Военные сборы

Это все напоминало дурной сон. Лето наступило, а тебя поднимают в сраную рань, чтобы ты отправился куда-то на несколько дней. Родителям было все равно, куда и зачем, главное – не видеть слюнтяя неделю. Конечно, за десятый класс нервов ушло не меньше, чем за предыдущие, но, когда твоего отпрыска намереваются исключить из школы, – здесь у кого хочешь нервы будут натянуты до предела. Да ничего не будет, говорил я им тогда, с задолженностями, если надо, переведут. Короче, родки как родки – переживают.  

Около главного входа в школу стояла учитель по ОБЖ. Она сама была уставшей, хотела спать, но работа достает тебя даже тогда, когда ее, по идее, нет на ближайшие три месяца. На ступенях к дверям здания стояли одноклассники. Они, как и я, были в камуфляжной форме. Под меня не было размеров нигде, поэтому пришлось купить один и укоротить под меня. Я не любил такого рода одежду, она мне не шла, т. к. я смотрелся в ней, как дурак.  

Я подошел к своим друзьям – Д. и В. У В., кстати, форма была, как у американского морпеха, которых я видел в фильмах про войну в Ираке. Постричь бы под ноль В. и будет выглядеть, как новобранец, которого забросило хрен пойми куда. У Д. форма была скоромнее – темно-зеленый камуфляж с маленькими клеточками, напоминающие пиксели. К нашей молчаливой компании присоединился еще один наш однокашник – Р. Р. был странным, с расстояния так не скажешь, но как начнешь с ним болтать, и болтать, добавлю, долго, то… Говорили с ним только потому, что посылать не хотели, как это сделали другие пацаны.  

– Ну че, пацаны, повеселимся? – с энтузиазмом в голосе спросил Р.  

– Знать бы еще, что это за «веселье», – промолвил Д. Он всегда говорил спокойно, не любил показывать эмоции. – Кто-то что-то говорил о прыжках с парашюта.  

– А кто прыгать-то будет? – отозвался В. – У меня предки не подписали соглашение, чтобы я прыгнул.  

– Будто ты и так прыгнул, – усмехнулся Р.  

– И прыгнул бы! – язвил В.  

– Ну, я буду прыгать, – сказал я. Родки с радостью подписали бумажку, благодаря которой я им право сигануть из самолета с парашютом. – Бесплатно же, так че бы и нет?  

Д. ухмыльнулся.  

– А если не раскроется? – спросил он.  

– Я заранее напишу, чтобы ты отскребал меня от земли, – сказал я.  

Наша маленькая компания захохотала. Как оказалось, я был единственным, кому подписали бумажку для прыжка. Я просто сказал, что можно прыгнуть, а маман сразу: «Прыгай, прыгай! » Вот и подумал, один раз живу, люди же прыгают и нормально.  

Когда к школе подошла мужская часть параллели, ОБЖшница повела нас к автобусной остановке, оттуда сядем в троллейбус и поедем в сторону аэропорта. Около аэропорта был парашютный клуб, периодически оттуда в небо поднимался кукурузник, с которого и прыгали парашютисты. Недалеко находилась дача, и я наблюдал за тем, как люди прыгали. И в мыслях не было, что я мог бы прыгнуть за просто так, с помощью какой-то бумажки.  

Мы шли через дворы к остановке, выглядели, как какая-то рота свежего «мяса». Люди, которые шли к нам навстречу, или сидели на лавках около подъездов, косо смотрели на нас. Нам же было пофиг, мы шли и болтали, ржали, как кони, на всю улицу, и нас не парило.  

На троллейбусе мы доехали до аэропорта, затем пришлось пройти метров триста до ворот аэроклуба. Солнце пекло головы, хорошо еще, что у нас были кепки, так бы обгорели за пять дней. Один мой одноклассник, Б., взял с собой солнцезащитный крем. Он обмазал свое лицо, шею и уши кремом до блеска. Б. выглядел, как восковая фигура, которую нарядили в военный камуфляж.  

– Эй, давай сюда! – сказал К., стоя рядом с маршруткой.  

– Че за? – спросил С., лучший друг К.  

– Водитель подкинет нас, тут всего-то пара сотен метров. Залезай, пацаны, места многим хватит!  

Пока некоторые шли под солнцепеком вдоль проезжей части, мы смотрели в затонированные окна и смеялись над пешеходами. Маршрутка остановилась около раздвижных ворот, над которыми красовалась табличка аэроклуба. На так называемом КПП стояли два человека в военной форме. У обоих табельное оружие, АК-47, или какая-то другая АК, я в них не разбираюсь. Та и та может дыры в теле оставить.  

Мы зашли на территорию клуба, прошли еще каких-то сто метров, прежде чем оказаться в нашем лагере. Шесть шатров расположены в ряд, еще один шатер стоял рядом с душевыми и умывальниками.  

— Это, видать, столовка, – сказал Р.  

— Вот это тема, – сказал К. – Жрать хочется, капец.  

Но вместо того, чтобы оставить свои сумки в шатрах, избавиться от лишнего груза, – мы пошли дальше, к штабу аэроклуба. Там нас должны были ждать старшие, которые, скорее всего, и займутся нами на эти дни.  

Мы стояли около двухэтажного здания из красного кирпича. Двери были из металла, который съела ржавчина. Рядом с бетонной стенок, к которой мы стояли спинами, росли дикие яблони. Кто-то из одноклассников скрылся в тени деревьев, но это не спасало, вот если бы форму можно было снять. Я не помню, сколько прошло времени с того момента, как нам сказали ждать, а чего ждать?  

Р. достал из рюкзака флягу с водой. Он отпил два больших глотка, протянул мне.  

– Я не хочу, – ответил я тогда. В моих же интересах было жариться под солнцем и не пить, но и потом думать, где здесь можно отлить, я не хотел.  

Через какое-то время к зданию подошли еще около пятидесяти человек, тоже школьники. Они прошли мимо нас выстроились под руководством молодого старшины – у того были румяные щеки, маленькие глаза и крепкое тело.  

— Это че там у них, телка, что ль? – удивился К., указывая на тощую фигуру с длинными черными волосами, собранными в хвост.  

Бывает же такое, подумал я, кому-то явно нечего делать, как отправлять свою дочь непонятно куда.  

– Мы здесь всего час, а ты уже видишь в пацане телку, – сказал С. своему другу. – Присмотрись, это же пацан. Просто… длинноволосый.  

– Че за пиздец? – прищурившись, удивился Б.  

– Ой-ой, – паясничал М. – кто бы говорил, у самого-то шевелюра петушарская.  

– Пошел ты, – только и ответил Б., гладя свои волосы. Он очень заботился о своей внешности, минимум – о своем лице. Ни одного прыща или пятнышка на его светлой коже.  

На улицу вышел полноватый мужчина, ниже меня на голову. Прапорщик, что ли, или как их там?  

– Стройся! – басисто приказал другой старшина, у которого были пухлые щеки и большие карие глаза.  

Все встали в одну шеренгу. Десять старшин (двое на одну палатку) стояли напротив нас. Стройные, с гордыми физиономиями.  

– Сумки положить перед собой!  

Мы сняли сумки с себя, положили перед ногами. Я почувствовал облегчения на спине.  

В сумке было немного вещей: спортивный костюм, три пары носков, шерстяные носки, две пары трусов, две футболки, посуда для еды, дневник для записей. Не так много всего, но рюкзак надулся настолько, будто я в поход собрался. Я говорил, что мне не нужно много вещей, мне не нужен спортивный костюм, если я буду все время находиться в камуфляже.  

– Вытащите из сумок еду и питье, – сказал один старшина.  

У меня ничего не было, зато у другие набрали еды столько, будто они тут на пикник пришли. Поесть, попить, а под вечерок и домой, в теплую кровать. Б. вытащил из сумки шоколад, сырки, которые, наверное, уже растаяли из-за жары, полуторалитровую бутылку воды, коробку яблочного сока «Добры». Р. вытащил хлебцы, шоколад, печенье.  

– Из фляги воду вылить, – сказал один старшина.  

– Так для питья же взял, – отозвался Р., – что я, зря взял, что ли?  

– Ну раз уж для питья, – на лице старшины появилась ухмылка, – то давай пей.  

Глаза Р. округлились. Он ничего не сказал, медленно открыл флягу и начал жадно выпивать содержимое, словно это последняя вода в мире.  

– Смотри, чтоб мочевой пузырь не лопнул, – сказал старшина и отошел к стене, в тень.  

У Д. была бутылка воды и печенье. Он не брал много вещей на пять дней. Он отдал другому старшине упаковку печенья, отпил немного воды и тоже отдал военному.  

Когда все отдали провиант, нам приказали встать в три ряда. Кое-как мы смогли выстроиться. Старшины встали впереди групп из пятнадцати человек.  

– Бегом марш! – сказали старшина перед самым первым отрядом.  

Мы медленно набирали тем, сумки мешали бежать. Скорость, с которой приходилось бежать, выматывала меня. Я всегда предпочитал бежать быстро, чтобы, также быстро, оказаться на месте. Но сейчас я бежал за каким-то дрыщем, который периодически кашлял. Старшина привел нас к складу, где нам выдали постельное белье. Один получил – побежал за старшиной, также поступил и второй, и т. д. Мы сделали крюк по базе и оказались на поляне, где были палатки. Мы встали в один ряд, старшины напротив нас.  

– С первого до пятого рассчитайся! – приказали они.  

Со мной в одном отряде были Д., М. и еще несколько парней из параллельного класса – Е. и А. Кстати, А. мог и не отправляться сюда, его все равно хотели исключить из школы. Я-то, ладно еще, держался, но ему было просто бессмысленно идти в старшую школу. Е. у нас был новеньким в школе, поэтому друзей у него было мало, наша компания вновь приняла его к себе. Мне чаще начинает казаться, что люди всегда находятся в одной какой-то группировке, сторонясь других. Нет какого-то единства, есть группы из пяти-шести человек, которым побоку на других, как и тем на них.  

– Слышьте, – сказал М., когда нас завели в палатку, – у нас тут, кажется, целая рота.  

– Только понял? – удивился Д. – Верхняя койка моя.  

Д. забрался на верхнюю перилу, уселся, свесив ноги передо мной. Я занял нижнюю койку, т. к. побаивался во сне упасть вниз. Тем более, как-то неохота свешивать с утра ноги, боясь случайно ударить кого-то с первого яруса.  

Мы застелили кровати, помогли тем, у кого возникли сложности с пододеяльником.  

– Жаль, конечно, что не весь класс в один отряд взяли, – сказал я.  

– Угу, – кивнул Д., – но какая разница? Что с ними пять дней, что с этими, – Д. осмотрел палатку.  

Я положил рюкзак у изголовья кровати, когда старшина закричал на всю палатку:  

– На выход!  

Мы построились. Снова к старшинам подошел пузатый полковник. Он сказал им что-то, я не расслышал. Один из них кивнул и посмотрел на нас, я как мог уводил взгляд от человека. Я и так не любил встречаться с людьми глазами, а с солдатами, да и просто с людьми в форме, не хотел бы пересекаться вовсе. Эта форма – всего лишь форма! – давала много полномочий, она пугала, могла приказать кому-то делать что-то. Лишите человека его оболочки, и он окажется частью стада, где никто друг друга не слышит.  

– Налево!  

Мы повернулись налево.  

– Шагом… марш!  

Тот, кто нами командовал был лысым, высоким. Он отсчитывал «раз, раз, раз, два, три» и делал это до жути смешно. Он постоянно выговаривал цифры через «ы», будто что-то внутри мешает ему говорить нормально. Ему бы меньше напрягаться, никто же его здесь не осудит. Если честно, я хотел домой, когда мы маршировали по лагерю. Старшины то и дело, что останавливали нас, гоняли вдоль взлетной полосы, где стояли кукурузник и разобранный на части самолет.  

Вскоре начался обед. Мои ноги никогда так не радовались тому, что я присел. Не припомню, чтобы я с такой жадностью ел. Все мои мысли были о еде.  

– Я сдохну, если мы снова начнем маршировать, – сказал Б.  

– А больше нам нечего делать, – усмехнулся С., – пока что. Мне повезло поговорить с ОБЖшницей, она тоже время от времени будет здесь ночевать. Короче, потом будем работать или учиться прыжкам с парашюта.  

– Все, что ли? – спросил К.  

– Неа, только те, у кого есть соглашение от родителей. Мне-то срать, прыгаю я или нет, но работать вообще лень.  

К. демонстративно ударил ложкой по тарелке.  

– Щас бы полежать после обеда, – сказал он.  

– Хрен тебе, а не полежать, – сказал С. – Вы, кстати, слыхали, что К. отправят домой?  

– Ах да, – спохватился К. – у него же проблемы со здоровьем. Блин, я бы ему завидовал, если бы он не был больным.  

У К. была водянка. Неприятная вещь, из-за которой он не ходил на физкультуру весь год и все последующие. Однако это не мешало ему быть одним из авторитетных людей в классе. Конечно, он не был частью компании, в которую входили Б. и М., он вообще не предпочитал находиться в мужской компании, постоянно терся около девчонок.  

– Он и не больной, – заступился Д., – просто у него проблемы со здоровьем.  

– А в чем разница-то? – пожимая плечами, спросил К.  

Д. доел второе – жаркое из баранины.  

– Больной человек ничего не делает, он лежит и думает, когда это все закончится. У него слабость, недомогание и прочее такое. У К. все в норме со здоровьем. Несмотря на то, что у него водянка, он нормально живет. Вы же все ржете на уроках, когда он спорит с учителями.  

На лице К. появилась маленькая улыбка.  

– Ну да, да, – кивнул К.  

Мы помыли посуду в умывальниках и отнесли посуду в палатку. Я позволил себе присесть, прежде чем мы продолжим маршировать и бегать.  

– Встать, – спокойно сказал старшина у меня за спиной. Это был тот – кареглазый.  

Я поднялся. Все, кто находился в палатке посмотрели на меня, из-за чего мне стало неловко.  

– Десять отжиманий, – приказал старшина.  

Я быстро отжался десять раз и встал напротив старшины. Он оценивающе посмотрел на меня, сделал шаг ко мне. Он попросил меня назвать свое имя. Я представился, голос дрожал.  

– Интересуешься чем-нибудь? – спросил он.  

– Я пишу, – отчетливо ответил я.  

– О, – удивился старшина, – стихи, что ль?  

– Рассказы.  

Старшина деловито посмотрел на меня, его губы скривились в арку, на лбу выступили морщины. Он отошел от меня, подошел к выходу из палатки.  

– Все на выход!  

Я много раз видел, как солнце уходит на запад, какое это красивое явление, которое можно увидеть при безоблачной погоде. Небо розовеет, яркий желтый шар потихоньку скрывается за каменными лесами, который мы привыкли называть городом. Но, когда ты маршируешь по кругу, терпишь крики старшин, а также полковника, который соизволил покомандовать нами, становится как-то не до красивого заката. Становилось прохладно, но тело все еще работало, как паровая машина. После такого дня не помешало бы принять душ, не хотелось бы ложиться потным и вонючим в кровать.  

– Вы позор для Родины! – вопил прапорщик. Старшины терпеливо стояли рядом с нами. – Вы стадо!..  

Мне бы хотелось написать всю речь человека, на которого мне все равно, но в том то и дело, что мне все равно на него. Я лишь помню, что этот мужик равнял нас с землей, говорил, что мы ни на что негодные парни. Но много ли годных людей на планете в возрасте шестнадцати-семнадцати лет? Сравнил хер с пальцем, думаю я, сдерживая все свои мысли при себе. Мои мысли – чужие мысли для таких людей, как прапорщик. Он всю жизнь занимался тем, что командовал. Годен ли он на что-нибудь еще? Возможно, но пока я видел лишь вопящего на подростков человека, которому нельзя угодить.  

В голове не было мыслей после ужина, только желание улечься подобней в кровати и переместиться через сон в другой день. Я все чаще замечаю, что сон – это телепорт, который может восполнить энергию, просто иногда вся эта энергия расходуется на сны и дурные мысли. Никому же не нравится, когда без их ведома на телефоне подключаются подписки к какой-то херне и из-за этого тратятся деньги. Здесь то же самое. Однако не стоит сравнивать моменты, когда ты ни черта не делал весь день, и находишься в расцвете сил с днями, когда тебя гоняют с утра до вечера. Я почему-то думал, что именно эти пять дней я не смогу думать ни о чем.  

В через час мы побежали обратно в лагерь. Нам дали десять минут на то, чтобы созвониться с родителями. Я не брал телефон, т. к. считал, что будет лучше, если мы не будет слышать друг о друге эти несколько дней. Несмотря на то, что я очень хотел вернуться домой, я спокойно сидел около палатки, смотрел на других парней. Никто бы не заметил, если бы я забежал в палатку, взял бы дневник и сделал пару записей. Но вот, блин, проблема – я тупо не хотел ничего писать, т. к. у меня не было мыслей, которые можно было бы высказать. Подобную усталость я испытывал впервые. Самая высокая степень усталости – это не та, где ты думаешь о том, что у тебя болит все тело, а та, – где уже нет места самим мыслям об этой боли. Я так хотел пить! Я так хотел чего-нибудь поесть!  

– Время вышло! Сдаем телефоны обратно! Если кто-то не вернет телефон, остальные не получат свои следующим вечером.  

Наш так называемый «взвод» зашел в палатку. Мы уселись на койки, начали готовиться ко сну. Как же было приятно освободить ноги от кроссовок! Д. свесил ноги, запах его вонючих носков забил ноздри.  

– Когда ты их стирал в последний раз? – спросил я Д.  

– Только сегодня надел, – ответил он. – Заметь, я бегал в них весь день, они должны так пахнуть, но я не хочу их стирать, уже поздно.  

Д. снял с себя форму, оставшись в одной только белой майке и трусах. Я же предпочел остаться в форме, как и многие другие. Одни только мысли о том, что завтра утром придется начинать с этой же адской карусели, маршировок и беготни, я лег под одеяло в одежде. Учитывая, что это некая «пробная версия» армии, я понимал, что, заснув в форме, у меня будет преимущество – не надо одеваться на время как это любят делать старшины.  

Две двухъярусные койки стояли впритык друг к другу, поэтому я лежал рядом с М. Он также не снял с себя форму, и не просто, а надел на себя еще один слой одежды – кофту и теплые трико.  

– Жарка не будет? – спросил я.  

– Ты че, ночь всегда холодная, как ни крути, – сказал М. и закутался еще сильнее.  

Я не думал, что будет так холодно, вон Д. – вообще полуголый спит.  

– Отбой! – сказал старшина.  

И палатка погрузилась в тишину. Я лежал какое-то время, пытался прислушаться к чему-нибудь. Старшины переговаривали между собой, а вскоре меня отрубило.

Я не помню, как заснул, но отчетливо помнил, как ночью у меня появлялись судороги от одного малейшего движения ногой. Часто приходилось меня положение в кровати, чтобы найти идеальную позу для сна. Но это дома, дома тебе не приказывают лежать и не шевелиться. Игра называлась «Три скрипа» – три скрипа, и взвод поднимется на ноги и будет отжиматься. Так один мудак нарочно решил поиграть в эту игру. Мы по-быстрому отжались двадцать раз и вернулись в кровати. После этого никто и шевелиться не думал. Глубокой ночью я проснулся из-за того, что мои ноги замерзли. Я размял стопы, однако должного удовлетворения не получил. Решил размять ногу, и тут судорога. Она ударила так неожиданно, что я чуть не закричал от боли. Рот открылся сам по себе, но не выпустил крик боли. Голова затряслась, чтобы отогнать мысли о боли. Подобное случилось ближе к утру еще раз.  

Никогда за всю жизнь я не желал наступления утра, как тогда. Кто-то выходил в туалет, шаркал по доскам и скрывался на улице. Старшины храпели на всю палатку, периодически вылезали подышать воздухом, прихватив сигареты. «Ебать на улице не комильфо, – зайдя внутрь, сказал старшина, который любил разговаривать с нами на повышенных тонах, – чуть яйца себе не отморозил, пока ссал». По палате пробежался смешок с нескольких коек, даже меня немного пробрало на смех, но я сдержался. Тогда-то я понял, что уже мало кто спит, все замерзли, все хотели подняться с кроватей.  

Солнце медленно поднималось с востока, а с улицы уже кто-то кричал знакомым басом, выговаривая слова через «э».  

– Рота, подъем!  

Тут-то мы все встали с кроватей. Я удивился, когда нам приказали раздеться до пояса. Я снял с себя верхнюю одежду, и когда начал надевать кроссовки, увидел Д. Он посинел, дрожал, как осенний лист на ветру. Д. натягивал на себя штаны и носки.  

– Живой? – спросил я.  

– Лежали бы еще полчаса, я бы сдох, – ответил Д. и спрыгнул с кровати.  

Мы вышли на улицу, построились. Какое-то время меня пробирала дрожь от холода, но с каждой минутой теплоотдача становилась сильнее. Я бы все отдал, лишь бы получить кружку горячего чая. Я не пил кофе, но зато пил чай все время. На сборах, в эти пять дней, я не пил ничего, кроме воды и компота в столовке.  

Худощавые, подкаченные парни стояли вровень, ожидая приказов. Гусиная кожа выступала на руках, спине.  

– Налево! – Мы повернули в нужную сторону. – Бегом!.. Что это такое?!  

Мы не понимали, что не так. Все, как обычно, – приготовились бежать, но что-то снова не так. Дисциплина в мелочах не для меня, хоть я и не собирался жаловаться, но в голове поливал матом всех этих военных.  

– Согнуть ноги в коленном суставе, наклониться вперед! – приказал старшина.  

Мы сделали как велели.  

– Отставить! Еще раз.  

Снова.  

– Еще раз, вашу мать! Синхронно, мля!  

Синхронно, стадом, впритык к затылку впередистоящего.  

– Бегом… марш!  

Мы медленно побежали за старшиной. Лысый солдат бежал сбоку от нас. Когда мы выбрались из лагеря, старшина приказал бежать изо всех сил. В этом я преуспел – разогнался настолько, будто у меня был план: оторваться как можно дальше от роты, скрыться за ближайшими кустарниками и бежать, пока не окажусь за территорией аэроклуба. Я почему-то сомневался, что меня хватятся. В любой шумной компании, в любой движухе я был душой, т. е. молчал. Такого, как я, вы увидите лишь в самом начале, а позже забудете.  

Пробежав триста метров, мы остановились.  

– Кому надо отлить, отливайте, – сказал старшина.  

Дюжина парней пошла в кусты, остальные ждали на месте, терли себя, чтобы согреться. Солнце слабо показывалось за листвой деревьев. В траве трещали сверчки. Природа просыпалась, короче говоря. Я не был скуп на описание природы, не видел в этом необходимости, т. к. любой образованный человек может представить себе утро вне города.  

Когда последние мочевые пузыри были опорожнены, мы снова выстроились в колонну по два человека. На этот раз бежали медленно, невыносимо медленно. Пробегая по взлетной полосе, старшина крикнул:  

– Стоять! Упор лежа принять! Пятнадцать отжиманий начинай.  

Нормально ли это, или же нет, но я не чувствовал усталости после того, как отжался. В голове лишь одна мысль: тепло. Я чувствовал, как по моему телу расходится слабое тепло, но этого было мало, нужно одеться, выпить чего-нибудь горячего, чтобы прийти в себя. Проснуться – я уже проснулся, когда вышел на улицу, на холодрыгу.  

Мы сделали круг, завернули к турникам.  

– Стройся в три ряда! – приказал старшина.  

Кое-как мы встали в три ряда. Каждый подтягивался сколько мог, за этим наблюдали старшины. Они считали, громко считали, чтобы остальные слышали, сколько ты, мешок, – набитый сам, знаешь, чем, – смог подтянуться. Мне удалось подтянуться четырнадцать раз, это был предел моих возможностей без подготовки к упражнению. Зато Д. смог потянуться аж двадцать два раз. Старшины все время считают. Р. подтянулся двадцать два раза и ходил со странной, больше похожую на азартную, ухмылкой. Он крутанул колесо, чуть не задел Е.  

– Делать не хрен, что ль? – недоуменно прошептал Б.  

Д. лишь пожал плечами, он привык не обращать внимания на Р. с тех самых пор, как он стал неотъемлемой частью нашей компании. Знакомство с Р. напоминало старый прикол: ты знаешь человека всего пару дней, и он кажется тебе нормальным, но стоит тебе дружить с ним, скажем, год, и ты понимаешь, какой он шизик. Разумеется, я всегда одобрял сторону Д, то бишь сохранял дружеские отношения с Р. только в школе, вне стен – он сам по себе, а мы просто люди, которые видели его в школе. Вот такая бывает дружба, думал я, в такое время – в одно время на тебе маска хорошего друга, но стоит фону измениться, и ты, видя приближение своего школьного друга, переходишь на противоположную сторону улицы.  

– Че ж так мало? – жалостливо спросил старшина у В.  

– Я больше не могу, – ответил он и пошел в конец строя, к нам.  

Потом началась тренировка на брусьях. Снова же – Д. не уступал никому. Он любил заниматься, предпочитал бегать по вечерам на стадионе, пока другие его сверстники придавались алкоголю и кальяну, компьютерным играм и «Порнхаб», просмотру сериалом и чтению книг.  

– Поверить не могу, – сказал В., – что мы тут на пять дней застряли.  

– Ну, один день уже позади, – обнадеживал Д., – и этот пролетит быстро. Вон, солнце уже поднялось. – Д. указал на голубое небо, на котором блистало золотое солнце.  

Настал мой черед отжиматься на брусьях. Я не любил брусья, лучше отжиматься от пола. Напротив меня отжимался тот длинноволосый брюнет. У него была смуглая кожа, нос картошкой и круглый подбородок. Если бы нас остригали налысо, его волосы можно было бы отдать в какой-нибудь салон и получить деньги. После пятого отжимания у меня заболели бока, казалось, что я сейчас сломаюсь, все содержимое тела опуститься в таз и утянет вниз, на землю. Больше восьми раз я не сделал, длинноволосый пацан не смог сделать и пяти раз.  

– Взвод, построиться!  

Когда мы построились, мы побежали в лагерь. Там мы оделись и сразу же вышли на улицу. Ни присесть, ни перевести дух. К этому можно было привыкнуть, я уже привыкал. Или это просто от осознания, что мне никуда не деться еще в течение четырех дней.  

После завтрака, который прошел молча, мы стояли напротив палаток, ждали распоряжений старшин.  

– Им бы какую-нибудь речовку, или девиз, – размышлял один из старшин.  

– Знаю я парочку таких, – отозвался второй, с румяными щеками, – смотри. И так, – он обратился к нам, – я говорю вам: «Йогурт», а вы отвечаете: «Ммм, “Данон”». И чтоб, блин, с чувством, будто вам спрашивают, какой вам йогурт на полдник дать. Поняли?  

– Так точно, товарищ старшина! – крикнули хором.  

– Взвод, йогурт!  

– Ммм, «Данон»!  

– Ха-ха-ха, сука, тащусь с этого.  

– В натуре, – подхватил первый, – умора. Ладно, давай распределим их, кого-куда. И так, те, кто прыгает с парашюта в четверг, шаг вперед!  

Я и Е. сделали шаг вперед. У него был крючковатый нос, сонные карие глаза посмотрели на меня и быстро нацелились на старшину. Кроме нас были еще восемь человек. Кто-то был высокий, кто-то низкий. Несмотря на их серьезные лица, я видел, что они были равнодушны, главное, не сердить старшин, а в остальном – какая разница? Эти пять дней и без того не сахар, так что незачем жалеть о чем-то, как и стремиться к чему-то. Ни военного билета, ни связей здесь не стоит ожидать.  

– Сейчас пойдете вместе со мной учиться прыгать с парашюта, – сказал старшина-1. – С остальными разберешься? – спросил он «румяного».  

– Без б, – сказал старшина-2.  

Мы маршировали в сторону здания аэроклуба. За красной постройкой находился своего рода полигон. Там был тир, старый отсек от самолета, вроде того, из которого нам придется прыгать послезавтра.  

– Вам предстоит прыгать с парашютом категории «Д-6». Его используют для прыжков, как, в вашем случае, для обучения, так и при выполнении операций военно-десантными войсками. В четверг, с пяти часов утра, начнутся прыжки. Мы сами отберем тех, кто пойдет раньше, а кто позже, в любом случае, мы должны уложиться до обеда.  

До самого обеда мы тренировались собирать парашют (я его не собирал, даже технику толком не запомнил), прыгали из отсека, говоря: «Пятьсот двадцать один, пять сот двадцать два, пятьсот двадцать три! Кольцо! Купол! Шнур! » И как обычно, никому не нравились наши прыжки, говорили, что мы недостаточно далеко прыгаем, хотя мне почему-то казалось, что в небе будет неважно, как далеко ты выпрыгнул из самолета. Мы поднимались на высокий помост, где был установлен трос, – здесь мы учились приземляться. Нам часто говорили, что, если не соблюдать технику приземления, то можно сломать ноги. Это пугало. Отправился прыгнуть с парашютом бесплатно, предварительно прожив в лагере несколько дней, и сломал ноги. Лучшего способа начать летние каникулы нет!  

Я справлялся с прыжками и приземлением. Время словно застыло в лагере. Солнце невыносимо пекло, вся одежда пропиталась потом. Когда будущие парашютисты вернулись к своему взводу, а это было во время обеда, я заметил, что В. загорел, будто только что вернулся с курорта.  

– Ох, блин, – глядя на В., сказал М., – ты видел свое ухо?  

В. неохотно кивнул. На левом ухе не было кожи, одно мясо. Старшина его взвода сказал, что после обеда он сопроводит его, В., в медчасть. В. стоило бы вернуться домой, у него не было сил к обеду, а позже, после еды, с трудом перебирал ногами. Это не по детским лагерям ездить, здесь за то, что сел, будешь отжиматься, приседать. И все на потеху старшинам.  

– Что за крики были ночью? – спросил М. у С. Сам я ничего не слышал.  

– Да у нас там матрац подожгли случайно, – ответил С. – Прикиньте, старшина захотел покурить, и искры попали на матрац. Сначала никто не понял, что за хрень происходит. Выбежали все, несколько человек зашли потушили, и все на этом. Прапор сегодня подошел к нашим старшинам, спросил у них, откуда сиги взяли, так они на нас свалили!  

– Вообще скоты, – процедил сквозь зубы К. – Мы ж вообще не курим! А заставили пойти в поле весь взвод и закопать чьи-то сижки. Мы с С., конечно, не знаем, кто дал, но, если узнаем, он от нас отхватит. И плевать, чего это будет стоить.  

– Ну да, – согласился М., мешая суп ложкой. – Как говорят старшины: «Смотрим в небо, ищем дембель», а?  

За столом пронесся смешок.  

– Ешьте молча, – сказал старшина.  

***  

Ближе к вечеру, когда подул прохладный ветер, наш взвод отправился на взлетную площадку, чтобы маршировать. Как оказалось, мы занимались всей этой херней, чтобы в конце нашего пребывая в лагере, на нас посмотрели родители. Конечно, ведь умение маршировать, — это пик возможностей юношей. Ни умение водить машине, ни умение вкусно готовить, ни умственные, ни практические способности не идут вровень с маршировкой.  

Через какое-то время я влился в однообразность происходящего. Мы маршировали, отжимались, если сбивались в марше, снова маршировали. Старшина постоянно орал на нас, но не так сильно, как прапорщик, которого мы не видели после той вечерней ходьбы. Но и «румяного» старшины хватало для полного «счастья». На взлетную полосу подошел второй старшина, он был главным во взводе, где был В. «Румяный» отошел поговорить, а мы стояли колонной по четыре человека. Ноги вспотевшие, ладони испачканы асфальтом, по всему телу липкий пот. Никто не спрашивал, будет ли у нас душ. Возможно, на четвертый день и будет, дабы на пятый быть чистенькими перед родителями. Насчет своих я точно знал – они не приедут. Старшины сказали, что нужно позвонить родкам, сказать, мол, езжайте сюда посмотреть на маршировку. Но я не взял телефон и не особо хотел, чтобы родки приезжали сюда. Наверное, сейчас, в этот самый момент, когда я стою на взлетной полосе аэроклуба, они смотрят телевизор, какую-нибудь глупую программу по федеральному каналу, или, не менее глупый, сериал от отечественного производителя. И не менее интересно узнать, скучают ли они по мне. Иногда я задумываюсь: как бы протекала жизнь родков, если бы меня не было. Это не мысли о самоубийстве, нет, а мысли о не рождении вообще. Когда идешь по улице и видишь молодых родителей с маленьким ребенком, это может казаться милым и все в таком духе, но, как сложилась бы их жизнь, если бы этого ребенка не было? Возможно, они занялись бы карьерой, посещали бы званные ужины, изменяли друг другу после жесткой ссоры, оформляли бы кредит (хотя, при ребенке кредит тоже никто не запрещает брать), жена ходила бы по салонам – красила ногти, делала прически, красила свою физиономию, словно она Барби, и все ради мужа, который бы, попивая банку «Балтики 9», пробурчал бы себе под нос. Однако в их жизни появилось маленькое создание, которое зачастую имеет способность менять что-то в людях, оно способно сплачивать, когда это необходимо, оно вдохновляет на многие поступки ради себя, и все в таком духе. Вот я и думал: а я хоть что-то сделал для родителей своим существованием? Все эти годы я лишь смотрел, как они боятся за меня, поэтому и делают все во благо мне. Ну, а я… я даже десятый класс не смог закончить нормально.  

– Когда ужин? – спросил какой-то парень с волосатой родинкой на шее.  

– Через час-полтора должен быть, – ответил М. – Как же заебался этой хуйней заниматься, – вздохнув, сказал М.  

– Поверить трудно, но это только второй день, – отозвался Д.  

– Сегодня тоже в одних трусах спишь, а? – на лице М. появилась ухмылка.  

– Черта с два. Я думал, сдохну от холода. Сегодня одену на себя все, что взял с собой.  

– Я, кстати, так вчера и сделал. Чувствовал, что ночью будет холодно, и взял с собой еще одежду, как дополнительный слой.  

Этой ночью никто не разделся, наоборот, все одели на себя кофты, трико и шерстяные носки. Д. бродил рядом с палаткой, дожидался начала отбоя. Перед этим была перекличка. Старшины брали список и называли имя и фамилию. И все бы ничего, но стоит тебе почесаться, сделать хоть одно движение, и вся перекличка начиналась сначала. В первую ночь это происходило раз пять, но на этот раз – всего двоим хватило ума отогнать настырных комаров от своего лица руками. Коморы выбирались под вечер, летели на нашу вонь, пот.  

Перед сном у нас было минуты три, чтобы одеть на себя «пижаму».  

– Чуть полноги не отрубил себе, – сказал Д., – здесь, в лесу, кусты и деревья рубили, пока вы прыгать учились. Так я замахнулся настолько, что чуть по ноге себе не дал. Хренова траектория.  

– А я вот узнал, что у меня есть все шансы сломать ноги при приземлении, – надевая шерстяные носки, сказал я. – Боже, ты веришь, что прошло всего-то два дня?  

– Мне этих двух ней хватило, чтобы понять, что мне эта армия нахуй не нужна.  

Это было очевидно, но сказать об этом хотелось.  

– Рота, отбой! – сказали с улицы.  

На этот раз я не заснул сразу, толку от того, что я быстрее проснусь завтра? Все будет одно и то же. Мы маршируем, мы отжимаемся, мы слышим, как нас сравнивают с грязью. Возможно, мы и есть грязь, просто многим удается избавиться от этого клеймо, когда в кармане бабки. У кого деньги – тот и прав, у кого оружие – тот правее, у кого бабки и оружие – тот всем заправляет.

У нас в школе был АК, не знаю, какой – 47 или 74, – в любом случае я его не разбирал. Зато сейчас для нас – после утренней тренировки и завтрака – разложили шесть АК-103. Мы наблюдали за разборкой и сборкой автоматов. Кто-то из рекрутов делал это быстро, кто-то медленно. Я же предпочитал наблюдать за этим, притвориться, что уже разбирал и собирал АК. У меня не было никакого желания здесь находиться, утешала лишь одна мысль, что послезавтра я снова окажусь дома. Больше не надо вставать рано, ты можешь пойти, куда тебе угодно, поесть, когда захочешь, попить нормально, а не один глоток через каждый час. Ты можешь наслаждаться летом, в конце концов.  

– Слыхал, старшина из моего взвода с санитаркой трахнулся ночью, – рассказывал В., когда он закончил собирать АК. – Она мне ухо помазала кремом и лед приложила. Я, короче, на койке сидел, а старшина с медичкой – пошли в другую комнату. Мне интересно стало, и я услышал, что он, ну, старшина, придет к ней. Сегодня, ближе к подъему, услышал, что старшина вернулся, так он давай рассказывать второму о том, как трахался.  

– А че за компанию не попросился? – усмехнулся К. – Может, тоже перепало бы, а то потрёпанный весь ходишь, аж домой хочется отправить.  

– У нас, кстати, один просился, – отозвался Б., – из твоей группы, В., плакал, на коленях ползал, аж стыдно было.  

– Кто это? – спросил В.  

– Н., кажется. Я не всех из твоего нового класса знаю. Высокий такой, улыбается постоянно, пока его не заставишь отжиматься два дня подряд. Короче, беда с ним. Я-то думал, он не такой тряпка.  

– Нам всем здесь не особо нравится, – промолвил Д., – но вот уже третий день, и думаю, что еще день и одно утро можно пережить.  

– Срал я на это, – сказал Б., – мне нужно помыться. От меня воняет, хуже некуда.  

Через полчаса мы подошли к тиру. Выстроились в три колонны. Парни стреляли по два-три раза. Отдача била некоторых в плечо. У кого-то автомат выскальзывал из рук при стрельбе, это были хилые мальчики, вроде меня, только я знал, что выпусти меня один на один с таким, и я одержу победу.  

– Твой черед, – сказал мне старшина.  

Я взял в руки АК, пару секунд смотрел на него, словно мне только что его подарили. Он, как и положено, оружию был тяжеловатым. Прицелившись в мишень, я пытался успокоить свои руки, они тряслись, а за ними тряслось и дуло автомата. Это, как если бы пьяному дали АК, а он не смог бы нормально прицелиться, т. к. прицел постоянно скачет, а то и двоится в глазах. В конечном счете я знал, что не попаду прямо в цель. Я хорошо стрелял из пневматической винтовки, но не из автомата.  

Прицелился и на выдохе совершил выстрел. В плечо ударил приклад, да так, что я упал, направив АК в небо. Я быстро поднялся и отошел от тира. Ну его нафиг, думал я, не это мне нужно в жизни, мне не хочется держать в руках оружие без причины, или ради того, чтобы показать, что я плохо стреляю.  

Зато другие хорошо, я бы даже сказал, уверенно, стреляли по мишеням. Д. взял АК поудобнее, прицелился и сделал два точных выстрела. Отдача толкнула его, но он продолжал стоять на ногах. Он почти попал в центр мишени, каких-то два сантиметра не хватило.  

– Я, конечно, знал, что ты… не особо хорошо стреляешь, но не настолько же, – сказал мне Д.  

– Вообще все равно, – сказал я. – Пять секунд позора – это фигня.  

Следующим стрелял Р., он-то сразу сделал три выстрела. Он был крепкий, поэтому отдача пришлась только на плечо, а сам он, будто статуя, стоял в семи метрах от мишени, сжимая АК. Старшины вели счет, кто лучше стрелял. Я так до конца и не понял, зачем им нужен был этот учет? Об этом учете никто и не вспомнил после. Мы отстрелялись, и этого хватило.  

– Хорошо постреляли, – с улыбкой сказал Р.  

– Ага-ага, – кивал С.  

Наверное, только Р. радовался тому, что он здесь. Конечно, ведь дома его ничего не ждало. Он не гулял с нами (его имя даже не всплывало), он не ходил куда-нибудь, например, в кино. Он просто существовал, как факт. А что с этим фактом делать, решать нам, и мы о нем забывали. Точно также, я думаю, и будет со всеми нами после окончания школы. Мы забудем большинство людей, с которыми учились, т. к. за годы, проведенные в школе, взрослея – понимаешь, кто такой друг на самом деле. И друзьями были только Д. и В.  

– Я вот спросил у старшины, – продолжал Р., – единственные ли это сборы? Так он мне ответил, что после нас, на следующий же день прибудут другие! Думаю, может, еще разок сюда приехать.  

– Перегрелся на солнце, что ли, – недоумевал К., когда Р. вышел из-за стола.  

– М, совсем тронулся, – добавил С., – я сомневаюсь, что здесь найдется хотя бы пять человек, готовых здесь прожить еще пять дней.  

– Один только что был здесь, – усмехнулся К.  

После обеда, да и после завтра и ужина, мы мыли посуду, кто-то бежал по нужде. Таких приходилось ждать, т. к. без них нельзя было идти в палатку, чтобы оставить посуду.  

– Я со всей этой беготней даже посрать не могу нормально, – сказал К., – еще эти биотуалеты в говне измазаны.  

– Ты хотя бы срешь, а я уже третий день не могу, – сказал Б.  

— Это уже запор, – сказал я, хоть и не признавался, что тоже не мог сходить в биотуалете. Обмен веществ происходит быстро, когда ты находишься в покое – лежишь, не занимаешься какой-то физической работой. Но стоит тебе бегать, двигаться все время на протяжении трех дней, уплетать еду, а потом снова двигаться без передыха, и ты уже не думаешь о туалете, ты вообще стараешься не думать.  

– Запор? – Б. произнес это так, будто никогда не слышал этого слова.  

– Ну, когда ты не можешь сходить по нужде уже двадцать четыре часа, то, считай, у тебя запор. Но я без понятия, может, у тебя просто еда не усваивается из-за движения.  

– М, кстати, возможно, – подхватил Д.  

– Ничего, – сказал К., – как вернешься домой, жопа почувствует любимый сортир! Ха-ха-ха…  

– Иди ты, – махнул Б.  

Мы вернулись к тиру и прыжкам. На другом конце лагеря мы видели, как несколько парней под руководством старшин учатся ближнему бою. Р. был там, махался, укладывал противников на жесткую землю. Партнер по поединку не мог встать сразу – Р. вкладывал всю силу, думая, что так и надо.  

– Участвовать в ближнем бою, – говорил Д., — это все равно что увернуться от всех пуль, чтобы тебя убили «пером».  

– Большинство все равно погибает от пуль или взрывов, – невзначай сказал я. – Как по мне, надо уметь способность лишиться всего огнестрела. Нож – это хорошо, а огнестрел – это практично.  

– Золотые слова. – Д. увидел, как старшина зовет его на вышку, чтобы попрактиковать приземление. Это было весело, так почему бы не дать другим – тем, кто не прыгает завтра, – просто спуститься по тросу?  

Д. поднялся на вышку, прицепил к форме пояс и спустился на землю по тросу. Он окунулся ногами в песок, пролетел еще пару метров, пока не остановился окончательно. Отцепившись, он вернулся ко мне.  

– Классно, – улыбаясь, сказал Д.  

– Я знаю, сам вчера прыгал.  

Полчаса я и другие парашютисты учились выполнять маневры во время полета. Это были лучшие полчаса за эти дни, т. к. я висел над землей, качался на раскрывшемся парашюте. Мой парашют был в тени, и мне казалось, что я нашел идеальное место в этом лагере. Я прислушивался к шелесту листвы над головой, ощущал на себе свежий ветерок, остужающий вспотевшие лицо и шею. Не помешало бы попить чего-нибудь, утолить жажду, а потом заснуть под этот тихий шелест.  

На эти пять дней мы лишались многих вещей, которые остались дома. До этого момента я не придавал значения ничему. Все было под рукой, в шаговой доступности, и ты знал, что ничто никуда не денется. А теперь ничего этого нет – ни компа, ни книг, ни телевизора, ничего. Я скучал по немногим вещам из всего этого, я оторвался от этой роскоши, которая нужна современному человеку. Мы жили без электричества, мы ходили грязные несколько дней, все время находились в движении, как когда-то древние предки.  

Мы перелезаем через стену на полосе препятствий, идем по тонкому бревну на высоте двух метров, ползем по земле и так по кругу. Не останавливаясь ни на секунду. Твоя команда выигрывает, но всё еще впереди. У команды противника есть скорость, у твоей – медлительные и аккуратные мальчики, которые не могут вскарабкаться на стену без посторонней помощи. Д. – бегун, он несется, обгоняя А. С первой попытки поднимается на стену и минует бревно. Его будто преследует кто-то, лишь видимый для его глаз. Когда он вернулся на исходную, его лицо было в пыли.  

– Дайте ему воды, – сказал старшина.  

Д. выпил почти всю бутылку. Еще в первый день мы видели около сотни бутылок воды. Одни мысли о воде вызывали сухость во рту, першение в горле. Как нам говорил один парень, для нас всех есть сухой поек. Но непонятно, почему его не выдавали каждый вечер. Как нас сказал один старшина, нам все выдадут в последний день.  

– Больше скажу, – продолжал он, – возможно, вас и дергать-то и не будут в последний день. С утра тренировка, ну а через пару часов вы отправитесь домой.  

Это утешало.  

– А теперь стройся! Головы кверху. Смотрим в небо, ищем дембель.  

– Взвод, йогурт! – сказал «румяный» старшина.  

– Ммм, «Данон»!  

Мы маршем возвращались в лагерь. Вместе с нами шел другой взвод, где были А. и Ф. Кстати, Ф. был таким же новеньким, как и Е. в нашей школе. Старшины его взвода даже дали ему прозвище.  

– Как тебя звать, рядовой?! – громко спрашивал старшина Ф.  

– Джон Рембо, сэр! – отвечал Ф.  

– Как тебе армия?  

– Я в ахуе, сэр!  

Старшины подходили с юмором к некоторым вещам, это заставляло поверить, что они не бездушные машины, которые могут только кричать на нас.  

– Сегодня, Д., ты идешь на ночной наряд, – сказал «румяный» старшина. – Тебя потом заменит М.  

***  

Уж не знаю, чем мы это заслужили, но после ужина, почти перед самым отбоем, у нас был душ. В одну кабинку заходило под два-три парня. Вода была ледяная, но через пару минут к этому можно было привыкнуть. Я заметил, что шея обгорела на солнце – вся розовая, как не знаю что. Я намылил себя с головы до ног, сполоснулся под водой и приступил к стирке носков.  

Подставив лицо под струи холодной воды, я чувствовал, как заново перерождаюсь. Все-таки, немного осталось до конца, думал я.  

Ноги все равно остались грязными. Мы маршировали по земле, царапали ноги о высокую траву.  

В палатке, во время отбоя, М. дернул меня за рукав куртки.  

– Чего? – прошептал я.  

– На, – М. протянул мне печенье.  

Я с радостью принял еду. Оказалось, М. вытащил не всю еду из своей сумки в первый день. Он оставил пачку печенья и сейчас открыл ее. Он передал печенье Д., прежде чем он ушел на наряд; мне, А. и еще нескольким парням, которые спали близко, чтобы с ними можно было поделиться лакомством. Мы быстро все съели и легли спать.  

Где-то посреди ночи я начал слышать, как М. идет заменять Д. на посту. Также начинали поднимать ребят, которые хотели прыгнуть с парашюта.

Я проснулся, примерно, в то же время, что и обычно. Старшина собрал нескольких парней вокруг себя, я в то числе. Он вкратце объяснил, что сейчас нам нужно проверить свое самочувствие – измерить АД, вес.  

Мы побежали в санитарный пункт. В узком коридоре, заняв очередь, мы стояли впритык друг к другу. Я не мог дождаться, когда окажусь в самолете, а потом в свободном падении. Но тут я подумал, а если я не смогу правильно приземлиться? Парашют не раскроется, дополнительный тоже? Или же меня не возьмут на борт из-за моего веса. Все мои сверстники весили по шестьдесят-семьдесят килограмм. Я же сорок восемь. У меня был дефицит веса, и это могло поставить крест на возможности прыгнуть. Сердце звонко забилось в груди, отдавало в уши.  

Нам выдали ботинки. Тяжелые, потные – только что снятые с какого-то другого пацана, который совершил прыжок с парашютом. Обувь была велика и для того, чтобы она не болталась, мы надели две пары шерстяных носков. Старшины, которые были с нами, говорили, что это поможет смягчить приземление.  

Я вошел в кабинет, сразу сел на стул. Мне померили давление. Высокое.  

– Волнуешься, что ли? – спросила медсестра, которую, скорее всего, и шпилил старшина.  

– Н-нет, – замешкался я. Мне очень хотелось совершить прыжок, и никакое высокое давление не могло мне помешать.  

– Давай-ка постой немного, успокойся и зайди после еще одного человека, – добро сказала медичка.  

После меня зашли еще два пацана. Они прошли проверку и вышли из здания – ждать своей очереди к взлету.  

Я беспокоился. Все это время, все эти дни сплошных тренировок я терпел ради этого прыжка. И вот, когда настало время, я испугался. В голове зарождались, одна за другой, мысли о плохом исходе. Что все-таки будет, если я не увижу над своей головой купол? Я тушей полечу вниз, слыша, как с земли кто-то кричит в громкоговоритель. Земля становится все ближе, мысли становятся более приземленными – о семье, о будущем, которому не дано случиться, о друзьях – Д. и В. Как это будет выглядеть? Они сейчас тренируются, завтракают и снова приступят к тренировкам и маршировкам. И тут до них дойдет новость: не стало вашего пацана, разбился с высоты семисот метров. И поднимают меня на носилках, укутывают во что-нибудь на подобии одеяла. Но еще хуже: почувствовать боль при приземлении. Не падение убьет меня, оно мне нужно, чтобы успеть исповедаться на уровне с Богом (он же тоже на небе). Но упав на землю, что я испытаю? Что испытывает человек при падении с нескольких сот метров, с полной гарантией, что ему не жить? Будет ли в мозгу нейрон, который успеет дать информацию, что голова треснула на части? Ребра сдавило при приземлении и впились в органы?  

Я думал о том, сколько потрачено на меня денег. И все это не принесет плодов, если все закончится плохо. Одежда, еда, игрушки, книги, репетиторы, вся инвестиция, которая должна была приносить выгоду и возвращать часть вложений через несколько лет, попросту исчезнет с ясным, или глухим, ударом о землю. Нет больше человека, и что делать? Грустить-то придется, не деться от этого, я же не последняя сволочь, о которой даже вспоминать не хочется. Я имею ввиду – вещи. Одежду продадут, умалчивая, что ее хозяин в земле. Куда денут книги? Было бы хорошо отдать их в школьную библику, но она не пользуется спросом. Начальным классам вряд ли предложат взять «Метро 2033» и «Снафф» Чака Паланика. Если бы время застыло для меня, и мне Всевышний дал листок с ручкой для написания завещания, то я бы потратил около сорока минут на то, чтобы распределить все книги между моими знакомыми. Д. я бы отдал «Снафф», Е. завещал бы «Метро 2033», В. досталась бы трагедии Шекспира. Все остальное я бы попросил похоронить со мной. Книжный гроб… звучит тупо, но идея – достойна ее реализации. И в самом конце я напишу, нет, прикажу, чтобы на поминках не было грусти и печали, ибо не этого я хочу. Я хочу веселья, чтобы ради меня близкие продолжали веселиться. Чтобы, стоя перед всеми, родня и друзья читали мои рассказы, ибо этому миру достались от меня только рукописи. Хорошие и не очень. Интересные и скучные. Безграмотные и до ужаса безграмотные.  

Я зашел в кабинет снова. На этот раз АД было нормальным. Вес – 48 килограммов. Мне сказали, что я прыгну последним. Учитывая мой вес, я полечу вниз не так стремительно, как остальные. Я удивился, что вообще не буду парить в небе, а ветер будет меня направлять из стороны в сторону.  

Выйдя на площадку, мне выдали парашют. Он был тяжеловат. Пристегнули всеми ремнями, которые только есть. Грудь сдавливало, как и промежность. Не завидую тем, кто в жизни умудряется зацепиться за дерево и сдавить яйца. Каска была в самый раз, но, чтобы увидеть окружение, приходилось поворачивать голову целиком. Нас проинструктировали, сказали расписаться на каком-то листе.  

Полчаса мы еще сидели и наблюдали за другими, теми, кто совершил прыжок и летит на землю. Где-то там летит Е., думал я. У кого-то открылось два парашюта. Нас предупредили, что тросу могут сдавить шею и задушить.  

Погода была солнечной, теплой. Дождей не намечается еще, как минимум, неделю, потом начнется сезон гроз, ливней. Как же я не завидовал тем, кто придет после нас, и будет тренироваться в пасмурную погоду.  

Самолет приземлился в поле, наш черед. Мы выстроились в колонну перед самолетом. Лысый старшина отдал нам честь. Он говорил, но из-за самолета ничего не было слышно. Мы кивали ему, мол, поняли. На один миг я заметил учительницу по ОБЖ. Ее добродушный взгляд был направлен только на меня, и тут я понял, что со мной не будет никого, кого я знаю. Многие из моих однокашников уже совершили прыжок и вернулись к своему взводу. Я остался один. Сердце снова бешено заколотилось, ноги, словно в вату окунули. Пропеллер находился справа, со стороны кабины пилота, и меня так и сдувало в противоположную сторону. Меня пошатнуло, и я упал на колено. Меня поднял старшина, помог забраться в кукурузник.  

Усевшись в конце самолета, я посмотрел в иллюминатор, в котором ни черта не было видно. Вот черт, и это сейчас происходит со мной!  

Самолет начинал набирать скорость и через пару секунд оторвался от земли. Внутренности защекотало, меня сдавливало изнутри. Я встретился глазами с прыщавым пацаном. У него были большие зеленоватые глаза и полноватое лицо. Он спокойно сидел между двумя дрыщами. Его пальцы на левой ладони отбивали ритм на колене. Я вдруг почувствовал, что куда-то двигаюсь, в сторону хвоста – это все кукурузник, продолжает быстро набирать высоту. Над головой инструктора, который забрался в самолет после меня, горела красная лампочка. Скоро она станет зеленой и тогда…  

– Приготовиться! – еле слышно сказал инструктор.  

Неряшливо поднявшись, мы приготовились к прыжку. Инструктор держался за поручень всего в нескольких дюймах от свободного падания.  

Грудь неприятно защекотало, руки вспотели.  

– Руки на кольцо!  

Мы, как один, взялись за свои кольца. Перед самым прыжком обе руки должны были держаться за кольцо. Стойка – согнуть одну ногу в колено, как при растяжке и выпрыгнуть.  

Один за другим парни выпрыгивали из самолета. Кого-то выталкивали и те исчезали. В последний момент я захотел засмеяться, в голове была лишь одна мысль. Это был не страх, не предвкушение. Это было безразличие. Равнодушие помогает во многих моментах. Благодаря этому чувству ты не боишься делать что-то, тебя не волнуют последствия, которые тебя ждут. Ты просто совершаешь действие – говоришь, бежишь, бьешь, прыгаешь.  

Я остался один. Приняв позу для прыжка, я уже был готов выпрыгнуть в пустое пространство, где земля ждала меня через каких-то семьсот метров. И тут инструктор схватил меня за плечо и выкинул из самолета.  

Единственное, что я понимал в этот момент, когда летел зажатым клубком вниз, это то, что кукурузник отдаляется от меня, становится все меньше и меньше, а я – все ближе к земле. Я вдруг вспомнил, что парашют все еще не раскрылся. Считать уже было бесполезно, и я дернул за кольцо обеими руками.  

– Кольцо. Купол, – я попробовал посмотреть наверх. Что-то похожее на купол появилось надо мной. – Шнур, – выдохнул я и вытащил его, чтобы не активировать запасной парашют.  

Я видел родной город, видел поселки. Наш лагерь был таким маленьким с высоты птичьего полета. Люди ходили по площадке, крохотные точки стояли ровным строем, готовясь к своему прыжку.  

Такого нельзя испытать без помощи парашюта. Даже, летя в пассажирском самолете, нельзя почувствовать себя свободным. Но здесь, в небе, я забыл о том, что ждет меня внизу. Меня не волновали долги по учебе, на какое-то мгновение я забыл о тех, кто ждал меня на земле. В этом безграничном пространстве возникало чувство независимости от всего. Соседний парашютист рыпался у себя в карманах. Я не разглядел, что он достал, но затем увидел, как он сует в рот маленькую белую палочку. Покурить решил в небе. Ну да, думал я, когда еще представится такая возможность.  

Земля становилась все ближе, я даже не осознавал этого, мне так хотелось повисеть в небе еще чуток. Но вот я становлюсь все ближе, чей-то голос из рупора становится все громче и громче. Моя тень скользит по траве. И вот я приземляюсь. Около пяти метров я еще скользил по траве, пока не ложусь полностью на землю. Мой первый прыжок был окончен.  

Я снял каску, оглядел поле, с которого и поднялся на самолете.  

– Охренеть, – только и хватило сил сказать.  

***  

– Как-то желания нет играть в лазертаг, – сказал Е.  

– А что так? – удивился Р.  

Я был с ними в одной команде, также с нами был Н., который был лучшим другом Е.  

Прошло несколько часов после прыжка, и никого даже не спросил, как прошло. Многие, такие как Б., говорили, что они, пусть и не совершат прыжок, но полетают на пару сотен метров выше, чем я. Ну конечно, и по хер, что девятьсот метров не сравнится с высотой, на которой летают пассажирские лайнеры.  

– Лучше в пейнтбол поиграть, – ответил Е., беря в руки игрушечный автомат, – там хотя бы прицельный огонь можно вести. Здесь, прям впритык нужно подходить.  

– Тогда нам потребуются игрушечные совочки для ближнего боя, – рассмеялся Р.  

Я молчал. После прыжка я не думал ни о чем, кроме возвращения домой. Я представлял, как меня будут расспрашивать. Было страшно? А ты видел наш дом? Нашу дачу? Как приземлился?  

Е. был прав – чтобы «прикончить» соперника, нужно было подойти к нему вплотную, прицелиться в голову, а именно в мишени, чувствительные к светодиодам оружия. Мы точно знали, что один раунд был за соперником. Другие же заканчивались, не успев начаться. Решая держать штаб, заряды истрачивали обе команды, кто был последний – попробуй узнай.  

Этот день закончился куда быстрее, и я радовался этому, ведь завтра домой. Я встретился со своим взводом после игры. Мы отужинали, промаршировали еще около часа, посматривая на закат и вернулись в лагерь.  

– Что делали весь день? – спросил я у Д. во время вечерних звонков.  

– Да ничего толком и не делали, – пожимая плечами, ответил он. – Я как вернулся с наряда, так сразу улегся спать. Потом мне сказали прибрать палатку, помести. Самое прикольное то, что я выполнили работу за пару минут, а потом отдыхал около часа.  

– Как? – удивился я. – Старшины не видели, что ты закончили?  

– Видели, – кивнул Д., – но дело в том, что они решили закрыть на это глаза. Я сидел за палаткой, подремал немного. Комары, сволочи, подлетали постоянно, но это фигня.  

– Что будешь делать, когда вернешься? – спросил я, спустя небольшую паузу.  

– Хотелось бы на «Ночь кино» пойти, – ответил Д., улыбнувшись. – Гулять я точно сразу не пойду, хочется дома побыть пару деньков. Ты, кстати, хочешь пойти в кино?  

Хоть я и любил кино, однако ночью предпочитал сон.  

– Нет, – ответил я.  

– Ну, как знаешь, – сказал Д. и пошел к палатке.  

Последняя ночь была хороша тем, что она последняя. Ночь была теплой, никто не скрипел, и нас не поднимали для отжиманий и приседаний, как это было позапрошлой ночью.  

В голове лишь одно слово. Важное для человека. Дом. «И скоро я вернусь туда», – мысленно повторял я, пока не погрузился в сон.

После утренней тренировки мы вернулись в лагерь. Я подумал, что многие вещи, которые мы взяли с собой сюда, так и не пригодились. У меня так и не было времени взять в руки дневник, чтобы сделать какие-нибудь записи. Единственное, на что у меня хватало времени, это думать о доме. Об этом, наверное, и думают военные, которые служат год, а то и выбирают армию в качестве работы. Все, как один, ходят в одной форме, ходят, думают, как их учили в свое время.  

Мы сложили свои «пижамы» в сумки, сняли постельное белье и отнесли на склад, где была стирка. Это было то время, когда нас не трогали, не приказывали что-либо делать. Наш взвод, по крайней мере, был таким. В других отрядах парней тренировали рукопашному бою. Старшины раздали нам сухой поек, который должны были выдавать каждый вечер, но оставили напоследок, чтобы наесться вдоволь.  

Улегшись на землю за палаткой, мы принялись есть. У нас было по две плитки шоколада, три маленькие коробки сока, одна упаковка печенья в шоколадной глазури и орехи. Мы ели и разговаривали, обсуждали всякое разное.  

– Сейчас не на что идти, – говорил я, – вчера вторая часть «Черепашек-ниндзя» вышла, но это же дерьмо, согласись со мной, Д., ведь я правду говорю.  

– Не знаю, – отозвался Д., – я и первую часть не смотрел. Но ты дело верно говоришь, путевого ничего нет.  

– Погодите, – сказал В., – сейчас же «Варкрафт» показывают, вот на него надо сходить.  

Я посмотрел на своего друга. У него было загорелое лицо, ухо помазано кремом, нос и шея облезли.  

– Ну уж нет, – сказал я, – там приходится разбираться, кто-куда-зачем. Вот выйдет в Интернете, тогда и гляну.  

– А «Черепашки» тебе чем не угодили? – спросил М. у меня.  

Я прожевал шоколад и сказал:  

– Тем, что там не черепахи, а какие-то безносые тролли с оружием. У Майкла Бэя часто упор делается на спецэффекты, чем на сюжет. Вспомните старые «Звездные войны», например четвертый эпизод. Там был интересный мир, персонажи, да и сюжет для того времени был хорош. А корабли и прочее – это все макет, который двигали на фоне. Вот они – спецэффекты того времени. А сейчас что? Больше взрывов и меньше хорошего сюжета! Дерьмо эти новые «Черепахи».  

– А как же эта телка из «Трансформеров»?.. Эта, как ее, – М. замешкался, не мог вспомнить имя актрисы.  

– Меган Фокс, – подсказал я.  

– Да, она, – щелкнул пальцами М., – она же ничего такая.  

– В жопу Меган Фокс, – отрезал я. – Я не припомню с ней ни одного нормально фильма, кроме «Трансформеров», и то ясно, почему ее взяли. Большие роботы, жопа и сиськи – залог успешного кино для малолеток.  

– Думаю, мы поняли тебя, – спокойно произнес Д.  

– Я все равно пойду на «Ночь кино», – сказал М., проигнорировав мои слова. Он взял вытащил печенье, засунул в рот и запил соком. – Скоро ведь еще должен выйти новый сезон «Игры престолов», – дожевав, вспомнил М.  

– До него еще целый месяц, – напомнил я.  

– Поскорей бы, – воодушевленно произнес М.  

– У вас двоих только пересдача? – спросил Д. у нас с В.  

В. выпил сок и сказал:  

– Ну да. Погодь, с нами же еще А. должен пересдавать.  

– Уже нет, – сказал М., – он завтра заберет документы и школы.  

И правильно делает, подумал я, ему там делать нечего.  

– Тогда, получается, только я и В. пересдаем, – сказал я. – Если закрыть хотя бы одну геометрию, мне уже сделают поблажку и переведут в одиннадцатый класс с долгом по алгебре.  

– Все у вас получится, – сказал Д., хлопнув меня по плечу. – Окончим школу вместе, верно говорю, а? – на лице Д. появилась улыбка.  

– Несомненно, – сказал В., – вместе начали – вместе и закончим.  

– Наконец-то домой, – прервав молчание, сказал М.  

– Ага, – согласился Д., кивнув. – Это, конечно, не было так весело и интересно, но терпимо. Одного раза хватит на всю жизнь.  

– Скажи это Р., – сказал В., – я видел, как он подошел к старшине, спросить – сможет ли он вернуться сюда вместе с новенькими.  

– Ну, он всегда был не от мира сего, – сказал Д., – дело его. Эй, кто-нибудь хочет после этого в настоящую армейку идти?  

– Нет, – сразу сказал я, – на хер мне это нужно. Здесь, за четыре дня, меня ничему нормальному, что в жизни пригодится, не научили, а только поливали матом. В настоящей армии то же самое. Год бегаешь туда-сюда, бесцельно снуешь из стороны в сторону, пока не наступит дембель.  

Д. кивал моим словам, была в них доля, а может, вся правда. Я знал, что у него были мысли насчет этого тоже, но он решил их не высказывать. Изречения по поводу таких вещей, как религия, политика, армия и всего такого прочего, – высказывались им в определенный момент беседы, когда он, Д., уже разговорился, уловил темп разговора.  

***  

Примерно в десять часов, нас подняли на ноги, отправили на взлетную площадку. Мы промаршировали два круга и отправились маршем в лагерь. Там уже стояла толпа взрослых, родителей. Мы промаршировали, как можно было промаршировать по неровной траве, заросшей травой. Выстроившись в три ряда, вся рота принялась слушать речь прапорщика. Мы, мол, стали мужчинами, говорил он, и тому подобное, но я чувствовал себя выжатым за эти дни, и только сейчас ощущал, как во мне появляются силы, силы бежать отсюда со всех ног, прямиком домой.  

Тем, кто совершил прыжок, выдали удостоверение и значок. Это был единственный значок, который я получил. Прицепив его к рюкзаку, я направился к выходу из лагеря. М. вместе с Б. и А. уехали с родителями. Все остальные из нашей компании шли пешком к автобусной остановке. Мы молчали всю дорогу, смотрели в окна, на город, в котором не были, по ощущениям, целую вечность. Жизнь кипела, словно кровь по артериям и венам. Люди сновали туда-сюда, машины спешили проскочить на зеленый сигнал светофора. Все вроде такое обычное, но уже непривычное.  

Мы, я, Д. и В. вышли на нужной нам остановке, вошли во дворы. Я заметил, когда мы шли, что наши ноги стараются уловить один темп, идти в ногу. Это выглядело странным, т. к. первое, чего мне хотелось, когда я вышел за территорию аэроклуба, это избавиться от привычки маршировать.  

Оказавшись в родном двору, наши пути разошлись. Мы знали, что какое-то время не увидимся, – у каждого свои дела.  

Я пожал руки В. и Д., пошел к своему подъезду. Поднявшись на второй этаж, я позвонил в дверь.  

– Кто? – послышался глухой голос отца.  

– Я, – ответил, и когда дверь открылась, зашел внутрь, домой.