Вначале было слово

Хосе Мария Матеос, старый священник, давно уже затушил свечи и готовился отойти ко сну, когда в тяжёлые церковные ворота громко постучали. Событие незаурядное для его маленькой церквушки, стоящей на холме вдали от деревни. В большинстве своём, проводящая дни и ночи в труде паства к этому времени уже отошла ко сну, и вряд ли кто-нибудь стал бы тащиться сюда по пустякам.

На улице было сыро. Дождь прошёл совсем недавно. Священник задержался на ступеньках. Несколько луж неприятно преграждали дорогу его прохудившимся сапогам. Пока Хосе Мария искал обходные пути, было тихо, и у него возникла надежда, что за воротами уже никого нет. Однако, подойдя ближе, он услышал неровный перебор топчущихся на месте лошадей. Их было не больше трёх. В этот момент стук повторился. На этот раз даже более настойчиво.

– Кто там? – тихо спросил священнослужитель, почти прислонившись ухом к замочной скважине.

– Луис Монтаньес! – раздался вдруг такой громкий голос, как будто губы говорящего находились напротив замочной скважины. – Я хочу поговорить с падре.

– Уже поздно, сын мой. Ты уверен, что хочешь поговорить сейчас? – святой отец на всякий случай не стал сразу открывать ворота, чтобы потом лишний раз не закрывать их, если удастся переубедить говорящего. Он сильно устал в этот день. Было далеко за полночь, а завтра с утра предстояло сделать много тяжёлой работы.

– Да, уверен! – он говорил слишком громко для простого крестьянина. – Откройте, святой отец! Мне надо с вами поговорить.

– Ну что ж, – прокряхтел Хосе Мария и со скрипом повернул ключ в замке.

– Мне нужен Ваш совет, падре, – святому отцу бросились в глаза дорогие оторочки чёрного бархатного камзола, белоснежные манжеты и такой же тонкий кружевной воротник просящего. Даже в тусклом свете ночного фонаря с закоптелыми пергаментными стенками было видно, что путник носил дорогую одежду. Правая рука в перчатке лежала на эфесе прячущейся в темноте шпаги, но по тускло-жёлтому блеску широкой чашки над рукояткой можно было судить, что она была покрыта золотом. Подняв глаза вверх, падре буквально наткнулся на жёсткий и взгляд двух спокойных и решительных глаз. Узкая бородка вдоль нижней части лица, гладкая кожа, плотно сжатые губы и тонкий, без горбинки нос – всё это сразу бросалось в глаза на фоне широкого белоснежного воротника. Однако именно глаза приковывали основное внимание в этом человеке, заставляя забыть обо всем остальном и думать только о них, стараясь разгадать причину их глубокого спокойствия. Большие черные зрачки усиливали это впечатление, и, казалось, что изнутри эти глаза горят каким-то неведомым огнём, который придавал их хозяину такую уверенность в себе. На вид путнику было чуть больше двадцати двух – двадцати трех лет, но что-то подсказывало падре, что пережил этот человек в жизни намного больше. «Да… не иначе, как любовь», – подумал он. Больше ничего не может привести богатого молодого человека за советом к священнику посреди ночи.

– Ну что ж, входи, дальний странник. Двери храма Господнего открыты для всех, – падре посторонился и впустил молодого человека внутрь. Тот сразу же направился к дверям церкви, не обращая внимания на грязь и лужи. Брызги от его сапог разлетались в разные стороны, поэтому Хосе Мария приотстал, стараясь не попасть в старые лужи и не оказаться обрызганным молодым человеком. Так они вместе прошли через маленький двор и вошли в церковь. Медленно двигаясь вдоль двух рядов узких чёрных лавок, напоминавших в свете старого фонаря длинные гробы, они наконец добрались до алтаря, а оттуда – и до дверей исповедальни. Святой отец закашлялся. У него закружилась голова. На губах выступила пена. По привкусу – опять с кровью. Он знал, что сырая церковь – не лучшее место для ежедневного пребывания бренного человеческого тела, но имел ли он право роптать, когда в мире ещё было так много боли и несправедливости?

Его гость тем временем без колебаний открыл дверь и шагнул внутрь. Святому отцу пришлось сделать то же самое. Внутри их разделяла хлипкая решётчатая перегородка, верхняя часть которой была дополнительно закрыта грубыми досками. Поменять их на занавески, как в севильских церквах, никак не получалось, но падре был доволен и тем, что эти  конструкции тоже хорошо служили своему делу: лица говорящего видно не было, а всё остальное приходящих сюда по воскресеньям мирян не очень-то и волновало. Священник сел на скамью, сделанную из такой же грубой доски, как и сама келья, и поощрительно кашлянул. Его сигнал был сразу же услышан.

– Святой отец, я пришёл за советом. Мне надо… – молодой человек, казалось, не знал, как правильнее выразить свою мысль. Почти все прихожане сначала зажимались, как будто им в живот ткнули горячим железом, а потом распускались, как цветы по весне, и постепенно начинали то плакать, то шептать, говоря всё подряд.

– Господь всегда готов выслушать твою боль. Не держи её в себе, сын мой.

– Я хочу отомстить, падре! Я хочу отомстить тем, кто меня унизил!.. – сразу же заговорил он. Сквозь широкие клетки перголы было видно, как сжимались и разжимались его длинные, сильные пальцы, оставляя след на бархате панталон. Святой отец вздохнул, чувствуя, как в предчувствие трудного и однообразно долгого разговора опять заныла поясница. – Но перед этим мне надо…

– Месть есть проявление дьявола в нашей душе. Христос терпел большие мучения. Тебе надо научиться прощать своих врагов, – начал Хосе Мария, засунув кисть между поясницей и стеной.

– Падре, я здесь не за тем, чтобы выплакаться и уйти домой. Я не собираюсь подставлять правую щеку, когда меня ударили по левой, – разговор приобретал совсем не тот оборот, на который рассчитывал святой отец в самом начале. Молодой человек был с характером. Но зачем тогда он пришёл в церковь?

–  Э-э… – священник на минуту замешкался. – В чём же твоя боль, сын мой? Поведай мне, а я выслушаю и постараюсь облегчить твои страдания.

– Моя любимая… – юноша осёкся на этом слове, но, сделав глубокий вдох, пересилил себя и продолжил: – Та, что клялась мне в любви, отказала мне в присутствии отца и матери. Она сказал, что вообще меня никогда не знала. И это после того, как мы провели с ней столько времени вместе!

– Она соблазняла тебя?..

– Нет! Мы встречались несколько раз. У нас в городе. Она приезжала со своей матерью и братьями. Они продавали на рынке мясо и шкуры волов. Мы познакомились с ней случайно у городского колодца. Первый раз я не мог долго разговаривать, но узнал, когда она будет там в следующий раз. Через неделю они приехали снова, и я уже переоделся, как кузнец. Мы встречались с ней за городскими воротами. Просто гуляли и разговаривали. Скорее, я её добивался, чем она меня! Нет-нет, она ни разу так и не дала мне повода усомниться в её верности и чистоте! У моего отца достаточно средств, чтобы я мог купить себе любую такую крестьянку. Но Каталина! Она не простая!

– Как её имя сын мой? Прости, я не расслышал, святой отец наклонился к решётке.

– Каталина Лаура де Молина.

– Каталина Лаура де Молина… – еле слышно повторил священник, как бы запоминая это имя. Он знал эту семью. Очень трудолюбивая и многодетная. Они жили в соседней деревушке по другую сторону реки, и добираться к ним через брод и по обходной дороге всегда было для него сущей мукой.

– Что? Что вы говорите, падре?

– Нет, ничего, сын мой. Я внимательно тебя слушаю. Дьявол проявляется в разном обличье. И наша святая цель быть внимательными и находить его в наших мыслях и желаниях.

– Да, дьявол… – так же медленно повторил молодой человек, думая о чём-то своём. – Я дарил ей разные подарки, но она их выкидывала. Все. Говорила, что о ней подумают всякое плохое, что она продалась. Но от денег она никогда не отказывалась. Я с радостью отдавал ей столько, сколько у меня было… тогда. Она читала молитву и благодарила Господа за помощь. Если бы я знал!

– Она с именем Господа на устах брала твои деньги и ничего не давала взамен?

– Да причём тут деньги, падре?! Мне плевать на деньги. Я сказал, что люблю её и хочу увезти с собой. Она согласилась, понимаете? Говорила, что любит меня. Почему же потом она сказала своим родителям, что видит меня в первый раз и любит совсем другого? Какого-то соседа Карлоса, который, якобы, зарабатывает своим трудом, честен, порядочен, хорошо, видите ли, танцует и ещё они знакомы с детства, – молодой человек на выдохе тихо закончил последнее предложение и замолчал. – Но хуже другое. Хуже её коварство. Она всё это сделала специально. В последний день нашей встречи, когда я ей сказал, что собираюсь приехать за ней к её родителям, она долго сопротивлялась, но так и не сказала ни да, ни нет. Только, прощаясь, отдала свой браслет. Вот этот, – с этими словами молодой человек что-то показал сквозь решётку падре, но освещение было столь тусклым, что тот смог рассмотреть только какие-то шарики на ниточке. Потом он продолжил: – но когда я показал ей этот браслет при родителях, она сказала, что потеряла его очень давно, и все в семье это знают. После этого меня просто выставили за дверь, как бродягу! Но я узнал через своих людей, что этот Карлос и вся его семья разорились прошлом году, поэтому отец Каталины отказался выдавать её замуж за этого мужлана. А я! Я-то был всего лишь дойной коровой, которую она использовала, чтобы собрать денег для своего урода!

– Ева первая поддалась на уговоры змея и съела яблока греха. В этом нет ничего нового. Но почему ты так болезненно всё это воспринимаешь, сын мой? Не околдовала ли она тебя? Не использовала ли она каких-нибудь тайных заговоров или гаданий во время ваших встреч? Может, она ведьма?

– Да нет же, святой отец, – с лёгким раздражением возразил молодой человек. – Она вполне нормальная женщина. Правда, очень красивая. Но без всяких этих ваших штучек! С ней было просто очень интересно разговаривать. Она даже умеет читать. Представляете?

– И сколько раз вы встречались?

– Семь, падре! Целых семь раз! Семь недель, каждый раз, как они приезжали в город.

– Всего семь?.. – еле слышно произнёс святой отец. – Иисус провёл в пустыне сорок дней, проверяя себя на искушение. А потом ходил со своими учениками долгие годы, и они все отвернулись от него. Петру он так и сказал: трижды отречёшься от меня…

– Я знаю, святой отец, знаю! Но и о жене он говорил, что она должна верной рабыней быть мужу своему, не так ли?

– Но ведь эта девушка ещё не твоя жена, сын мой? И Господь ещё не скрепил ваши узы клятвой? Поверь, он всё видит и каждому предначертал свою собственную судьбу. И тебя ждёт свой особенный путь…

– Вот поэтому я и пришёл к вам падре, – резко перебил его молодой человек с трепетом голосе. Он явно волновался. Хосе Мария очень хотел бы увидеть, как выглядит волнение на этом сильном и спокойном лице, но доски были непроницаемы для его взгляда. – Если Господь предначертал судьбу каждому из нас, то, значит, Ему всё известно, не так ли?

– Да, сын мой. Но за выбор свой ты всегда в ответе перед ним.

– Тогда любой мой поступок – это судьба, предписанная свыше. И буду ли я счастлив или несчастлив, тоже решено на небесах, не так ли?

– Не совсем так, не совсем. Я вижу, ты умён и знаешь Библию. Судьба твоя предрешена свыше, да. Но не счастье твоё или горе. Господь страдает и радуется вместе с нами. Поэтому он не может в каждой судьбе предвидеть только счастливые события. Любой твой поступок он видит, и частичка его находится в тебе. Это твоя душа. Именно она и не даёт тебе совершать зло и бесчестие, потому что она – частичка Господа нашего. Через неё ты пропускаешь все свои мысли, и он отвечает тебе из глубины её. Вот почему так страшно, когда там находит себе пристанище Сатана. Он не уничтожает Господа, ибо не может этого сделать, но он закрывает Его частичку от тебя. Он, как туманом, заполняет твою душу, не давая возможности найти правильный путь к Господу. Но ведь, даже творя зло, человек чувствует, что Господь есть в душе его, ибо страшится справедливого суда Его и знает, что он наступит.

– Я не боюсь суда, святой отец. Я ничего не боюсь.

– Это свойственно молодости. Но ведь ты же ходишь в церковь, и молишься Господу нашему Иисусу Христу?

– Хожу… – было слышно, что он сказал это с горькой усмешкой.

– Значит, сердцу твоему нужен отклик и сострадание, сын мой.

– Не думаю… – спокойно ответил молодой человек. – Но Господь видит мои поступки и радуется им, если они приносят мне радость. Так, святой отец?

– Конечно. Но и разбойник радуется, когда грабит и убивает людей на дороге. Радуется ли Господь вместе с ним? Конечно, нет.

– Хорошо, но, если разбойник не грабит на дороге и не радуется чужому горю, а продолжает оставаться крестьянином и страдать всю свою жизнь от того, что ему приходится сносить камни со склонов и заносить туда землю, чтобы вырастить хлеб, а хлеба не хватает, и его дети умирают, а жена превращается в старуху – разве это счастье? Не есть ли смерть его детей и жены сродни смерти тех, кого он грабит на дороге?

– Счастлив ли он, сын мой? Сыт – да, одет, обут – да. Но счастье ли это?

– Но ведь рано или поздно разбойник погибнет и от него ничего не останется, как и от того труда, которым он, как крестьянин, жил бы, возделывая горные склоны для хлеба. Но у разбойника могут остаться сытыми и живыми дети и жена, а у того, кто возделывает землю, нет. Знаю, страдания ниспосланы нам свыше, чтобы проверить души наши. Но разве для горя и страдания создал нас Господь? И если я хочу быть счастлив здесь и сегодня, я должен делать то, что мне доставляет удовольствие.

– Не всякий короткий путь правилен. Этот путь порочен, сын мой, ибо дьявол всегда ждёт нас на пути быстрых наслаждений. Ты можешь убить много людей, но станешь ли ты счастлив? Ведь горе их будет висеть тяжким грехом на тебе в день Страшного Суда.

– Да, я думал над этим. Значит, Великий Александр Македонский, Гай Юлий Цезарь и все римские императоры тоже великие грешники? А наш король Хуан тоже? Ведь он убил немало неверных, как, впрочем, и истинных католиков.

– Господь с тобой! – падре откинулся назад, чувствуя, как покрывается холодным потом. Хорошо, что служка Мария принесла молоко с хлебом раньше и уже ушла домой. А так ведь могла и услышать! А, может, это его так проверяет инквизиция? Не подослали ли этого молодого щёголя специально? Уж больно много знает. Но Луис Монтаньес уже продолжал:

– Думаю, он со мной. Я долго думал о том, что готов сделать с Каталиной Лаурой и её братьями, выставившими меня за дверь. Я мог бы купить и уничтожить всю их деревню при помощи солдат нашего герцога. Но я не сделаю этого. Я поступлю проще. Я не буду никого убивать. Я хочу, чтобы они до конца жизни помнили о страданиях, которые причинили мне своим отказом!

– Что же ты собираешься сделать, сын мой? – падре был так взволнован, что забыл и о боли в спине, и о хрипах в лёгких.

– Её родителям я выколю глаза, чтобы они никогда больше не могли видеть своих детей. Братьям я отрежу детородные органы, чтобы никогда не могли рожать детей. А Каталине я вырежу язык. Сам, своими руками, чтобы она до конца жизни мычала, как буйволы в загоне её отца. И никогда больше не лгала. А ещё отрублю ей кисти. Знаете, что в женщине даёт ласку и тепло? Ладони, святой отец, ладони! Именно ими, пальцами своими и движением она может так согреть и приласкать, что этого уже не забудешь. Пусть её жених-мясник после этого всю жизнь чувствует у себя на спине только сухие палки её рук, а не ласку пальцев и ладоней! А после этого я вылью ей на лицо горячий воск. Она не умрёт, только кожа покроется шрамами и рубцами. Но уже никогда не будет такой красивой. Никогда!

– Сын мой… – святой отец даже не знал, что ответить, но, к счастью, юноша не заметил его протеста и продолжил:

– А этому Карлосу я просто надрежу мышцы плеч и локтей, чтобы он никогда больше не мог её обнять, чтобы мог говорить, и видеть, и слышать всё вокруг, но ничем, ничем не мог им помочь. Пусть работает честно, как она сказала! Ногами. Если сможет. А если они попробуют после этого ещё родить детей, то никогда не смогут прижать их к себе своими обрубками, не смогут, не смогут… – Луис, казалось, так живо всё себе представил, что даже перестал говорить.

– Сын мой, – тихо, но твёрдо произнёс священник, – не давай дьяволу вселиться в твою душу! Таким путём ищет он место в твоём сердце, как искал его в сердце Иисуса, Господа нашего, в пустыне сорок дней и ночей. Твои страдания неизмеримо велики, но стоят ли они страданий матери, потерявшей ребёнка, или страданий человека, потерявшего веру в Господа?

– Стоят, – резко ответил юноша. – Враги моего отца искалечили его много лет назад. И он всегда говорил мне, что обиду прощать нельзя. Так же, как и побеждённого врага. Враг всегда вернётся и отомстит. Поэтому ты никогда не должен откладывать месть на потом!

– Таким образом ты открываешь место злу в сердце своём, не так ли? А Сатана только этого и ждёт.

– Возможно… Но разве церковь не уничтожает своих врагов в дальних странах? Разве ведьмы не горят синим пламенем на кострах? Это ведь тоже месть, святой отец? Но кому?

– Это не месть, сын мой. Ты заблуждаешься. Это искоренение заблудших душ, за которых Господь наш страдал, и за которых пролил столько много крови. От имени его и караются неверные, не пожелавшие принять веру его. И с именем его на устах умирают в боях лучшие из воинов церкви.

– Но не его ли слова, многие скажут Мне в тот день: Господи! Не от твоего ли имени мы пророчествовали? Не твоим ли именем бесов изгоняли? И не твоим ли именем многие чудеса творили? И тогда объявлю им: Я никогда не учил вас; отойдите от меня, делающие беззаконие…

– Толкование святых строк дозволено только священникам католической церкви. Ты, кажется, пытаешься делать это сам? – священник был раздражён и удивлён одновременно.

– Я не толкую, я только повторяю, падре, – со вздохом произнёс молодой Луис Монтаньес. – И ещё я не могу простить.

– Ты молод, у тебя ещё всё впереди. Ты сможешь найти много красивых, достойных женщин, у тебя…

– Святой отец, мне не надо потом! Я не хочу, чтобы я жалел о том, что не наказал всех своих врагов вовремя… если со мной случится какое-то несчастье…

– Будь я так же молод, как ты, я бы, пожалуй, согласился с тобой. Но я видел много странных судеб… – надо было как-то отвлечь молодого человека от его мыслей, поэтому Хосе Мария решил сменить тему. Луис молчал и священник, поняв это по-своему, продолжил: – У меня есть очень близкий друг. Все зовут его дон Фернандо, хотя на самом деле у него другое имя. Он был на одном из кораблей короля в Новом Свете и повидал там немало интересного. Однажды он попал в переделку, и молил Господа, чтобы тот спас его. Он молил Иисуса всю ночь. Индейцы принесли его в жертву богам, бросив в глубокий колодец с водой. Но только Господь знал, что дон Фернандес умеет плавать! Когда он выплыл, местный вождь побросал в этот колодец своих воинов, а его отпустил. Разве это не пример для тебя? Попроси Господа наказать твоих врагов, и это будет во сто крат лучше, чем убивать их!

– Тогда почему же церковь одними молитвами не убивает своих врагов? Нет, падре, мне не надо чужой мести, пусть это будет даже месть Господа, как в Содоме и Гоморре. Я хочу всё сделать сам.

– Но если ты увидишь страдания этих людей, станет ли тебе легче?

– И да, и нет, – он явно задумался над этими словами.

– Тогда почему бы тебе не представить, что твоих врагов больше нет на земле? Нет, и всё!

– Знаете почему, святой отец?

– Почему?

– Потому что они есть! – Луис Монтаньес откинулся назад и громко рассмеялся. – И ещё потому, падре, что есть я! Униженный и оскорблённый.

– Но тогда зачем ты пришёл ко мне? Ты полон чёрной злобы и ненависти, которые могут погубить тебя и много невинных людей. Что же заставило тебя, молодого и сильного, прийти к слабому и немощному старику?

– Не совесть, святой отец, и не раскаяние, – молодой человек на секунду замолчал, и Хосе Мария увидел, как тот аккуратно гладит вытянутыми пальцами колени. – Первое, это страх. Страх нести в себе это всю свою жизнь. Как и тайну уродства своего отца. Теперь этого страха нет. Теперь вы разделите со мной эту участь и будете в ответе перед Господом так же, как и я. Так как ни вы, ни я не можем изменить то, что предначертано свыше. А второе, святой отец… второе гораздо проще. Эти люди когда-то умрут. Так вот, когда они будут умирать, я прошу вас хоронить их сразу за воротами церкви, на самом почётном месте. Чтобы их кресты было видно издалека. Пусть люди думают, что им воздалось за их страдания после смерти. А мне будет приятно проезжать время от времени и видеть всех их лежащими здесь, недалеко друг от друга. Чтобы не ездить по разным кладбищам и стоять у каждого отдельного креста.

– Это – святотатство, сын мой!

– Что? Похороны за воротами церкви – святотатство?

– Всё! Всё, что ты говоришь. Это надругательство над церковью и её основами.

– Не думаю. Но и вы, и я – католики. Вы считаете это святотатством, а я – нет. Дева Мария и её сын рассудят нас. Так кто же из нас прав? Если помните, несколько лет назад в Сонтрестье настоятеля отлучили от церкви и даже наказали?

– Хосе Мария вздрогнул. Он хорошо знал отца Кастильо. Тот не пожелал идти на сделку с совестью и отказался похоронить малолетнего сына герцога Сантьяны возле церкви. В результате, Кастильо через какое-то время оклеветали и сварили в смоле.

– Это не по-христиански, сын мой, – с дрожью в голосе произнёс священник.

– Поэтому я и оставляю вам вот этот мешочек золотых, чтобы вы к первым похоронам в этой проклятой семейке успели отстроить новую церковь.

– Господь проливал свою кровь не за деньги, а за всех людей и их грехи!

– Значит, и за вас, и за меня, тоже. Правильно? Мой грех в том, что я совершаю зло, а ваш грех в том, что вы об этом знаете. Так что принять помощь в данном случае грех гораздо меньший. Не так ли?

– На этих деньгах кровь невинных людей. Я не возьму их.

– Хорошо, если их вам принесет безрукая Каталина Лаура, возьмёте? – в голосе молодого человека прозвучала сталь. Старый священник сгорбился и ничего не ответил. Он ничего не мог сделать, чтобы спасти этих людей. И помешать этому обезумевшему юнцу – тоже.

– Сын мой, видит Господь, ты совершаешь сейчас страшное зло. Он один тебе судья. Я сделал всё, что мог. Иди. А я буду молиться за тебя все эти дни. Я даю тебе слово, что обращу к Господу и Пресвятой Деве Марии самые искренние молитвы, чтобы они помогли тебе и отвратили от этого страшного преступления. Иисус – всевидящий. Он услышит.

– Молитесь три дня, падре. Свадьба сегодня. Завтра я съезжу к отцу. А послезавтра уже буду на месте. Вполне возможно, что кому-то из них мы и не понравимся. Так что скорей всего, у вас будут тела для отпевания уже к следующей воскресной исповеди. Даю вам слово!  – было слышно, как Луис громко хмыкнул и встал. – Вначале было слово, не так ли святой отец? Со слова всё начинается, словом всё и закончится.

– В тебе есть божья сила. Но ты её не видишь. Соверши всё, что тебе предназначено, но в трудный час вспомни мои слова: тебе предначертано стать великим человеком. Стань им с именем Господа на устах, а не с именем сатаны.

Ответом ему были гулкие шаги уходящего молодого человека. Проходя мимо первой лавки, тот задержался на секунду, о чём-то подумал и положил на неё мешочек с золотыми монетами. Те глухо звякнули, и этот звук вывел Хосе Мария из задумчивости. Вокруг никого не было. В фонаре безжизненно теплился фитилёк свечи. Из незакрытых дверей тянуло промозглой сыростью. В груди опять что-то натужно захрипело и забулькало, как вода в старом закопчённом котле.

Хосе Мария вышел из исповедальни и медленно приблизился к первой лавке. На ней выпуклой тенью возвышался злосчастный мешочек. Он взял его и повернулся к алтарю. Ему показалось, что Христос мученически посмотрел на него и опустил глаза вниз. Но в его взгляде он прочитал одобрение. Или это опять только показалось? Дева Мария с младенцем на руках улыбнулась ему, как бы говоря, что она его прекрасно понимает, и что младенца своего ей тоже надо было чем-то кормить, чтобы он потом пролил свою кровь за всех людей на свете.

– Семь дней… отложу на семь дней, – пробормотал он. – Ты же всё видишь! Ты сам прислал его ко мне. Пусть семь дней пройдут, и я построю новую церковь Тебе во славу. Взяв это золото из рук зла, Ты предаёшь их в руки добра. Да исполнится воля твоя! – с этими словами Хосе Мария зашёл в свою комнату и положил золото в сундук под кроватью. Мешочек был из тёмно-красной мягкой кожи, с красивой синей ленточкой из шёлка. Он давно такого не видел. Засыпая, Хосе всё ещё чувствовал на руке его приятную мягкую тяжесть, которая будоражила воображение и постепенно превращалась в диковинные сны.

 

 

Весь следующий день прошёл в бесконечных делах и молитвах о семье де Молина. Хосе Мария искренне хотел, чтобы Господь снял с него непомерный груз «соучастия» в расправе над этой несчастной семьей. Но пока ему оставалось только надеяться.  Помогать с утра никто не пришёл, Мария простудилась под дождём, да ещё надо было отслужить обедню. Ближе к вечеру наконец разошлись последние прихожане, долго и мучительно обсуждавшие, кто и где будет стоять, и за кем им идти на будущем венчании. Как будто кроме церкви этого нигде нельзя было сделать… Хосе Мария горестно вздохнул.

  Солнце уже давно склонилось за ближайшей горой. Оставалось перенести хворост поближе ко входу, а часть – занести внутрь. Выбегать ночью за дровами в его возрасте было уже опасно. Он приблизился к паперти, но так и застыл с дровами в руках: перед ним на ступеньках сидел человек. Было уже довольно темно, солнце только что зашло, и все предметы погрузились в дымку кратковременной тени, после которой быстро наступает ночь. Что-то знакомое было в этой фигуре, но святой отец не мог понять сразу, что именно. Грязные сапоги ничем не отличались от его обуви – такая же грязь, под которой невозможно было ничего распознать. Вся одежда тоже была забрызгана грязью с ног до головы, но чувствовалось, что это не простолюдин. Валявшаяся у его ног шляпа подтвердила догадку святого отца, а торчащие из-за спины ножны шпаги только укрепили во мнении, что перед ним был вчерашний гость. Молодой человек сидел, уронив голову на колени, и, казалось, не замечал ничего вокруг. Набрав в лёгкие побольше воздуха, священник хотел поощрительно покашлять, чтобы привлечь к себе внимание, но вместо этого у него вырвалось совсем другое:

– Давно здесь сидишь, сын мой? – голова в обрамлении чёрных волос медленно поднялась вверх, и на падре посмотрели те же жгучие, страстные глаза, которые совсем не изменились за последние сутки. Изменилось их выражение и сила внутреннего свечения. На осунувшемся и бледном лице они выглядели ещё более пронзительно, и, в какой-то момент святому отцу показалось, что это уже не тот огонь, которым они горели вчера. Настолько сильнее было в этих глазах выражение боли и отчаяния.

– Нет, – еле слышно ответил молодой человек. И ни слова больше. Молчание становилось напряжённым, тем более, что лужа у нижней ступеньки паперти оказалась глубже, чем дырка в сапоге Хосе Мария, и святой отец чувствовал, что пора срочно спасаться от проникающей внутрь ледяной воды. Он быстро поднялся по ступенькам и резко открыл старые двери.

– Двери храма Господня открыты для всех страждущих. Войди! – сказав эти слова, он почувствовал, как что-то снова забулькало вверху грудины и сухой кашель железной рукой схватил его за горло. Откашлявшись, падре сплюнул в сторону и просипел: – Входи, сын мой. Пользы от нашей холодной смерти на пороге храма Господня не будет ни тебе, ни мне. Поведай мне свою печаль у огня внутри моей скромной кельи.

Молодой человек молча встал, и, не говоря ни слова, вошёл в церковь. Но вместо того, чтобы пройти вместе с падре в боковое ответвление, он вдруг остановился напротив распятия и опустился на колени.

– Он плачет… – еле слышно произнёс он. – Он тоже плачет… – и Луис Монтаньес стал шептать какие-то напоминающие молитву слова, смысл которых разобрать Хосе Мария не мог. Предложив ему ещё раз пройти внутрь и умыться, падре понял, что сейчас не время для бренных забот, и медленно удалился к себе, оставив Луиса одного перед алтарём. Чёрная ночь была такой же сырой и неуютной, как и сотни других до и после этого дня. Хосе Мария тщетно пытался уловить хоть какие-то знаки или намёки на то событие, которое привело к нему этого человека снова, но ему оставалось только ждать. Под утро усталость взяла своё, и святой отец так и заснул на стуле, упершись лбом в кулак. Его разбудила служка Мария, с испуганным видом теребившая край его рясы.

– Святой отец, проснитесь! Там какой-то человек лежит… – она показывала рукой в сторону алтаря.

– Что? Где? – священник ещё с трудом понимал, что происходит и что от него хотят.

– Там человек лежит, говорю. Прямо перед алтарём. И шепчет что-то… – пожилая женщина была сильно напугана и говорила шёпотом.

– Ах, да… Это – дальний странник. Попросил оставить его на ночь. Хотел побыть наедине с Господом. Ты не волнуйся. Пойдём, посмотрим. Если что, поможешь перенести его сюда.

– Вместе они подошли к скрючившемуся на полу Луису, и священник понял, что тот находится в бреду: глаза у него закатились, на губах застыла пена, он слегка хрипел на вдохе, и при этом ещё что-то шептал. Любого набожного человека его вид привёл бы в ужас. Немудрено, что Мария постоянно крестилась и смотрела на образа.

Тем не менее, Луис не заболел и довольно быстро пришёл в себя. К вечеру он уже сидел на кровати и смотрел в стену невидящим взглядом. Хосе Мария не трогал его, лишь изредка бросал косые взгляды на застывшую фигуру и удивлялся в душе, как можно так долго просидеть без движения. Прислужницы убрались в церкви и ушли, а ему ещё оставалось поменять свечи и счистить нагар. Он как раз возился с подсвечником у иконы Девы Марии, когда почувствовал, что сзади кто-то стоит. Давно у него не было такого чувства, как будто на затылок вот-вот прыгнет какой-то страшный зверь. Хосе Мария постарался повернуться как можно быстрее в своем возрасте. Через несколько мучительных мгновений ему это удалось. Чёрные лавки угрожающе смотрели на него тупыми торцами. Вокруг уже было темно. Только свет от его свечи освещал маленький пятачок впереди. Прямо перед ним, в двух шагах стоял на коленях Луис. Серая накидка из грубой ткани выглядела теперь угрожающе чёрной. Её край растворялся в темноте, и от этого казалось, что стоящий на коленях человек выплыл прямо из мрака. Рассыпавшиеся по плечам волосы были похожи на длинных шипящих змей. Повидавший немало на своём веку Хосе невольно поёжился. Уж не дьявол ли вселился в душу этого молодого богача? Больно уж похож! Святой отец хотел набрать в лёгкие побольше воздуха и чуть не закашлялся. «Господи, хорошо, что ещё на табуретку не полез! Упал бы и разбился. Точно», – мелькнуло у него в голове. Первый страх уже отступил. Он собрался открыть рот и что-то сказать, как вдруг услышал тихий голос Луиса:

– Виновен. Виновен во всем и готов принять любое наказание за свою гордыню.

– Встань, сын мой, и пойдём поговорим, как присуще христианам: с открытым сердцем и искренней верой! – с этим словами он взял Луиса за плечо и постарался крепко его сжать. Тот поднял глаза, полные слёз и раскаяния, но ничего не сказал и молча последовал за священником в его келью. Там он не стал садиться, а снова упал на колени и спрятал лицо в руках.

– Не надо, не надо, – попытался успокоить его падре, но у него ничего не получилось. Слова шли не от чистого сердца, а врать он не хотел. Все его мысли сейчас были заняты судьбой семьи де Молина, а не утешением Луиса. Давно он уже не пребывал в таком волнении.

– Не знаю, что делать, святой отец, но выслушайте и посоветуйте!

– Я сделаю всё, что в моих силах… – осторожно ответил священник.

– Я решил не ждать и поехал сразу к ним. Я подумал, что вы их предупредите. Простите… Мы ехали очень долго. У брода река поднялась, нам пришлось вести коней под уздцы. К утру мы были у перевала и только к полудню добрались к той узкой дороге вдоль скалы, вы знаете… На ней не разъехаться и двоим. Там мы столкнулись лицом к лицу с толпой крестьян. Они шли нам на встречу, – Луис сглотнул слюну. В горле пересохло. Он поискал глазами воду, но не найдя, продолжил: – Куча народу впереди, а за ними в повозке – они.  Вдвоём. Каталина с женихом. Лиц не было видно, но я успел разглядеть её платье. Подумал, что в этом же платье она могла бы ехать со мной, но… но она уже была не со мной. Я рванулся вперёд, а они стали разворачиваться, и не смогли. Узко там очень, вы, наверное, знаете. И лошади как раз в том месте рванули… и прыгнули прямо в пропасть. Как на крыльях. У меня до сих пор стоит перед глазами это платье внизу на скалах – всё в крови. Господь всё видит, падре, Он всё видит. Как я мог усомниться в этом?! Он не дал им муки, которые я придумал, а просто взял их себе в царствие небесное, а мне оставил только их мёртвые тела и горе на всю жизнь. За что же он погубил их, а меня оставил жить?.. – Луис упал лицом в ладони и заскрежетал зубами. Плакать он давно не мог.

– Как знать, сын мой, – Хосе Мария был настолько поражён свершившимся, что даже не знал, благодарить ли Господа за это или нет. Он пожевал беззубым ртом и продолжил: – Одним Господь даёт наказание во имя благих дел и в назидание другим. Другим оставляет жизнь в наказание. Третьим – это знак духовного исцеления. Только ты сам со временем сможешь ответить на этот вопрос. После того, как проживёшь свою долгую жизнь и сотворишь в ней какие-то дела. Благие или злые. Всё зависит от тебя.

– И никто, слышите, никто не кинулся их спасать. Все стояли, как завороженные. И я тоже. А потом, как сумасшедший бегал от одного к другому. А они всё стояли и смотрели в землю. Как будто Господь пригвоздил их всех к земле. Понимаете, падре? Это был знак! Он не давал им двигаться! А я не мог остановиться. Я кинулся к коню и поскакал в сторону деревни, чтобы оттуда попасть в ущелье. Но моя лошадь поскользнулась и упала на следующем повороте. Она сломала ногу. Это был второй знак! Я сжал кулаки и погрозил ими в небо, ему! Господу! Я орал, как сумасшедший, я ничего не понимал. Я только кричал и проклинал его, падре… – Луис на секунду замолчал, и святой отец не нашёлся, что сказать, чтобы продолжить разговор.

Трагедия этого молодого человека всколыхнула старые воспоминания. Почти двадцать лет прошло в этой глухой обители, куда он попытался спрятаться от своего прошлого. Ничего не тревожило его все эти годы. И тут всего за несколько дней столько событий! Не ему ли это посылает Господь знак свыше? Может, этот молодой человек лишь предвестник чего-то более важного… и страшного? Хосе Мария опять закашлялся, и продолживший рассказ Луис отвлёк его от мрачных мыслей: – Я пересел на лошадь слуги, и мы все помчались дальше. Но буквально через двести шагов мы услышали страшный грохот впереди. Это был обвал. Не сломай моя лошадь ногу, я бы не задержался и попал под камни. Это был третий знак, падре… Я забрался на вершину камней и понял, что лошади там не пройдут. Я был страшно зол. И я опять пригрозил ему! И пока я кричал в это чёрное небо, начался дождь. Мне казалось, что небо плакало вместе со мной, а Господь, наоборот, смеялся! Как же я был неправ… Когда я стоял наверху, вдруг опять посыпались камни. Но так как я был на самом верхнем валуне, то камни слетали по обе стороны этой кучи. Я не мог пошевелиться, потому что некоторые пролетали у меня прямо перед лицом. Мне показалось, что второй обвал длился вечность. А когда всё закончилось, я не мог спуститься, потому что вокруг было много грязи и камней. И тишина. Страшная тишина. Я оглянулся и увидел… что вокруг никого нет. Понимаете, падре? Никого! Всех моих слуг завалило камнями. Это был последний знак. И вот тут-то я испугался. По-настоящему. Я упал на колени и не мог подняться. Я не молил о пощаде, о прощении, я вообще ни о чём его не просил в этот момент. Я просто стоял на четвереньках, как животное, и трясся от страха. И что-то изменилось во мне, святой отец. Что-то вдруг проникло в мою грудь и наполнило меня внутри новым и непонятным. Так обычно наполняется мешок с водой. Я не знаю до сих пор, что это было. Хорошее или плохое? Не знаю. Что-то новое. Я встал и поднял голову. И первый раз за много лет заплакал, падре. Вы не поверите: небо над моей головой было голубым! Там не было ни облачка! Тогда я понял, что он меня видит. Это было самое сильное чувство в моей жизни. Сильнее любви к Каталине, сильнее желания отомстить за отца – сильнее всего! Это чувство нельзя ни с чем сравнить. Вы понимаете меня, падре?

– Да, сын мой. Это было Божественное откровение. Оно ниспосылается немногим. Я говорил тебе, что на тебе печать Божья, но ты меня не послушал. Теперь ты во всём сам убедился, – Хосе Мария был уверен, что это знак, который посылал ему Господь через молодого человека. А тот, даже не слушая его, продолжал:

– Он видел меня! И я понял, что моё место рядом с ним! Служить ему и надеяться на его милость и благодать. Ради этого чувства я готов на всё. И вот я пришёл к вам, святой отец…

– А как же крестьяне? Они тоже погибли?

– Нет. Они подошли ко мне потом. И даже дали какую-то лошадь, чтобы уехать. Нет, они не пострадали. Они были далеко. А я даже не поблагодарил их. Я не мог. Они что-то сказали мне о моих слугах, но я ничего уже не помню. Я был ещё на небесах. С ним. Я не мог расстаться с тем счастьем великого откровения, которое он мне даровал. Он есть, и он видит! Я понял, что должен теперь исправить свои прежние ошибки и сделать что-то великое, чтобы заслужить его прощение, – Луис был во власти своих воспоминаний.

– Прощение не есть хлеб и вода, сын мой, – задумчиво произнёс священник. – Прощение даже за великие дела не наступает. Бывает и такое.

Молодой человек посмотрел на святого отца осмысленным взглядом. В его глазах отразилось удивление.

– Разве Господь не дарует прощение искренне раскаявшимся?

– Всякое бывает…

– Не может быть! Господь милостив и у него нет цели заставлять всех мучиться.

– Мы сами заставляем себя мучиться… – Хосе Мария помолчал немного и встал, чтобы выпить немного воды. Прошлые воспоминания нахлынули с новой силой. Сердце учащённо забилось. Заломило в висках. Неприятно запершило в горле. Так начинался последний приступ на прошлой неделе. Как раз, когда служка рассказала о Фернандесе… Эх, Гонсалес Тирсо Пареха! Он был последним… Хосе Мария не помнил, как его привели в себя и отпоили добрые женщины из деревни. Но уже тогда для себя в душе он решил, что второго такого приступа не переживёт. Однако на этот раз железная хватка отпустила его горло после первого же глотка воды. Он посмотрел на молодого человека. Тот сидел на полу и молча смотрел на него внимательным, пронзительным взглядом. Да, именно пронзительным. Таким, как… Ах, как же ему это раньше в голову нет пришло? Вот, что так долго не давало покоя ему в этом юноше!.. Глаза, эти чёрные внимательные глаза. Как у Тотою. Она так же пронзительно смотрела тогда у водопада, когда Гонсалес лежал без сознания, а погоня приближалась с каждой минутой…

– Падре, вам не плохо? – в глазах Луиса проскользнуло волнение. Хосе Мария отвёл взгляд.

– Нет, всё нормально. Просто вспомнилось… – старый священник присел на лавку и неожиданно для себя продолжил: – Два молодых самоуверенных юноши, чуть младше тебя, отправились с отважным капитаном в Новый Свет на поиски несметных сокровищ, о которых тогда говорили все вокруг. Считай, что это поучительная сказка. Вот. Капитан уже был в этих землях не раз. И подтверждал эти слухи. В Новом Свете выяснилось, правда, что золота на побережье давно нет. А капитану были нужны люди, чтобы таскать тюки с товаром. Там были непроходимые леса, да куча враждебных туземцев, которых нещадно истребляли. Они платили той же монетой. Двое друзей после долгих скитаний оказались в большом городе высоко в горах. Город назывался Пуно. И сейчас, говорят, ещё так же называется. В нём друзья познакомились с одним старым пройдохой, который называл себя опытным следопытом и проводником. Он рассказал им много легенд и сказок. Друзья не поверили, разумеется. Но у него в рабстве находилось несколько индейцев, мужчин и женщин, которых он, по его словам, спас в разных частях этой дикой страны. После этого они стали служить ему верой и правдой. Это звучало убедительно. И романтично. Среди этих несчастных была одна девушка необычайной красоты. Она даже держалась как-то по-особенному среди своих собратьев. Оба друга сразу же в неё влюбились. Но один сразу сказал ей об этом, а другой держал это в себе. Тем временем проводник не терял время даром и уговорил их идти с ним на юг, где, якобы, находились ещё непокорённые земли других племён. Та девушка, кстати, тоже была с юга. По крайней мере, она согласно кивала головой, когда старик просил её подтвердить эти слова. Никто так и не знал, откуда она знала испанский. Хотя, никто, честно говоря, и не интересовался, – Хосе Мария на минуту остановился и сделал большой глоток воды. Она не помогла справиться с сухостью в горле, но доставила удовольствие своей прохладой. – Шли они долго. Двое индейцев даже умерли от какой-то непонятной болезни. Но страха не было. Через много, очень много дней пути все просто валились с ног от усталости. Но старый пройдоха уверенно вёл их вдоль какой-то длинной реки всё дальше и дальше на юг. Да и индейцы в конце пути шли явно оживлённее. По дороге то и дело находили следы стоянок. Всё это какое-то время сдерживало от ропота восьмерых молодых авантюристов, которые согласились идти с этим стариком за золотом.

И вот, в один прекрасный день они вышли на широкое плато в горах, в конце которого виднелся водопад. Индейцы, чувствовалось, приободрились и даже не садились во время привалов. Ну, а когда все оказались у водопада, там уже их ждали совсем другие индейцы. Причём, вооружённые ружьями. Оказалось, старик занимался тем, что выкупал их собратьев у испанцев и обменивал потом на золото. А своих же, испанцев, если они шли с ним в поисках приключений, он отдавал индейцам бесплатно, безо всяких угрызений совести, – священник на минуту замолчал. Было видно, что он сильно переживает. – Всех их обычно приносили в жертву. В течение недели. Этих восьмерых тоже должны были убить. Страх, пережитый той ночью, мог бы заменить целую главу из Священного Писания. Но сейчас не об этом. Ночью кто-то открыл решётки и выпустил их из ямы, где они лежали вповалку друг на друге. Потом выяснилось, что это была та самая красавица, в которую влюбились оба друга. Она должна была стать женой какого-то вождя, а испанцев должны были принести в жертву богам на их свадьбе.

Но когда все восемь оказались у того самого злосчастного водопада, произошла беда. Сатана помутил их разум, и они отказались садиться в лодку. Они не смогли оставить позади себя такую кучу золота, которое лежало практически везде. Причём, без присмотра. Племя жило в нижней части города, а пленников держали в верхней, где были какие-то строения и храмы. Полные золота. Шесть из них сразу же решили вернуться. Забрать как можно больше золота и уйти. Двое друзей сначала были против, но потом тоже решили пойти. Но по другой причине. Позже выяснилось, что оба хотели увидеть Тотою. Так звали ту девушку… – на этот раз священник надолго замолчал, прислушиваясь к смутно надвигающимся признакам глубокого кашля. Кашлял он долго и надрывно. Луис боялся потревожить его своими ненужными словами и продолжал неподвижно сидеть на полу. Наконец, откашлявшись, святой отец откинулся на спинку стула и с облегчением выдохнул. Его раскрасневшееся лицо ещё несло на себе отпечатки невыразимой муки, но было видно, что ему уже значительно лучше. Через некоторое время он продолжил: – Но жадность человеческая беспредельна. Как, впрочем, и глупость. Все они нагрузили так много мешков с золотом, что просто не могли идти. На каждом из привалов они оставляли какую-то часть этого проклятого металла. К водопаду добрались уже под утро. Но лодка не выдержала такого груза и пошла на дно. Кстати, это спасло потом того человека, который и приготовил там лодку. Все стали ругаться, так как никто, кроме двух друзей не умел плавать. Утонувшего богатства было очень жалко.  Несколько часов было потрачено зря. Здесь их всех и поймали. Но теперь они почему-то стали уже более важными пленниками: их приковали к стенам в длинном коридоре. Там было много комнат с проёмами для дверей. Но самих дверей не было. Каждый имел свою собственную золотую келью. Войти и выйти мог любой, кроме этих восьмерых глупцов. Один из друзей, тот который не сказал индейской девушке о своей любви, стал молиться, как учила его мать, – искренне и всем сердцем. Несколько раз даже приходили какие-то разодетые индейцы, но никто его не остановил, хотя выражение лиц у них было не очень доброе. Он молился до самого утра. А когда наступил рассвет, он радостно поблагодарил Господа за то, что тот дал ему возможность увидеть ещё один рассвет в жизни. В этот момент в келью к нему кто-то вошёл. Это была Тотою. Он не успел улыбнуться, как она уже исчезла. Что-то сказала и растворилась. Голова была тяжёлой. Всё от бессонницы. Когда он наконец понял, что она сказала, то не поверил. Их должны будут утопить в центральном жертвенном колодце. Так настоял верховный жрец. Он видел, что никто не стал нырять за золотом в водопаде и решил, что они не умеют плавать. Поэтому лучшей смерти придумать было нельзя. Только было одно условие. Того, кто сам выплыл, оставляли в живых.

Через несколько часов их всех вывели на раскалённые плиты большой площади. Вокруг было очень много разных индейцев. Их подвели к краю колодца, что-то долго говорили, потом зарезали курицу и бросили в этот колодец. Затем разожгли костёр в стороне, прямо на плитах, и стали прижигать каждому лоб. После этого человека сталкивали вниз и громко кричали, пока он тонул. Когда дошла очередь до двоих друзей, оказалось, что они последние. Не сговариваясь, они посмотрели друг другу в глаза и сами бросились в колодец. Прижечь их так и не успели. Вонь в колодце была страшнее, чем в трюме корабля, на котором они приплыли вместе с овцами и свиньями в эту землю. Но оба выплыли. Такой тишины никто из них не слышал никогда до и после. Индейцы молчали, друзья – тоже. Наконец, человек в чёрных перьях что-то сказал, их взяли под руки и отвели к началу дороги, которая вела к водопаду. Но как и куда идти после водопада, они не знали. Там они просидели очень долго, пока им в голову не пришла мысль достать лодку. Всю ночь они потом проспали под ней, опасаясь диких зверей. А утром появилась девушка. Да, красавица Тотою́. У неё была еда, острый нож и что-то, типа короткого копья. Но спокойно поесть не получилось. Появились несколько индейцев. Они чего-то хотели. Тотою перевела, что они хотят забрать её с собой, но она не хочет идти обратно, потому что там её убьют. Однако, если она останется, то за неё придётся драться. Да… драться с её несостоявшимся мужем. Старший друг, который признался ей в любви ещё в Пуно, сразу же вскочил и сказал, что готов. И дрался. С ножом Тотою. Но только Господь наш всесилен, а человек – нет. Индеец повалил его и несколько раз ударил ножом. Второй друг не смог это вытерпеть и ударил индейца камнем по голове. Его соплеменники сразу же кинулись на помощь своему главарю, но у них на пути стала Тотою. Она что-то им громко сказала, и они отступили. Она подошла к индейцу и коснулась губами его лица. Потом послушала грудь. И опять что-то сказала индейцам. Те сразу же подбежали к телу и перенесли его поближе к скалам. А Тотою со вторым другом положила своего защитника в лодку, и они отплыли. Правда, индейцы напоследок выпустили им вслед несколько стрел. Одна из них пробила лодку. Та стала постепенно наполняться водой. Скоро пришлось выйти на берег и сделать для раненого носилки. К счастью, раны оказались неглубокими. Скорее, скользящими. Тотою приложила к ним какие-то листья. И это помогло. Хоть раненый и потерял много крови, но всё же на следующий день уже мог сам медленно передвигаться на своих ногах. Но до этого была ночь. Та самая ночь, которую послал Господь младшему другу в качестве испытания, и которое он не выдержал…

Все рано легли спать. Ночью ничего не произошло. Когда костёр уже почти догорел, было ещё темно, но скоро должен был наступить рассвет. Младший из двух товарищей, который остался цел и невредим, никак не мог заснуть. Как и в ту ночь, когда он молился. И тут к нему кто-то подполз. Он вскочил, но рот ему заткнула чья-то рука. Маленькая, но сильная. Это была Тотою… Даже ночью были видны её пронзительные, жгучие глаза. И ещё амулет из каких-то ракушек на шее, который постоянно мешал ей… Или это ему казалось, что мешал. В конце концов она отбросила его в сторону, и всё свершилось. Да, она пришла и соблазнила его. Сама. А Господь всё видел и не помешал. Значит, так надо было.

Потом была долгая дорога назад. Тотою вывела их к какому-то племени. Там им дали маленьких лошадей, и они быстро добрались до испанских поселений. Тут младшего из друзей свалила лихорадка. Он провалялся в чьём-то доме почти полгода. Тотою и его друг, как выяснилось потом, потеряли его среди сотни больных в этом городе, когда им всем пускали кровь и прижигали раны. Для этого всех раздевали, а одежду бросали рядом с больными. Многим после кровопускания она уже была не нужна. Совсем. Её собирали проходимцы. Так они его и потеряли среди массы голых, одинаково худых и безжизненных тел. Но они всё-таки встретились. Через несколько лет в Пуно. И это тоже было своего рода испытание. Правда, тогда оно показалось им всем уже не чудом. Тотою с мужем приехала в Пуно за какими-то покупками. Да, её крестили, и она обвенчались со старшим из друзей. Они жили далеко на берегу, занимаясь рыбной ловлей и помогали при разгрузке-погрузке кораблей. Там-то у трапа они и столкнулись лицом к лицу. Младший друг не мог отказать старшему, и они поехали к ним домой. Это был тот же самый залив, где они впервые ступили на эту землю с корабля. Но у Тотою уже было два ребёнка. Старшая – девочка, по имени Мария, а младший – мальчик, Контильо. После того, как младший друг их увидел, ему стало плохо. Очень плохо. А Тотою при этом ни за что не хотела с ним разговаривать. Она просто избегала таких моментов, когда они могли остаться одни. Специально. Девочка была очень похожа на мать, но глаза… глаза были его. Это была его дочь. А вот мальчик был вылитой копией старшего друга. Но зачем Тотою всё это скрывала?

Через несколько дней младший товарищ не выдержал и уплыл на одном из кораблей в Португалию, а оттуда кое-как добрался до Испании. Через пятнадцать лет вернулся и старший друг. Он привёз скорбную весть: Тотою при родах третьего ребёнка умерла. Она знала, что умрёт, потому что попросила его в случае смерти найти своего младшего товарища и передать ему этот амулет. Из ракушек. И не просто попросила, а взяла с него слово в присутствии священника! Что там потом произошло с Марией и Контильо, неизвестно. С его детьми. Да и вряд ли их уже кто-то найдёт. Даже если они и живы. Двое детей от разных отцов. Да. Вот так… А на прошлой неделе старший друг умер, – священник судорожно сглотнул комок в горле. – Его звали дон Фернандо. Но мало кто знал его настоящее имя – Хонсалес Тирсо Пареха. Он был настоящим другом. Он всё знал. Всё. Но молчал и терпел эту боль до конца. Вместе со мной, – после этих слов святой отец опустил голову и замолчал. – Но страшнее всего, что, во грехе рожденные, они так и остались некрещёные. В этом мой самый главный грех и боль моя. Некрещёные… они не познали всю тайну причастия и близости его милости. Не познали… И нет теперь уже сил вернуться и крестить их. А я обещал это Господу… Слово дал, что вернусь и покрещу. А Гонсалеса уже нет. Ему было больнее терпеть столько лет. Эх, мы ведь даже поговорить не успели. За столько лет!.. Только когда отпевал его, казалось, будто Тотою всё время в изголовье стояла. Такая же красивая, как тогда. Вот уж и самых близких нет. Никого нет рядом. Один остался. А там, за тридевять земель где-то моя родная кровь…

– Простите, падре… – осторожно произнёс хранивший до этого молчание Луис, – второй друг… это были вы?

Святой отец ничего не ответил и только покачал головою. В руках у него был какой-то кожаный ремешок. Он протянул его Луису. Тот взял его и увидел на нём несколько ракушек, кое-где в трещинах и надломах, без формы, блеклых, но от них веяло далёкими странствиями и чужими землями. Луис медленно вернул его падре, а тот достал из-под кровати сундук и спрятал ракушки внутрь.

– Их надо крестить. Это – знак Господа. Это – его наказ, – еле слышно, одними губами прошептал Луис. Глаза молодого человека замерли, и было видно, что в его голове поселилась какая-то навязчивая идея. Но старый Хосе Мария этого не видел. Он стоял спиной к молодому человеку, чтобы тот не заметил навернувшиеся на глаза слёзы. Больше в тот вечер они так ничего друг другу и не сказали. Это была их последняя встреча.

На следующий день священник проспал чуть дольше, чем обычно. Когда утром его разбудила служка Мария, он с удивлением обнаружил, что молодого человека уже в келье не было. Старик постоял какое-то время посредине маленькой коморки, потом вздохнул, и, поплотнее закутавшись в накидку из козьей шерсти, вышел на улицу. На дворе стояла поздняя осень. Небо было тёмное и хмурое. Облака проносились почти над самой землёй, и, казалось, что в небе больше никогда не появится солнце.

В ворота кто-то вошёл. Хосе Мария без труда узнал братьев де Молина: все почти одного роста, крепкие, коренастые, с короткими шеями и суровыми, неулыбчивыми лицами.

– С чем пришли, дети мои? – хрипло спросил он.

– У нас большое горе, святой отец, – начал старший. Священник при этих словах вздрогнул и опустил глаза. – Вчера погибли сестра… и её жених, Карлос. Не спрашивайте, как. А ночью отошли в мир иной отец с матерью, – все братья опустили головы и замерли. Они напоминали крепкие пеньки недавно срубленных дубов – все кряжистые, широкоплечие и угрюмые.

– Великое горе для всех нас. Господь милостиво примет их души, дети мои. Они были честными тружениками и всегда помогали церкви, чем могли, – Хосе Мария чувствовал, что братья хотят ещё что-то добавить.

– Мы бы хотели, – опять начал старший, – испросить разрешения похоронить их всех вместе, но… – он замялся, – но сестра наша, Каталина, и её жених, Карлос, вы его знаете, они разбились в пропасти. И мы не смогли их найти. Это как раз за третьим поворотом к нашей деревне. Там ещё случился обвал. И всю дорогу завалило. Можно ли отпеть их всех вместе и поставить каждому надгробье или крест? – все братья, как один, подняли глаза и уставились на падре. Тот застывшим стеклянным взглядом смотрел на старшего, и, казалось, ничего не понимал. Он уже открыл рот и собрался что-то возразить, но в этот момент вспомнил, что братья ничего не знают о визите Луиса, поэтому ему надо было вести себя соответственно.

– Я не возражаю, дети мои, – выдохнул он. При этих словах у всех братьев на лицах появилось такое выражение счастья, как будто Господь ниспослал на них свою благодать. – Мы похороним их за церковной оградой, как добрых и трудолюбивых мирян, – добавил он. Братья переглянулись, не веря своим ушам. Старший повернулся к падре и сказал:

– Святой отец, мы не останемся в долгу. Я зайду ещё вечером. А сейчас нам надо отвезти камни к кузнецу, чтобы помог сделать кресты и надгробья.

– С богом, дети мои! Я буду вас ждать, – Хосе Мария перекрестил каждого из них и отправился помогать служке зажигать свечи. Потом он стал перед алтарём на колени и стал искренне молиться за всех усопших и невинно погибших. На улице надвигалась гроза. А под низкими сводами скромной сельской церквушки тихо звучала скорбная молитва, изредка прерываемая сильными приступами кашля.

 

Прошло много лет…

Солнце коснулось оранжевым диском острого пика прямо напротив церкви и, как проколотый яичный желток, медленно стекло в чёрную пропасть за перевалом. Тени удлинились и стали серыми. Высокий, крепкий священник, больше похожий на статного воина, чем на слугу Господа, всё ещё стоял у алтаря в старой, ветхой рясе и тихо молился.

– ….и пусть земля им всем будет пухом! И тем, кто остался на дне морском, в пучине, и тем, кто сгинул от змей в чащах непроходимых, кто умер от болезней в земле чужой, от отравы чужеземной, от сухой и голодной смерти. Всех их прими, Господи с миром. За всех прошу, нет среди них злых и страшных людей. Все они были движимы лучшей жизнью. Но не к лучшему ли стремится человек в делах своих? Во всем прославляет он имя твоё, хоть и всуе, порой. Прости их всех праведных и неправедных и прими в царствие своё…

Святой отец закончил молитву, встал с коленей и, держась рукой за спину, подошёл к проему окна. От долгого стояния немного ныли колени. Щель была узкой, но сквозь неё была видна часть дороги, которая за горой уходила вниз, к деревне, сиреневый небосклон с остатками лучей уже севшего за горизонт солнца и ощетинившееся редкими крестами церковное кладбище. У самого края ограды резко выделялись четыре одинаковых креста над просевшими в землю тяжёлыми надгробьями. Падре уже хотел выйти на ступеньки церкви, как вдали из-за поворота появилась одинокая фигура. Это был мужчина, он шёл быстрым, размеренным шагом, хотя до деревни было не менее часа пути. За это время он должен был устать. Значит, ещё молод. И фигура незнакомая. Больше ничего в наступающих сумерках ему разглядеть не удалось. Святой отец, кряхтя, выпрямился и отошёл от окна. Давно уже никто из посторонних к нему не заглядывал. Давно… С тех самых пор, как он, вернувшись из дальних земель, не стал возрождать заброшенную церковь, пришедшую в упадок после смерти её прежнего настоятеля Хосе Марии Матеоса. Всю жизнь он считал его своим вторым отцом и даже заказал в дальнем городе каменный крест и статую Девы Марии для надгробия. Но это было в прошлом.

Вскоре в ворота постучали. Он встал и пошёл открывать старые тяжелые двери.

В проёме ворот стоял молодой человек. Так и есть! Святой отец улыбнулся, вспомнив своё прошлое, но только в душе.  На незнакомце была одежда горожанина, хотя и очень бедного. Штаны и накидка в некоторых местах были протёрты до дыр, а мешок с нехитрой поклажей перетянут старой верёвкой. Образ путника дополняла сухая длинная палка. Он явно подобрал её по дороге – с одного конца она была обломана, а с другого – уже сильно потёрлась. Истоптанные сапоги все были покрыты толстым слоем пыли. Он шёл издалека. Худые, серо-пепельные щёки его удлинённого лица с короткой бородкой разительно контрастировали с глубокими, спокойными глазами. Казалось, что они вместили в себя всю скорбь мира и покой одновременно.

– Кто ты, сын мой, и что привело тебя сюда в столь поздний час? – с интересом спросил падре. Путник набрал побольше воздуха в лёгкие и, явно волнуясь, сказал:

– Я пришёл за советом, святой отец. Мне очень… нужна ваша помощь…

Священник улыбнулся и покачал головой. Где-то он уже слышал эти слова… Как часто люди просят о том, чего не в силах сделать никто, кроме них самих. Ну да ладно уж…

– Двери в храм Господень всегда открыты для ищущих истину. Входи, сын мой, и посмотрим, чем я могу тебе помочь. Хотя, если ты не против, мы можем присесть и здесь. До темноты ещё долго, а погода сегодня очень хорошая.

– Мне всё равно, падре. Я человек простой, – было видно, что юноше не терпится выговориться.

– Как тебя зовут?

– Родригес де Морали, – с достоинством произнёс тот. Священник с трудом сдержал улыбку. Юноша нравился ему всё больше и больше.

– Ну что ж, Родригес, открой Господу своё сердце, – сказал он, устраиваясь на скамейке поудобнее, так, чтобы спина упиралась в забор.

– Я даже не знаю, с чего начать… Мы… я… Короче, мы любим друг друга. Вот. Это главное.

– Ну что ж, неплохое начало. Господь всегда помогает тем, кто искренне любит ближних.

– Нет, она мне не ближняя. И не родственница. У неё богатые родители и очень большой дом в Севилье, – юноша проглотил комок в горле и посмотрел на падре. Тот понимающе покачал головой и нахмурил брови.

– Вы любите друг друга, но вам мешают её родители?

– Да! – выпалил юноша.

– Знакомо… – еле слышно произнёс священник, но потом спохватился и добавил уже твёрдым голосом: – Господь посылает нам испытания, чтобы проверить на прочность любовь и верность в нашем сердце.

– Да, да, мы тоже так думаем. Но вот её родители… Они – против! – выдохнул юноша.

– А как зовут возлюбленную твою, сын мой Родригес?

– Карменсита, – медленно произнёс молодой человек, и его глаза подёрнулись поволокой.

– Карменсита… Ну что ж, красивое имя.

– Да, очень, святой отец! Но её родители уже второй год отказывают мне в женитьбе, потому что у моего отца нет денег, а я не могу пока много заработать, так как работаю подмастерьем у кузнеца, – с досадой в голосе выпалил Родригес, и святому отцу стало ясно, откуда у того в одежде так много странных чёрных дыр.

– Но что же привело тебя ко мне? Ведь ты проделал немалый путь, – перевёл разговор падре. Так можно было проговорить о любви до самого утра. А он ещё хотел выпить горячего козьего молока и почитать перед сном Святое Писание.

–  Даже не знаю, как сказать. Дело в том, что мы совершили грех… Мы случайно подслушали разговор матери с отцом. Честное слово, мы не хотели этого делать, просто так получилось, что мы оказались наверху, когда они спустились в конюшню поговорить. Ну, чтобы их никто не слышал, – на лице у юного Родригеса отразилось отчаяние.

– Ничего, сын мой, в жизни бывают разные случаи. Нет греха в том, что не сделано преднамеренно. Может быть, так Господь открывал тебе истину, а, может, наоборот, Сатана пытался проникнуть к тебе в душу путём чёрной измены.

– Я тоже так думал, пока они говорили о плате за шкуры волов и о долге соседа за прошлый год. Я даже мокрый стал от ужаса, что всё знаю, и они могут меня просто убить. И Карменсита вся дрожала. Но потом её мать, Каталина Лаура, вдруг спросила обо мне. Что, мол, делать с этим слепнем? Пристаёт к нашей Карменсите, а та, дура, ещё молодая и не ведает, что делает. Ей, мол, надо богатого найти, хотя бы из купцов или других… – юный Родригес от волнения сбился и на секунду остановился. Святой отец, до этого слушавший его невнимательно, вдруг замер и как бы невзначай спросил:

– Как ты сказал, зовут её мать? – брови священника слегка приподнялись вверх и на лице застыло наивно-блаженное выражение, однако глаза превратились в две чёрные точки.

– Каталина Лаура. А что? – удивился юноша.

– Да нет, ничего. Просто красивое имя.

– Да, так вот она и говорит этому тугоумному Карлосу, ты, мол, придумай, что с ним сделать! Поговори с ним, чтобы отвадить раз и навсегда. А тот ей в ответ, давай, мол, его, как слепня, просто хлоп, и прихлопнем! На танцах в деревне, мол, подошлём наших слуг. Никто и не узнает. И заржал, как конь. Они веселиться любят очень…

– А отца Карменситы зовут Карлос? – осторожно спросил святой отец и недобро прищурился, при этом его лицо превратилось в каменную маску. Однако юноша этого не заметил и искренне ответил:

– Да, Карлос Мария Ребальта. Скотобой грязный! От него всегда воняет, как от помойной ямы. Но мать Карменситы взбесилась, наорала на него, сказала, что от него ничего путного никогда не добьёшься, и ей опять придётся решать всё самой. Как и в Ксаросе. Я не знал тогда ничего об этом месте. Мол, много лет назад, она уже решила его проблему, когда у него не было денег, чтобы уехать и купить этот дом. Так и сказала. Мол, она нашла деньги у одного болвана, а он – нет. И что весь дом теперь принадлежит ей, а не ему. Они там долго ссорились. Потом я спросил у Карменситы, что это за место Ксарос, но она только сказала, что родители оттуда родом. Вот так я и добрался до деревни, а потом и до вас, святой отец.

– Не было денег, чтобы уехать и купить дом?.. – задумчиво протянул падре. Родригес с удивлением посмотрел на него, но священник невидящим взором смотрел куда-то вдаль. Юноша проследил за его взглядом, однако кроме старого церковного кладбища, да десятка крестов не увидел.

– Да, так и сказала… – тут им снова овладели эмоции, и он горячо продолжил: – Но я приехал не поэтому. Через несколько дней мать Карменситы подкараулила нас на заднем дворе. И ещё Карлос, и его трое работников были с ней. Она сказала, что ничего мне не сделает и отпустит живым, если я дам слово больше никогда не появляться возле её дома и не буду искать встречи с Карменситой. Иначе она грозилась переломать мне руки и ноги и выбросить в грязь на дорогу, – юноша бросил осторожный взгляд на священника, но тот продолжал задумчиво смотреть вдаль, медленно покачиваясь взад-вперёд. Восприняв это как добрый знак, Родригес продолжил: – Я испугался, но всё-таки попросил её простить нас. Во имя её родителей. Но лучше бы я этого не делал. Она не дала мне закончить и, как гадюка, прошипела, не смей, мол, упоминать моих родителей. А если хочешь увидеть Карменситу ещё раз, привези мне от них привет. И плюнула мне в лицо, – юноша опустил голову. – Я пообещал ей, что сразу же пойду домой, и больше никогда не появлюсь в её доме. Но вместо этого я пошёл в церковь и всю ночь провел там. Святой отец Хонсалес Наридос иногда помогал нашей семье. Он меня грамоте научил. Я часто помогал ему по хозяйству. В тот вечер он хотел мне что-то сказать, но я был так расстроен, что ушёл и не стал слушать. А наутро произошла страшная беда. Наш дом сожгли, отец с моими младшими братьями успели выбежать, но меня никто не видел. Все думали, что я сгорел внутри. Тогда я решил не возвращаться. Я пошёл к рассказал святому отцу за советом. Хонсалес Наридос – очень хороший падре, он был в Новом Свете, видел безбожников и крестил их там. Он часто рассказывал про чудеса Господни и помощь Пресвятой Богородицы в далёкой земле. Вот… Отец Хонсалес сказал мне, как найти эту деревню и назвал ваше имя. Он так и сказал, чтобы я шёл сразу к вам, а не в деревню, и чтобы поговорил сначала с вами. Вот. Он дал мне слово, что вы поможете. Прошёл месяц, и вот я вас нашёл.

– Воистину, неисповедимы пути Господни, сын мой! Прав был отец Хонсалес, когда направлял тебя ко мне. Я не видел его уже довольно долго… но это не имеет значения в делах Господних! Главное, что он направил тебя по правильному пути. Поэтому пойдём вовнутрь, а-то здесь уже становится прохладно. С этими словами они поднялись и прошли в церковь.

– Давай-ка присядь, поешь и отдохни, – сказал падре и указал юному Родригесу на стул. Когда тот закончил скромную трапезу, священник неспеша достал из-под кровати большую пыльную бутылку и откупорил её. Затем понюхал содержимое и одобрительно поцокал языком. – Господь видит все наши поступки. Надо быть благодарным ему за это. Выпей вот этого старого церковного вина во имя Господа нашего Иисуса Христа и Девы Марии, а также доброго отца Хонсалеса, который наставил тебя на путь истинный!

– Падре… это церковное вино очень сильно настоялось! У меня всё горит! – хриплым голосом воскликнул Родригес, выпив полчашки тёмного напитка.

– Да, это от непривычки, сын мой. Говоришь, ты умеешь читать? И по латыни? Ну-ну… Хорошо. Выпей ещё и ложись спать! Утром мы придумаем, как тебе помочь, – падре налил из бутылки ещё, и юноша, дрожащими руками поднёс деревянную чашку к губам.

Родригесу было достаточно и того, что было до этого, но отказать святому отцу он не мог. Выпив обжигающую жидкость, он с трудом поставил стакан на стол и чуть не упал с лавки. Падре вовремя подхватил его и с трудом перетащил на кровать. Теперь он мог быть уверен, что никто не помешает ему до самого утра. Он затушил все свечи, кроме одной. Потом вставил в старый фонарь и вышел из церкви. В небе не было ни единого облачка, и яркие звёзды казались ещё ближе, чем обычно. «Ну, что ж, кто бы ты ни был, Господь или Сатана, сейчас мы это проверим!» – подумал он и направился к церковному кладбищу. Впереди предстояло много работы.

 

Когда звёзды стали постепенно бледнеть и рваная кромка гор засветилась лёгкой позолотой, святой отец устало вытер пот со лба и сел на край свежевыкопанной земли. Наступал рассвет. Солнце должно было показаться из-за гор уже совсем скоро. Надо было отдохнуть и привести всё в порядок. Хотя порядок нужен был только двум могилам, – старика и старухи, – так как две других оказались совершенно пустыми. Как он и предполагал, там были пустые гробы. В одном лежала почти истлевшая одежда какого-то крестьянина, а в другом – уже потерявшее свой праздничный вид свадебное платье. В голове промелькнула святотатственная мысль о том, что раньше хоронили не так глубоко, как сейчас, и для него это было во благо – копать пришлось гораздо меньше.

Святой отец медленно встал. «Ну что ж, Господи, спасибо и на этом! Помолимся за усопших, а живые пусть заботятся теперь о себе сами».

Закончив работу, он оперся на черенок лопаты и задумался. «Какую же шутку ты сыграл со мной, Господи! Столько лет, столько лет… Да старик Сильвио силен был не только телом, но и духом! И его жена – тоже. Вот в кого их дочь пошла… Какова же была сила любви родительской, чтобы прыгнуть вместо дочери в пропасть?! Вдвоём. Братья тоже всё знали. А потом обманули Хосе Марию Метеоса. Наверняка обманули. Но моя душа чиста перед тобой, Господи. Я выполнил твою просьбу и крестил детей Хосе Марии и его друга Фердинанда. Да, найти их было непросто, но благодаря твоей помощи мы сделали это. То было великое дело!»

Священник провёл грязной ладонью по потному лицу и усмехнулся. «А я ведь верил, всё это время верил, что она рядом. Я чувствовал, что Каталина Лаура жива. Сердце не обманешь! Да, Господи, один ты ведаешь нашими чувствами, одному тебе ведомы порывы наших душ. Хвала тебе за то, что даруешь нам, простым смертным, силу прощения. Спасибо, что учишь терпеть и ждать. Благодаря тебе у нас, детей твоих, есть выбор. Воистину, наслаждение отложенной местью со временем становится даже приятнее, чем мгновенная злоба».

Взяв лопату, падре подравнял края земли вокруг старых камней и принёс от забора аккуратно сложенный дёрн. Теперь только очень внимательный взор мог бы увидеть следы вмешательства, да и то, если бы оказался здесь прямо сейчас. А к вечеру мог пойти дождь, поэтому уже через день-два всё будет, как и двадцать лет назад…

 

Шатающейся походкой, осторожно придерживаясь за стены, юный Родригес вышел из маленькой кельи и столкнулся лицом к лицу с возвращающимся падре. Тот широко улыбался и был явно в хорошем расположении духа.

– Как спалось, сын мой? – радостно спросил он.

– Спасибо, святой отец. Я ничего не помню. И голова тяжёлая. Видимо, я выпил очень много… того вина…

– Ничего, ты проделал нелёгкий путь, и тебе надо было отдохнуть. Иди, опусти голову в кадку с водой и возвращайся к утренней трапезе бодрый и весёлый!

Родригес попытался улыбнуться. Ему с трудом удалось изобразить жалкое подобие кривой усмешки, но не более того. Тем не менее, через какое-то время он действительно вернулся свежим и весёлым. Видимо, ледяная вода оказала на него исцеляющее воздействие. Вот, что значит молодость, подумал, увидев его, священник.

– Спасибо за всё, святой отец! Мне теперь действительно лучше.

– Ну, вот и хорошо. Садись, раздели со мной сию скромную трапезу. А заодно с Божьей помощью и обсудим, как помочь тебе в твоём нелёгком деле.

 

К вечеру, когда два небольших тюка были погружены на старого осла, Родригес ещё раз поблагодарил падре за помощь и уверенной походкой вышел за ворота церкви. На груди у него был спрятан мешочек с тремя письмами. Одно было для отца Хонсалеса. Второе следовало прочитать потом. В нём будет сказано, когда прочитать и третье.

После того, как юноша скрылся за поворотом, священник закрыл недовольно скрипнувшие ворота и вернулся в церковь. Наступало время вечерней молитвы. Он подошёл к алтарю и преклонил колени. Но привычные слова не шли из его уст. Огромная усталость как-то незаметно навалилась на плечи и придавила к земле. Хотелось лежать и не шевелиться. Он виновато поднял глаза вверх, но вместо привычного скорбного выражения на лице Иисуса светилась добрая улыбка. Святой отец несколько глаз моргнул. Может, это наваждение? Или света мало, и кажется всякое? Он медленно перевёл глаза на икону Богоматери с младенцем на руках. От удивления у него даже поднялись брови. Дева Мария снисходительно качала головой, а младенец на руках весело резвился и смеялся. В голове у падре мелькнула мысль, что это обман зрения, как в океане во время захода солнца, или в джунглях во время сезона дождей, когда человеку просто нечем дышать. Да и не пил он вроде… последние двадцать лет. Надо было успокоиться и сосредоточиться. Слишком много волнений прошло через сердце за последний день. Он на секунду прикрыл глаза, чтобы собраться с мыслями и обратить к Богу свою молитву, но всё вокруг как-то странно закружилось, поплыло, появились какие-то люди, среди них знакомые и чужие лица. Затем они стали растворяться и, в конце концов, совсем пропали. Он шёл по пыльной горной дороге, рядом цокал копытами старый ослик, а вдали виднелся океан, над которым величественно плыли белоснежные облака. И казалось, что сквозь их пенистую белизну можно разглядеть улыбающиеся глаза Господа.

Утром служка вошла в церковь и чуть не споткнулась о лежащего перед алтарём человека. Перекрестившись, она присмотрелась и узнала в нём святого отца. Тот тихо спал и чему-то улыбался во сне.

 

Через много дней, добравшись до Севильи без особых приключений, Родригес сразу же пошёл к отцу Хонсалесу Наридосу, как и сказал ему падре из Ксароса. Тот удивился его быстрому возвращению, но был искренне рад. Развернув небольшой узелок, священник достал оттуда письмо, небольшой мешочек из старой мягкой кожи тёмно-красного цвета, затянутый синей лентой, и тяжёлый браслет с круглыми деревянными шариками на толстом кожаном ремешке. Внимательно прочитав адресованное ему письмо, он долго молчал и в его лазах проплывали безоблачное небо над широким океаном, паруса корабля и вспоминания о настоящей дружбе. Наконец, он пришёл в себя, провёл рукавом рясы по глазам и беззлобно проворчал:

– Ты, что ж, получается, читать не умеешь, раз письма возишь?

– Умею, падре, вы же сами учили, – опустив глаза, ответил юноша.

– Ну и хорошо. Это я так, – вздохнул священник. – Неужто Господь всех решил сделать путешественниками? Ты тоже решил в дальние страны отправиться? Ну, что ж, в юности мы все ищем романтики, сын мой.

– Я?.. – поперхнулся Родригес и закашлялся. – Нет, я никуда не решил…

– Ну-ну, не надо так! – сочувственно похлопал его по плечу отец Хонсалес. – В этом нет ничего плохого. Только не надо никому об этом говорить. Пока не надо…– и священник опять вернулся к письму.

– Да, святой отец, – ничего не понимая, медленно протянул Родригес. Все его мысли были заняты Карменситой и тем, что они вскоре встретятся. И уже не расстанутся никогда. Так, по крайней мере, пообещал ему падре много дней назад. Он так и сказал: «Моё слово – это слово Господа. Следуй ему, как я, и всё свершится, как предназначено!» Сам не зная почему, Родригес сразу же ему поверил.

– Да за такую сумму можно… – удивлённо прошептал священник, открыв мешочек.

– Что вы говорите, падре? – не расслышал он. Святой отец сразу взял себя в руки.

– Ну что ж, надеюсь, этого будет достаточно, – взвешивая на руке мягкий кожаный мешочек с золотыми монетами, ответил он уже более спокойным голосом. Затем медленно достал одну монету. – Старые, однако… Да, золото – оно всегда золото, – добавил он, пробуя жёлтый кружочек на зуб.

– Простите, святой отец, а что мне делать? – осторожно прервал его общение с коварным металлом нетерпеливый Родригес. 

– А?.. Тебе? – как бы выходя из забытья, ответил отец Хонсалес, – Ну… тебе надо будет подождать. Наверное, до завтра.

– Как до завтра? Падре сказал мне, что как только я вернусь, то сразу же воссоединюсь с Карменситой, и мы уже никогда не расстанемся! – Родригес был явно раздосадован таким поворотом событий.

– На всё воля Господняя, сын мой, – елейным голосом протянул святой отец, пряча кожаный мешочек куда-то глубоко под рясу. Завершив это таинство, он одёрнул грубое одеяние несколько раз, как бы стряхивая с него пыль греха, и продолжил уже совсем другим тоном: – Будь терпелив, Родригес, и Господь вознаградит тебя. Ты что же, думаешь, без тебя тут жизнь остановилась? Карменситу выдают замуж. Вот. И поэтому…

– Как замуж? – опешил молодой человек.

– Как-как!.. Вот так. Тебя не было почти всё лето. Ты что, думаешь, её матушка сидела сложа руки?

– За кого?

– Что за кого? А… Замуж? За Педро Сантьяго де ла Вилья. Ты его не знаешь. Да и нет нужды.

– Но что же мне делать? Это же всё… Это – конец. У меня нет денег, чтобы купить лошадь и увезти её отсюда. Я не могу даже украсть её… Что же делать, святой отец? – Родригес, казалось, был раздавлен неожиданно свалившимся на него горем.

– Господь всё видит, сын мой, – лукаво заметил отец Хонсалес.

– Но как же Господь может изменить намерения этой старой Каталины Лауры выдать Карменситу замуж? – с недоумением спросил Родригес. Разум уже стал возвращаться к нему, и он пытался найти хоть какой-то выход. Он никак не мог поверить в то, что священник из Ксароса ошибся.

– Не спрашивай меня, сын мой! Я не могу нарушить тайну исповеди. Мне надо убедиться только в одном – в том, что Карменсита тебя любит. Это – самое главное условие. Тут тоже так написано, – священник кивнул в сторону лежащего на столе письма.

– Я понял. Завтра – как раз день исповеди! – тихо воскликнул Родригес и с испугом закрыл себе ладонью рот. Ему казалось, что он теперь обо всём догадался. Но как же исповедь поможет ему предотвратить предстоящую свадьбу? Он уже собирался спросить об этом святого отца, но тот его перебил:

– Не задавай лишних вопросов. Будем считать, что Господь даст нам знак, если Карменсита разлюбит тебя до завтра. А пока иди и делай следующее. Собери все вещи и помолись Господу. Надо быть готовым очень быстро отсюда уехать, – с этими словами он вывел Родригеса на задний двор, где к его удивлению оказалась небольшая конюшня. Там стояло несколько лошадей, которые надо было подковать и проверить их сбрую. Дав задание Родригесу, отец Хонсалес вернулся в церковь, позвал служек и послал их в город на базар. Сам он, переодевшись и взяв кое-какие бумаги, вышел из церкви и направился в ремесленную часть города. Пора было воплощать благие намерения в реальные дела.

 

Вечер наступил быстро. Родригес не успел заметить, как на дворе стало смеркаться. Лошадей он подковал и проверил всю сбрую. Какие-то помощники падре молча пришли и забрали их. Ему принесли только еду и воду и ничего не сказали. Но он и не сильно настаивал. Когда ответственность легла на плечи отца Хонсалеса, Родригес вдруг внезапно почувствовал, что смертельно устал. Поэтому, как только прислуга ушла, он повалился на сено в углу конюшни и заснул мёртвым сном.

На следующий день он наскоро перекусил вчерашней едой и прильнул к щели в заборе, стараясь разобрать среди проходивших мимо прихожан Карменситу с её матерью. За этим занятием его и застал отец Хонсалес.

– Быстро отойди от забора, – прошипел он. – Сейчас за тобой придут два человека, следуй за ними. Они дадут тебе две лошади и отведут за городское кладбище. Там будешь ждать их со своей Карменситой. Понял? – скороговоркой протараторил священник.

– Да… Но как же так? Это, значит, её для меня выкрадут? А куда мне ехать потом? Да ведь у Каталины и её мужа Карлоса куча помощников, и лошади у них есть. Они рано или поздно нас догонят.

– Не догонят, не волнуйся, – прошептал с хитрой усмешкой отец Хонсалес, придвинувшись как можно ближе к Родригесу. – Поедешь на юг. Постарайся нигде не останавливаться. Учить тебя не надо. Города не объезжай, можешь в них ночевать. А вот в деревни лучше не заглядывай. Ты меня слышишь?

– Да, святой отец. Но на что же мне жить? И одежда нужна будет.

– Всё уже у тебя в тюках. Вот деньги от твоего… покровителя, – отец Хонсалес не договорил и с явной неохотой протянул Родригесу маленький мешочек с монетами. На лице у него застыла натянутая улыбка. Глаза при этом он отвел в сторону.

– Спасибо, падре. Господь не забудет вашей щедрости и участия, – Родригес упал на колени. Целое состояние из рук такого человека!

– Встань, дурень! Тут много серебра. Слушай дальше. Поедешь не к себе на север, а на юг – в Андалусию. Найдёшь там шкипера Мигеля Карлоса Артего. Его все зовут Рваный Рот. Запомнил? У него на лице шрам от уха до уха.  Передай ему вот это письмо от твоего покровителя из Ксароса. И Мигель тебе во всём поможет. Дождись корабля в Новый Свет и плыви с ним туда. На корабле прочитаешь второе письмо и сделаешь всё так, как там написано. Понял?

– А Карменсита будет со мной? – ещё не веря своим ушам, робко спросил Родригес.

– Ну если она ещё не разлюбила тебя, – уклончиво ответил падре.

– А вы спросите её об этом? – пылко воскликнул юноша.

– Господь с тобой! – шикнул на него отец Хонсалес и замахал руками. В этот момент у ворот появились два крепких, скуластых работника. Они поклонились падре и медленно приблизились. Он что-то сказал им, потом повернулся к Родригесу и махнул рукой.

– Идти? – тихо спросил тот.

– Да, – как никогда кратко ответил святой отец и осенил его крёстным знамением.

 

Добравшись до скалистого утёса, за которым начиналась дорога на юг Испании, Родригес сел на тёплый камень и задумался. В это время на другом конце города происходили важные для него события, но он ничего не знал, и поэтому никак не мог в них участвовать.

Молодая девушка вышла из кельи исповедальни и медленно направилась к выходу из церкви.

– Карменсита, ты куда? – одёрнув её за рукав, спросила мать.

– На воздух, мама, – тихо ответила та.

– Что с тобой? Ты вся горишь! И руки дрожат. Ты не заболела?

– Нет, матушка. Но сегодня так жарко, что нечем дышать.

– И-то правда, – с облегчением вздохнула пожилая женщина. – Но ты смотри мне, не заболей! Не хватало этого перед приездом де ла Вилья…

– Да, матушка, – девушка смиренно опустила глаза, но румянец на её щеках и шее стал ещё ярче. Впрочем, Каталина Лаура этого уже не видела. Повернувшись к дочери спиной, она сама направилась в исповедальню, чтобы обсудить с отцом Хонсалесом некоторые волновавшие её душу вопросы.

Беседа затянулась надолго. Святой отец умело задавал вопросы, которые поначалу её удивляли, но потом, под влиянием нервного напряжения от грядущей свадьбы дочери Каталина Лаура расчувствовалась и стала откровенней. Да, пожалуй, Карлос слишком много работает, но и она ему помогает, чем может. Разве благосклонность герцога и его двора далась им просто так? Нет, ничего, конечно, там такого не было, но тем не менее… И предстоящий брак Карменситы с де ла Вилья им дался нелегко. Пусть его отец, старый де ла Вилья, и разорился, но сын-то молод, и из древнего рода! Она смогла найти ключ к сердцу старого барона. Да. А его сын Педро давно уже засматривался на Карменситу. Ну, ей помогали деньгами многие состоятельные люди, но, видит Бог, это всё было искренне и только из благородных начал…

Через два с небольшим часа, выйдя из душной кельи, она не сразу заметила, что рядом нет дочери. Двое служанок у входа, как всегда, судачили о мужьях и соседях. Когда она спросила их, где Карменсита, ей сказали, что она ещё не выходила. Не найдя дочери ни внутри церкви, ни снаружи, Каталина Лаура бросилась домой, в тайной надежде, что та ушла сама, не дождавшись конца затянувшейся исповеди. Увидев на пороге дома изумлённого мужа в кожаном фартуке с деревянным скребком, Каталина Лаура вдруг всё поняла.

– Украли… – прошептала она посиневшими губами.

– Что украли? – глупо улыбаясь спросил Карлос.

– Карменситу украли!!! – заорала она во всё горло.

Быстро были оседланы лошади, работники бросили все свои дела и, обождав медлительного хозяина, поскакали к церкви. Там среди всякого сброда, к их счастью, нашлись двое нищих, которые заверили их, что сидели на паперти с самого утра и видели, как молодая дама садилась в повозку с каким-то молодым человеком. И ещё она называла его Родригес. Молодые люди хорошо знали друг друга, уверяли нищие, потому что оба улыбались и разговаривали друг с другом очень мило. На вопрос, не слышали ли они, куда те направились, двое бродяг с готовностью закивали головами и, перебивая друг друга, стали говорить о каком-то северном городе, о доме, об отце и опять о дороге на север, – так, что в конце концов Карлос стукнул себя по лбу и воскликнул:

– Они поехали к его отцу! Тот же уехал к своей матери в деревню после пожара. Как я раньше не додумался! Вперёд, за мной! Я знаю куда ехать, – и пятёрка лошадей довольно резво направилась в направлении северных городских ворот. Подождав несколько минут, двое просящих встали из пыли, отряхнулись и медленно направились по своим делам. Больше их здесь никто и не видел. Впрочем, как и до этого.

 

Когда вдали раздался стук копыт, Родригес подскочил и бросился навстречу лошадям. К нему приближались две фигуры. Одной из них была Карменсита. Как только он увидел развевающиеся на ветру волосы, мир перестал существовать, и он чуть не расплакался от счастья. Сняв девушку с лошади, Родригес так долго не выпускал её из своих объятий, что второй спутник вынужден был через некоторое время резко прервать их.

– Мне велено вам сказать, что стоять здесь нельзя. Надо ехать. Очень быстро. Вы всё сами должны знать, – эти слова прозвучали неожиданно громко. Но Родригес не заметил этого. Отстранившись от Карменситы, он сказал:

– Один, только один вопрос: значит, ты меня любишь? – при этих словах доставивший Карменситу спутник плюнул на землю, развернулся и поскакал со свободной лошадью назад.

– Неужели ты думаешь, что я прискакала сюда только ради того, чтобы попрощаться с тобой перед свадьбой с де ла Вилья? – в её глазах мелькнул озорной огонёк. Теперь, когда никого рядом не было, Родригес крепко обнял её и поцеловал. Карменсита не сопротивлялась, но через какое-то время отстранилась и спросила: – Как тебе это всё удалось? Святой отец сказал мне, что тебе помогает очень важный человек. Но имени не назвал. Ты что, стал богачом?

– И да, и нет. А что, без денег ты не уехала бы со мной? – прищурившись спросил он.

– Без денег конец света наступил бы для нас уже к вечеру, – уклончиво ответила Карменсита, обвив его шею рукой.

– Ладно, ладно, – радостно бросил Родригес. – У меня есть ты. Значит, я – богач! И ещё у нас есть немного денег. Вот, – с этими словами он протянул Карменсите мешочек, который дал ему в дорогу отец Хонсалес. В глазах девушки проскользнуло удивление.

– Это немало, но что ты собираешься делать с этими деньгами? – блеск в её глазах исчез, и они сразу стали серьёзными, как у матери. Тонкий носик поморщился, и от этого сильнее стала заметна его горбинка.

– Ты прямо, как твоя мать, – сразу о деньгах! – попытался рассмеяться Родригес.

– Причём тут она? – возмутилась Карменсита. – Если я решила ехать с тобой, я не хочу, чтобы нас поймали в первой же деревне, как попрошаек. Ещё я не хочу, чтобы у нас были тайны друг от друга. И вообще, лучше, если деньги будут храниться у меня. Никто не подумает, что ты доверил их женщине. А вот тебя обокрасть – проще простого. Хоть ты и умеешь читать по латыни!

– Но этого, кроме тебя, никто не знает! Ну хорошо, пусть будет так, – в этот момент Родригес действительно был согласен на всё. И будущее показало, что прозорливость Карменситы была важнее его знаний.

Они долго скакали на юг, как и сказал отец Хонсалес. В это время их преследователи мчались в другом направлении. Достигнув небольшой деревеньки в нескольких часах пути от города, они ворвались в дом отца Родригеса и устроили там настоящий погром. Когда через некоторое время никаких следов Карменситы и её похитителя обнаружить не удалось, выяснилось, что Родригеса здесь никто уже не видел более трёх месяцев. Это подтвердил и местный священник, и все соседи. К вечеру стало ясно, что их обманули и надо было возвращаться домой. Но как возвращаться домой без дочери к разъярённой жене, Карлос не знал. Ему пришла в голову мысль, что, возможно, его дочь и Родригес поскакали по другой дороге и в другом направлении. Но как они могли сделать это без денег и чьей-то помощи? Эти его нерадостные размышления прервали несколько крестьян, которые возвращались из города к себе в деревню. Они сказали, что их по дороге обогнала какая-то повозка, но через несколько минут она вдруг сорвалась в пропасть. Место, где это произошло, было недобрым. Там часто падали в пропасть животные и телеги. Напуганный недобрым предчувствием, Карлос Мария Ребальта решил переночевать в деревне, а утром поехать вместе с отцом Родригеса в то злосчастное место, о котором ему рассказали крестьяне. Отца Родригеса он для надёжности взял с собой и приказал слугам не спускать с него глаз.

Утром все встали ещё до рассвета и поехали по старой дороге в город. На том месте, где, по словам крестьян, вчера сорвалась в пропасть повозка, действительно были следы от колёс и копыт. Но то, что увидел внизу Карлос, заставило его схватиться за седло, чтобы не упасть следом за повозкой вниз. Далеко внизу лежали на скалах многочисленные деревянные щепки. Они скрывали под собой трупы двух несчастных лошадей. Но неподалёку от них на острых скалах виднелись ещё два силуэта – мужской, в непонятной одежде, и женский – в светлом платье. Карлосу стало плохо. Он приказал слугам достать тела и привезти их в город, а сам помчался домой как можно скорей, чтобы обсудить всё с женой. Когда он наконец добрался до ворот своего дома, оттуда вышел какой-то человек и быстро скрылся в боковой улочке. Карлос не обратил на него никакого внимания. Ворвавшись в дом, он кинулся к Каталине Лауре и замер, споткнувшись о её стеклянный, невидящий взгляд. Она задумчиво смотрела сквозь него. В руках у неё был какой-то старый браслет из деревянных шариков.

– Карменсита!.. – вырвалось у Карлоса из груди. – Они разбились. Упали в пропасть. Прямо на повороте.

– Да… – медленно протянула Каталина Лаура. – Это всё он подстроил, – она протянула мужу браслет и сжала себе ладонью левую грудь в области сердца. Губы посинели и задрожали.

– Кто он?.. – медленно соображая, спросил Карлос.

– Луис. Луис Монтаньес… Я дала ему слово и не сдержала. Я знала, что расплата наступит. Но не так быстро. Он забрал нашу дочь. Я чувствовала это. Уже в тот момент, когда вышла из церкви, что-то оборвалось у меня внутри, и я поняла, что потеряла её. Господи, за что же мне всё это? Он столкнули их в пропасть! – она подняла глаза к небу и открыла рот, судорожно хватая воздух. – Ох, тяжело дышать… Помоги мне!..

Карлос помог ей присесть на ступени. Слуги не смели подойти к ним и, тихо переговариваясь, стояли поодаль. Так они и просидели несколько часов, каждый думая о своём. Вдруг заскрипели ворота, и в них въехали четверо слуг Карлоса. У всех на лицах застыли испуг и страх. У последнего на луке седла лежал какой-то мешок.

– А где?.. Где они?.. – Карлос и Каталина подняли глаза в немом вопросе. Слуги спешились, и последний передал мешок вперёд. Когда его развязали, на ступеньки выпало старое подвенечное платье, местами уже с большими дырами, всё заплесневевшее и потерявшее свою красоту. Каталина вздрогнула и перевела взгляд на мужа.

– Ты помнишь? – тихо спросила она.

– Что? – непонимающе переспросил тот. На лице Каталины Лауры смешались пренебрежение и досада. Но она сдержалась и как можно ровнее сказала:

– Это моё подвенечное платье. Оно было на моей матери в тот день, – в её голосе зазвенел металл. Но металл ржавый. Не выдержав напряжения, она уронила голову на руки и разрыдалась. Карлос молчал, с трудом начиная понимать весь смысл произошедшего. Наконец, осознав, что время уже упущено и ничего нельзя сделать, он набрал в огромные кулаки пыль, сжал её со всей силы и бросил на ступеньки. Потом в бессильной злобе толкнул ближнего слугу, который сбил при этом ещё двух стоявших рядом, плюнул на землю и побежал к церкви.

 

 

Долгая дорога на юг оказалась для влюблённых не такой уж лёгкой и безмятежной. Особенно для Карменситы, не привыкшей к таким тяжёлым переездам. К концу пути она полностью сменила свою одежду на более удобную и теперь больше походила на служанку из богатого дома, чем на его хозяйку. Их несколько раз обворовывали, но благодаря тому, что мешочек отца Гонсалеса хранился у Карменситы под юбкой, им не раз удавалось выкарабкиваться из неприятных ситуаций. Когда показался долгожданный южный город, а за ним, до самого горизонта, слепящее серебром море, Родригес остановился и улыбнулся. Уставшие плечи сами развернулись, лёгкие непрерывно требовали всё больше и больше свежего морского воздуха, и им обоим казалось, что внизу, среди романтично разбросанных вдоль побережья невзрачных домишек их ждёт рай. Что-то подсказывало Родригесу, что скоро в его жизни начнутся большие перемены. Но теперь он был не один.

Найдя к вечеру место в прибрежном постоялом дворе, они с радостью стали обсуждать, как Родригес пойдёт искать на следующий день шкипера со странным именем Рваный Рот. Постепенно к ним присоединились немногочисленные постояльцы, беседа переросла в шумное застолье, которое, радуясь такому количеству новых друзей, естественно, оплатил Родригес. Ночь они провели под открытым небом на мешках с соломой. Свежий морской ветер с лёгкостью проникал к ним под накидку из грубой шерсти и уже не казался таким ласковым и нежным, как днём. Один из его порывов и разбудил их ранним утром. Настроение было хорошее, только косые взгляды других постояльцев немного смущали Родригеса. Они всё время смотрели на Карменситу. Но ничего. Сначала надо найти шкипера по имени Мигель Карлос Артего – Рваный Рот. А потом жизнь подскажет, что делать дальше. Однако шкипер нашёл его сам.

– Это ты ищешь Рваный Рот? – прогремел чей-то грозный голос за спиной у Родригеса, когда тот собирал вещи. От неожиданности он даже упал на колени. Все вокруг рассмеялись.

– Да, э-э… – не зная, что ещё сказать, ответил молодой человек. Перед ним стоял угрожающего вида человек с изуродованным лицом. Усомниться в том, что это именно Рваный Рот, было нельзя: от правого угла рта до самого уха у него шёл рваный шрам, который, как магнит, притягивал взгляд собеседника.

– Ну тогда у тебя должны быть для этого серьёзные причины! – и он неприятно усмехнулся. Вид у шкипера был угрожающий – от него веяло самоуверенностью и грубостью. Но к грубости Родригесу было не привыкать. А вот торчащий из-за пояса большой нож заставил его напрячься. Несмотря на возраст и небольшой рост, шкипер твёрдо стоял на ногах, при этом ширина его плеч внушала невольное уважение.

– Да, у меня есть для него письмо, – стараясь не волноваться, произнёс Родригес. Ему не хотелось давать повод для очередной насмешки со стороны вчерашних «друзей». Кажется, они хорошо знали этого человека и уже предполагали, чем закончится их беседа.

– Письмо? – с удивлением переспросил шкипер и присвистнул. Все вокруг замерли. Изменение тона их удивило. – Тогда давай его сюда, и побыстрей! Если так, то у тебя есть шансы остаться живым в этом городе вместе со своим барахлом. Родригес медленно протянул свернутый лист бумаги с печатью. Посмотрев на неё, шкипер нахмурился и спрятал письмо за пазухой. Потом опять достал его, поднёс печать к глазам, поцокал языком, покачал головой и снова спрятал его под рубашкой непонятного цвета. – Прочитаем потом. Пошли! – и он быстро направился к выходу. Родригесу и Карменсите не оставалось ничего другого, как поспешить за ним. Увидев девушку, Рваный Рот с удивлением поднял брови и сказал:

– Письмо одно, а человека два. Неправильно. Ну да ладно, идем! Там разберёмся, – и они направились в сторону гавани. По дороге Родригес несколько раз пытался начать разговор, рассказывал о себе, говорил, что готов работать кем угодно, спрашивал, можно ли взять его вместе с Карменситой в море, но шкипер отмалчивался или отвечал как-то двусмысленно и непонятно. Через некоторое время они оказались на большом корабле, где Карменсите было приказано остаться на палубе, а Родригес со шкипером спустились куда-то вниз. Довольно быстро они добрались до прочной двери, перед которой шкипер угодливо согнулся и аккуратно постучал. Видеть его в такой неестественной позе было странно. В ответ раздался громкий голос:

– Мигель?! Не шурши, как крыса! Заходи! Что там случилось?

– Да, капитан… – дрогнувшим голосом произнёс тот.

Войдя вслед за шкипером в невысокую каюту, Родригес потерялся. Вокруг было столько диковинных раковин, карт и приборов, что он не знал, куда смотреть. Но чем больше он присматривался, тем больше страх закрадывался в его сердце. Какой человек может спокойно жить с черепом на полке? А картина, на которой кто-то кого-то рубит и льётся море крови, по которому плывут корабли, а над ними поют ангелы, вообще заставила его передёрнуться. Единственное, что вызвало у Родригеса интерес, были два небольших ядра с какими-то надписями и аккуратно стоящие в ящике ружья и шпаги. Даже при плохом освещении он заметил, что сделаны они были искусным мастером.

– Ну?! – грянул, как выстрел, громкий голос, и Родригес дёрнулся в сторону говорящего. В дальнем углу, за круглым столом сидел ещё не очень пожилой мужчина с твёрдым, решительным взглядом. Стол был покрыт тёмно-красным бархатом, и от обилия красного и тёмного в этой каюте у Родригеса закружилась голова. Человек за столом вопросительно поднял бровь. Шкипер, ничего не говоря, достал из-за пазухи письмо и протянул ему. Прошло несколько минут. Родригесу казалось, что капитан никогда не закончит читать. Наконец тот поднял на него взгляд и спросил:

– Родригес?

– Да, – с удивлением ответил юноша.

– Что ты умеешь, Родригес?

– Я – кузнец.

– Нам кузнецы не нужны. Ты в море был?

– Нет, но я могу…

– Не был, значит… – обрубил капитан. Родригес начал нервничать. Он хотел сказать, что будет делать всё, что ему прикажут, но язык не слушался. Он лежал во рту, как толстое полено, и только мешал. Капитан очень долго смотрел на него, ничего не говоря, переводя взгляд со шкипера на письмо и опять на него. Эта бессловесная мука кончилась одной короткой фразой: – Ну что ж, Родригес, иди с богом! Ты нам пока не нужен, – и он кивнул на дверь. Ничего не понимая, тот вышел из каюты. Однако дальше идти он не мог – настолько сильно дрожали колени. Прислонившись к стене рядом с дверью, юноша медленно сполз вниз. Капитан напугал его до смерти. В этот момент раздался громкий голос. Родригес вздрогнул.

– Ты уверен, что его прислал Луис?

– Да, дон Сарьега. Это же его письмо. И его печать…

– Хм-м… Значит, в Сан Карлос?.. – задумчиво протянул капитан, и Родригес сразу же представил пренебрежительное выражение на его лице.

– Да, капитан.

– И с грузом?

– Да… капитан.

– И ничего никому не отдавать?.. – в голосе капитана, казалось, впервые прозвучало удивление. Шкипер не ответил. Родригес ничего не понимал, обливаясь струями пота и не решаясь встать и уйти. – Странно. Не похоже на него. Столько лет… И выбрать такого щенка! Ну что ж, Мигель, слово надо держать. Слово чести важнее всего. А-то потом в открытом море может так аукнуться, что только Господу всё и расскажешь. Если, конечно, крабы тебя раньше не исповедуют. Ладно, если доплывёт до суши, поговорим. А не доплывёт, и говорить будет не с кем! Да, проверь команду ещё раз: чтобы никто из них случаем не надумал нас покинуть на полпути.

– Хорошо, дон Сарьега… – шкипер замялся.

– Что там ещё?

– Он ещё хочет работать. Как матрос.

– Что, ему мало своей девчушки по ночам? Он ещё и днём хочет попотеть? Благородный, да? Не хочет быть балластом? – грубо усмехнулся капитан. Шкипер, не сдержавшись, тоже несколько раз подхихикнул. – Ладно, это можно. Пусть выполняет все приказы боцмана. Сантане скажи, чтобы не спускал с него глаз. Но если его смоет волной, не надо жалеть. И, тем более, заранее привязывать. На всё воля Господня. И ни минуты без работы! Кстати, а где эта, его… ну, его… эта… Она где, наверху? Пусть поселят в соседней каюте. Так для неё же будет безопасней. Всё, иди. Купи всё, что надо для такелажа. Завтра уже надо выходить.

 

Через три месяца, после нескольких удачно пережитых штормов, во время которых Родригес сам привязывал себя к леерам или мачте, они, наконец, увидели тонкую полоску долгожданной земли. Несколько человек из команды отдали Богу душу из-за каких-то болезней, два или три пропали во время шторма, но, корабль не пострадал, а Родригес многому успел научиться. Даже для Карменситы нашлась работа – она чинила паруса и одежду, помогала готовить и убирать. Но всё время под присмотром капитана. Он сразу поставил условие, что до прихода в порт Карменсита будет жить в соседней каюте и они не будут никак демонстрировать свои отношения. Иначе он не мог бы гарантировать их безопасность на судне. Они оба согласились. Итак, Карменсита тоже много работала, потому что иначе, как она говорила, можно было просто сойти с ума. Капитан ничего не говорил, только недовольно хмыкал и давал шкиперу какие-то указания.

Увидев землю, Родригес долго не мог оторваться взглядом от тонкой серой полоски, кое-где скрытой туманом. Но когда стало известно, что они наконец-то доплыли и до ближайшего порта осталось не больше трёх суток, он тихо пробрался к трюм и достал из туго завязанного кожаного мешочка письмо. На дне лежало что-то ещё. Но сначала письмо! Как и говорил ему святой отец, это письмо надлежало прочитать, только добравшись до Нового Света. А иначе и читать не стоило.

Письмо оказалось небольшим. Ровным аккуратным почерком на листе бумаги было написано: «Родригес, если ты читаешь эти строки, значит, ты добрался до Нового Света. Если бы ты знал, как бы я хотел оказаться на твоём месте! Но у меня уже нет сил, и, видимо, Господу угодно, чтобы я встретил свой конец здесь, в Испании.

В Сан Карлосе, испанском поселении, дон Сарьега отдаст тебе кое-что из принадлежащих мне вещей. Пользуйся ими по праву и не стесняйся. Также он даст тебе денег. Много. Не спрашивай ничего. Просто возьми и поблагодари. Деньги тебе пригодятся, чтобы обосноваться на новой земле и начать новую жизнь. Шкипер, старый Мигель Рваный Рот приведёт тебя к нужным людям. Он их знает. Это местные жители. Их зовут Майаа и Мичел. Кстати, они называют этот город Пуно. Эти двое – брат и сестра. Не знаю, жива ли их мать Мария… По крайней мере, три года назад они все были там в добром здравии.  В мешке с письмом лежит старый амулет. Отдашь им. Он принадлежал их бабушке. Её звали Тотою. Скажешь им, что привёз привет от дона Фернандо и святого отца Хосе Мария Матеоса, а также от их отца, Луиса Монтаньеса. Не потеряй этот амулет! Это очень важно. И не расстраивайся, если, ступив на Новую Землю, ты обнаружишь, что потерял кое-что ещё.  Или кого-то. Смирись! С тобою Слово Божье. Иди вперёд прямо и без колебаний, с высоко поднятой головой и крестом спасителя нашего, Иисуса Христа! Если ты читаешь эти строки, то ты сдержал своё слово, как и я. Всё, с Богом, сын мой. И да хранит тебя Дева Мария!»

Родригес поднял глаза к небу и сглотнул невольно набежавшие слёзы. Жизнь казалась ему восхитительной сказкой, в которой всегда всё хорошо заканчивается. Белоснежные облака медленно плыли вместе с кораблём параллельным курсом в свою неведомую страну, и в какой-то момент ему почудилось, что они вдруг расступились, и он увидел чью-то улыбку. Знак свыше. Упав на колени, Родригес уткнулся лбом в деревянную перекладину и заплакал от счастья. В это время внизу, на нижней палубе, в каюте капитана царила тишина. Сам капитан стоял у стола и крепко сжимал в руках старую треуголку. Перед ним в кресле сидела раскрасневшаяся Карменсита. Только что он сделал ей предложение стать его женой и отправиться назад в Испанию уже обеспеченной супругой богатого капитана. Теперь ей предстояло принять окончательное решение – сдержать слово, данное Родригесу, или принять это предложение. И она никак не могла сделать этот выбор.

Еще почитать:

Отзыв в душе

Куриный бульон

Сновиль

Память ни к черту