Воровка

Едва обвиняемую ввели в допросную залу, как дознаватель Тален сразу же понял о ней всё. Опыт преданной службы Секции Закона в Коллегии Дознания брал своё.

Девушка была молода, худа, бледна, испугана и страшно тряслась. Дурное состояние одежды, тусклые волосы, уже пожухлые от тяжёлой работы руки и совершенно затравленный взгляд… Тален многих видел таких на своём веку.

Они все происходили из бедных деревенских семей, чаще всего – старшие дети в многочисленной семье, вынужденные брать на себя не только тяжёлый труд по дому, полю и огороду, но и присматривать за братьями-сёстрами, такие девушки ломались. Уверовав же в птицу счастья, в благословение Луала и Девяти Рыцарей Его, собирали нехитрые пожитки, а затем в предрассветной хмари рвались к большой дороге. Там их подбирали ранние торговцы и доставляли до столицы, где беглянки вдруг обнаруживали, что не так хитры и удачливы, как им казалось.

У каждого города есть периода падения. Сейчас в столице, нервной от заговоров, политического и экономического кризиса и было то самое падение. Секцию Закона распирало от дел, бумаг, заданий и обязательств, а на улицах спокойнее не становилось. И эта девушка, как и многие другие до неё, оказалась у разбитой двери, за которой никакого счастья её не ожидало. Работы в столице не хватало даже её обитателям.

Тален прекрасно это знал. Знал и те варианты, что оставались беглянкам. Их было немного: вернуться домой; побираться в надежде на удачу или пока не убьют не желающие делиться территориями городские попрошайки; горбатиться на самой чёрной и низкой работе за жалкие гроши; оказаться на работе в одном из тех переулков, куда никто из честных горожан никогда не заглядывает (во всяком случае, на словах, в диалоге с другими честными горожанами); или встать на путь преступлений.

Девушка была худа, но не настолько, чтобы стать выгодной добычей для банд. Они для мелких дел предпочитали брать совсем детей, а для другой преступной работы девица не годилась. Помыкавшись – Тален ясно читал это в её серых глазах, девушка поняла, что неудачлива, слаба против столицы, но, видимо, преисполненная гордыней, отказалась возвращаться домой.

Зато не отказалась воровать. Вот и оказалась она один на один с дознавателем Таленом. Всё это он видел.

Пленницу мелко-мелко трясло. Она боялась взглянуть на Талена, боялась своей участи, а он с абсолютной тоской наблюдал за ней. Это у неё – мелкой воровки сегодня решалась вся её судьба, а у него был обычный четверг и его больше занимала мысль о том, что сегодня будет на обед…

Но нужно было работать. Тален спросил равнодушно:

-Имя, возраст, место рождение.

-Аме, — пискнула девушка.

-Возраст? – напомнил Тален.

-Семнадцать, — прошелестела воровка.

-Это плохо, — спокойно сказал Тален. – С семнадцати у нас смертная казнь.

Девушка чуть чувств не лишилась, но Тален предостерёг:

-Это я на будущее. пока обойдёшься клеймом.

Аме выдохнула. Тален мрачно молчал. Клеймо – это, конечно, не смертная казнь, но это – прямой позор и путь к рецидивному преступлению. Клеймо – это точное отречение от приличной работы и заработка. Это отсутствие возможности вступить в приличный брак. Мыкаться теперь Аме по мелким работкам среди таких же как она запутавшихся и заблудившихся, спины не разгибать и ждать смерти как облегчения. Впрочем, это не всем под силу. Некоторые не выдерживают – осуждённые по-лёгкому, но клеймённые, решаются повторить свою выходку в надежде на куш.

А тут уж спуска не будет. Так что – клеймо – это тоже казнь, только медленная. От этого и более жуткая. Но кто-то должен выполнять низкую работу, на ком-то нужно экономить, и поэтому закон будет милостив, обойдётся клеймлением.

Но Тален был мрачен не по этой причине. Ему вдруг вспомнилось, что в последние две недели вся Секция Закона на обед получала рыбу. Тален её вообще не любил, но для разнообразия принимал. На второй день был уже в недоумении, на четвертый в раздражении… и сделать с этим никто ничего не мог – какие-то проблемы в Коллегии Продовольствия пересадили всех с мяса, птицы и грибов на рыбу. Две недели!

Тален сомневался что сегодня ситуация изменится.

Аме же чуть порозовела. Она боялась смерти, цеплялась за жизнь отчаянно, прежде не подозревая за собой такой цепкости, поэтому и попыталась воровать…

-А это больно?

-А? – Тален вынырнул из своих мыслей.

-Клеймо… — она еще не верила, шептала.

-Конечно! – Тален фыркнул. – Конечно же, это больно. Это же навсегда. Тьфу ты…

Он допрашивал Аме сухо и равнодушно, как подобало обращаться с мелкими преступницами, которых Тален не выносил ещё больше, чем преступников матёрых. Всё, что дознаватель прочёл с первого взгляда, оказалось правдой. Аме мыкалась по столице, неприкаянная, ненужная, разочарованная во всех, а больше того в себе, не знала, где и у кого искать помощи, еды и крова, вот и отчаялась. Причём, выходило так, что в первые пару раз у неё всё получилось, но на третий раз подняли шум…

Тален записывал, почти не слушая. Он думал об обеде, о том, что не успел позавтракать, что если сегодня опять будет рыба – ему останется только в отставку подать, ведь работать в таких условиях совсем невозможно!

Записав до конца показания, которые были и без того очевидны, Тален сухо объявил приговор: клеймление.

-А вы не будете меня судить? – Аме даже рот разинула. – Судьи…

-Луал! – Тален закатил глаза, — да, соберётся Судейство ради какой-то воровки, конечно!

Он лукавил. Ещё полгода назад собрались бы, чинно разбирали бы её дело, допрашивали бы сумрачно и монотонно. Но это полгода назад. Сейчас Судейство обложилось бумагами по более важным делам, бегало туда-сюда, выпучив глаза, впервые встретившись с потоком заговорщиков, мятежников, бунтовщиков, которые были куда более опасны. Коллегии Дознания были переданы чрезвычайные полномочия: выносить приговор по мелким делам на месте.

Аме этого не знала. Теперь её снова затрясло. Она думала, что будет суд, что она сумеет разжалобить Коллегию Судейства, и те избавят её и от клейма…

Тален сунул ей под руку протокол допроса:

-Подписывай.

А сам подумал, что если сегодня будет рыба под чесночным соусом – это ещё ничего, всё лучше, чем под затиркой из луговых трав.

Аме деревянной рукой подписала. Она плакала. Она знала, что клеймо – это больно, но не знала, что физическая боль – это ещё не самое страшное, что её ждет. Но всё же – ей было спокойнее – хотя бы не казнят! А то в тюрьме, в ожидании, пока её вызовут, Аме уже простилась с собою и с жизнью.

-Пошли, — буркнул Тален, поднимаясь.

-Куда? – Аме всё не могла сообразить.

-На клеймо! – рявкнул Тален, уставший от этой непроходимой дурочки.

-Сейчас? – Аме послушно встала. Она привыкла к послушанию в Коллегии очень быстро. в первую ночь в тюремной камере Аме встретилась со своей же истерикой, валялась у дверей, выла, прося её выпустить. Заткнули её быстро, объяснили тут же доступно: Дознание лучше слушаться.

Под конвоем из двух дознавателей, Аме – скованная в руках, семенила по улице за уверенно шагающим Таленом. Тален же вёл процессию от мрачного здания Коллегии по двору, к маленькому невзрачному двухэтажному домику с какой-то темнеющей вывеской. Аме не успела её прочесть: ей вообще плохо давалась грамота, а Тален уже стучал в дверь, закрывая табличку.

На стук вышла девушка, от силы лет на пять-шесть старше Аме. Она была облачена в строгий чёрный костюм с эмблемой: перекрещенный меч и топор – знак Коллегии Палачей. Аме увидела, попыталась дёрнуться, даже забарахталась в цепях, но конвой живо вернул мятежницу на место. Тален же и ухом не повёл.

-Чего? – спросила девушка холодно.

-Арахна, где Глава вашей Коллегии? – Тален говорил с лёгкой насмешкой, свысока, пытаясь обозначить то, что означенная Арахна – это ничтожество, с которым он не желает иметь ничего общего.

-Ты не имеешь права допрашивать меня в отсутствии Главы моей Коллегии, — ответила Арахна с презрением. – параграф одиннадцать, пункт семь кодекса Секции.

Тален едва не забранился. Не так давно один из дознавателей, имеющий даже среди своей Коллегии кличку «бюрократическая сволочь» вцепился в какую-то бумажную мелочь, годами игнорируемую всеми. Мелочь навела шум, заставила перерыть все бумаги в Коллегии Дознания и долетела даже до маленькой (всего-то четыре или пять человек) Коллегии Палачей. С тех пор Коллегия Палачей в отместку тоже была «бюрократической сволочью» и требовала всё делать по параграфам и кодексам, упиваясь затягивающейся волокитой и бумагомарательством. От них самих требовалось не так много – приводить приговор в исполнение, да вести журналы – кого, как, когда и за что покарали именем закона. А вот Коллегия Дознания взвыла и ещё крепче возненавидела свою «бюрократическую сволочь», не сумевшую промолчать там, где годами молчали другие.

-Я не допрашиваю, — мягко заметил Тален, пытаясь сгладить конфликт. – Я спрашиваю.

-Спрашивать ты можешь в рамках запроса от Коллегии Дознания, — отозвалась Арахна с готовностью, — параграф семнадцать…

-Я кодекс знаю, — сообщил Тален. – Я привёл работу.

Он смирился с тем, что придётся иметь дело с Арахной. До обеда Тален рассчитывал управиться, а оставалось не так много времени и если продолжить выяснение, то можно и на обед опоздать (а если там опять рыба, то придётся есть её холодной, что много хуже), да ещё и в конец испортить отношения с палачами. Конечно, палачей не любили и боялись, даже больше, чем Дознание и Судейство, ведь деятельность тех и других была скрытной, где-то кого-то поймали, кого-то осудили. А палачи публично карали. Ну, последние полгода уже не всех успевали публично, но карали – за это их можно было презирать.

Арахна взяла протянутый лист от Талена, пробежала его глазами, взглянула на притаившуюся Аме – в голове незадачливой воровки даже пробежала мысль, что, может быть, эта девушка её пожалеет и отпустит?

Мысль была нарочито безнадёжной, исходила из человеческого «а вдруг» — такого вредного, губительного и неисправимого. А вдруг произойдет то, что не должно произойти? Не произойдёт – Арахна давала присягу Коллегии и Закону.

-Здесь нет печати Судейства, — Арахна была неумолима. Её лицо светилось торжеством. Однако к тому, что наказание для воровки отсрочено, это не имело никакого отношения. Для Арахны воровка была такой же рутиной, как и для Талена. И сама Арахна, проспавшая завтрак, тоже хотела уже на обед.

-Да брось! – взмолился Тален, — ну всего лишь печать! Сама знаешь, они закопались там…

-Здесь нет печати Судейства! – Арахна улыбнулась – широко и жутко. – Без неё я не возьмусь. И никто не возьмётся.

-Да чтоб тебя! – Тален обернулся на Аме, будто бы это она во всём виновата. – Арахна, милая, но мы так провозимся до самого…

-Здесь нет печати!

Тален помрачнел, но ненадолго. Внезапно лицо его осветилось детской радостью:

-Я пойду в Коллегию Судейства за печатью, но ты пойдёшь со мной. Так по параграфу двенадцать, подпункт…

Арахна фыркнула:

-Напугал!

В следующее мгновение они уже все вместе, с конвоем и пленницей, которая уже устала даже плакать от своего унизительного, затягивающегося пути, и спотыкалась обо всё подряд.

В Коллегии Судейства их встретил молодой мужчина, вынырнул откуда-то из-за полок и спросил:

-Вам чего? О…Арахна? Тален?

-Печать дай, а то эта работать не хочет, — не преминул пожаловаться Тален.

-Не имею права работать, — напомнила мстительная Арахна. – Привет, Авис!

Авис оглядел процессию, хихикнул и куда-то унёсся.

-Ненавижу его, — доверительно сообщил Тален, как будто не было для него снующих судей, молчаливого конвоя и никчемной воровки. – Ходит вечно, спорит со мной о методах!

-И с нами, — пожаловалась Арахна, также не принимая во внимание присутствующих. Для неё все это было рутиной. – Недавно спорил со мной о том, что я – палач. Мол, недостойно для женщины.

-Тяжело, я бы сказал, — пожал плечами Тален. – Всё-таки…

-Уловки есть, — прервала Арахна, — попадёшь на эшафот – покажу. Да не бойся ты – пошутила. А вообще, конечно, всё это нелегко, но путь закона и не может быть лёгким. Порою приходится переступать через всю свою суть, но выполнять долг.

Аме хотелось плакать, но она совсем охрипла от слёз и судорожно всхлипывала, не умея восстановить дыхание. Ей хотелось, чтобы было поставлено уже проклятое клеймо, чтобы всё это кончилось и она убралась от этих равнодушных людей подальше, плакать, смывать свою обиду и боль.

Хотелось кричать: «а я? Здесь я! Я не хочу слушать о ваших спорах! Я хочу жить».

Но кричать её отучили в первую ночь в тюремном заточении.

Тален хотел что-то сказать, но к ним лёгкой походкой подошёл Авис. В руках он сжимал коробочку с чернильной печатью. В глазах его плясала настолько откровенная радость, что Тален не выдержал:

-Чего бодрый такой?

-А я сейчас с вами поделюсь и вы тоже взбодритесь, — заверил Авис, ловко помечая нужные листы Талена. – Друзья, у нас сегодня на обед будет оленина!

Арахна и Тален издали одинаковой булькающий звук радости.

-Да ты что? – первой опомнилась Арахна. – Не врёшь?

-У начальства слышал, — Авис светился. – Представляете?

-Наконец-то хорошая новость! – оценил Тален, повернулся к Арахне, — давай покончим с этой, сегодня опаздывать на обед нельзя, а то достанется холодное!

Арахна уже спешила к выходу.

-Живее! – поторопил конвой Тален.

***

Они расположились в подвале Коллегии Палачей. Арахна спешила – она быстро прокаливала печать с отвратительной грубой надписью: «вор». Три буквы, запечатлённые навек на нежной девичьей коже должны были навсегда изменить её жизнь. Но Арахна об этом не думала, она думала о том, что на обед будет наконец-то оленина, а не рыба, что через две недели кончается сезон и нужно будет считать растраченные мотки верёвки и писать отчёты, а ещё о том, что скоро будет празднество одного из Девяти Рыцарей Луала, и будут танцы и она будет танцевать с Ависом…

Но руки её помнили работу и действовали сами. Аме пришлось зажать во рту скрученный жгут, от которого несло чем-то кислым, затем вытерпеть промазывание лба какой-то белой дрянью, похожей на жир, но с каким-то тухлым запахом. А затем была боль.

Такая боль, которую нельзя описать и которая, кажется, убивает мгновенно. Она заполняет всё человеческое сознание, не оставляя даже мысли: «за что…», она выжигает всё ослепительной секундой, скручивает, отзывается в каждой клеточке тела.

Но это ещё ничего. Вместе с болью приходит страшное осознание: заклеймена!

Аме привиделась её родная деревня, из которой она бежала босая, вспомнилось мирное ровное небо, сероватый домик, где она жила с семьёй – многочисленной, накормленной не до сытости, но всё же всегда накормленной и дружной.

Но вдруг захотелось большего, а рассчитать она не умела. Рванулась к тракту, обдирая о камни ступни, бежала, пока не встретил её торговый обоз, а потом – потом череда бесконечных унижений, голод, от которого тошнит, судороги от ночного холода, страх – животных страх от каждого дня и ненависть ко всему и всем. И дрожь в пальцах, дрожь…

Видения отступили. Аме вдруг поняла что жива. Глаза воспалены от жара и слёз, рот перекошен в немом крике, а во лбу затихающий пожар, который затихает от умелых прикосновений мазью.

-Очнулась? – Арахна прекратила обрабатывать лоб преступницы, а встретив её интерес к действиям, объяснила. – Порядок такой. Боль снимает и от нагноений всяких…

Арахна смутилась, махнула рукой:

-Иди отсюда.

-Бумагу не забудь, — Тален сунул в дрожащую руку непонимающей Аме лист, — здесь говорится, кто ты и за какое преступление клеймена. Патруль будет проверять. Давай, пошла, пошла…

Конвой потащил обессиленную и навсегда мрачную Аме наверх, туда, где её ничего не ждало, кроме грязи и слабости жизни. жизни, перечёркнутой ею самой.

-Думаю, скоро мы её увидим, — сообщил Тален, когда Аме скрылась. Он почти как наяву видел её растерянную от своего освобождения, оказавшуюся вдруг на улице с листом бумаги, слабостью всех чувств и горящим лбом, облегчённым от боли, но не исцелённым, изувеченным.

Она должна поплестись куда-нибудь к рынку, ещё не понимая, что все от неё будут шарахаться. Затем, не найдя понимания и монетки на хлеб, пойдёт по дворам, где-нибудь ей повезёт…или не повезёт.

Талена это мало интересовало.

-Что она хоть своровать-то пыталась? – спросила Арахна, складывая инструменты своей работы в быстром порядке.

-Да рыбу, — отозвался Тален. – Торговка заметила.

Руки Арахны странно дрогнули. Она замерла на мгновение, но потом вернулась к своим действиям.

-Потом помоешь, — напомнил с досадой Тален, — обед бьют, слышишь? Там мясо. Ты какой соус возьмёшь? Я хочу клюквенный, он замечательно идёт к мясу. Хотя, если будет картошка, то, пожалуй, чесночный. Может быть, даже двойной. А если будут овощи, то грибной, знаешь, какое сочетание получится? Загляденье!