что я где-то допустил неточность или, того хуже, исказил истину, готов рассмотреть претензию и исправиться.
* * *

«Кончается жизни дорога, я много теперь понимаю и знаю достаточно много, но как это вспомнить − не знаю».
Игорь Губерман
Дожив до того возраста, когда вроде бы должна прийти, но никак не приходит мудрость, а на горизонте уже маячит призрак старческого склероза, мне захотелось, пока не поздно, рассказать подрастающему поколению и всем прочим интересующимся про то, что я еще помню. Как мы жили. Что было, чего не было.
* * *
Когда я уже готов был приступить к работе, меня неожиданно посетило сомнение. Сейчас, следуя некой моде, многие пишут мемуары, при этом полагая, что своими откровениями делают человечеству неоценимую услугу. Мне бы не хотелось оказаться одним из таких графоманов. После долгих раздумий мне вспомнились строки из известного стихотворения Н.А. Некрасова: «Не стыдися! что за дело? Это многих славный путь». Отбросив последние сомнения, я приступил к работе, теша себя мыслью, что мои воспоминания хоть кому-нибудь будут интересны.Как мы жили…

* * *

Вот так мы жили., изображение №1 Я родился в середине прошлого века в то время, когда гений Сталина еще освящал жизнь советского человека, в самой обычной ленинградской семье, как говорили тогда рабочих и служащих.

1950-е годы. Ленинград. Почти все жили в коммунальных квартирах. Больших на пять, семь и больше семей, и маленьких – две-три семьи. Жили по-разному. Кто-то дружил с соседями – как в коммунальной идиллии из фильма «Покровские ворота». Кто-то жил с соседями в состоянии перманентной войны. Без смертоубийства, не дай Бог, но сделать пакость соседу почитали за достоинство. Все продукты, на всякий случай, держали в комнате. На кухне оставлять было опасно, мало ли чего сосед в кастрюлю подсыплет.

Однако жили – деваться было некуда. Получить отдельную квартиру даже не мечтали. Комнату бы побольше, а лучше вторую, хоть маленькую. Жилье тогда не продавалось, а распределялось жилищным управлением при райисполкоме. Счастливцы, ставшие очередниками, «нуждающимися в улучшении жилищных условий» имели шанс лет через пятнадцать-двадцать получить комнату побольше, а то и две, где-нибудь… Но это не наверняка.

Быт тогда был неприхотливый. Хорошая посуда – верх мечтаний. Моим родителям на свадьбу подарили две алюминиевые кастрюли. Они много лет вспоминали, как были тогда счастливы.

Холодильники в домах были редкостью, поэтому в магазины ходили часто – дома продукты сложно было хранить. Летом сливочное масло плавало в банках с водой. Мясо, если покупали с небольшим запасом, пересыпали солью и прятали в темное место. Почти у всех за окнами были сделаны «холодильные ящики» и зимой можно было сохранять продукты почти сколь угодно долго. Зимы тогда были холодные, не то, что сейчас.

улица Чайковского Мы жили на улице Чайковского. В самом центре Ленинграда. До середины 60-х годов прошлого века почти весь двор нашего дома, оставляя узкие проходы, занимало здание каретника. В передней части, выходящей в сторону подворотни, были расположены два больших помещения, где когда-то стояли хозяйские кареты, а позже личные «Волги» каких-то начальников. В задней части каретника находилась прачечная – большое помещение с мраморными, почему-то, столами. Дворники два раза в неделю нагревали в титанах воду. Можно было прийти со своим тазом и постирать белье. А потом развесить его сушиться на чердаке дома. В другое время хозяйки приходили со своими дровами и топили титаны сами. Надо было только спросить разрешение и взять ключи у дворника.

Раз в год, осенью, в «жилконторе» выдавали ордера на дрова. Половину куба «смешанных» дров на печку на зиму. Надо было заказать грузовую машину или подводу с конной тягой (гужевой транспорт был не редкостью в Ленинграде в конце 1950-х, начале 1960-х годов), подъехать к складу, он находился прямо на набережной Робеспьера, если свернуть с Литейного проспекта перед мостом направо.

Воскресенская (Робеспьера) набережная 1953 г. Тогда набережная почти полностью была перегорожена деревянным забором с воротами, оставляя лишь узкий проезд вдоль домов. За забором, прямо на земле навалом лежали горы песка, щебенки, досок. Все это сгружали с барж, а потом развозили по стройкам. Там же лежали штабеля бревен, предназначенных на дрова. Купленные по ордеру бревна привозили во двор, затем пилили и кололи. Готовые поленья отправляли в сараи.

Несколько встроенных в этот каретник сараев использовали для хранения дров. Дрова держали также в огромном погребе-ле́днике, пол и стены которого были выложены камнем.

До 1917 года в этот ледник запасали лед с Невы, и он не таял все лето до следующей зимы. Было где хранить продукты, и холодильника не надо.

После известных исторических событий хозяина арестовали, дом конфисковали в пользу новой рабоче-крестьянской власти, и лед запасать стало некому.

Когда каретник ломали для того, чтобы во дворе устроить сквер, этот ледник так и не поддался, такой он был крепкий. Помучались и засыпали его землей.

Мы, дети этого двора, все свободное время проводили в играх, никуда со двора не уходя. В нашем распоряжении были подвалы, сараи, чердаки дома и каретника. За нами следили взрослые обитатели дома и дворник. Дворник, или, как мы говорили «дворничиха», баба Лиза, заменившая старого умершего дворника, ходила, как и он, в белом переднике, на груди у нее висела большая латунная бляха с номером и какой-то надписью (я так и не решился узнать, что там написано – стеснялся). В руках у нее почти всегда была метла, которой она то и дело подметала какие-то мусоринки на булыжнике. Этот булыжник едва торчал из-под земли, мостили им двор еще, наверное, во времена Александра III. А еще метла ей была нужна для нашего воспитания. Если мы плохо себя вели, то взмахи метлой и крики: «Ну, Сашка, Колька, Танька… (ненужное зачеркнуть) я сейчас матери нажалуюсь!» — оказывали неоценимое воспитательное воздействие. А матерям она никогда не жаловалась.

На ночь ворота дома запирались и для того, чтобы попасть домой после одиннадцати вечера, надо было позвонить в специальный звонок, проведенный в комнату дворника. Бывало, загостившись мы не успевали вернуться до одиннадцати часов и приходилось звонить «бабе Лизе». Она выходила, открывала калитку и при этом обязательно ворчала: «порядочные люди вовремя спасть ложатся, а не по улицам шляются. Надо бы проверить, где это вы ходите по ночам». Не могу утверждать, но, быстрее всего она ни разу ни про кого не «сообщила», хотя, наверняка, «стучать» было одной из ее обязанностей.