Вместе на Край Света

ПРОЛОГ, ИЛИ ДВА КОРОЛЕВСТВА

Есть на свете одно дивное местечко — поместье Блюменталь, где люди, местные жители ласково одарят вас улыбкой, весело окликнут, пожмут вам руку и пригласят в свой домик на завтрак. Их невозможно застать в дурном расположении духа, и их лица никогда не бывают хмурыми. Они счастливы, дружны и всем довольны. У каждого своё хозяйство; свой уютный и комфортный домик. Не обязательно большой, но вполне добротный.

В одном из таких чудесных домов жил мельник, которого звали Дитмар Мюллер, и его мельница была самой большой во всей округе (если не сказать, единственной). Мюллер был женат на доярке Хайди, и имел семерых сыновей — Дитриха, Фридриха, Ульриха, Хайнриха, Теодориха, Эммериха и Эриха. Старшие сыновья уже были совсем взрослые и трудились у отца на мельнице; младшие же помогали матери по хозяйству. Ещё у мельника были две дочери — старшая, Эмма и Эрика, самая младшая из всех его детей. О, эта была беспокойная непоседа-егоза; любознательности ей было не занимать. День и ночь, сутки напролёт она носилась туда-сюда по двору, и ножки несли Эрику туда, куда летели бабочки, стрекозы и маленькие птицы. Птички бесстрашно садились дочке мельника на ладонь, и клевали зёрна. Бывало, братья сбивались с ног в поисках проказницы, а та либо сидела у ближайшего пруда, кормя лебедей, либо прыгала от великой радости, когда видела, как много маленьких и смешных щенят у соседской собаки по ту сторону дороги. Мать журила Эрику за излишнее безрассудство и беззаботность, а отец был с дочерью строг, но всегда прощал, потому что очень любил своё ненаглядное дитя. И не было у Мюллера любимчиков среди собственных детей; одинаков был со всеми. И в его доме царили мир, согласие, покой. Летом вся семья выбиралась на полянку и устраивала большую потеху, а холодными зимними вечерами отец собирал всех в круг и рассказывал страшилки. Эрика принимала всё за чистую монету, но вряд ли боялась — любопытство довлело над страхом, и девочка с интересом ловила каждую фразу, сказанную отцом или старшими братьями, такими же сказочниками, как сам Дитмар.

В другой избушке по соседству с мельником жил пухленький булочник Мартин Крекер, и его выпечку хвалило всё поместье, а фирменная сдоба куха, сделанная им по особому домашнему рецепту, пользовалась большим спросом при дворе самого короля! Толстяк и добряк Мартин женат на поварихе Грете, которая настолько превосходно готовит пищу, что, если вы попробуете её хоть разок, то не оттянешь за уши.

В третьем домике, на берегу Белой реки проживал старый рыболов Юрген Фишер. Он был одинок.

Неподалёку, у дороги, ведущей в лес, живёт кузнец по имени Вильгельм; принято считать, что дом Вильгельма — самый крайний в Блюментале, поскольку дальше уже идут леса, хотя рядышком имеется ещё три небольших землянки — дровосека Гвидо, плотника Лоренца и столяра Родерика. Дровосек природу бережёт и рубит лишь те деревья, которые уже почили, иссушенные старостью.

Сын кузнеца, Вернер — достойная замена отцу и опора матери, портнихе Гертруде, хоть и юн совсем наш Вернер. Нет у кузнеца ни одного тихого дня, ведь приезжает оружейник, стол которого ломится от заказов, ибо снабжает тот оружием всё королевство (и, надо отметить, оружием весьма отменного качества). Возможно, вы спросите: неужели отец Вернера — единственный кузнец на всём белом свете? Конечно же, нет, но у него золотые руки, мастерский талант и твёрдое слово, а это дорогого стоит!

В самом лесу, на его опушке стоит домик лесника, и лесник этот — главный егерь во всём королевстве. Вальдемар молчалив, суров, но в душе очень добр. Все пять его сыновей — Майнхард, Райнхард, Леонхард, Герхард, Эберхард — состоят на королевской службе. Стражник, привратник, лучник, алебардист и глашатай — это всё они. Один сидит в высокой сторожевой башне и с высоты птичьего полёта наблюдает за приграничными рубежами, и горе тому, кто осмелится дерзновенно перейти черту с оружием в руках, не имея при себе грамоты с гербовой печатью. Другой как зеницу своего ока стережёт королевские ворота. Стрела третьего всегда найдёт свою цель, равно как и тяжёлая алебарда четвёртого настигнет врага. Пятый же всегда при дворе, но время от времени объезжает окрестности, оглашая тот или иной королевский указ.

Все эти замечательные люди дружат семьями, ходят друг к другу в гости, но я не рассказал вам главного: где и в каком именно королевстве находится поместье, и как туда попасть — ведь вам, как и мне, наверняка хочется попробовать вкусные плюшки Мартина-булочника?

Поместье Блюменталь располагалось у лесистого нагорья Кроллен, что в королевстве Кронхайм; королевстве славном, сильном и могучем. Вершина нагорья — гора Кронберг, пристанище всех небесных птиц, которые летают так высоко, что жители королевства запрокидывают головы. Птицы эти — гордые и величественные создания; взмах их крыла подобен ветру умеренных широт, а шелест перьев — точно звук морских волн. Их глаза зорки даже ночью, и видят много лиг вперёд, а их крик или щебет всегда приятен на слух, но в то же время мощен, дивен и независим. Птицы эти, имя которым — адлеры, имеют сильные когти и белое оперение своей головы. Адлеры самые благородные из всех птиц; именно поэтому они размещены на гербе и королевском вымпеле Кронхайма.

А столица королевства — большой и древний замок Вальдбург; неприступная лесная крепость в нескольких днях пути от поместья Блюменталь — которое, возможно, уже дорого и вашему сердцу тоже?

И есть на границе королевства ещё один большущий лес, Шварцвальд, где человек — редкий гость, поскольку что-то нехорошее таится в нём. Я не скажу, что оттуда никто не возвращался: просто без особой надобности люди туда не заходят — больно уж тёмное это место, густое; это очень старый лес, и яркое солнце, так безвозмездно дарящее людям тепло, улыбку и любовь, попросту не проникает сквозь кроны ветвистых, переплетённых стволов высоких деревьев. Некоторые из этих деревьев скрюченные, точно измождённые, согбенные годами старцы. Затхлый запах, темнота и пугающая тишина того леса — что может быть страшнее, когда ты сбился с пути, а единственную тропу размыл осенний ливень?

Там, за лесом находится другое королевство, Тотенхайм. Королевство это не похоже на соседнее королевство, Кронхайм. Ведь в одних землях жителей наполняет доброта, а в иных — переливается через край зависть, сварливость и прочие человеческие недуги. Но говорят, что так было не всегда.

Согласно одному поверью, много сотен лет назад у одного короля имелось две дочери, Матильда и Клотильда, которые были неразлучны, поскольку являлись близнецами. Один возраст, один рост, один взгляд; царил меж ними лад. Но состарился король, и позвал однажды к себе в покои принцессу одну и принцессу другую, и я затрудняюсь сказать, которая из них была краше. Воля короля дочерям была известна: только одна из них сможет занять трон своего отца; так велел обычай. Потускнел взор и у одной, и у другой, но сидели подле короля Матильда и Клотильда, взявшись за руки. Понял в тот час король, что не простит себе, если обделит кого-то из них и в большом, и в малом.

Распорядился тогда король перед смертью поделить владения свои на две равные части, но делить королевство поручил человеку, корыстному в своих помыслах — своему первому министру, который публично всячески льстил и угождал государю, а в своём сердце всегда вынашивал какой-нибудь коварный и злодейский план. Так случилось и на этот раз: размежевал границу министр по своему усмотрению, через Шварцвальд, по одну сторону которого лежали плодородные земли, высокогорные луга, пастбища и прекрасные леса, а по другую — глубокие топи и рытвины, непроходимые болота и чащобы.

Пришло время, и умер король, а последним, кто выходил из его покоев, был не лекарь, а первый министр. И от лица почившего короля огласил он волю Матильде и Клотильде, которые были вне себя от горя и печали, и оттого приняли волю отца беспрекословно, особо не вдаваясь в детали.

Так министр отомстил всем: королю — за то, что тот не сделал его наследником (ведь у короля не было сына); принцессам — за то, что когда-то каждой из них он с притворной искренностью, на коленях клялся в вечной любви, но получил отказ. Что же до законов той страны, то престолонаследие передавалось строго от родителя к старшему потомку в пределах одного и того же благородного дома, знатной королевской семьи. Но тот первый министр, вещав всякий раз в ухо королю слащавые речи, в глубине своей жадной души мечтал переписать законы и прибрать власть в свои ручищи; надеялся, что король сделает его принцем просто так либо путём женитьбы на одной из своих дочерей. Несмотря на то, что это ему так и не удалось, первый министр довольно потирал руки: король таки мёртв, а Матильда и Клотильда, удалившись каждая в свою часть некогда единого, обширного королевства, постепенно утратили между собой как родство, так и дружбу; то, что так объединяло обеих на протяжении долгих лет — ведь то годы детства и юности, золотые годы.

А надобно заметить, что нельзя расставаться близнецам — невидимая ниточка становится всё тоньше, пока не порвётся совсем, и тогда будет вначале просто тоскливо и той, и другой, а потом худо вконец. И не могли уже встречаться, как раньше, потому что двум королевам было трудно, а позже и вовсе невозможно навещать друг друга: во-первых, так было не принято, они теперь королевы; во-вторых, замок одной находился очень далеко от замка другой; наконец, в-третьих, и это самое главное, зарос проход в Шварцвальде между двумя королевствами, и ныне там сплошная нерукотворная стена, которой нет ни конца, ни края.

Вначале две бывшие принцессы обменивались письмами посредством белых почтовых голубей, а когда порвалась невидимая нить, не взмывали в небо уже и голубки, томясь в красивых золотых клетках. Плакала у окна Матильда, обливалась ими же Клотильда, но поделать было уже ничего нельзя, ведь в своё время каждая из них безропотно приняла наказ отца, не ведая, что всё это подстроил первый министр. И не знали они причину раздора между Кронхаймом и Тотенхаймом, потому что у каждой был достойный замок, за пределы которого они почти не выходили, а придворные, дабы не огорчать и без того печальные сердца, преподносили всё в розовом цвете.

Рассорив двух сестёр, первый министр вскоре умер от тяжкого недуга, так и не раскаявшись в содеянном. И велел он похоронить его вместе со всеми его дневниками и черновиками, дабы и на том свете они были рядом.

По прошествии некоторого времени Матильда и Клотильда зачахли от безмерной тоски, и даже отошли на небо в один день и час, встав на Другой Путь. А два королевства погрязли в великой междоусобице: ведь одно процветало, а другое было бедно ресурсами. Так из-за проступка одного пострадали все, и явилась в этот мир большая несправедливость.

С тех пор всячески враждуют Кронхайм и Тотенхайм за редкими перемириями, и нынешние люди уже и не помнят, из-за чего весь сыр-бор, а ту легенду считают россказнями всяких старых дурней, давно уже выживших из ума.

ГЛАВА I. ВЕСТНИК

На дворе стоял самый обычный солнечный день, не предвещавший ничего особенного — всё так же звонко пели птицы, всё так же безмятежно покачивались от лёгкого ветра вековые деревья и кустарники, шелестя своей листвой. Уже с семи часов утра работал трактир, и не только он: жители поместья Блюменталь на ногах ни свет, ни заря, с пяти утра — Хайди ушла доить корову и козу; Гвидо направился в лес за связкой отборных дров. Гертруда заторопилась на рынок, а Грета, наготовив яств, несла их в ближайшую таверну к своей подруге, ворчливой Эрне, которая обслуживала посетителей.

— Брага, эль и ром! Чего изволят господа? — Сонно, недовольно вопрошала Эрна. — Будет вам и курочка…

Да, похоже, сегодня она была не в духе, но только потому, что ночью произошёл небольшой пожар — горел сарай её соседки, прачки Ирмы, которая также трудилась в таверне. И хотя всё обошлось, ни та, ни другая сегодня явно не выспались; это было очевидно.

Вернеру, у которого сегодня был день рождения (сыну кузнеца стукнуло восемь) разрешили нынче ничего не делать, и он с радостью понёсся в самое сердце Блюменталя, где кипела жизнь.

По дороге мальчик забрёл на пасеку, но был закономерно ужален роем пчёл, которые были не рады, что их побеспокоили. Охая, искусанный Вернер пошёл дальше, пока не наткнулся на следующее зрелище.

В саду играли две девочки, одна из которых, лет пяти-шести, выделялась своей невиданной красой. Ясные васильковые глаза, длинные, слегка волнистые волосы цвета спелой ржи, слегка вздёрнутый носик, румяные щёчки и милые ушки… И личико этой девочки не портили даже веснушки.

Другая девочка — постарше; она была более задумчивой, и обладала более короткими, кудрявыми волосами каштанового цвета.

Девочки играли с котятами, которых Вернер насчитал аж девять душ. Самый неусидчивый котёнок, которого девочки звали Дымок за его пепельно-серую окраску, неожиданно вырвался и, перебежав дорогу, забрался на дерево, отчаянно мяукая — наверное, он чего-то испугался? Ведь кошки всегда чувствуют, когда рядом зло…

Одна из девочек, смеясь, помчалась за котёнком и залезла на дерево, сев на ту же ветку, в которую вцепился Дымок. Котёнка она отодрала от коры и успела прижать к себе, но не подрассчитала, что ветка не выдержит обоих — и вот, через пару мгновений Эрика (а это была именно она) с криком плюхнулась оземь! И хорошо, что в этот момент проезжала повозка с сеном, и проказница угодила прямо туда. К Эрике тут же подоспела вторая девочка, Ута, а также остальные восемь котят, которые начали ластиться к ней. К счастью, никто не пострадал, включая Дымка, но хозяин повозки, аккуратно высадив Эрику у дороги, погрозил ей и уехал. А та, с ободранными коленями и исцарапанными локтями, окружённая котятами, похоже, была сейчас самой счастливой девочкой в мире. Довольно улыбаясь, она выдавила из себя нечто вроде «какие пуфыфтые коськи…» и, зевая, чуть не уснула на приятном солнцепёке, ведь стоял уже полдень, время обеда и последующего за ним тихого часа.

Ута растолкала, расшевелила Эрику и отвела домой, а наблюдавший за всем этим Вернер только улыбался. Мальчик обязательно прибежал бы на помощь, ведь его сердце замерло при падении Эрики, но повозка с сеном подвернулась раньше, чем смог бы подоспеть сын кузнеца. Вздохнув с облегчением, Вернер продолжил было свой путь, но на плечо ему уселась Вредная Птица. О, это пернатое чудище преследовало мальчика уже несколько дней, но всегда как-то ненавязчиво, пролетая мимо. Мальчик попытался избавиться от надоедливого существа.

Галдя, Вредная Птица отлетела на несколько шагов, а потом уселась поодаль, на ближайший валун.

— Что тебе от меня надо? — С раздражением воскликнул Вернер. — Гадкое, противное создание…

Вредная Птица покаркала ещё немного, и куда-то улетела, а сын кузнеца, возвращаясь домой на обед, встретил своего лучшего друга, стихоплёта Эмиля, который опять начал излагать ему в стихотворной форме дифирамбы о том, как сильно он влюблён в Эльзу. Эльза же умела красиво играть на арфе; эта была спокойная, но немного грустная девочка лет девяти с глубокими, пронзительными, печальными глазами цвета неба и взъерошенными золотистыми волосами. Она всегда носила шляпку и длиннополую тунику, что отличало Эльзу от нарядов её сверстниц. Сам же Эмиль являл собой образ весельчака, повесы и разгильдяя, но его внутренний мир был богат; также Эмиль мог отдать последнее, что у него есть, и приободрить хорошим словом, и эта его черта сохранится на всю его жизнь.

Тем временем в таверне людей становилось всё больше и больше, ведь в это время суток обедали все. Кому-то было ближе отобедать в таверне, нежели делать большой крюк и кушать у себя дома, потому что поле, на котором работали крестьяне, находилось рядом, также как и шахты с каменоломнями. Ральф-охотник, Рудольф-рудокоп, Феликс-ювелир, Эдмунд-гончар, Хорст-конюх — все эти люди были завсегдатаями таверны. Помимо них, таверну посещали и мастер Ханс с женой своею, Ханнелорой. У Ханса-ткача была своя прядильная мастерская, в которой трудился он сам, иногда подключая и Ханнелору, знатную искусницу и рукоделицу.

Другие захаживали сюда не так часто, а то и вовсе, как случится — к этой категории относились такие постояльцы, как странствующий купец Лампрехт, друид и лекарь Алайсиаг и некоторые другие. Также в таверну иногда захаживали злые торговцы из Гильдии, которые ввели монополию на некоторые товары, из-за чего между ними и Лампрехтом постоянно происходили ссоры. Алайсиаг и вовсе приходил, как говориться, раз в год по заказу, поскольку жил он в своей пещере аскетом и отшельником. И приходил он не столько вкушать яства, сколько узнать, что деется в мире людей — ведь за едой, а уж тем более за крепким питием у многих развязываются языки; и что у жаждущего на уме, то у бражника на языке. Из сплетен и здорового говора друид складывал, как по паззлам, общую картину бытия. Он всё время слушал и молчал; иногда вздыхал. Но никогда этот человек не вступал в диалог; не принимал открыто чью-либо сторону, если вёлся крепкий спор. Но, выходя за дверь, сей старец, преисполненный каких-то своих, понятных лишь ему самому светлых и великих дум, хлопал по плечу наиболее правых, и подбадривал обездоленных монеткой-другой, хотя мог остаться голодным сам.

Итак, сегодня на обед Грета наготовила кучу самой разнообразной вкуснятины — жареную утку, печёные яблоки, картофельное пюре с подливой, суп молочный с пенкой, манную кашу, томатный соус, морковный салат с луком и перцем, котлеты и шницель, судака и сёмгу, печень трески, свиной рулет, отбивную из телятины, кабанчика на вертеле, ваниль и розмарин, шоколадные шарики — ну и, разумеется, всевозможные колбаски-сосиски-сардельки (куда же без них?). От всего того, что было сегодня в меню, у посетителей разбегались глаза и текли слюни. Тут вам и квас, и пиво, и вино; какао, кофе, чай, ликёр, кисель, компот и много чего ещё. Бедная Эрна разносила заказы на столики, певунья Паула развлекала гостей своим прекрасным голосом, и прачке Ирме тоже хватало работы. А Грета радовалась, что всё успела приготовить к обеду, и, вытирая пот со лба, отправилась восвояси. Детей у них с Мартином не было, поэтому она готовила для всех и от всей души; весь Блюменталь был для Греты одной большой и дружной семьёй.

В то время, пока таверна кормила проголодавшихся работников сытным и вкусным обедом, вдали от этих чудесных и прекрасных мест, где-то на самом севере королевства, в сторожевой башне было не до еды: стражника Майнхарда мучило какое-то нехорошее предчувствие, и он никак не мог взять в толк, что именно его тяготит — то ли то, что сегодняшний день чересчур умиротворённый, то ли то, что на севере несколькими днями ранее было какое-то странное и непонятное кратковременное движение, которое также внезапно прекратилось, но какой-то нехороший осадок в душе остался. Не нравилось Майнхарду это затишье перед бурей, и он ещё внимательнее стал оглядывать местность в пределах видимости своего форпоста на этой границе. А Вредная Птица пролетела мимо, но соглядатай не придал этому никакого значения.

Вернёмся же в харчевню и узнаем, что происходит там.

— Ну что, Хорст, как твои лошади? — Спросил Феликс и тут же пошутил: — Не желаешь для них подковы с бриллиантами?

Оба рассмеялись.

— Определённо, в моём животе завелось три кабанчика — настолько я голоден! — Не выдержал Эдмунд (он любил поесть). — Эй, хозяйка! Неси следующее блюдо — я с превеликим удовольствием его наверну!

Только он это произнёс, как в трактир пожаловал Рудольф, и не один: с ним были родственные людям существа — коренастые кобольды и стромкарлы из подгорной Подземки; они состояли в Артели и являлись хорошими наёмными работниками, поскольку лучше переносили темень, сырость и большую глубину. Кобольды специализировались на извлечении руды из скальных пород, а стромкарлы добывали различные полезные ископаемые из низин. И те, и другие имели почёт и уважение среди людей; смеяться над их небольшим ростом, длинными густыми бородами и своеобразной манерой общения (их просторечный язык далёк от Высокого наречия) — признак дурного тона. Их родичи, цверги и свартальвы жили в горах далеко на севере, обладали крутым нравом и ещё более крепким телосложением.

— Эрна, золотко, наложи каши и нашим ограм! Они устали с дороги, много возили камней. Пусть набираются сил; вот так, да, за это самое, угу. — Просили кобольды и стромкарлы.

У огров и впрямь был жалкий вид, хоть и сильные они весьма: шутка ли, на глубине шести футов перетаскивать сверхтяжёлые глыбы!

После в харчевню заглянул сам Тиль Мергенталер, стрелок гвардии короля. Это был славный малый лет тридцати, высокого роста и положения, и для какой-то там мелкой придорожной таверны была большая честь принимать подобного гостя. Но сам Тиль никогда не важничал, и даже просил опускать приставку «фон» к своей фамилии (он был из придворной знати), когда к нему обращались. Многие бюргеры и в подмётки не годились этому человеку, и благородства ему было не занимать.

Зайдя внутрь помещения и закрыв за собой дверь (как и подобает воспитанному вельможе), Тиль повесил свой арбалет на стену. Видимо, он тут проездом; наверное, какие-то дела, ведь в его задачи обычно входит объезд близлежащих краёв для отчёта королю.

На самом же Тиле не было лица. Он не первый раз бывает здесь, но очень редко. И вот сегодня он приземлился на табуретку сам не свой; какой-то весь понурый, очень озадаченный чем-то.

— Приветствуем тебя, ландграф! С добром ли? — Поздоровались со стрелком все присутствующие и, перемигиваясь, пожимая плечами и кивая головами, окружили его столик, поднявшись со своих мест.

— Уж не знаю, что и ответить вам, о господа; но не далее, как несколько часов назад, когда я направлялся из деревни Лёвенсдорф в ваше поместье, меня настиг кровавый дождь. Небо плакало кровавыми слезами, и мне невдомёк, с чего бы это. Провалиться мне на этом самом месте в бездну, коль я лгу, или я не Тиль Мергенталер! — Устало выдавил из себя арбалетчик, владетельный князь всех этих краёв.

— Так не бывает! — Ахнули все, и даже видавшие виды стромкарлы и кобольды были удивлены и сбиты с толку. И тут…

Погода испортилась резко; практически мгновенно. Небо почернело средь бела дня, но спустя некоторое время прояснилось, как будто кто-то играл с фонарём, то включая, то выключая его. Немного погодя сильнейший ветер нагнал свинцовые тучи, которые проносились очень низко и с огромной скоростью. Стало прохладно, даже холодно, хотя обычно в это время года стояли ясные дни многими неделями подряд.

Сверкнула молния, и грянул гром; началась гроза. Гремело так, что у таверны повылетали окна, а крышу (на которой сидела вездесущая Вредная Птица) несколькими мгновениями ранее сорвал ледяной ветер; пернатое творение перелетело на дерево. От грохота грома люди зажимали уши, а посыпавшийся град бил больно и часто. Ливень, мощный ливень обрушился на Блюменталь, размывая все дороги и тропинки.

— Ну, хоть не багровый! — Заметили кобольды, когда ливень прекратился. — Капли прозрачные, а это уже хорошо.

— Мы всё починим тебе, Эрна. — Успокаивали стромкарлы хозяйку таверны, которая стенала, воздев руки к небу. — И окна вставим и крышу на место водрузим.

— За несколько бесплатных ужинов? Знаю я вас, хитрецы!

— За просто так. — Обиделись те в ответ.

Немного усилий и терпения — и вот, таверна как новая, потому что есть ещё на этом свете мастера, которые творят чудеса.

Дождь утих окончательно; из-за кучево-дождевых облаков выглянуло солнце. Красивая тройная радуга раскинулась на небе, радуя прикованные к ней взоры. Вместо урагана — лёгкий ветерок, словно и не происходило ничего до этого.

— Что это было? — Спросил поражённый Феликс — он был впечатлительной натурой.

— Сколько я живу здесь, не припомню такого. — Задумчиво вымолвил Хорст. — В наших краях такая непогода — странное явление.

— А ещё интереснее то, что перед всем этим не летали низко чайки. — Высказался Эдмунд.

— Они не вообще сегодня не летали. — Добавил Ральф, покуривая трубку.

У многих было испорчено и настроение, и намокшая одежда, но хуже всего было Эрне — многие из блюд, с такой любовью приготовленных Гретой, попав под дождь из-за сорванной ветром крыши, теперь пришлось отнести хрюкам — те-то съедят всё, что им дадут.

— Не расстраивайся. — Бросил плачущей Эрне собравшийся в обратный путь Тиль Мергенталер. — Поверь мне на слово: это ещё не самое страшное, что могло приключиться.

— Обсушись, господин! Далёк твой путь. — Подняла заплаканное лицо хозяйка таверны.

— Солнце высушит. — Хмуро ответил ей ландграф и, сев на своего коня, ускакал прочь…

Вернер, выждав, пока наладится погода, выбрался из своего укрытия — ливень застал его по дороге домой, и сын кузнеца так и не пообедал. Убежищем ему послужило какое-то заброшенное крытое сооружение, одиноко стоявшее в поле у дороги.

Мальчик, нарвав полевых цветов, ещё мокрых от проливного дождя и от этого ещё более благоухающих, направился в сад, где видел Эрику — может быть, она придёт после обеда туда поиграть?

Вернеру несказанно повезло: Эрика неторопливо шла в сад с другой стороны; её силуэт виднелся на горизонте.

Мальчик немного срезал и подошёл к ней, протягивая букет дивно пахнущих соцветий.

— Это тебе. — Улыбаясь, молвил он и покраснел, как рак — он волновался.

— Ой, какие чудесные цветы! — Обрадовалась Эрика, глядя на ромашки и васильки, и тоже зашлась краской — на её щёчках играл румянец. — А я иду собирать грибы после дождика. Пойдёшь со мной?

— Конечно! Но тогда лучше не в сад, а в лес!

— Но мне далеко нельзя… — Вздохнула та.

— А мы не будем долго бродить по лесу; наберём в твою корзинку самых отборных грибов — и сразу обратно. Одна нога здесь, другая — там.

Взявшись за руки, дети развернулись и зашагали в сторону дома Вернера — ведь до леса там рукой подать.

Пока они шли, дочь мельника, не будучи жадной девочкой, угостила своего попутчика кусочком яблочного пирога, который собрала ей в дорогу Хайди:

— Вот, бери. Перекусим по пути.

Проголодавшийся Вернер съел свою долю за пару минут, не забыв поблагодарить.

— Эрика, а у меня сегодня день рождения! Вечером в нашем доме будет большой праздник… Ты придёшь? Я приглашаю.

— Наша Эмма выфла жамуш. — Только и выговорила девочка набитым ртом. — То есть, только собирается — разве ты не знал? — Прожевав, добавила она. — Её сосватал один рыцарь из Эйленштайна. Такой большой, и на белом коне. Он даже разрешил своего коня погладить! Я была так рада!

— Значит, ты не придёшь… — Опечалился сын Вильгельма и Гертруды.

— Я буду помогать своей сестрёнке, Вернер. — Опять вздохнула Эрика. — Весь вечер мы с мамой будем шить ей платье. Уже неделю шьём; немножко осталось. Ну а ты расти большой! — Засмеялась она.

— Моя мама шьёт. Хочешь, я скажу ей? Она вам поможет.

— Подвенечное платье должно быть сшито в доме невесты, и только её родными; так велит обычай. — Улыбнулась девочка. — А сколько тебе исполнилось? — Поинтересовалась она.

— Восемь.

Зайдя в сосновый бор, Эрика всей грудью вдохнула аромат ещё мокрой травы и листвы:

— Какой дивный запах! Озон… Я давно мечтала посетить это место. Я твоя должница, Вернер; спасибо за то, что ты меня сюда привёл…

Это был совсем другой мир, совсем непохожий на сад, поле, дорогу или дом — хвойный лес, плавно переходящий в широколиственный, притягивал своей красотой; он завораживал. И вправду, тут было на что посмотреть и что послушать: переливы-перезвоны всяких разных птиц, включая одиночные выкрики пролетающих ласточек, стрижей, вальдшнепов и кроншнепов. Стрижи и ласточки тоже были гостями этого леса, поскольку гнездились под крышами пустых и старых зданий. Вернер уже видел их, когда прятался от дождя в лачуге — стрижи с шумом проносились мимо его носа с бешеной скоростью (да так, что их оперение не успевало намокнуть), а ласточки показались ему самыми изящными из всех птиц.

Сосны были не единственными деревьями в этом лесу, хоть и преобладали в нём количеством. Видимо, неподалёку располагался водоём, потому что дети заметили аиста и цаплю, а в небе пролетела стая журавлей. В лес залетела и Вредная Птица, но дети были так поглощены созерцанием природы, что не заметили её.

Откуда ни возьмись, появился большой ёж. Эрика хотела его взять на руки, но тот быстро юркнул куда-то. Кузнечики, мотыли и неясыти; полёвка; озорные белки, непринуждённо перепрыгивающие с ветки на ветку — загляденьем было сие зрелище.

— Ой, Вернер… Лепрекон! — Захлопала в ладоши девочка, разглядев среди кустов какого-то зеленоватого человечка в шляпе алого цвета. Но мальчик её не услышал, увлечённо собирая сосновые шишки, валявшиеся на земле. Грибы они уже собрали — в лукошке валялись рыжики, волнушки, лисички, опята, дождевики, боровики, подосиновики, подберёзовики, трюфели и шампиньоны; всего понемногу.

Любопытство в очередной раз взяло вверх, и девочка отправилась за лепреконом, который уводил её всё дальше и дальше…

— Эрика, ты где? — Приподняв голову, окликнул Вернер дочку мельника, но той и след простыл. Мальчик стал оглядываться по сторонам и внимательно прислушиваться к каждому шороху.

Внезапно послышался слабый детский крик. Сын кузнеца не на шутку перепугался и бросился туда, откуда, по его предположению, доносился крик.

Вскоре он вышел к какому-то мутному пруду, покрытому тиной, и на поверхности пруда плавали росянка, кувшинки и колокольчики. И тут Вернер заметил Эрику, неуклюже барахтающуюся в воде. Видимо, водоём был неглубокий, но девочку засасывало всё глубже и глубже. Отчаявшаяся, обессиленная, она уже почти не сопротивлялась.

— Болото! — Закричал мальчик. — Эрика, держись!

Побросав корзину с шишками и корзину с грибами на землю, Вернер вытащил из кармана своих штанов верёвку (которую всегда с собой носил, на все случаи жизни), подбежал к краю берега и один конец бечёвки кинул утопающей, и тот хлестнул дочь мельника по плечу.

— Хватайся скорее! — Громко воззвал Вернер.

Из последних сил Эрика ухватилась за противоположный конец верёвки обеими руками, и мальчик стал тащить её оттуда прочь, пятясь назад, и не увидел ветку дерева за своей спиной, больно ударившись, но на ногах он удержался.

Вытащив таки свою приятельницу из лап вязкой жидкости, Вернер начал её укорять:

— Куда тебя понесло?! Я так испугался за тебя… Больше так не делай!

Оба замёрзли — день клонился к вечеру; их трясло, как грушу.

Эрика молчала, дрожа от прохлады, сырости и страха, точно осиновый лист.

— Как собака чихает? — Неожиданно спросил Вернер, присев перед спутницей на корточки, пытаясь заглянуть ей в глаза. Та широко распахнула два зеркала своей души, но ничего ему не ответила.

— Как кошка умывается? — Задал очередной вопрос мальчик.

Дочь мельника, почувствовав какой-то подвох, вопросительно посмотрела на своего друга.

— А как хомяк кушает? Как белочка грызёт орешки? — Не унимался мальчуган. Эрика прыснула от смеха, но быстро его подавила.

Когда же Вернер начал показывать, как чихает собака, как умывается кошка, как ест хомяк да как белка грызёт припасённые ей орехи, девочка не выдержала и уже хохотала вовсю.

— Вернер, ну ты чего? — Смеялась Эрика, игриво толкая того в грудь ручками.

— Ну, слава Богу. — Вздохнул с облегчением сын Вильгельма-кузнеца.— А то я уже думал, что никогда не подниму тебе настроение. Пойдём домой, уже поздно. Скоро стемнеет, нужно успеть вернуться. Поднимайся! Я доведу тебя.

Мальчик помог ей приподняться.

— А как же твой день рождения? Тебя не будут ругать? Меня-то точно прибьют… Да и идти нам в разные стороны!

Вернер, ничего не отвечая, взял её за руку и повёл за собой. Доведя девочку до самой калитки её дома, он сказал:

— Ты извини меня. Это я виноват; не доглядел. Мне жаль…

Дочь мельника подпрыгнула и, чмокнув того в щёку, убежала восвояси; только её и видели.

А мальчик, краснея, стоял и глядел ей вслед. Поцелуй горел на его щеке, и Вернер приложил к ней свою ладонь.

— Это был лучший день рождения в моей жизни! — Изрёк он и зашагал домой.

Хайди и Дитмар, завидев грязнулю-дочь в испачканном платье, с растрёпанными волосами и с двумя полными корзинками в руках, захотели одновременно и отлупить, и прижать к груди:

— Ты где была?! Отвечай немедленно!

Та послушно всё изложила.

— Отныне ты наказана. — Ворчали родители, сетуя и отмывая свою нерадивую дочь от грязи, после вытирая насухо полотенцем. — С этих пор ни на шаг из дома! Никакого леса! И чтобы мы ни слова больше не слышали ни о каком Вернере!

Ревя, Эрика убежала к себе в комнату и заперлась там. Она свернулась в самый беспомощный комочек в мире, и стала жалобно хныкать горькими слезами, предварительно накрывшись одеялом с головой.

Через час послышался стук.

— Эрика, это мама и папа. Открывай…

Девочка выполнила их просьбу и снова рухнула на свою кровать.

Хайди присела на краешек её постели и нежно, заботливо погладила дочь.

— У нас забот невпроворот: Эмма скоро покинет наше гнёздышко… Я сегодня рассчитывала на твою поддержку — думала, ты поможешь мне с платьем; его нужно закончить.

Эрика надула губки.

— У меня чуть сердце не ушло в пятки. — Наклонилась Хайди. — Я оббежала всех соседей, всех на уши поставила. Однажды ты подрастёшь, и тоже станешь мамой. Тогда поймёшь, почему я так переживаю.

Они обнялись.

— Спи сладко, мой птенчик; мой котёнок, моё солнышко… — Поцеловав дочку, Хайди вышла из её комнаты.

«Моё сокровище», добавила она уже немного погодя, стоя за дверью, и ушла шить; шить всю ночь напролёт.

Только неспокойной оказалась эта ночь: внезапно погиб старший сын егеря Вальдемара, воин Майнхард, сражённый длинной чёрной стрелой. Но, умирая, он успел дёрнуть несколько раз за цепь, намотанную на язык большого тяжёлого колокола, звон которого разнёсся на несколько лиг вокруг. Колокол висел непосредственно в сторожевой башне, а сама башня, будучи частью хорошо укреплённого замка, выдавалась немного вперёд, в сторону Севера; в её цели и задачи входили наблюдение и оповещение. Поэтому тот, кто совершил сие беззаконие, поступил очень расчётливо: теперь замок остался без ушей и глаз; без постового — как без рук.

Гул медной громадины немедленно услыхали ландскнехты из гарнизона «Северная застава», которые базировались в этом же замке.

Все проснулись. Зажглись огни. Кто-то выбежал наружу, озираясь по сторонам.

— Что происходит? — Спросонок зевнул один риттер, ничего не понимая.

— Сам не знаю. — Едва продрав глаза, засопел носом другой.

— Почему я слышу колокол? — Рявкнул третий (наверное, командир гарнизона). — Я один его слышу? Где Майнхард, чёрт бы его побрал?

— Он же в башне, милорд. — Испуганно произнёс ещё кто-то.

— Гул утихает. — Заметил первый ландскнехт.

— Вот именно; то и странно. — Добавил второй. — Если бы наш постовой был жив, он бы или продолжал звонить, или спустился бы уже сюда вниз по винтовой лестнице.

Все посерели.

— А который час?

— Полночь.

— Что-о?! — Выпалил главарь гарнизона, бледнея ещё больше. — Боевая тревога! Быстро всем одеться! К оружию!

Подняв весь гарнизон на ноги, самый главный велел всем окружить замок для отражения возможных атак, а сам полез в башню.

— Майнхард! Нет!!! — Начальник стражи обнаружил лишь мёртвое тело, постепенно холодеющая рука которого сжимала обрывок листка бумаги со строками: «Простите, моя бдительность не уберегла меня сегодня… И на кого я вас оставлю? Поклон моему отцу».

Тщетно вглядываясь в черноту, хозяин цитадели погрозил неизвестности плотно сжатым кулаком:

— Кто бы ни сделал это, я найду его! Я разыщу эту тварь и спущу с него три шкуры. Он ответит мне за всё. Явись мне, несущий смерть, и мы поквитаемся с тобой!

Однако некто, человек-убийца словно выжидал; наверняка ждал удобного случая, чтобы поодиночке перебить пограничный отряд.

Настал час, и рухнул замертво один из ландскнехтов, а за ним ещё один и ещё.

— Да нас всех тут перебьют! — Возмутился кто-то. — Всё, я умываю руки. Кто со мной? На вольные хлеба.

— Мы же дали клятву королю! — Возразили тому в ответ.

— Охранять северные границы королевства за жалкие гроши? Нет уж, увольте.

Спустившийся вниз начальник стражи, услышав разлад в его стане, сказал следующее:

— Предатели! Вон из строя! Те же, кому дороги честь и доблесть; для кого данное однажды слово — не пустой звук, пусть остаются, чтобы биться до конца.

И никто не посмел уйти, а зачинщики стыдливо склонили свои головы.

— Сегодня был сражён наш друг; наш сухопутный юнга и брат. — Продолжал главарь гарнизона. — Вот, осталось нас много меньше сотни. Но разве мы трусы? Когда это мы бежали, поджав хвосты, точно какие-то щенки? Нет, мы псы войны; мы те, кто принимает на себя первый удар; так примем же его достойно!

Слова говорившего приободрили стоявших.

— Ты, — Скомандовал начальник гарнизона одному из своих людей. — Скачи скорее в Грюнштадт; пусть не опускают мост надо рвом. Ты, — Приказал он второму. — Поспеши быстрее в Дарингард; пусть пришлют нам подмогу. Ты же, — Наказал он третьему. — Возьми себе лучшего коня; того, что прислал Хорст, и ветром дуй во весь опор в столицу нашу, в замок Вальдбург, дабы предупредить нашего короля о том, что деется страшное на Севере. Пусть его регулярная армия, его гвардия будут готовы ко всему, ведь неизвестно, что нас ждёт. А уж мы, ландскнехты, продержимся, сколько сможем.

Трое всадников поскакали в разные стороны — на восток, на запад и на юг.

— Да сопутствует вам всякая удача! — Пожелал им начальник гарнизона. — Все остальные — за мной!

Не доехал первый всадник до Грюнштадта, ибо пробило его насквозь умело брошенное вдогонку копьё; не доехал и всадник второй, что мчался в Дарингард, потому что его лошадь, чего-то испугавшись, встала на дыбы и, скинув своего наездника, затоптала его насмерть, убежав в неизвестном направлении.

Настал рассвет, и вот: мчится третий всадник, не ведая усталости; сильный конь под ним, и вороной; выносливый весьма. По горам и по долам, минуя реки и ручьи, все бурные потоки; с самого Севера через весь Кронхайм держит путь тот всадник. Далеко позади леса, луга, поля и водопады, и сколько ещё их впереди?

Тяжёл тот путь, то отпущенное бремя: дышит еле-еле конь под жёсткою сбруей, фыркает ноздрями он устало. Остановился всадник, и мрачности его не было предела. И оглянулся назад, и почудилось ему, что огненные реки настигают, сжигая всё на своём пути. И упал с коня, и провалился в глубокий сон, лёжа на земле, ещё толком не прогретой поднимающимся наверх солнцем. И открылось всаднику, что перешло большое войско Тот Берег, и полегли в неравной схватке все ландскнехты из его гарнизона. Был то вещий сон…

Пробудившись от того, что конь толкает его своей мордой, нетерпеливо стукая копытом по земле, всадник в спешке запрыгнул в седло и стрелой полетел в Вальдбург.

— Отворяй ворота! Живо! — Завопил человек в шлеме с опущенным забралом, а под ним конь чернее ночи. Одной рукой он держал поводья, а другая была поднята высоко вверх, сжимая длинный меч, и меч этот был как продолжение руки.

Райнхард, привратник внешних королевских ворот, кольцом окружавших город, немедленно распахнул их, потому что на шлеме у всадника были перья, которые носили только ландскнехты с Севера. Райнхард даже подумал было, что прискакал его брат, Майнхард.

Не успел он открыть ворота, как нежданный гость влетел в освободившееся пространство, и на полном ходу поскакал прямо к самому замку, и вид этого странника внушал и страх, и испуг; настолько он был грозен.

Реют вымпелы на флагштоках; снуют туда-сюда бюргеры.

«Вальдбург», вымолвил путник, но без радости в голосе. Спешившись, он подошёл к внутренним воротам дворца, но путь ему преградили гвардейцы с алебардами наперевес, одним из которых был Герхард, ещё один сын Вальдемара.

— Ты по какому делу? — Настороженно спросили привратники.

— Держу я свой путь с самого Севера; несу я плохие вести. Нет времени объяснять, я скакал почти без остановок. Отведите меня в тронный зал на аудиенцию к королю либо прямиком в его покои; это очень важно. Дело не терпит отлагательств.

— Король нынче трапезничает…

Расшвыряв стражей, вестник зашёл во дворец, и лабиринтом он показался всаднику на чёрном коне.

Король Кронхайма, владыка Адальберт в это время действительно наполнял своё чрево всякими блюдами. Помимо основных яств, сегодня в рационе преобладала рыба — лосось, форель, частик, толстолобик; что сказать — четверг, рыбный день. Как человек и как правитель Адальберт был неплохой; однако годы и длительное перемирие с Тотенхаймом сделали короля скептиком. Его супруга, королева Аделина, являла собой яркий пример женщины мудрой и степенной. Что же до единственной и ненаглядной дочери, пятнадцатилетней принцессы Каролины, то она была немного взбалмошной.

Харальд, верный оруженосец короля, тайно влюблённый в Каролину, не дремал, и через некоторое время гонца приволокли к Адальберту в тронный зал. С королём был летописец Хельмут.

— Вот, ваше величество. — Кивнул Харальд, указывая на связанного вестника. — Этот наглец растолкал всю стражу и прорвался сюда без зазрения совести.

— Вы теряете время. — Молвил тот. — То драгоценное время, которое у вас ещё есть.

Адальберт подал знак. Гонца развязали, и он поклонился королю.

— Кто ты? — Поинтересовался владыка Кронхайма, сощурившись на него.

— Я ландскнехт из гарнизона в Северной Заставе. — Вестник опустился на одно колено. — Государь, я просто боялся не успеть. Кто-то начал палить стрелами по нашим рыцарям, и преимущественно в шею; один и тот же почерк длинной чёрной стрелой. Эти стрелы выкованы кузнецами не нашего королевства. А случилось всё ночью много дней назад, и наш руководитель (твой вассал, о господин), повелел мне доставить тебе весть о том, что северный рубеж королевства смят…

— Не Майнхарда ли это гарнизон? — Перебил говорившего Адальберт.

— Его убили первым. Однако мы услышали колокол с его сторожевой башни, хоть и мало это чем помогло. Но предупредить тебя мы были обязаны; ведь мы все твои верноподданные, о великий король!

— Жаль Майнхарда; это был преданный мне слуга. — Сочувствующе сказал Адальберт, но как-то неубедительно. — Знаю я всю его семью. Пошли весточку его родным и близким; настало время оплакивать того, кто достойно защищал наши интересы.

— Передайте им вот это. — Протянул вестник стоявшему около него Харальду клочок записки. — Он набросал это своей кровью перед смертью. Она давно свернулась, и всё написанное отчётливо видно.

Харальд передал огрызок королю. Тот, сморщившись, прочёл всё от начала до конца.

Каролина в это время восседала в своих покоях. Потом она встала, подошла к окну, не обратив внимания на Вредную Птицу, сидящую на ветке дерева, и вздохнула, разговаривая сама с собой:

— Эх, уехать бы в поместье Блюменталь! Там так чисто и свежо; тепло, светло и хорошо! День за днём проходит в этих стенах, и всё мне здесь чужое отчего-то. Поклоны ото всех мне беспрестанно, а не нужно это мне совсем. Устала находиться, точно узница какая, в темнице за решёткой. Тут, в замке — скукота; а в городе — всё суета. Торопятся куда-то и зачем-то; не понять мне, видимо, сего. Меня считают выскочкой, задирой, хулиганкой за спиной, но в глаза — притворная улыбка «доброты». Вырваться б на волю, в чистом поле кувыркнуться; на столп сена прыгнуть, поваляться…

Раздумья принцессы были прерваны зашедшей в её покои личной горничной, которая принесла на подносе напиток. Каролина снова превратилась в лёд.

— Разве я просила сок? — Очень холодно и сухо выдавила принцесса, плотно поджав губы; процеживая каждое слово.

Служанка побелела, как полотно.

— Нет, но так принято…

— Принято — кем? Моим отцом? — Грубо оборвала её наследница престола и, подойдя поближе, взяла с подноса стакан и вылила всё содержимое на голову несчастной. Та с воем выбежала вон.

Сначала Каролина осталась довольна своим поступком, но позже её начала мучить совесть.

«Да где же Харальд?», шептала принцесса. «Убегу с ним отсюда куда подальше…».

— Какие будут приказания, о мой король? — Вопрошал вестник, переминаясь с ноги на ногу.

— А каких приказаний ты ждёшь? — Зевая, отстранённо спросил Адальберт — ему явно было не до всей этой заварухи.

— Ну, как же… Выслать подмогу, готовить основное войско!

— Я очень сильно сомневаюсь, мой юный друг, что у вас там произошло что-то настолько серьёзное. — Недоверчиво скосил на гонца свои глаза король Кронхайма. — Небось, заявилась к вам шайка бандитов, а вы, отвыкнув от настоящих стычек, управиться с ними не сумели. Если впредь повторится что-либо подобное — сниму всю вашу братию с довольствия! Ни копья не получите из государевой казны…

Хотел было вестник сказать Адальберту, что никакой «братии» уже нет, но передумал. Он стоял, смотрел на своего короля и не узнавал его.

«Одно из двух — или я перегрелся тут после морозов Севера и ничего не соображаю; или короля точно подменили. Не тот это король, которому я присягал на верность», откланявшись, растерянно бормотал про себя ландскнехт.

— Наверное, надо было его покормить? — Спросил у Адальберта Харальд, когда тот ретировался. — Он ведь с дороги; устал.

— Он ландскнехт, вольный рыцарь; так, всего лишь наёмник, коих я наберу запросто снова. Пусть кормится самостоятельно. И пусть скажет спасибо, что он одет и вооружён на жалование из моей казны, а также за то, что моя стража не снесла ему голову за его дерзость.

Харальд хотел ещё что-то спросить, но король жестом руки остановил его:

— Пустое. — Отрезал он. — Я знаю, что ты скажешь. Что Адальберт стал стар, труслив и лицемерен. Разве нет? А коль по мне, я бы не сильно доверял этому сброду прохвостов, которые гордо именуют себя «ландскнехтами». Да, мне жаль Майнхарда, Харальд, хоть и чувствую я в твоём взгляде недоверие; но пусть уж лучше погибнет один дозорный, чем вся армия. А теперь ступай.

Что же до гонца, то проходя мимо Герхарда, носитель чёрных вестей кинул ему что-то вроде «мне очень жаль», оставив того в недоумении, сел на своего вороного коня и помчался обратно на Север, точно искал свою смерть. Запирая за ним ворота, Райнхард долго всматривался в растворяющийся на горизонте силуэт, покуда вестника не стало видно вовсе.

«Может быть, всё ещё обойдётся?», размышлял о судьбе гарнизона оруженосец Харальд, выйдя от короля и направляясь к окну принцессы Каролины, дабы сметь надеяться хотя бы на платок, небрежно брошенный оземь её рукой.

Ах, если бы всё было так!

ГЛАВА II. ЧЁРТОВА ДЮЖИНА, ИЛИ КОЗНИ КОЛДУНА

Пришёл час, и объявился далеко на Севере, в королевстве Вёллерланд злой волшебник. Восстал сей колдун уже давно, и имя ему Магнус. Не было ему равных в магии и волшебстве, а вотчиной ему служил замок Кэстлинг, что на равнине Кандербелл. Чародей этот, прослышав о великом королевстве Кронхайм, в котором живут весёлые, добрые, честные и отзывчивые люди, воспылал к нему чёрной завистью. Побывав пару раз в окрестностях того королевства под видом простого проходимца, скривился кудесник при виде счастливых лиц; это зрелище его злило, бесило и очень раздражало. В особенности же неприятие колдуна имелось к поместью Блюменталь, потому что его жители верили в высшую Сущность, поступали правдиво и справедливо.

«Ненавижу!», думал про себя маг. «Меня тяготит от того, что кому-то хорошо».

Магнус, недолго думая, сел на коня и помчался к горе Элверт, на которой высился замок Траурикс, столица королевства Вёллерланд.

Колдун был вхож во все двери, поскольку имел большое влияние на тамошнего короля. Выпросив разговор наедине, он завёл такие речи:

— Вот, к югу от нас лежат земли, преисполненные плодородия. Не почва, а сплошь чернозём. Что ни посадят местные жители, обязательно взойдёт и расцветёт. На их лицах постоянно играет улыбка; их сердца чисты и бескорыстны, а помыслы лежат вдали от всего дурного. Друг за друга они горой, всяческое между ними согласие.

— К чему ты клонишь? — Непонимающе спросил король Вёллерланда.

— Возьмём, да и нападём на королевство Кронхайм! — Предложил волшебник. — Король их тряпка, подкаблучник.

— А-а, я и забыл, что есть такое королевство на нашем континенте… — Очнулся король Вёллерланда. — Адальберт всегда был слишком мягок и нерешителен, но у него очень мощная армия; его люди отважны и сильны, сплошь храбрецы. Просто так их не одолеть.

— Мы можем пойти на хитрость. — Настаивал Магнус, и нехорошим пламенем горели его глаза.

Но влиятельный собеседник быстро раскусил коварный замысел чёрного мага.

— Честно тебе скажу: я не хочу в этом участвовать. — Так ответил колдуну король. — Я не хочу лишний раз ссориться со своими соседями. Зачем мне это?

Магнус ушёл сегодня ни с чем, но зерно заманчивости, брошенное им, спустя некоторое время дало ростки в сердце короля, и владыка вскорости сам призвал тёмного колдуна.

— Вы звали меня, о повелитель Севера. — Поклонился Магнус, догадываясь, зачем он понадобился королю.

Тот внимательно, даже пристально оглядел чародея с головы до ног, ведь его лохмотья видали лучшие дни, и усмехнулся, признавшись:

— Не желаю я вторгаться в описанные тобой земли. Не по нраву мне сие.

Магнус заскрипел зубами, подавляя в себе всякое разочарование.

— Однако найдётся ли подходящий повод?

У колдуна заблестели глаза.

— Разве подобает настоящему королю оставлять свои земли без защиты?

— Ты это к чему? Не говори загадками.

— Говорят, Адальберт стал до крайности скуп.

— И? Для меня это не новость. Продолжай.

— Некоторые его ландскнехты, чтобы выжить, начали устраивать разбойничьи засады; в основном, на тех купцов, что везут съестное. Они делают это вынужденно, дабы не умереть с голоду.

— Дальше.

— Некоторые купцы — уроженцы наших мест. А это уже повод.

— Допустим. Что ты предлагаешь — перебить всех ландскнехтов Адальберта? У меня нет на это ни времени, ни желания.

— Не всех, о повелитель Севера, а конкретно тех, что несут службу в гарнизоне их Северной Заставы.

— Ты в своём уме? Этот гарнизон славится своей принципиальностью; они лучше подохнут с голоду, но никогда не будут промышлять разбоем!

— Так не всё ли равно, которые из ландскнехтов изменили своему королю? Не думаю, что Адальберт будет особо разбираться. А нам просто необходимо прибрать к рукам Северную Заставу, потому тот форпост имеет очень важное стратегическое значение: с него хорошо просматривается практически весь Север. Перво-наперво нужно снять стрелой дозорного, который ежедневно дежурит в сторожевой башне. Сделать это следует весьма аккуратно, по-тихому, чтобы никто ничего не заподозрил. А без часового ландскнехты будут обезглавлены — некому ведь будет предупредить их о нашем перемещении с Севера в земли Кронхайма через Тот Берег. Так мы перебьём их всех, поодиночке, при помощи наших лучников, и путь на юг будет свободен.

— А ты хитёр! — Засмеялся король Вёллерланда, потирая руки в предвкушении быстрой победы. — Ты меня убедил. Ладно; поступай, как знаешь, но докладывай о каждом своём шаге, потому что я хочу быть в курсе всего происходящего.

Этот страшный диалог между Магнусом и его королём случился накануне гибели Майнхарда и всего его гарнизона…

На этом, разумеется, чёртов колдун не успокоился, и спустя месяц после визита вестника в Вальдбург Магнус направил послов к королю Кронхайма с достаточно наглым извещением: королевство должно платить Вёллерланду дань.

Чародей всё предусмотрел: он знал, что Адальберт никогда на это не подпишется — каким бы ни был стареющий король, каким бы он ни стал, рядом с ним была его супруга Аделина — а это та женщина, что не меняет со временем своё мировоззрение.

Аделина немедленно начала вооружать регулярную армию — стрелков дротиками и пращей, лучников, арбалетчиков, алебардщиков, пикинёров, копьеносцев, секироносцев, гвардейцев-меченосцев и многих других; войско пешее и войско конное.

— Ты же мне обещал совсем другое! — Укоризненно заявил кудеснику король Вёллерланда. — Какого дьявола эти остолопы стянули своих псов к моим границам? Аж в глазах рябит от их вымпелов… Да если я выйду из себя, я их опрокину! Кем они себя возомнили?

— Спокойно, мой король. — Ответил Магнус. — Поверь, всё самое интересное только начинается; оно ещё предстоит.

С этими словами злой волшебник поскакал на юго-восток, в королевство Тотенхайм. Итак, позади уже и замок Иннерхауз, и замок Хельм, потому что скачет Магнус в Хайде-Морт, главный замок и столицу Тотенхайма.

— Не хочу и не желаю. — Выслушав чародея, сказал король Тотенхайма. — Я заключил с Адальбертом перемирие, и нарушать его как-то некрасиво. Моё королевство и так обделено ресурсами; не хватало ещё, чтобы наш затяжной конфликт перерос в полномасштабную войну. Я реально не выгребу.

Но Магнус был не из тех, кто легко сдаётся.

— Вот именно: «обделено ресурсами»; прямое попадание, ты всё верно подметил. Именно поэтому, и именно сейчас нужно действовать. Разве ты не хотел бы лучшей жизни для своих подданных? Чтобы они жили не среди болот, а в нормальных человеческих условиях?

Король Тотенхайма замялся; теперь он был уже не так уверен, а маг знал, что его подвешенный язык и чары сделают своё чёрное дело.

— Но как же армия? — Всё ещё сомневался собеседник чародея.

— А что — армия? — Ухмыляясь, ответил вопросом на вопрос Магнус. — Это дело решаемое, поправимое; доверьтесь мне. Мне лишь нужно знать, могу ли я рассчитывать на вашу помощь и поддержку тогда, когда она потребуется.

— Всё, что в моей власти.

— Отлично! — Обрадовался колдун, собираясь назад. — Скоро ты увидишь, что вид Кронхайма будет мало чем отличаться от вида Тотенхайма! Это я тебе обещаю…

Магнус направился обратно в Траурикс, оставив короля Тотенхайма в глубоком раздумье…

— Бежим со мной! — Упрашивала Каролина Харальда. — Мне осточертело пребывать средь этих стен.

— Куда бежать, о госпожа? — Качал головой оруженосец её отца. — Не сносить нам головы!

— Да лучше б умереть, чем здесь томиться! — Умоляла горестно юная дева, глаза которой были на мокром месте. — Скачем в Блюменталь, тут ведь так невыносимо…

— Нас найдут и обезглавят. Хотя, нет: ведь ты наследница и дочь.

— Тогда я сама сбегу отсюда! — Решительно заявила принцесса. — Сама, без чьей-либо помощи; особенно твоей, предатель… Пошёл прочь!

Харальд, на ходу одеваясь, вовремя вышел из её покоев — наступило утро, началось движение. Уходя, юноша чувствовал, что раздваивается: с одной стороны, король, которому он обязан своим положением и жалованьем; с другой — дочь короля, которая ему, Харальду, точно свет в окне. Оруженосец терзался, и кошки скребли его сердце; он не знал, как поступить. К Адальберту он испытывал благодарность и безмерное уважение, а к Каролине — всякую нежность, на какую только был способен.

Ночью принцесса, соорудив верёвку из своих нарядов, начала было спускаться из окна вниз, как вдруг на её плечо уселась Вредная Птица. Вскрикнув от неожиданности, девушка чуть не упала на вымощенную дорогим мрамором площадку; и разбилась бы, если б не Харальд, который успел её поймать. Вредная Птица села на подоконник раскрытого окна.

— Ты что здесь делаешь? — Гневно сверкала глазами принцесса. — Стережёшь меня? К отцу отведёшь?

— Глупая, я за тобой. В саду две лошади; скорее…

Добравшись до Кэстлинга, мрачного чёрного замка с острыми шпилями, Магнус поднялся на площадку самой высокой из четырёх его башен. На колдуне был длиннополый балахон, а в левой руке — волшебный скипетр.

— Время пришло. — Сурово произнёс он. — Вот, не желая платить дань, собрал глупец Адальберт всю армию свою в кулак, и хочет обрушить карающую длань на Вёллерланд в том случае, если мы решим напасть на Кронхайм. Однако ты просчитался: карающую длань обрушу Я, и кара моя будет жестока и ужасна. Ты прав, король Кронхайма: силой твоё королевство не сокрушить; посему нашлю тринадцать казней, тринадцать великих бедствий, дабы ослабить его. Потому что мне жутко неприятно, просто нестерпимо видеть все эти счастливые, улыбчивые лица… Будьте же вы все прокляты! Чтоб вы все сдохли! Ах-ха-ха-ха-ха-а-а!!! Скоро небо упадёт на землю…

Первой казнью стало проклятье Магнусом жителей Кронхайма, и почувствовали многие из них некое непонятное недомогание; у них всё валилось с рук, ничего не получалось. Из сырых могил восстали мертвецы, а также утбурды, которые есть души умерших либо убиенных младенцев. Мертвецы ходили, точно живые, и пугали окружающих. Кто-то попал ногой в свой же капкан; кого-то забодал дикий тур. Кто-то сгорел заживо в своей избе; кого-то в лесу проткнул насквозь одинец. Кто-то упал и разбился на ровном месте; кого-то нечаянно закололи вилами. Кто-то утонул, умея плавать; кого-то утащили мертвецы к себе на кладбище. Кто-то пошёл и не вернулся; кого-то нашли на примятой кем-то земле без признаков жизни. Кто-то смертельно заболел и умер; кого-то загрызли волки. Кто-то отравился; кого-то обнаружили рано поутру повешенным на суку одиноко стоящего дерева. Кто-то сегодня не проснулся; кого-то мучали предсмертные судороги. Дети смеялись над стариками и рыли слепым ямы. Дети сбегали из дому; мужья бросали своих жён на произвол судьбы. Женщины рожали маленьких уродцев и в ужасе прыгали с обрыва. Брат убивал брата; проливалась кровь. Разваливались гильдии, артели и сельские хозяйства. Исчезла любовь. Пропала доброта. Сползла улыбка с лиц. Люди стали ссориться друг с другом из-за ничего. Люди больше не были счастливы; они ругались, дрались, поносили Сущность. Многие из них перестали верить во что-то светлое и хорошее. Умерло в них что-то, угасло. Этого и добивался злой волшебник, но всё ему было мало…

Второй казнью стала самая лютая зима; холодней и представить себе нельзя. Вьюга, метель и буран; холод, иней, мороз и туман сползли с гор Севера и начали гулять по Кронхайму. И зима эта явилась летом. Промёрзла почва под ногами, и на лету погибли птицы, не готовые к такому повороту событий. Льдом покрылись водоёмы от края и до края; до самого дна. Задохнулись рыбы, умерли животные. Вымерзли колодцы, и проблемой стало добыть глоток воды. Замело королевство многометровыми сугробами белого-пребелого снега; укрыла пелена дома с головой, по самую крышу, а то и выше; под тяжестью снега деревья согнулись в три погибели. Тяжких усилий стоило расчистить проход. Завалило дымоходы, закупорило; не растопить теперь печь. От сильнейшего мороза не подготовленный народ продрог до самых костей. Люди гибли от холода, а многие из выживших становились калеками из-за обморожения. Дикий плач стоял в воздухе. Тогда, чтобы согреться, люди стали надевать поверх зимней одежды ещё и припасённые «на чёрный день» звериные шкуры, вынутые из кладовок — чёрный день настал. Тем же, у кого не имелось подобных вещей, приходилось, обливаясь горькими слезами, поднимать руку на своих домашних питомцев — собак, кошек, птиц и кроликов, дабы из их шкурок шить тёплые шапки. Громко плакала Эрика, зарывшись носом в пух своей любимой утки Кряквы, и в мех так обожаемого ей чёрного кролика Пушистика, но приговор зверятам был неумолим… И вот: нет больше гагакающей Кряквы, когда-то так забавно и в то же время важно перемещающейся на своих перепончатых лапках; и Пушистик больше никогда не прижмёт свои ушки к голове, не поест из рук морковь… «Беги, Ханимуш, беги!», подталкивая своего говорящего ослика прутом, прощался с ним Вернер: «Гони, не замерзая, во всю прыть к Хорсту — он защитит тебя от всех невзгод, ибо конюх это непростой…». Не сдались люди, собираясь толпой в тесном помещении, дабы надышать тёплый воздух. И чем холоднее становилось, тем крепче был их дух. Несчастные люди неустанно молились; тепло было в их сердцах. А жители Блюменталя, недолго думая, спустились вниз, под свои дома, попрятавшись в чуланы и погреба. Некоторые направились дальше, и ушли в глубину; там, где тепло. Туда не проникает благодатный солнечный свет, но такова была попытка выжить; кто осудит их за это?

Третьей казнью стал камнепад с неба, ибо разверзся небосвод, и громадные скалистые глыбы гранита, базальта и сильно спрессованной космической пыли начали заваливать собой всё королевство, пробивая избы насквозь. И невозможно было спрятаться, укрыться, уберечься, потому что небесные метеориты находили всякого. Тяжёлые камни, коих была тысяча тысяч, с лёгкостью, безо всяких усилий проламывали даже сверхпрочный королевский мост, а также арку, и всё это рушилось, падая и падая в никуда, пробивая почву. Были разбиты даже дороги с твёрдым покрытиям, не говоря уже о простых, грунтовых, просёлочных тропинках. Нисходя с небес, камни, наваливаясь друг на друга, образовывали новые горные массивы, порой полностью меняя ландшафт. Много деревьев завалило камнепадом, много озёр засыпано ими же. Это было страшное, неприятное, ужасающее зрелище, но ничего поделать было нельзя и невозможно, потому что против магии и волшебства, несущих мощный разрушительный заряд, отрицательную энергию и негатив, нет противоядия. Не было от каменьев сих никакой защиты, но устояли люди, укрывшись в скалистых пещерах, которые камням не сломить, не одолеть.

Четвёртой казнью стал ураганный ветер невиданной скорости и силы, сверхмощный смерч во всей своей красе. Эта напасть нитью сползала из-под грозной тёмной тучи, как червь вылезает из глубокой свежей ямы в земле. Смерч, дотянувшись до поверхности земли, затягивал в свою адскую воронку всякие разные предметы; переворачивал фермы, мельницы, прочие объекты. Чёртово торнадо шутя поднимало в воздух дома большие и малые, играясь с ними, а затем швыряло оземь со страшной силой, либо перемещало на многие сотни миль от прежнего места. Хуже всего было то, что ураган ввиду своей колоссальной энергии мог вздымать с земли и небесные камни, которые падали на королевство несколькими неделями ранее. И без того искорёженные здания и сооружения теперь выглядели совсем жалко. Что самое интересное, в эпицентре поганого шторма был штиль. Люди воспользовались этим и, дружно взявшись за руки, вошли в это кольцо покоя, и со всех ног бежали туда, куда перемещался уже стихающий смерч. Это спасло им жизнь, но надежда постепенно угасала, ведь некому было прийти, взять и помочь, ибо кто осмелится противостоять такому жуткому природному явлению? Сомнение, сомнение пришло в сердца некоторых людей; «А есть ли Сущность?», с ехидцей вопрошали они, подначивая окружающих. Ничто не пощадил шторм, кроме разве что поместья Блюменталь, потому что окружено оно невидимым нимбом, ореолом благодати. Всё остальное было сильно изранено, побито, порушено… Одним из последствий камнепада стала пыль, стоявшая в воздухе столбом, и засоряющая лёгкие — людям нечем было дышать; они нестерпимо мучились, задыхаясь и кашляя.

Пятой казнью стало наводнение: огромной высоты, с видимую часть неба, океаническая волна накрыла королевство, обрушившись на землю, точно гигантский ковш на маленький фужер, заливая всё и вся. И захлебнулся непокорный Кронхайм тоннами воды. И где была пустыня, стало море; и где стояла гора, ныне сплошная водная гладь. Плавало всё: опустевшие дома, мёртвые люди, мёртвые животные; даже вековые деревья, вырванные с корнем ещё смерчем. Волнами пошло королевство; вода спокойно себе бродила всюду, просачиваясь, проникая в самые укромные места. Спаслись те, кто ещё во времена предыдущих казней укрылись в пещерах либо спустились глубоко под землю, где было тихо, и где ноги чувствовали, как изнутри землю греют её недра.

Шестой казнью стал падеж скота, ибо, когда ушла большая вода, выяснилось, что крупному рогатому скоту и всем прочим хозяйским животным стало нечего есть от слова «совсем». Да и грациозные лани, олени, антилопы, лоси и единороги тщетно ковырялись в почве среди мха, надеясь отыскать там хоть одного лемминга, хоть пару букашек. Они жадно вдыхали ноздрями воздух, но чутьё подсказывало им, что уснут эти бедные звери сегодня голодными; возможно, что не только сегодня. Как ни старались животные, они не могли найти себе пропитания, и массово гибли, потому что даже поросль мхов и лишайников ещё не отошла от суровой внеплановой зимы и была крайне сырой после наводнения. Безвкусная, сырая, она совершенно не годилась в пищу. Оставшись без скота, умирали с голода и люди, потому что иногда очень тяжело без белковой пищи. Единственным спасением стала припасённая в амбарах мука из пшеницы и ржи, но её не могло хватить надолго — поэтому люди с нетерпением ждали нового урожая, ибо тому же рису вода только на пользу, и он просто обязан произрасти.

Седьмой казнью случилась в королевстве сильнейшая засуха, которая буквально моментально иссушила последствия великого потопа, но сушить земное и воздушное пространство не перестала. Из-за этой засухи приключились лесные пожары, и не только они; горело всё: деревья, кустарники, трава, грибы, мхи и лишайники. А люди, бедные, несчастные люди, сидели глубоко под землёй и с замиранием сердца слушали, как торжествует очередной катаклизм, очередная катастрофа…

Восьмой казнью закономерно явился неурожай как следствие засухи. Этот неурожай повлёк за собой ещё и голод, потому что теперь угасла всякая искра надежды на то, что взойдёт хоть один посаженный когда-то с такой любовью росток — что не добила засуха, пожрала ненасытная саранча. В этой ужасающей блокаде люди были вынуждены поедать крыс, червей и тараканов, дабы не протянуть ноги. Хайди слегла, но тайком отдавала Эрике завалявшиеся в кармане зёрнышки, и та ела проросшую пшеницу. Пропавший сыр стал деликатесом. Люди питались сырым картофелем, не очищенной морковью, немытыми яблоками. У них болели животы; начали выпадать зубы и волосы, потому что в лежавших длительное время фруктах и овощах испарились даже намёки витаминов и минералов. Но другого выбора у людей не было. А мор продолжал ходить по королевству, безжалостно кося наиболее слабых…

Девятой казнью стало землетрясение, ибо воистину землю начало трясти, как тряпичную куклу; она ходила ходуном, стенка на стенку. Земля покрылась трещинами, и стала похожа на кисть руки, покрытую многочисленными венами, артериями и капиллярами; только трещины эти были пусты и безводны, и падало в них всё то, что не могло удержаться на ногах от сотрясения земной коры, ибо хитромудрый Магнус выворачивал континентальную плиту, как мог, играя ей; дробил по кусочкам. И падали в пропасти и ущелья люди и животные вместе с домами своими и берлогами, и долго не было у этой беды финиша. Ландшафт изменился до неузнаваемости: где стояла гора, раскинулось озеро; и где было озеро, восстала гора. Всё перевернулось вверх дном, вверх тормашками; всё стало наоборот. Но и это ещё не был конец, потому что нет предела у зависти и мести.

Десятой казнью, очередной напастью стало извержение вулканов. И вот: выросла, как на дрожжах, большущая бурая гора, и стала томиться, глухо гремя. Сначала над роковой горой появился небольшой беловатый султанчик из пара и газа, а потом повалил густой чёрный дым, преисполненный жуткой копоти. Напряжение всё нарастало, пока не взорвалась вершина, не выдержав давления изнутри. Главный, самый верхний клапан отбросило на многие мили прочь от вулкана, но этого явно было недостаточно: гора стала, как сито, из дыр которой потекли по склонам вниз огненные реки, сжигая всё на своём пути, живое и неживое, не щадя никого и ничего. Раскалённая магма, получив выход на поверхность, обратилась лавой и теперь пожирает всё вокруг себя. В страхе люди, вышедшие было из своих пещер, вновь юркнули обратно. Дойдя до водоёмов, жидкая металлическая смесь огромной температуры начала страшно шипеть, остывая и превращаясь в бесформенную груду непонятно чего. Запах серы стоял в воздухе; не успевшие спастись люди сгорели в огненной реке; другие, которых провидение уберегло от лавы, отравились ядовитыми парами, исходящими от вулканов, ведь таких горе-гор была не одна и не две. Все они проснулись, словно по мановению чьей-то крайне жестокой, бескомпромиссной в своей злобе руки…

Одиннадцатой казнью стала вечная ночь, ибо возжелал колдун вот так: «Да наступят тьма и мрак!». Как он и обещал, небо упало на землю; вечный сумрак навис над королевством. Потухли звёзды, исчезла Луна, хоть выколи глаза. Вдобавок пепел после извержений вулканов висел в воздухе так же, как когда-то пыль в течение и после камнепада. Вышедшие из своих пещер люди, и без того убитые горем, узрели лишь черноту, словно все разом ослепли. Но спохватились, намотали на палки тряпицы, пропитанные горючей смесью, и жгли, освещая себе путь. Так они привыкли делать в пещерах, и сии навыки им пригодились. Когда же нечем стало поджигать, особо бравые смельчаки поднимались к огнедышащим горам, которые ещё не успокоились до конца, и брали огонь прямо из жерла, окуная туда свои самодельные светильники. И вот, люди не сломлены; они снова в строю. Они научились жить даже в кромешной тьме, иногда прерываемой светом фонарей и костров.

Двенадцатой казнью незвано пришла в Кронхайм чёрная смерть, иначе называемая «чума», ибо жестокосерден был Магнус, и в его сердце не плавало ни капли доброты, ни тени раскаяния. Страшная болезнь постучалась в каждый дом, в каждый уголок и закоулок. Но предусмотрительный друид и лекарь Алайсиаг нанёс некий магический знак на дверях вернувшихся в свои дома жителей поместья Блюменталь, чтобы смерть прошла мимо. И она прошла, потому что Алайсиаг глубоко верил в то, что он делает, и даровала ему Сущность своё благословение. И просил сей старец, с длинным посохом пройдясь по всему королевству посредством неизвестного волшебства, не открывать двери до рассвета, дабы всё обошлось. Но люди — всего лишь люди; некоторые из них не могут усидеть на месте, томясь от неизвестности. И настигла, нещадно покарала великая чума немало людей за непослушание их. Ослушавшиеся глупцы скрючились, извиваясь в танце смерти, и гибли в адских муках и страданиях. Не пощадила, не пожалела чума и благородного рыцаря, графа на белом коне, потому что он тоже приоткрыл свою дверь, дабы просто подышать свежим воздухом, хотя после всех бед и несчастий свежим и чистым его можно было назвать с большой натяжкой. Так овдовела Эмма, старшая сестра Эрики, дочь Дитмара и Хайди. Чума же ходила до самого рассвета, в обличье Адского Жнеца, одетого в чёрные одежды. И косила длинной косой чума людей, точно сорняки, и радовалась предивно, а мёртвые тела забирал Ангел Смерти. И не было у этих двух духов лиц… Дабы облегчить страдания людские, Алайсиаг одевался в балахон, который покрывал всё его тело, с головы до ног. На руки он надевал перчатки, а на лицо — маску с длинным клювом, в который заблаговременно утрамбованы ароматические эфирные масла. Ходил в такой робе друид ещё долго, намазывая раны и рубцы какой-то целебной мазью. Люди всё равно умирали, но зато, по крайней мере, без мучений. Они просто выдыхали какую-то субстанцию в виде облачка, и тихо-мирно уходили в мир теней, где уже ничто никогда никого не побеспокоит; где вечный вакуум, а посему никакого звука…

Так прошло долгих пять лет, и последней, тринадцатой казнью маг в превеликом своём бешенстве наслал войну, посчитав, что все предыдущие его козни и проделки сломили и дух, и тела жителей так ненавистного ему королевства Кронхайм… Спускаются с гор Севера воины Вёллерланда; их лица каменны и неприступны, опущено забрало. В них нет никакого сожаления; они призваны своим королём лишь сечь, убивать и грабить, попирать добро ногами.

Теперь Кронхайм, обездоленный, опустошённый, не мог противопоставить армии противника достойное войско, ибо три четверти населения королевства сгинули в результате первых двенадцати казней. Жалкое подобие былого величия выступило в военный поход, собирая в долине всех, кто может биться до последней капли своей крови.

— Ваше величество! Быть может, послать весточку о помощи? Альфры, альдеры и хульдры с Зелёного Острова, что далеко на Западе в море-океане, могли бы сейчас нам пригодиться. Я более чем уверен, что они встанут под наши стяги, под наше оружие. — Упрашивал, как мог Адальберта его верный сюзерен Тиль Мергенталер на совете в военном лагере. — Я был в поместье Блюменталь; был в графстве Кроллен. Люди готовы отразить натиск врага, стоять до последнего. Я сам ещё держу в руках тяжёлый двухпудовый меч, и я не одинок в своих стремлениях очистить нашу родину от неприятеля.

— Хульдры? Не смеши. — Отнекивался упрямец король. — Я не хочу втягивать их в это; к тому же, им сейчас не до нас — насколько мне известно, они строят Хрустальный дворец; разве нет?

— А я бывал на Севере и видел многое. — Качал головой барон Людвиг фон Ротэ. — Чёртов колдун совсем спятил. Зря мы не прислушались тогда к Вестнику! Надо было разметать всю эту падаль прежде, чем маг наслал на нас тринадцать бедствий. Вёллерландцы уже перешли Тот Берег и массово порабощают наши северные окрестности.

— Какому-то мелкому барону дали слово? — Высокомерно сузил глаза герцог Альберт фон Раммштайн. — Всё видел, всё знает… Да кто ты такой?!

— Оставь его. — Сквозь зубы проговорил наш знакомый арбалетчик. По всему было видно, что герцог и ландграф не переваривают друг друга.

— Прекратите оба! — Стукнул кулаком по столу с лежащей на нём картой король Кронхайма. — У нас военный совет, или выяснение отношений? Кстати, где граф фон Эйленштайн?

— Его сразила чума, сир. — Понуро, уныло выдавил из себя Тиль.

Наступило неловкое молчание.

— Попросим подмоги у веттиров, фоморов и нэлвинов, которые живут на Длинном Острове далеко на Востоке. — Предложил опять Мергенталер.

— А разве пропустит их через свою территорию Тотенхайм? — Высказался Альберт. — Разве это не враждебное нам королевство, которое вот уже сотни лет глотает слюни, облизываясь на наш земельный пирог? И разве не в одной сейчас связке с Вёллерландом этот Тотенхайм? Смерть с Севера, смерть с Востока…

— Выходит, нам следует сидеть и ничего не предпринимать, как ты, дожидаясь с моря погоды? — Выйдя из себя, нашёлся Тиль.

— Закрой свой рот, ландграф, пока я не отрезал твой язык своим острым тесаком! — Рявкнул от неожиданности герцог, вставая из-за Круглого Стола. — Соблюдай субординацию! Знай своё место, чёртов выскочка…

— А я подчиняюсь лишь королю! — Пылая жаром, гневно воскликнул Мергенталер, хватаясь за свой кинжал.

— Остынь! — Журя, потрепал того король. — Мы сейчас рассоримся все, и что тогда?

Все замолчали.

— Если честно, для меня в тягость все военные сборы. — Снова начал король. — Видимо, я действительно стал стар. Но раз выбора у нас нет, придётся воевать. А где Харальд, мой верный оруженосец? — Спросил Адальберт у прислуги.

— Он в клетке с королевскими леопардами, ваше величество; вы же сами отдали его на растерзание за ослушание…

Король почесал затылок и вспомнил, как несколько лет назад Харальд предал его, ускакав с его дочерью, принцессой Каролиной прочь из замка. Адальберт снарядил тогда погоню, и каратели преследовали беглецов три дня и три ночи, пока не настигли и не пленили. Каролину ревностный отец заточил в башню, а Харальда вначале хотел казнить путём отрубания головы на площади (ибо позорная казнь через повешение ждёт только крестьян либо воров), но Аделина благоволила к юноше и, смилостивившись над «гадёнышом», король велел бросить его в клетку к своим питомцам, двум прекрасным королевским леопардам. Но что случилось далее, королю неизвестно…

— И что же? Он умер? — На самом деле король Кронхайма был хоть немного, но добр, и его душа ушла в пятки, ожидая ответа.

— Никак нет, ваше величество! Боевые коты не тронули его, лишь слегка оцарапали лицо; едва виден на правой щеке шрам… Мясник всё так же бросает зверям свежее сырое мясо, а кашевар без вашего ведома приносит Харальду остатки пищи с королевского стола.

— Вот как? Изумился король, страшно обрадовавшись. — Немедленно приведи его сюда.

Худющего, затравленного оборванца привели пред очи Адальберта.

— Мир вам, мой король. — Глядя исподлобья, проговорил Харальд.

— Поступил ты дурно, скверно. — Завёл такую речь король. — Скоро мы выступим в поход; возможно, последний поход в истории нашего славного королевства. Ты можешь до конца искупить свою вину, приняв участие в великой бойне. Защити своего старого друга, своего дряхлеющего короля, и даю слово, ты получишь в жёны мою крошку Каролину. Заслужи до конца своё прощение, и по прибытии обратно во дворец сыграем свадебку.

Адальберт знал, где соломку подстелить, и был далёко не дурак: он знал, что после всего произошедшего за последние месяцы королевство обречено. Конечно же, ни о какой свадьбе речи быть не могло, но так хотя бы Адальберт спасёт свою шкуру, отдав своего телохранителя на поругание, а тот беспрекословно будет защищать своим телом короля — впрочем, как всякий другой раб на его месте…

Едва король Кронхайма взмахнул рукой, дабы завершить заседание военного совета, разойтись высокопоставленным вельможам и бюргерам помешал ещё один человек, в тайне проникший в палатку.

Подросшего Вернера стража пинками доставила к Круглому Столу, скрутив ему руки за спиной, но тот даже не сопротивлялся.

— Кто ты, мальчик? — Удивился Адальберт, таращась на Вернера. — И по какому праву прокрался на тайный совет?

— Меня зовут Вернер, ваше величество. Я сын кузнеца Вильгельма и портнихи Гертруды. Родился я и вырос в поместье Блюменталь; там множество садов с предивными цветками. Рядом графство Кроллен, которому и принадлежит поместье. Увы, я потерял своих родителей; их больше нет. Я много где прятался; и вот, однажды, ночуя во время грозы в одном заброшенном сарае (вроде это домик лесника?), я страшно испугался: у края моей кровати (если можно назвать постелью набитый сеном матрац) стояла странная фигура в чёрном одеянии. Она была очень высока и нависала надо мной, прижимая палец к губам. Эта тень словно сковала меня своим взглядом; я не мог пошевелиться. Это была Гайя, леди в чёрном; так она себя назвала. Она что-то шептала на непонятном мне наречии, и исчезла так же внезапно, как и появилась. Я не знаю, что ей было нужно. Я продолжил своё странствие, и вот я здесь.

— Можно ли ему верить? — Спросил король у своих вассалов.

— Да на кол его, и делов! — Брезгливо бросил Альберт.

— Постойте: я знаю места, которые он перечислил. Я бывал в тех краях, и не раз; причём, по долгу службы. — Заступился за юнца Тиль Мергенталер. Ты знаешь Ирму, прачку в таверне? — Спросил ландграф, обращаясь к Вернеру.

Мальчуган утвердительно кивнул.

— Раз так, отсыпьте этому голодранцу золота, и пусть шурует отсюда на все четыре стороны! — Предложил один из господ в шляпе с дорогим пером.

— Вот, смотри, оборвыш: видишь, сколько в этом мешочке монет? Флорины, дукаты, талеры, гульдены, пфенинги, шиллинги, кроны, марки, хеллеры, кройцеры… Раз ты смог в одиночку, без особых происшествий добраться в долину замка Вальдбург, при нужной смекалке тебе этого добра хватит до конца твоих дней. Забирай этот мешочек, привяжи на палку, и катись прочь, пока мои бравые ребята не надавали тебе тумаков! Ступай, король сегодня добрый, король сегодня щедрый…

С этими словами Адальберт протянул Вернеру мешочек со звенящими в нём золотыми, серебряными и медными монетами, но тот и не думал уходить.

— Чего тебе ещё? — Озадачился король Кронхайма, округлив глаза. — Тебе мало???

— Я вдали от родных мест, и идти мне некуда. Я потерял всех и потерял всё. Но есть на свете одна девочка, к которой я очень привязан. Я не успокоюсь, пока не найду её; я верю, что она жива. Возьмите меня с собой в поход! Быть может, я встречу Эрику где-нибудь по дороге…

— Ах, мальчик! Мы не пиршество собираемся! Твоя зазноба прямо сидит у края дороги, и ждёт тебя; ага. Если её не настигла чума — значит, сразил голод. Или взяли в плен солдаты Вёллерланда, раз ты заявляешь, что поместье уже за ними… — Говорил один феодал.

— Вот-вот! — Парировал другой, соглашаясь с первым.

— Взять в поход… — Задумался король. — Сколько ж тебе лет? Тринадцать? Роковое это число, мальчик… А завтра пятница, тринадцатое. Чёрная пятница, а за ней — не менее чёрная суббота.

Постепенно к долине стали стекаться войска; прибыло ополчение из Остермарк и Вестермарк. Каждое баронство, графство, марка или лэн старались выставить своих людей для похода.

Пока воины строились, герцог Альберт снова затеял затяжной спор с арбалетчиком, пытаясь окончательно вывести того из себя.

— Будь в арьергарде; не пристало графскому вымпелу предшествовать герцогскому. — Начал указывать забияка Тилю.

— Я ландграф. — Гордо бросил ему Мергенталер, не уступая ни на пядь. — Мои штандарты бок о бок с княжескими.

— Однако в военное время все графы следуют за вымпелами герцогов. — Также упрямился Альберт.

— Будь по-твоему; но в твоём арьергарде я не буду никогда! — Вызывающе крикнул ему Тиль, пытаясь пристроиться позади войска другого герцога, уводя своих людей.

— Ландграф! — Остановил арбалетчика его оппонент.

— Да?

— Ещё моему прадеду вон те земли по ту сторону долины были переданы в лэнное владение. Я представитель благородного дома, чистокровный дворянин, а ты неизвестно кто; Адальберт когда-то пожалел тебя, пристроил, сделал человеком, пожаловал высокий титул… Но только учти: когда-то великий, но давно одомашненный, приручённый Аделиной король не сегодня-завтра помрёт; на поле брани ли, а то и своей смертью. Остерегался бы ты дерзить мне, ведь я тоже владетельный князь, и влияния у меня побольше некоторых, вместе взятых.

— Я никогда не приму твою сторону; при любом раскладе. — Отрезал Тиль.

— Что ж, такова твоя воля; её следует ценить и уважать. Но учти: таким милым, как сейчас, я буду не всегда. Смотри же, ходи теперь осторожно, ибо перешёл ты дорогу человеку властному и изначально высокого сословия; не чета тебе. Ибо как был ты фрайграфом, таким и остался. Деревенщина ты неотёсанная…

— Род твой, может, и велик. — Спокойно ответил герцогу ландграф. — Зато я знаю, чем живёт простой народ. Погряз ты в пороках.

С этими словами два феодала разъехались в разные стороны, а между тем, построение уже заканчивалось.

— Все ли на месте? — Выкрикнул король, вынимая меч из ножен.

— Все!!! — Хором вторили ему герцоги и ландграфы, маркизы и маркграфы, графы и виконты, бароны и простолюдины.

— Герцог фон Раммштайн! Герцог фон Гартен! Маркиз де Остермарк! Маркиз де Вестермарк! Маркграф фон Грюнштадт! Маркграф фон Дарингард! Ландграф фон Мергенталер! Граф фон Кроллен! Новый граф фон Эйленштайн! Виконт де Блюменталь! Виконт де Шварцвальд! Барон фон Ротэ! Барон фон Лёвенсдорф! Магистры орденов! Гвардейцы! Риттеры! Ландскнехты! Меченосцы! Секироносцы! Стрелки! Лучники! Арбалетчики! Алебардщики! Копейщики! Пикинёры! Лазутчики! Ополченцы! Добровольцы!

— Мы здесь, ваше величество!

— Вальтер. — Обернулся король Кронхайма, со слезами на глазах обращаясь к бургомистру своего замка, Вальдбурга. — Назначаю тебя пфальцграфом моего города. Если я не вернусь, ты исполняющий обязанности короля до повторной коронации и инаугурации регентши Аделины, моей жены и вашей королевы. Храни дочурку мою, дофину Каролину, как зеницу ока.

После барабанной дроби трубадуры затянули какую-то заунывную мелодию. Тяжёлой поступью отправился в не близкий путь королевский скакун, а за ним — всё его войско; герцоги следовали за королём, графы — за герцогами, бароны — за графами. Сначала идя не спеша, лошади перешли на рысь, а потом и вовсе на галоп.

Шли они недолго, всего несколько часов: вдали пылила явно не буря, и вскоре армия Кронхайма стала тесниться войском северян из Вёллерланда, а также людьми под алыми стягами, на которых был изображён золотой лев — а это означало, что Тотенхайм таки вступил в битву на стороне агрессора.

Войско Кронхайма, вооружённое гросс-мессерами, цвайхендерами, фламбергами, кошкодёрами, пиками, рунками, альшписами, протазанами, эспонтонами, алебардами, россшиндерами, моргенштернами, длинными луками, арбалетами и тяжёлыми кронхаймскими молотами, было лучше обучено, но проигрывало количеством. Казалось бы, вот и всё, конец — но тут, откуда ни возьмись, на помощь кронхаймцам пришли кобольды, стромкарлы и приплывшие с Запада альфры, хульдры и альдеры. Цверги и свартальвы ударили в тыл Вёллерланду, а приплывшие с Востока веттиры, нэлвины и фоморы ударили в тыл Тотенхайму. Не так давно окружённое со всех сторон войско Адальберта воспряло духом и с новыми силами начало сражаться, точно у них всех открылось второе дыхание. Пали рыцари Хельма, пали рыцари Иннерхауза, едва живы защитники Траурикса и Хайде-Морта, потому что в два крыла пошла армия Кронхайма, перейдя на севере Тот Берег, и на востоке Шварцвальд.

Тогда из чёрного грота в Кэстлинге, что в долине Кандербелл раздался дикий хохот, и вот: из мрачного, неприветливого четырёхбашенного замка явился войску Адальберта сам колдун Магнус. Обернулся маг и чародей другим обличьем пред людьми, превратившись в исполина.

Теперь это был Казаан, бог зла собственной персоной. Троном ему сделалась седловина на горе Элверт, а подушкой — чёрное облако гари и дыма, пепла и людских грехов. В правой руке Казаан держал Молот Войны, а в левой — Топор Ярости. По правую руку от злого божества сидел Адский Жнец, а по левую — Ангел Смерти. А в ногах уселась дочь Гайя, леди в чёрном.

— Рог ои рог цга рорек рхува рог! — Зарычал поганый кудесник, и поглотила туча почти всё войско из Кронхайма, вместе с лошадьми. Проиграло оно генеральную битву, обратившись в бегство; наголову теперь разбито…

Многие сложили головы на том поле брани, включая самого короля Кронхайма, Адальберта. Тиль, наш смелый ландграф выжил, но был тяжело ранен. Пока неизвестна его судьба. Известно лишь, что Харальд вынес его с поля боя; где они сейчас — это для нас сокрыто; окутано тайной. А тела павших воинов забирали эйнхерии.

Уцелел и сиротка Вернер, которого всё-таки взяли в поход. Но не был он воином; юнец стоял и с горечью наблюдал, как горят подожжённые врагом деревни, и как катапульты своими выстрелами делают брешь даже в самых прочных замках.

Одна половина мальчика стыдила его за то, что он стоял и ничего не сделал для своей отчизны; ни взмаха клинком, ни удара кулаком. Другая защищалась тем, что всё это совершенно не его, и вряд ли бы он, простой мальчуган, внёс существенную лепту в это великое военное противостояние.

Тяжело вздохнув, сын кузнеца поплёлся было, куда глаза глядят, но вдруг…

ГЛАВА III. МАГИСТЕРИЙ

Вернер на свою беду угодил в плен — теперь он узник в темнице Хайде-Морта, столицы Тотенхайма. Нет, над ним не издевались, не заставляли работать и даже неплохо кормили; однако все мысли у него были о том, как выбраться из клетки да найти своих друзей. Глядя на мир через решётку, юнец дико тосковал. Его снедало пребывание в чужом месте.

Однажды в темницу спустилась Моринна, принцесса Тотенхайма. Это была дурно воспитанная особа; плохая девочка, ровесница Вернера. Она остановилась у решётки и с любопытством стала рассматривать пленника.

— А ты кто-о? — Протянула она.

Сирота решил отмолчаться от греха подальше: кто их знает, этих важных персон; не то ляпнешь, ещё и крайним останешься.

— А ну отвечай! Сейчас же! — Топнула ножкой Моринна.

— Я из Блюменталя. Вернер, сын кузнеца. — Глухо выговорил тот.

— И что ты умеешь делать как кузнец?

— Я бы показал, но я заперт.

Моринна подошла к надсмотрщику, выхватила у него здоровенную связку ключей и начала попеременно вставлять их в скважину, пока один из них не подошёл.

— Показывай! — Приказала принцесса.

— Мне нужен материал. — Опешил тот. — Специальная утварь…

Моринна разозлилась.

— Ты же сказал, что покажешь, если я тебя выпущу! — Разочарованно протянула она. — В следующий раз мне Луну на привязи тебе доставить?

В это время её окликнули. Ищущая Моринну её фройляйн начала ругать принцессу:

— Мэдхен, мэдхен! О, майн Готт… — Фройляйн сначала хваталась руками за голову, а потом увела Моринну из темничного коридора.

На следующий день Вернера схватили, завязали глаза и куда-то повели. Когда мальчику развязали глаза, он понял, что его привели в кузницу.

— Давай! — Скомандовала Моринна. — Сделай что-то для меня.

— Но… — Начал было Вернер.

— Я же подарила тебе свободу! Не будь неблагодарным!

Моринна никуда не ушла, наблюдая за всеми действиями бывшего узника. Тот же терпеть не мог, когда кто-то стоит над душой. Ибо потом всё получается не так, как надо. Но ничего поделать было нельзя; скрепя сердце Вернер приготовил черновой вариант клинка, который любил делать его отец.

— Ну вот. Потом его нужно доработать. — Протянул он принцессе ещё горячую железяку.

— Ц. — Цыкнула та. — Так дорабатывай… — А что это такое?

Повнимательнее присмотревшись, Моринна вскрикнула.

— Фу, убери! — Фыркнула девочка, подбирая юбки, и завизжала. — Я думала, ты сделаешь для меня какую-нибудь красивую вещицу! Колье, или перстень…

— Я ж кузнец; не ювелир. — Вздохнул тот.

У Моринны вытянулось лицо.

— Тогда помой мне ноги! — Велела она. — Тут так грязно, я из-за тебя замаралась.

Вымыв принцессе ножки и вытерев их чистой сухой тканью, Вернер зашагал было восвояси, но та даже и не думала отпускать мальчика.

— Куда это ты собрался? — Закричала Моринна. — Я тебя не отпускала!

— Чего ещё желает госпожа? — Улыбнулся Вернер.

Девочка схватила его за руку и потащила в сад.

— Сорви мне вон тех яблок. — Попросила принцесса, указывая на дерево.

Сын кузнеца слегка потряс яблоню, и на землю свалились спелые плоды.

— Нет, нет и нет! — Верещала противная девчонка. — Верхние яблоки не упали — а они самые красные!

Тогда Вернер забрался на дерево, сорвал три самых больших, самых красных яблока, спустился обратно и протянул их Моринне.

— Одно из них гнилое! Там дырочка от червяка… — Чуть не ревела вредина.

— Можно ведь обрезать… — Предложил было сын кузнеца, и тут заприметил Вредную Птицу, сидящую на нижней ветке яблони. — И ты здесь?! — Недовольно протянул он.

— Кто? Кто здесь ещё? — Разозлилась принцесса.

— Никто. — Уклончиво ответил ей Вернер. — Может, стоит вернуться в замок? Фройляйн будет тебя искать.

— Успеем… А ну целуй меня в щёчку!

Вернер выполнил и это. Они вернулись во дворец и продолжили играть в королевском саду. И всякий раз, как фройляйн, сбившись с ног, их находила, дети убегали в другой конец сада.

— А ты сильный! — Восхищённо заметила принцесса, намекая на его ловкость. — Вон как яблоки шустро достал!

— Не сильнее многих. — Скромно, но твёрдо парировал в ответ юнец.

Они немного помолчали.

— Отсутствие загара — признак благородства! — Заметила Моринна, поглядывая то на себя, то на Вернера. — Посмотри, какая у меня белоснежная кожа! Не то, что у тебя…

Так прошёл этот день.

— Сегодня мы идём в лес. Найдёшь для меня золотых орешков! — Высказала Моринна утром своё очередное пожелание.

«Где я их достану?», сокрушался бедолага.

Делать нечего, он пошёл в дремучий лес, а принцесса осталась сидеть в карете у дороги, и два пажа сторожили её.

Искал-искал Вернер золотые орешки, но так и не нашёл.

— Их нигде нет, моя госпожа! — Вернувшись, сказал мальчик.

— Как это нет? — Рассвирепела Моринна, звезданув бедняжку плёткой. — Должны быть! Фройляйн рассказывает мне на ночь сказки про белочек с золотыми орешками — значит, они где-то есть! Ищи, и без орехов не возвращайся!!!

Сын кузнеца, глубоко вздохнув, пошёл обратно в лес. Он смотрел на деревья, под деревьями, под старыми пнями (авось, где завалялись?), но тщетно. Сжалилась тогда над Вернером лесная фея, Альпинесса, вышла из своего чертога и предстала перед остолбеневшим от удивления мальчиком.

На фее была светло-лиловая, почти белая туника, а её голову венчала золотая диадема. Её волосы словно росли из-под земли — настолько они были длинны. Длинные ушки, ясные глаза; за спиной — полупрозрачные крылья.

Альпинесса поманила к себе мальчика и вложила тому в руки волшебную шкатулку с золотыми орешками, сказав так:

— Ты мог бы сбежать от принцессы навсегда, находясь в этом лесу, но не сделал этого. Нет в тебе предательской черты. Ты добр и отважен, но не раз ещё столкнёшься с трудностями; помни об этом. Вот, держи то, что просит твоя владычица. Ступай с миром…

— Благодарю, но кто вы? — Спросил поражённый Вернер.

Альпинесса, улыбнувшись, ничего тому не ответила; исчезла так же внезапно, как и появилась.

«Наверное, это Главная фея», подумал сын кузнеца и направился к выходу.

Выйдя из леса, Вернер подошёл к карете. Дверца распахнулась и оттуда высунулась ладонь. Мальчик поместил в ладонь шкатулку, отошёл и стал ждать на обочине.

— Недурно. — Довольно прощебетала Моринна, выходя из кареты. — Мм, природа…

Принцесса скосила глазки на Вернера и спросила, указывая на содержимое шкатулки:

— Где взял?

— Нашёл под одним пеньком. — Замялся юнец и запнулся. Возможно, это была первая ложь в его жизни, но иначе никак: скажи он принцессе про Главную фею, та сразу захочет её увидеть. А уж где искать фею, он и подавно не знает.

— Прямо так просто и валялась? — Недоверчиво оглядела Вернера Моринна.

Девочка села в карету, пажи сели на пони, а Вернер пристроился сзади. Так они доехали до замка, где фройляйн снова устроила всем нагоняй.

— Разве я некрасива? — Спросила Моринна на следующий день, позвав Вернера на террасу близ дворца по ту сторону её покоев.

— Красива, госпожа. — Ответил ей тот.

— Тогда почему ты ни рыба, ни мясо?

Мальчик молчал.

— Кто она? — Спросила опять принцесса, подходя ближе и глядя прямо в глаза. — Любишь её?

Тот покраснел и словно воды в рот набрал.

— Я глядела в волшебный пруд. — Сказала девочка. — Её зовут Эрика. Я видела, как она сидит и греется у костра в какой-то пещере. Рядом ослик, а подле пещеры снуёт туда-сюда некий старый дед в изорванной робе. Они все — твои друзья?

Вернер кивнул.

— А вот у меня нет друзей! — Возвысила голос Моринна и заревела. — Никому я не нужна, никто не играет со мной. Меня боятся, но не любят. Неужели я такая плохая? Скажи! Ну, отвечай же! А я подумаю и, так и быть, тебя отпущу.

— Вы совсем не плохая, госпожа. — Нашёлся тогда Вернер, утешая принцессу. — Вы просто немного вредная, и всё. Вы не просите, но требуете; это не одно и то же. Я не увидел в вас ненависти, а это немало; так, небольшая злоба.

Моринна затихла.

— Вы добрая. — Продолжал Вернер. — Вам просто скучно во дворце; то внимание, что вам оказано, оно со стороны всяких нянек и слуг, а надобно б играть с такими же, как вы сами. Но тут я бессилен, я всего лишь сын кузнеца. Наверное, это удел всех особ вашего положения — одиночество. Почему вы не играете с подругами в саду?

— Потому что иерархия! — Всхлипнула принцесса. — Я просто обязана соблюдать кем-то предписанные нормы и стандарты. «Сядь так, скажи эдак. Спинку ровно, локти не на стол…». Я так устала от всех этих норм приличия! Я не могу пригласить кого-то со двора, потому что так не принято. Зато должна, даже обязана напустить важную мину и присутствовать на церемониях всякого рода. Я должна подать руку только принцу, герцогу или маркизу, потому что года через два меня отдадут замуж, а выбирать нужно уже сейчас…

Вытерев слёзы, Моринна предложила:

— Сыграешь со мной в шахматы напоследок?

Вернер с радостью согласился, хотя понятия не имел, что это такое. Но приободрившаяся принцесса всё ему показала, всему научила.

Чуть позже девочка пригласила сына кузнеца в библиотеку. Взяв с полки одну книгу и стряхнув с неё пыль, принцесса протянула её мальчику.

— Говорят, книга — лучший подарок. Это записки одного лесничего, который на каждой странице своего труда расписал про житие-бытие каждой букашки, каждой травинки. Бери же, и помни обо мне. И знай: даже если наши королевства и враждуют, то не все мы вам враги; у тебя тут друзья. Хоть мне и влетит за тебя, мне всё равно.

Вернер горячо поблагодарил Моринну, и отправился было в путь, но ту словно осенило.

— Ты хоть знаешь, куда держать путь?

— Нет. Последний раз, когда я шёл так далеко, мои ноги привели меня аж в Вальдбург…

Тогда Моринна поспешила в королевскую конюшню, знаком велела конюхам молчать, и вывела оттуда красивого белоснежного гиппогрифа, гладя того по спине.

— Вот, держи и береги его. Это всё, что я могу для тебя сделать. Наверное, он знает, где ваше поместье? Только по прибытии отпусти его; пусть возвращается назад…

Сев на гиппогрифа, Вернер, держа в руках подаренную книгу, ещё раз попрощался с принцессой Моринной. Та, постояв немного и помахав ручкой, вернулась в свой дворец. Она была рада, что обрела друга, пускай и на столь короткий срок; неизвестно ведь, когда вновь они свидятся — быть может, и вовсе никогда.

Гиппогриф, взмыв в воздух, полетел на запад, вереща что-то на глосса птеранто.

Летя, юнец размышлял.

Ах, как же он рад, что летит в родные края! Что случилось после войны? Что сталось с жителями? Если принцесса разглядела в пруду Эрику, ослика Ханимуша и друида Алайсиага — может быть, они ещё живы?

Из прошедшего неделей ранее столкновения не вышел победителем никто: Тотенхайм и Вёллерланд понесли тяжёлые потери; сильно помятые в противостоянии эльфы Длинного Острова и эльфы Зелёного Острова убрались восвояси, несолоно хлебавши. Все гномы попрятались по подгорным тоннелям и лабиринтам, зализывая свои раны. Что же до Кронхайма, то этому королевству столько выпало, что страшно вспомнить, страшно перечислить. А Магнус-Казаан, растеряв большую часть своей магии, укрылся в своём замке, Кэстлинге — должно пройти время, прежде чем он снова явит свою мощь…

Постепенно и земли, и люди, и животные-растения королевства оправлялись от выпавших на их долю невзгод. Деревья и кустарники снова начали цвести и плодоносить. Снова запахло цветами. Домашний скот стал набирать вес. Дома отстраивались заново; налаживалось хозяйство, производство.

Королевой Кронхайма стала Аделина. Точнее, она и до гибели Адальберта ей была, но отныне Аделина принимает все решения; она — первое лицо. Герцога Альберта бросили в темницу за попытку отравления королевы мышьяком. Лучник Леонхард скончался от ран. Трактирщица Эрна умерла, не выдержав всех тягот судьбы. Харальд жив и невредим; всё так же мечтает о принцессе Каролине. Тиль-ландграф опять в разъезде — помогает словом и делом восстанавливаться различным местам королевства: то дерево посадит, то избу починит, то ещё что-нибудь подлатает; не сидит без дела.

Гиппогриф доставил Вернера прямёхонько в поместье Блюменталь. Мальчик погладил славное животное, и отпустил, как того просила Моринна. Гиппогриф улетел на восток, скрывшись за горизонтом.

А сын кузнеца, идя по поместью, не узнавал его. Где улыбчивые лица? Где мельница? Где таверна? Куда всё подевалось? Куда же всё исчезло… Никто с ним не поздоровался; никто ни о чём не спросил.

Обнаружив ручей, юнец присел напиться из него водицы, и тут услышал следующее:

— Вода — уникальное вещество: ей можно напиться, ей можно умыться, в ней можно помыться; она смоет всякую грязь. Она входит в состав многих блюд. Мы должны дорожить ей.

Вернеру почудилось, что с ним говорит сам ручей. Он поднял глаза.

Друид (а это был он) расхохотался и по-отечески положил свою ладонь тому на плечо.

— То же могу сказать о земле, огне и воздухе. Эти четыре элемента основные! Пойдём, мой мальчик; давненько тебя тут не было!

Лекарь-аскет пригласил сына кузнеца в свою обитель, в своё скромное пристанище.

— Чем богаты. — Протянул Алайсиаг мальчику какую-то похлёбку, которая только что сварилась в котелке на огне.

— Ой, а кто там? — Спросил Вернер, заприметив в углу чей-то силуэт.

— Угости её. — Нахмурился тут старик. — Она сегодня ещё не ела; ни вчера, ни третьего дня. Может, тебе удастся заставить крошку съесть хоть крошку? Бедная малышка…

Мальчик взял одной рукой тарелку, а другой — светильник. Слабый, неяркий свет осветил во тьме детское личико со светлыми прядями волос.

— Эрика! — Обрадовался Вернер, но от эмоций чуть не выронил и тарелку, и фонарь.

Та словно ничего не слышала и не видела; не притронулась к пище.

— Ну, что ты будешь делать? — Вздохнул друид, подходя к мальчику. — Ладно, пойду покамест ослика покормлю — у него-то с аппетитом всё в порядке; лопает, будь здоров!

Радостно потрепав своего говорящего ослика, Ханимуша, который тут же начал болтать без умолку, сын кузнеца спросил:

— Она не говорит? Не ест… Что произошло?

Дед насупился.

— Её родители потерялись. Эмма убита горем. А братья тоже неизвестно где.

Вернер вернулся в пещеру и начал тормошить несчастное создание.

— Эрика! Я рядом. Я тебя не брошу! Мы найдём твою родню! Обязательно найдём.

Ноль внимания.

— Съешь хоть кусочек! Пожалуйста…

Та отвернулась, ничего не отвечая.

— По дороге я заметил нечто странное. — Продолжил беседу Вернер, выйдя из пещеры. — Никто со мной не разговаривает, точно привидение увидели, или я теперь враг народа… Почему?

— Одни убиты горем, юноша. — Кряхтя, ответил ему дед. — Все в своих мыслях. Другие считают, что раз ты отправился в поход, и вернулся живой — стало быть, не защитил должным образом свою страну. Как говориться, настоящий герой — мёртвый герой. Им всё равно, что тебе пошёл только четырнадцатый год.

— А как считаете вы? Эрика, Хорст, Эмиль? Как считают мои друзья?

— Как считают, как считают… Пойдём колоть дрова. — Сказал Алайсиаг.

Вечером, за ужином, глядя на Эрику, молчаливо свернувшуюся калачиком на стоге сена, Вернер не выдержал:

— Неужели ничем помочь нельзя? Мне горько наблюдать за этим. Она медленно тает…

Подумал-подумал тут друид, и придумал:

— Найди для меня магистерий; сей есть философский камень. Он поможет разговорить Эрику. Возьми с собой её и Ханимуша.

— Как же я узнаю, что философский камень — это философский камень?

— Узнаешь. — С хитрецой ответил старик.

На рассвете, разбудив своего ослика и погрузив с собой тюки с провизией, собранные Алайсиагом, Вернер разбудил немую теперь Эрику и сказал так:

— Пойдёшь со мной? Возможно, по пути мы найдём твоих родителей.

Мальчик не кривил душой: ведь после смерча, обрушившегося на королевство, люди могли оказаться где угодно, так как ветер уносил их вместе с их жилищем в неведомые дали.

Дочь мельника молча согласилась, сонно хлопая ресницами. Сын кузнеца усадил её на своего ослика, силой заставив съесть пряник, а сам пошёл рядом, пешком, держа путь на юг.

— Может быть, вот это? — Спросил самого себя Вернер, крутя в руках какой-то хрупкий чёрный камень. Этот камушек был какой-то странный — точно чёрное бесформенное стекло. То блестит, то не блестит на солнце; то переливается, то перестаёт.

— Глупости! — Помотал мордочкой ослик. — Это же бутылочный камень, обсидиан. Его ещё называют вассер-хризолит; иначе — коготь дьявола.

— А ты откуда знаешь? — Ахнул Вернер.

— Друид и рассказывал, и показывал. Обсидиан вулканическая порода; он появился во время извержений огненных гор. Его и сейчас полно в их окрестностях.

— Ну, надо же! — Поразился мальчик. — Ты так вырос! А где же Хорст? Я не видел его в деревне, и старик что-то молчит. Ведь я к Хорсту тебя отправил, когда случился голод, чтобы он присматривал за тобой.

— Наш конюх ухаживал за мной, пока не слёг; он вручил меня друиду.

— А сам он — жив?

— Хвала высшим силам, он поправился.

Они пошли дальше.

— Не это ли — философский камень? — Задумался Вернер, рассматривая ещё один чёрный камень; очень рыхлый, и какой-то… Нехороший.

— Это мор! — Снова помотал мордой осёл. — Немедленно выброси его и помой руки! Мор плохой камень, и используется всякими чернокнижниками.

Путники шли всё дальше и дальше на юг, пока путь им не преградила река.

— Это не Белая Река! — Покачал головой сын кузнеца.

— Разумеется! Та далеко на севере. Идите дальше вдвоём, а я попасусь покамест здесь. Трава — мурава; хорошая.

— Вброд её не перейти. — Озадаченно произнёс Вернер.

К счастью, поблизости были заросли какого-то древовидного кустарника. Наломав веток одинакового размера, подровняв кинжалом и связав их поперёк с двух сторон тканью, оторванной от его рукавов, мальчик соорудил плот и несколько мгновений спустя гордился своей работой — хоть на ярмарку вези продавать!

Спустив плот на воду и, опробовав его, Вернер протянул руку Эрике. Та уселась рядом, и они отплыли, оттолкнувшись шестом от берега. Им же юнец грёб, задавая направление.

Течение было не сильное, умеренное. Вскоре их судёнышко пристало к противоположному берегу.

Без приключений не обошлось — оба подростка намочили ноги, ибо кораблик был ведь без бортов, и вода хлестала через край.

«Потерпи немного, Эрика! Сейчас я разожгу костёр», приговаривал сын кузнеца, потирая камень о сухое полено — этого добра тут было предостаточно. «Друид сказал: на юг; значит, на юг».

Мальчик дал себе по лбу: они переплыли реку, а тюки с провизией остались у ослика. Что же они теперь будут есть???

Вернер нарвал каких-то корней, а Эрика принялась их нарезать мелкими кусочками. Наесться они вряд ли наелись; ещё и животы разболелись. А дочь мельника, к тому же, простыла после мокрой прогулки, отчаянно чихая.

«Вот так; аккуратно потушим костёр, аккуратно схороним — дабы беречь природу, и чтобы ни одна искра не попала на близлежащий сухостой. И весь мусор за собой уберём».

Чтобы хоть как-то развеселить свою попутчицу, мальчуган нырнул в воду и достал для Эрики со дна прекрасную раковину, внутри которой находилась не менее прекрасная жемчужина.

— Эрика, это тебе. — Сказал мальчик, протягивая ей вещицу. — Надеюсь, краб (или кто там ещё) не сильно обиделся, что я отнял у него такое сокровище.

Девочка впервые за долгое время посветлела, но вместо улыбки ей удалось выдавить из себя лишь вымученную гримасу.

— Прежней я уже не буду, Вернер. — Неожиданно заговорила она, откашливаясь. — Больше всего на свете я хочу домой. Дом, милый дом; дом, который опустел…

Путники спустились в какой-то грот, где было очень сыро и темно. Сам грот был, судя по всему, точкой отсчёта для бесконечного блуждания по лабиринту из многочисленных пещер, с потолка которых свисали сталактиты, а снизу, от пола им навстречу тянулись наросты-сталагмиты, капля за каплей, тысячелетиями воздвигаясь тут.

Здесь, в пещерах Эрике стало совсем худо: она стала харкать кровью.

— Вынеси меня отсюда, прошу. — Слабо пискнула она и потеряла сознание, уронив голову на какой-то прозрачный камень. Этот камень, похожий на кусок льда, Вернер положил себе в карман и страшно удивился оттого, что тот даже не думал таять.

Испугавшись за Эрику, мальчик на руках вынес почти бездыханное тельце на солнечный свет, минуя бесчисленное множество гротов и пещер. И откуда столько мужества? Ведь любой другой на его месте давным-давно бы растерялся. Может быть, им что-то двигало? Подстегало, подгоняло?

Оказавшись под небом, а не потолком, с которого постоянно что-то капает в пугающей тишине, мальчик снял с себя плащ, постелил на траву, положил на плащ Эрику и хорошенько укутал, потрогав ладонью её лоб.

В одном из карманов штанов сын кузнеца обнаружил завалявшуюся перечную мяту. Мальчик измельчил мяту и приготовил из неё подобие супа, дав Эрике его выпить.

Он дежурил у изголовья днями и ночами, и каждые пять минут подходил проверить, как самочувствие. От такой заботы дочь мельника пошла на поправку и вскоре полностью выздоровела.

Шли дни, шли и путники. Высокая зелёная трава сменилась пустынником — взору предстала знойная, бескрайняя пустыня, имя которой — Эннум-Веггер. Тут всюду сновали арахниды и игуаны — а значит, путешественники дошли почти до самого юга; до границы королевства Долтия, чья столица — древнее городище Йозд, и где живут элле, турсы, туссеры и ютулы.

Искатели приключений сделали привал, и всё шло, как по маслу, как вдруг Эрика вскрикнула и начала корчиться в судорогах — её ужалил скорпион. Но Вернер не дремал и, убив скорпиона, обработал ранку, как смог, и перевязал девочке ногу.

Хромая и облокотившись на Вернера, дочь мельника дошла со своим другом до места, о котором говорил друид, найдя там ещё какие-то камни, булыжники и руду.

— Надеюсь, хоть какой-то из них — магистерий. — Устало вымолвил сын кузнеца: они возвращаются назад; обратно к реке, где оставили Ханимуша, чтобы уже с ним вместе дойти до жилища Алайсиага.

Обратный путь оказался менее тяжёл; а может, дети просто привыкли и окрепли. Запасшись недюжинным терпением, они снова прошли через пустыню и пещеры, переплыли водную преграду и прыгали от радости, завидев длинные уши своего ненаглядного осла.

Закалённые долгим переходом смельчаки без особых происшествий добрались до своего наставника. Тот, сначала метнув суровый взгляд из-под седых бровей, расхохотался, привечая гостей. Друид их напоил, накормил, и спать уложил. А те, усталые с дороги, замертво провалились в сон…

— Ну, посмотрим, что тут у вас. — Начал вытряхивать наземь содержимое мешка Алайсиаг. — Та-а-ак, это вечнолёд. — Кивнул старик на льдинку из пещер. — Угу, идём дальше. Поганец, щёлчерод, элизий, магнезий, чугуний, бетоний, драконит, метеорит, мифрил, тантрил, даже окаменелая красная ртуть! Но, — Покачал головой друид. — Я не вижу среди них философского камня! Где магистерий? Его здесь нет.

Троицу точно окатили с головы до ног бочкой ледяной воды.

— Как — нет? — Изумлённо промямлил Вернер. — Не может такого быть! Мы столько ходили. Ноги намочили.

— Всё излазали. — Подтвердил ослик.

— Всюду искали, дико устали. — Добавила Эрика.

— Что я слышу? — Сказал друид, не подав вида, что рад исцелению девочки. — Это самое главное. Ладно уж; не нашли — так не нашли…

Немного погодя старец отвёл мальчика в сторону.

— Нет никакого магистерия. Не выдумали ещё его люди, хотя я и враг мой Магнус значительно продвинулись в этом направлении.

— Зачем тогда… Я думал, философский камень вам нужен, чтобы приготовить волшебный отвар, с помощью которого заговорит Эрика.

— Я не говорил, что приготовлю что-либо из магистерия. Я говорил, что он поможет разговорить нашу девочку, и это случилось. Я просто отправил тебя развеяться, и её с тобой, дабы отвлеклась от тягостных дум. Эрика заговорила? Значит, всё в порядке.

— Но мы рисковали жизнью! Эрика чуть не погибла! — Вскричал Вернер.

— Тише… — Лекарь дал понять, что их разговор может услышать дочь мельника. — Не погибла же. И спас её ты. Ни травы, ни магия, а ты. Ты поверил в себя, а она, глядя на тебя — в себя. Энергия имеет свойство передаваться от одного человека к другому; и имя этой энергии — вера.

Шло время, а многие так и не простили Вернеру его нерешительность во время уже давно минувшего военного похода; юноша стал изгоем, ведь находились люди, которые показывали на него пальцем.

«Пришёл с войны, а ни царапины», возмущались они.

Многие отвернулись от сына кузнеца, перестав с ним общаться; даже Эмиль обходил за много миль — хотя сам Эмиль вообще не принимал участия в сражении, отлёживаясь на печи. Когда Вернер указал на это обстоятельство, Эмиль отвечал, дескать, это он, Вернер, груда мускулов (как-никак, сын кузнеца, надавал бы всем с легонца), а он, Эмиль, натура изнеженная, хрупкая; не каждому дано писать поэму за поэмой, оду о любви.

Вернер брался за любую работу; шёл на всё, что ни предложат. И жнецом, и пахарем, и рыболовом; помощником у стряпчего Петера и работником у зодчего Конрада. Но взрослеющий мальчик нигде долго не задерживался; почти отовсюду его гнали, прознавав о его якобы предательстве по отношению к родине, хотя многие из тех, кто его критиковал, не держали в руках ничего тяжелее ложки. Подавив обиду от незаслуженной несправедливости, гонимый всеми юноша не сдавался: он подрабатывал у бочара Готтлиба, арифмета Эрнста, краеведа Херберта, ведуньи Аугусты, врачевателя Рупрехта, мытаря Отто, садовника Клауса, фермера Карла, часовщика Уве и звездочёта Артура, ведь собственную кузницу ему открыть не позволили. Не ребёнок, но и не муж, занимаясь не своим делом, но тоже тяжким трудом к концу рабочего дня попросту валился с ног…

Доставалось и тем, кто жалел юношу и всячески благоволил к нему — Хорста больше не ждали в отстроенной харчевне с распростёртыми объятиями, и лошадей его прогоняли со своих пастбищ; аскет Алайсиаг забился в своей пещере и не казал оттуда носа. Ханимуша дети при встрече били прутом, а у ремесленника Эдмунда перестали покупать его кувшины, порой залезая в его дом и разбивая их — а ведь гончар с таким трудом делал свои творения, с такой любовью. Таковы были люди в жестокости своей; они не были такими изначально, но Магнусу удалось сделать их всех злыми и безжалостными.

У Эрики нашлись родители, и трудно сказать, счастлива ли она ныне была: отца и мать точно подменили — мельник и его жена Хайди запретили своей дочери общаться с Вернером, словно именно он в каждой бочке затычка и корень всех бед. Сама Эрика всегда была рада каждой встрече со своим другом детства, но невидимая тонкая грань неумолимо росла и расширялась, потому что Вернер, не желая навлекать на девочку беду своим присутствием, всё реже находился рядом. Он боялся за неё, а та не понимала.

Девочка сильно изменилась — она научилась шить, прясть, кроить, поливать, удобрять, стирать, убирать, косить траву, выкорчёвывать пни и сорняки, собирать сено в снопы, чистить конюшни, просеивать муку, готовить вкусную пищу, присматривать за хозяйством. Точнее, она и раньше умела это делать, но как-то всё больше ленилась. Иногда она приходила в построенную Вернером беседку, либо каталась в саду на Вернером же сделанных качелях. Дочь мельника помнила времена, когда они сидели в беседке вместе, взявшись за руки и рассказывая шёпотом друг другу всякие истории; тосковала по дням, когда её избранник катал её на этих качелях, как всегда шутил и задаривал свежими полевыми цветами или спелыми плодами с деревьев. А теперь она приходила сюда совсем одна, и тяжко вздыхала. Иногда девушка брала пони, и скакала куда-то вдаль, дабы побыть одной; наедине со своими мыслями…

Так прошло ещё пять лет, и однажды Эрику на ярмарке приметила сама принцесса Каролина. Дофина с первой секунды прониклась к девушке симпатией, и по прибытии в Вальдбург сказала своей матери, королеве Аделине так:

 

Есть одна девица —

На все руки мастерица

Мне бы взять её к себе

И пристроить при дворе!

 

У Аделины брови поползли вверх:

— А что думает дворецкий?

 

И сказал управляющий так:

 

Мне такую зачуханку —

Мыть три дня в лоханке!

 

Каролина отвесила своему слуге пощёчину. Тот откланялся и ретировался по своим делам.

— Ты уже взрослая леди, Каролина. — Медленно и спокойно молвила Аделина. — Тебе уже двадцать пять лет, дочь моя. Какие игры? Тебе мало слуг?

— Эта девочка особенная; она так не похожа на остальных. Её слушают пони, ей поют песни птицы. Что она только ни умеет! А какая красивая! Я очень хочу взять её в наш дворец. Желаю пристроить сию персону в качестве своей личной служанки.

Аделина, кутаясь в шаль и ёжась от холода (стояла уже зима), махнула рукой. А её дочь немедленно послала своих пажей вызнать, где живёт красотка, и как её зовут.

Вскоре в дом мельника приехали знатные люди, дабы просить Дитмара отпустить Эрику в замок.

«Что толку перечить прихотям барским?», пожал плечами Мюллер, а Хайди начала собирать свою дочь в дорогу.

Тогда Эрика испросила у отца разрешения попрощаться с поместьем Блюменталь. Тот, недолго думая, согласился. Девушка пришла в беседку; постояла на крыльце, облокотившись на перила, укутанные снегом, точно одеялом. Она так ждала, что вот-вот сейчас пожалует кое-кто и принесёт ей подснежники — поскорей бы весна…

— Эрика? — Удивился Вернер, неся связку дров — он проходил мимо. — Что ты здесь делаешь?

— Я уезжаю. — Жалобно выдавила из себя та.

— Куда? — У Вернера сжало сердце, но виду он не показал.

— Меня забирают во дворец. Будет надо мной хозяйка, буду ей служить.

— Наверное, так будет лучше. — Вздыхая, ответил ей юноша.

— Я думала… — Эрика запнулась; в глазах её стояли слёзы.

Сын кузнеца бросил дрова на снег, подошёл ближе и слегка приобнял девушку. Потом взял её ладонь в свои, видимо, пытаясь что-то сказать. Но передумал, подобрал дрова и пошёл своей дорогой.

Вытерев мокрое лицо рукавицей, Эрика вернулась домой, чтобы сесть в карету, которая отвезёт её в столицу…

Эрике был оказан хороший приём: Каролина, повзрослев, уже давным-давно не доставала прислугу своими дурацкими проделками, изменившись в лучшую сторону, а взяв в свои покои новую горничную, быстро с ней сдружилась.

Каролина занялась её образованием: пригласила лучших педагогов, чтобы те обучили Эрику естествознанию, краеведению, арифметике, стихосложению, пению, музыке и даже фехтованию. Каково же было удивление всех придворных бюргеров: девушка затыкала своих учителей за пояс. Она играла настолько проникновенно, что все просто ахали; она писала такие картины, что все были в восторге от её натюрмортов и портретов. Она сочиняла такие стихотворения, что все тут же записывали их на пергамент, пересказывали друг другу и учили. Она играла на лире и на арфе (когда-то Эрику обучала её подруга Эльза), а её голос был само совершенство. Её почерк был точно красивый, незамысловатый орнамент, а читала она так, что заслушивались все. Слава о ней быстро разнеслась по всей округе; далеко за пределами дворца. А Каролина рядила свою любимицу в самые прекрасные наряды…

Прослышав об Эрике, захотел сосватать её в жёны один герцог. Он пожаловал во дворец, дабы просить руки этой девушки. Привёз гостинцев и подарков, среди которых — прекрасные туфельки.

— Ну же, соглашайся! — Обрадовалась принцесса. — Он богат, ещё молод и красив.

Эрика молчала.

Хорст же, прослышав от глашатая Эберхарда о возможной свадьбе своей бывшей односельчанки, начал ругать Вернера, на чём свет стоит:

— Какого чёрта ты здесь сидишь? Неужели тебя никто с утра не укусил?

— И то, правда. — Согласился с ним Эдмунд.

— Путь мне туда заказан. — Грустно ответил Вернер. — Меня считают предателем. Я не хочу портить ей жизнь. Негоже мне такому находиться рядом. Замараться легко, отмыться — нет.

— Ты так легко сдаёшься? — Разочарованно проговорил друид, входя в домик конюха (друзья сегодня собрались там). — Настоящий коваль крепок и силён. А ты — размазня!

— Не говори так, будто ничего не понимаешь! — Обиженным тоном ответил ему тот. — Я буду только мешать. Если я буду рядом, тень падёт и на неё. Я пытаюсь её защитить своим бездействием. Не хватало, чтобы и на нашу снежинку косо смотрели. Пусть это будет жертвой. Пусть ей будет хорошо. У неё теперь другая, новая жизнь. Куда мне…

Друзья хранили молчание.

— Налейте мне чего-нибудь покрепче! — Вызывающе крикнул парень. — Сегодня я прощаюсь со своим прошлым…

— Бог с тобой, Вернер, ты же не пьёшь! — Перепугался Хорст. — Совсем-совсем; даже на Рождество и Новый Год, даже на свой собственный День Рождения…

— Я тебе попрощаюсь… — Грубо оборвал Вернера друид, бесцеремонно выволакивая того из лачуги Хорста на белый снег. — Я тебе попрощаюсь…

Старик окунул мальца-удальца пару раз в ледяной сугроб, потом снял тому портки и стал нещадно пороть розгой до тех пор, пока Вернер не заорал благим матом.

— Ну что, привёл его в чувство? — Наклонившись над юношей, спросил Хорст у друида.

— Посмотрим. — Сурово изрёк старик.

Тем временем Каролина решила устроить рыцарский турнир, ибо чувствовала, что нужно повременить со свадьбой Эрики — та ходила по замку, словно тень. Все поручения она выполняла машинально, а сама была где-то там, не здесь.

— Вот, иду тебе навстречу. Даю отсрочку. — Важно сказала принцесса. — Но замуж всё равно придётся выходить, хоть как.

На состязание собрался весь свет высшего общества. Все приготовления были завершены; осталось лишь ожидать, кто победит — от этого зависит судьба Эрики: кто выиграет турнир — тот и возьмёт её в жёны. Три дня; три дня, которые изменят жизнь…

Вернер, открыв подпольную кузницу ещё двумя месяцами ранее, начал мастерить себе латы и кольчугу. Он не спал, не ел, и вскоре всё было готово. Хорст привёл парню своего лучшего скакуна, а Алайсиаг сложил в мешок всякие целебные травы — на тот случай, если случатся раны и порезы. Эдмунд положил в мешок небольшой бочонок воды.

О том, что Вернер собрался на поединок, стало известно всему поместью Блюменталь. И настолько это его решение растрогало жителей, что простили они юношу, и пришли проститься, также даря что-то в путь-дорогу. Феликс изготовил дивный перстень, чтобы юнцу не было стыдно просить руки у Эрики; Мартин Крекер со своей женой запихали в и без того наполненный мешок свежие булочки и что-то ещё. Эмиль, заблаговременно попросив прощения, сочинил стихи, дабы сын кузнеца не опозорился и прочёл их своей возлюбленной. Эльза стояла рядом и поддерживала. Ирма добавила к поклаже чистых тряпочек, а Юрген Фишер принёс только что выловленную рыбу — да-да, старый рыболов был ещё жив. Вальдемар, Гвидо, Лампрехт, Ута, Ральф, Рудольф, Лоренц, Ханс и Ханнелора — да все, кто уцелел после тринадцати казней Магнуса, вышли из своих домов и стояли рядом. Как в старые добрые времена… Даже Хайди с Дитмаром пришли.

— Верни нам нашу девочку; привези обратно. Убей эту заразу его же оружием. — Молили мельник и его супруга, так как очень сильно соскучились по своей дочке, ведь прошло уже полгода, как Эрику свезли в Вальдбург.

Только было Вернер двинулся в путь, как его кто-то остановил.

— Ничего не забыл? — Спросил друид и назидательно добавил, вкладывая что-то в ладонь сыну кузнеца. — Вот, возьми: это магистерий; философский камень. Сей предмет не только превращает в золото ртуть и плюмбум, но также является камнем-оберегом. Храни его, а он будет хранить тебя. В магистерии сосредоточена великая энергия, и с ним ты никогда нигде не потеряешься, не заблудишься; не отобьёшься, как заблудшая овца от стада.

Юноша сложил себе в карман светящийся, блестящий, полупрозрачный камень округлой формы, жестом руки откланялся и удалился. А вдогонку ему летела Вредная Птица…

ГЛАВА IV. ТАЙНА ВРЕДНОЙ ПТИЦЫ

Рыцарский турнир шёл уже вовсю; позади два дня из трёх.

Герцог, который засватал Эрику, был уверен в своей победе, ведь с детства он сидит в седле и рубит-колет всех и вся; разных бандитов, разбойников с большой дороги.

Вернер же являлся типичным деревенским парнем — ни осанки, ни выучки, ни манер; только светлый ум и трезвый взгляд, сила воли и доброта в сердце, ловкость рук и скорость ног. Всю жизнь он рос скромным сельским кузнецом, который и мухи-то не обидит, а ныне предстоит сразиться. Вначале над ним все потешались; но после…

Вот и герцог на коне, с палицей наперевес. Дорогая сбруя у его коня; поверх же — пёстрая, цветная ткань, вся в эмблемах да гербах. Красивый шлем с не менее красивым оперением.

Навстречу ему сын кузнеца, покойного Вильгельма; рука его тверда, и взор он держит прямо. Вдвоём они остались среди всех участников турнира, и кто же победит?

Поскакали друг на друга, но удача отвернулась от Вернера, и скинул герцог ещё вчерашнего мальчишку на землю, больно ранив в плечо. Стекает на почву алая кровь; лежит юнец без признаков жизни. Но и феодал изрядно потрёпан; еле держится в седле, и по коже мурашки. Ты смотри: не удержался, шлёпнулся туда же. Присудили им ничью.

— Ах, Вернер! Зачем же ты явился? — Истошно выла Эрика, рыдая у постели. — Да если б душегуб тебя прибил — вонзила бы себе я в грудь кинжал без промедления!

— Вина моя, что отпустил. — Еле слышно подал свой голос тот. — Я не мог иначе, прости и извини…

Рана была серьёзной. И если бы не магистерий, зарыли б Вернера в могилу у ручья.

А вот герцог также не сдавался: он был твёрд в своих намерениях, и, оклемавшись, снова завёл старую песню о женитьбе, никак не унимаясь — больно понравилась ему придворная служанка, да и путь он проделал длинный, слишком много приложил усилий. Феодала отговаривали его родные и близкие, ссылаясь на его сословие и на низкое происхождение девушки.

Тогда Каролина решила опять схитрить, дабы спасти свою новую подружку: принцесса решила устроить бал.

— Кто лучше с Эрикой станцует — того её рука.

Теперь шансы уравнивались, и снова куча претендентов, ибо герцог был не единственным воздыхателем дочки мельника. А что? Танцевать — не мечом махать.

Пышный бал, божественная музыка; роскошные платья и милые девичьи лица. Взглянешь на одну — потеряешь от её красы дар речи; взглянешь на другую — вовек не забудешь.

Тридцать три раза кружилась Эрика в танце с кавалерами на этом балу, и ни один не оказался её достоин. Тридцать четвёртым стал герцог — властный, чёрствый феодал; он мучился в бессилии, так как вновь все шансы растерял. Ведь Эрика специально танцевала так, чтобы в паре с ней невозможно было не совершить ошибку. И мужчины спотыкались, либо наступали ей на ножку, а то и вовсе растягивались на полу.

Последним вышел сын кузнеца, который ещё не до конца поправился; при каждом движении плечо ныло. Но, стиснув зубы, он пригласил дочь мельника на танец. Та изящно подала ему руку, и пока они кружились, между ними состоялся следующий разговор:

— Долго ты ещё будешь играть со мною в прятки? — Шёпотом сказала Эрика Вернеру на ухо. — Отчего ты отдалился от меня, точно я тебя обидела?

— Ты ведь знаешь, как ко мне относились из-за того случая. Не хотел тебя подставлять. Многие были против, чтобы я виделся с тобой даже украдкой. — Шептал ей в ответ Вернер.

— Мне всё равно, как к тебе относятся другие. Ибо знаю я, что ни в чём ты не повинен. Посчитала я, что более не дорога…

— Неправда! — Глядя Эрике в глаза, признался юноша. И ответом Вернеру была её улыбка.

Свершился бал; признал, наконец, герцог своё поражение. Эрика радовалась и хлопала в ладоши — как тогда, лет десять назад, когда Вернер отвёл её в лес и затем спас, вытащив из смрадного, непроходимого болота. Или пять лет назад, когда он спас её дважды — от сильнейшей простуды и от укуса ядовитого скорпиона. Теперь она снова его должница, ведь сын Вильгельма избавил её от внимания всяких супостатов.

— Я так привыкла к тебе! — Расстроилась Каролина, ведь пришло время прощаться. — Оставайся у нас во дворце; здесь тебя всегда будет ждать тёплый приём.

— Моё место в Блюментале. — Вздохнула Эрика. — Нужно помочь семье по хозяйству, да и Вернер ещё болен.

— Как я тебя понимаю! — Согласилась принцесса. — Я вот так же когда-то хотела сбежать! Сначала одна, а потом с Харальдом, который теперь мой муж. Я всю жизнь мечтала хоть разок побывать в вашей деревне — про неё даже слагают легенды. Но недосуг…

— Я буду искренне рада вашему визиту. — Потупив от волнения взор, отвечала ей дочь мельника. — Приезжайте к нам на нашу свадьбу: мы решили обвенчаться в родном поместье.

Но просто так Каролина не могла отпустить девушку.

— Я жалую тебе и твоему спутнику графский титул; скоро у вас будет собственное имение… Не спорь! Это приказ; это лишь малая толика того, чего ты заслуживаешь.

Подруги обнялись и сидели так некоторое время. После Эрика поклонилась, вышла из покоев принцессы, села в карету, где уже сидел дожидающийся её Вернер, и прекрасные пони отвезли их в Блюменталь.

Возможно, на этом я, ваш покорный слуга и добрый сказочник, и закончил бы сие повествование, кабы не проклятая негодница Вредная Птица, которая опять спутала все планы…

Пернатый недруг замаячил на горизонте перед мордами пони, и те сначала остановились, как вкопанные, а потом понеслись за Вредной Птицей, как мышь за сыром.

Карету трясло, занося на поворотах. Ни Вернер, ни Эрика, высунувшись из окна, не могли понять, в чём дело; а летающей подлюки и след простыл.

Долго так продолжаться не могло, и в один не самый прекрасный момент карета, звеня бубенцами, на полном ходу провалилась глубоко под землю, в Страну Вечной Охоты, где на каждом шагу подстерегает опасность….

Когда молодые люди очнулись, то увидели обычное небо над головой. Рядом — полноводная река; заросли фенхеля, сирени и фиалок. В воздухе кружили, опыляя цветки, жужелицы и долгоносики. И вроде бы ничего особенного, но местность была неизвестной для пары.

— Где это мы? — Потирая ушибленные места, пробормотала Эрика.

— Сейчас узнаем. — Ответил Вернер, помогая девушке подняться.

Ни кареты, ни пони, ни пажей. Странно…

Выйдя от излучины реки, путники попали в пристанище обречённых — во всяком случае, это было самым точным определением для какой-то захудалой деревеньки из двух-трёх домиков. Один человек рубил поленья, другой трудился в оранжерее. Их лица были унылы до крайности.

Вернер подошёл к первому из них и поприветствовал его.

— И тебе не хворать, чужеземец. Добро пожаловать в Некрополис. — Вяло и нехотя ответил сыну кузнеца работник; судя по всему — тоже кузнец.

— У вас что-то случилось? Какое-то горе свалилось на плечи? — Взволнованно спросил юноша.

— Эх, ничего ты не знаешь… Наш город поглотило великое зло. Тарракс, огнедышащее чудовище теперь над всеми нами. Магией и колдовством, силой и ужасом поработил он эти земли. Осталось нас тут три калеки. Остальных дракон либо съел, либо превратил в нежить — кровожадных зомби да живых скелетов. Одни за милю чувствуют свежую кровь, подходят сзади очень близко и пожирают твою плоть, сердито ворча. Другие разговаривают между собой своим дыханием; среди них есть искусные стрелки из лука и арбалета, а также маги и шаманы. Помимо них, здесь куча других ужасных созданий, и в их числе проворные зелёные лепреконы, а также тролли, химеры, кракены, летающие глаза, мантикоры, минотавры и динозавры (нэсси, птеродактили, археоптериксы, стегозавры, тираннозавры, диплодоки и трицератопсы). Я так понимаю, вы впервые здесь? Держитесь от них подальше.

— Может, мы сможем чем-то вам помочь? — Участливо спросил Вернер. — У нас есть особенность выходить сухими из воды; мы могли бы попробовать.

— Хорошо. — После долгого молчания нерешительно вымолвил кузнец. — Несколько дней тому назад наш верный друг и помощник спустился в шахту неподалёку и пропал. Я догадываюсь, что он мёртв, но хотелось бы доказательств. Сам я не могу; и мой приятель, что трудится в оранжерее — тоже. Мы единственные, кого не поглотила тьма; последние, кто ещё сопротивляется великому злу. Ведь я изготавливаю доспехи и оружие, а аптекарь вкладывает в них магическую силу, которую он получает от выращиваемых им растений. Вдвоём мы ещё противостоим Тарраксу и его прихвостням, и иногда совершаем вылазки, отстреливая разных гадов.

— Мы спустимся в шахту и либо вернём тебе друга в целости и сохранности, либо добудем доказательства его смерти. — Уверенным тоном заявил юноша, обнадёживая кузнеца.

— Благодарю, но прежде, чем вы туда сунетесь, облачитесь в доспех и возьмите оружие. Могу предложить вам щиты железные, гербовые, осадные и башенные; кинжал, рогатку, лук — короткий, длинный и великий. Меч также короткий, длинный и великий. Шлем кольчужный и латный; сапоги, ботинки, тапочки, поножки, ремни, наручи, холщовые перчатки, рукавицы, кожаный капюшон и накидку. Платите, либо берите даром — мне всё равно. Но обязательно сходите к аптекарю, он тоже что-нибудь предложит.

Эрика и Вернер подошли ко второму человеку.

— Чем я могу вам помочь? — Услужливо спросил тот и предложил. — Зелье здоровья и зелье маны; артефакты, магические статуэтки, пустые бутылки, ступка и пестик. Сандалии, рубашка, штаны, шёлковый подол и вельветовый жилет. Жезл, посох, скипетр и прочее. Советую обратить внимание на свитки с заклинаниями — среди них есть мои новинки; поверьте, они вам пригодятся. Да, и ещё: если вы победите Тарракса, ваши имена впишут в Книгу Героев на первую страницу. Но для этого вам понадобятся чернила на основе драконьей крови. Ищите, и дано будет вам. И собирайте волшебные предметы, которые будут попадаться на вашем пути, особенно кристаллы и алоэ вера. Удачи!

Парень и девушка посмотрели друг на друга, переоделись, предварительно сложив прежнюю одежду в сундучок, и отправились на поиски приключений.

Шахта оказалась тёмной и безжизненной. Путники шли, шли, пока не наткнулись на труп человека, по которому ползала всякая гадость. На его руке блестел браслет, который странники решили снять, ибо больше ничего не нашли.

— Я так и знал! — Вздохнул кузнец, когда Вернер и Эрика принесли ему браслет товарища. — Спасибо вам за вашу помощь!

Блуждая, спутники очутились в какой-то скрытой комнате, где горели свечи, а на пьедестале располагалась книга гигантских размеров. Им стоило огромных усилий перелистнуть страницу. Там они обнаружили странную фразу.

«Те, чьи имена вписаны в Книгу Героев чернилами из драконьей крови, смогут обрести вечную нирвану», гласила тройная надпись — на эльфийском (швабахером), гномском (фрактурой) и людиянском (текстурой).

Ничего не поняв, путники, пожав плечами, продолжили своё странствие.

Они дошли до Солончакового Поля и увидели громадное болото, которое своим зловонием отравляло воздух. Зажав носы, путники пошли дальше, но попали под ливень, который, похоже, был бесконечен. Дойдя до Тёмного Леса, Вернер с Эрикой решили сделать привал, потому что их ноги уже подкашивались от усталости.

— Никогда не думал, что попаду в такую передрягу. — Заметил сын Вильгельма.

— Я тоже. — Поддакнула ему дочь мельника, а ныне графиня.

— Интересно, что нас ждёт дальше? — Озвучил вслух свои мысли граф.

— Это ещё хорошо, что нас пронесло от атак монстров. — Высказалась Эрика.

Далее они попали в какой-то оазис, в котором обитали водяные, сильфы, лемуры и кентавры. Эти создания не причинили путникам вреда. Но уже на ближайшем старом кладбище путников подстерегла опасность: они еле увернулись от цепких лап зомби, вылезающих из поросших могильным цветком оживших каменных надгробий, и метких стрел скелетов, притаившихся в засаде. А над головой противно, громко и навязчиво каркали вороны-могильщики, сычи и грачи, и в их числе — Вредная Птица, которая, однако, заметно от них отличалась и держалась как-то в стороне.

Затем граф и графиня провалились в какие-то катакомбы, оказавшиеся огромной усыпальницей. Поначалу стояла тишина, но стоило сделать первый шаг, как ожила вся нежить, которая в тайне тут присутствовала. Прячась за величественными кроватями (наверное, когда-то здесь жили благородные вельможи?) и щитами отражая натиск всевозможных тварей, наши герои выстояли. Переведя дух, они решились на прорыв, и покинули зловещее место.

После путники, с большим трудом выбравшись наверх, очутились в какой-то высокогорной глуши, покрытой льдом и снегом. С неба падали красивые снежинки, и Эрика ловила их в свою ладонь, а Вернер пытался определить, где они вообще находятся. Они ходили-бродили, но было тихо, как в могиле.

Вскоре, найдя выход в виде пролома в скале, дочь мельника и сын кузнеца попали в какой-то заброшенный храм с гробницами по краям и жертвенным алтарём посередине, где их уже поджидали вампиры. Уклонившись от их укусов, авантюристы двинулись дальше, пока снова не провалились в какое-то подземелье, из которого доносились выкрики и стоны, а также чей-то плач и скрежет зубов. Интересно, какой это уже по счёту уровень? Ведь они падали всё глубже и глубже, в самое пекло Некрополиса…

Им повстречались ленивые травоядные динозавры и странные гигантские муравьиные львы, и последние были настроены враждебно; крайне агрессивно. Одни плевались в путников огнём, другие — ледяными иглами. Вернер и Эрика лишь защищались, предпочитая никого не убивать. Отступая, они свалились в старую канализацию, которой, по всей видимости, уже давно никто не пользовался. Зато чудищ здесь было полненько, и в чужестранцев тут же полетели топорики минотавров, от которых жутко несло за много вёрст.

Беглецы проследовали в некий вестибюль, из которого открылся вид на пыльную библиотеку, никому не нужную. Полки с книгами были вмонтированы в плиты затхлых стен.

Следующее помещение, окутанное дымкой, тоже не внушало особо доверия. Боясь разбудить лорда, покоящегося в чёрном гробу, горе-путешественники покинули и его.

Дальше началось страшное: в них начали бить стрелами невидимые существа, и Вернер, вытянув перед собой светильник, удостоверился, что это те самые тени, о которых вскользь упоминали кузнец и аптекарь в своих наставлениях.

Теперь они ступали осторожно, ибо под ногами были поры, через которые изредка вырывались языки пламени — да-да, путники были на самом дне, в собственно Некрополисе, городище мёртвых, убиенных, и из живых существ тут находились грозные и воинственные линдвормы, амфиптеры, гивры и вуивры, которые немедленно окружили эти две несчастные, заблудшие души.

— Кто??? — Рявкнул кто-то в ночи, содрогая стены. — Кто посмел нарушить мой покой?!

Графиня осторожно выглянула из-за угла, не обращая внимания на скалящиеся со всех сторон пасти, с которых стекала обильная слюна.

— Я Эрика, дочь простого мельника. — Безбоязненно молвила она.

— А я Вернер, сын кузнеца. — Выходя из тени на тусклый свет, добавил граф.

Огнедышащее чудовище, представшее их взору, аж зашлось от хохота.

— Вах-вах-вах! — Громко пыхтя ноздрями, демоническим смехом ответил дракон, и его зеньки налились кровью, явно злорадствуя. — Добро пожаловать в Ад! Ведь я — Тарракс, властитель вселенной, владыка этого и того мира. Служить вы будете мне до скончания времён, иначе я слопаю вас обоих быстро и стремительно…

Пленники, однако, совсем не испугались этого страшилища, потому что верили в себя и в великую Эссенцию, которая есть вселенская доброта.

Храбрая девушка вышла вперёд.

— А тебе нравится убивать, дракон? — Спросила она, глядя тому прямо в глаза, нисколько не боясь его взгляда. — Нравится лишать счастья, мучить, ломать, уничтожать?

Тарракс замер, сбитый с толку, и чуть не подавился собственным пламенем.

— Не пробовал ли ты вдруг созидать? — Продолжала Эрика. — Ломать — не строить. Посмотри, каким дивным был сей уголок, пока ты не сгубил его.

Дочь мельника протянула Тарраксу свою руку, в ладони которой притаился безобидный ночной мотылёк, шевеля крылышками.

— Мы дошли сюда, не убив по пути ни одного из твоих монстров, хотя могли бы. — Вкрадчиво заговорил Вернер, становясь рядом с Эрикой. — Прошу тебя, остановись. Если ты подашь пример — другие тоже изменятся. Потому что у тебя есть воля, ты можешь принять решение сам. А они, твои соратники, безвольны; они уже никогда не смогут стать лучше сами по себе — им нужен достойный пример.

Тарракс не смог им возразить, заслушавшись речами.

— Разве тебе нравится сидеть в кромешной тьме, барахтаться в грязи? Разве не хотелось бы тебе хоть раз расправить свои могучие перепончатые крылья и взлететь к солнцу, согреться его лучами в чистом безоблачном небе? Разве не пытался ты кого-то полюбить, создать семью? — Настойчиво твердила Эрика.

— Я вижу, что не до конца ещё ты пал, поскольку внимательно нас слушаешь. Мы оказались здесь случайно, провалившись под землю. Мы не знаем, что случилось с нашими пажами и пони. Но мы пошли вперёд; только вперёд, ни шагу назад, ибо другой дороги мы не видели. И мы пришли в какой-то хутор, и увидели несчастные лица. И вызвались помочь, хотя просил нас посторонний, совершенно чужой нам человек. Их друг исчез, погиб; и виноваты в том твои демоны, коих расплодилось столько, что не счесть. — Уговаривал дракона Вернер.

— Разве приятен тебе вкус сырой плоти и запах свежей крови? — Не отступала графиня. — Разве нравится тебе постоянно пребывать в одиночестве, жирея и старея? Я верю. — Сказала она, подходя к дракону ближе. — Я верю. — Повторила она, кладя себе руку на область сердца. — Что ты можешь, но пока не хочешь быть хорошим. Скинь с себя оковы, будь лучше. Вот увидишь, у тебя получится!

— Хочу. — Сказал вдруг Тарракс. — Хочу и желаю излечиться. Тронули меня ваши слова. Но как мне это сделать?

Те переглянулись.

— Давай для начала помоем его, и накормим нормальной пищей. — Предложила Эрика. — У нас остались кое-какие съестные припасы.

— Почесать тебе спинку? А за ухом? Посмотри, дракоша аж прётся от наслаждения и удовольствия. — Смеялся Вернер.

— Это тебе. — Сказала графиня и надела на коготь дракону свой кулон. — Возьми; это называется подарок.

— Мне? Подарок? Но за что?

— Просто так. — Ответил сын кузнеца.

— От всей души. — Произнесла дочь мельника.

Посветлел и подобрел тут Тарракс, и из огромного ящера превратился вдруг в небольшую ящерицу, которую запросто можно раздавить ногой. Но гости Некрополиса не сделали этого: Эрика бережно взяла в руки ящерку и погладила её, доказывая, что она не враг своим же словам и не причинит вреда братьям своим меньшим, хотя представилась такая уникальная возможность. Тарракс, аккуратно толкая перед собой подаренный кулон, убрался восвояси. В пещере посветлело.

Когда путники пошли назад, то увидели, что дракон сдержал своё слово: зачахшие деревья расцвели, монстры исчезли, а вся нежить упокоилась в своих могилах навсегда. Такова была его благодарность за доброту.

Теперь в том большом краю растут и цветут такие растения, как тыква, вязы, акации, вишня, боярышник, лаванда, лавр, ольха, маргаритки, лиственницы, терновник, золотарник, смоковницы, лайм, сандал, гранат, черника, ежевика, шпинат, эвкалипты, секвойи, кедры, пихты, тисы, кипарисы и многие другие. Они радуют наш глаз своим великолепием и благоуханием.

Теперь в том большом краю существуют такие насекомые, как бражники, муравьи, сверчки, светлячки, сороконожки и разные прочие. Они безвредны для людей и трудятся во благо природы.

Теперь в том большом краю летают такие птицы, как воробьи, дрозды, индюшки, коршуны, крачки, куропатки, олуши, орланы, павлины, попугаи, фазаны, сороки, сорокопуты, свиристели и всякие иные. Они поют и щебечут о прекрасном и возвышенном.

Теперь в том большом краю обитают такие животные, как барсуки, вепри, волки, выдры, дикобразы, жирафики, зебры, зубры, козы, крокодилы, кроты, мамонты, росомахи, соболи, тюлени, хорьки, куницы, пингвины, миноги, бегемотики, землеройки, выхухоли, ондатры, горностаи и так далее. Многие из них питаются ягодами и орехами.

Теперь в том большом краю бродят такие сказочные существа, как асы, вилохвосты, болотники, ваны, двуроги, заглоты, менады, наяды, нимфы, пикси, пискуны, плеяды, речные девы, сатиры, селены, титаны, увальни, фавны, хальбманны, целестиалы, пегасы, дриады, гамадриады. Их не всегда видно и слышно, но они есть…

Дойдя до пристанища обречённых, граф и графиня остановились, чтобы попрощаться с кузнецом и аптекарем и вернуть им всё, что брали с собой путь. Те же весьма обрадовались, увидев своих новых знакомых целыми и невредимыми.

— Город ваш освобождён; будьте отныне покойны. — Сказали путники, и смело зашагали от Некрополиса прочь…

— Ой, Вернер, который час?! — Воскликнула Эрика, сидя в карете — её разбудил солнечный луч.

— Ты думаешь то же, что и я? — Спросил тот. — Нам что, приснилось про Некрополис??? Карета цела, пажи и пони — живы…

— Не думаю. — Сказала дочь мельника. — Взгляни на это. — Она протянула Вернеру пару драконьих чешуек. — Уж это точно не совпадение.

— Действительно. — Согласился тот. — Волшебство, да и только!

Когда карета стала подъезжать к поместью, прямо на дорогу близ нагорья Кроллен в который уже раз уселась Вредная Птица. Велев остановить карету, сын кузнеца вышел на дорогу вместе с дочерью мельника.

— Ну, что ты нас всюду преследуешь, упрямое пернатое создание? — В сердцах завёлся граф. — Фигаро тут, фигаро там…

— Может, эта птичка хочет нам что-то сказать? — Одёрнула его графиня.

Они подошли ближе. Вредная Птица перелетела на ближайший пенёк.

— Кто ты, и чего хочешь от нас? — Спросили путники, держась за руки.

— Мне бы хотелось заполучить хотя бы частичку вашей доброты. — Призналась вдруг птица. — Ни одна стая не принимает меня; для всех я чужак. Люди прогоняют, бросая в меня камни либо стреляя из рогатки. Я затравленный, никому не нужный зверёк; я жутко одинок. Очень хочется подружиться с кем-нибудь, но покамест мне не удаётся.

— Может, ты что-то натворил? — Присела возле птахи девушка.

— Когда-то я имел власть и положение. — Начал пернатый знакомец. — У меня было всё, но этого мне показалось мало. Я втёрся в доверие к королю и даже стал первым министром. Но, обиженный отказом его дочерей выйти за меня замуж, я совсем обозлился. И Клотильда, и Матильда отказали мне не просто так: они видели, какой я нехороший; видели насквозь. Я решил им отомстить: задушил отца принцесс подушкой и слегка подправил завещание. Король был стар и болен; он бы всё равно скоро умер, но я взял да и согрешил. Это теперь навсегда со мной. Моя зависть, моя месть и ненависть привели к большой катастрофе, поскольку перед смертью король распорядился разделить королевство поровну между двумя своими дочерями. Однако, поровну — значит, у каждой одинаковый кусочек. Я же сделал так, чтобы одной досталась земля хорошая и плодородная, с лесами и полями; другой же достались только топи да болота. Эта несправедливость со временем рассорила сестёр, да и я не стал более счастлив. После своей смерти, встав на Другой Путь, я трансформировался в то, что вы сейчас видите перед собой — так Сущность наказала меня за всё, что я сделал. Теперь я каждый день, каждую ночь словно в аду. Но видя кого-то из вас (либо Каролину, или почившего уже Майнхарда — всех тех, кто искренне добр), я взбадриваюсь. Наблюдение за вами окрыляет меня, делает медленно летящие сутки более приятными. И когда я к вам всем прилетал, я хотел помочь, предупредить об опасности — например, от угрозы, исходящей от Магнуса, либо о том, что за лепреконом ходить не следует, и так далее. Только сказать ничего не мог, поскольку человеческую речь я обрёл только сегодня; здесь, на дороге перед вашей каретой. Все вы гнали меня прочь; я того заслуживаю и вовсе не обижаюсь.

Вредная Птица умолкла.

— Ты совершил дурной поступок; проступок. — Изрёк Вернер. — Но я вижу, что ты полностью раскаялся. Твоя совесть чиста; ты больше не Вредная Птица, а наш друг.

— Гляди, у птицы повреждены и лапка, и крыло. — Ужаснулась Эрика. — Подержи её, надо вот тут и вон там перевязать. Ну, кажется и всё; больше не болей.

— Значит, я больше не Вредная Птица? — Радостно защебетал пернатый друг, поблагодарил путников и улетел в дальние края; больше его никто никогда не видел…

— Дальше мы пойдём пешком. — Сказал граф пажам. — Хотим своими ногами прогуляться по родному краю, который так дорог нашему сердцу… Вы можете быть свободны на сегодня; езжайте с миром.

Свечерело, а потом и вовсе потемнело. На небосводе взошёл молодой красивый месяц, но влюблённые голубки и не думали никуда торопиться — может, они всю жизнь ждали этого момента? Сегодня можно всё.

Вернер со всей нежностью обнял Эрику и со всей страстью прильнул к её губам — о, это был их первый поцелуй. Наверное, они простояли под Луной целую вечность и, держась за руки, отправились каждый в свой домик для того, чтобы отдохнуть и набраться сил.

ЭПИЛОГ, ИЛИ ВМЕСТЕ НА КРАЙ СВЕТА

Всё в этой жизни когда-нибудь заканчивается; вот и моя сказка подошла к концу. Хотите ли вы узнать, как поживают наши старые знакомые?

Арбалетчик Тиль Мергенталер женился на прачке Ирме, потому что уже давно был от неё без ума; Ирма подарила ландграфу сына Вольфганга. Арфистка Эльза вышла замуж за стихоплёта Эмиля, и родились у них две прекрасные дочки, Виктория и Вероника. У теперь уже принца Харальда и принцессы Каролины также дочь, имя которой — Штефания.

Два королевства, Кронхайм и Тотенхайм, наконец-то помирились окончательно и бесповоротно; отныне это единое королевство, Ландия. Принцесса Моринна обрела супруга в лице герцога, который когда-то сватался к Эрике. О судьбе же другого герцога, злого Альберта, ничего нам неизвестно.

Эрика и Вернер обвенчались, и совсем пожилая уже Грета испекла им большущий шоколадный торт — ох и вкусен он весьма! На свадьбу к ним приехали делегации из Вёллерланда, Длинного Острова, Зелёного Острова и Долтии.

Новоявленная супружеская пара жила очень долго и очень счастливо, с полуслова понимая друг друга, идеально дополняя. Всюду эти навеки влюблённые сеяли добро, и окружающие их люди, наблюдая за ними, также стремились к доброте; граф и графиня словно заряжали всех позитивной энергией и положительными эмоциями. Они практически никогда не ссорились, а соседи только радовались за них.

Магнус, спустившийся однажды с гор в обличье странствующего друида, не поверил своим глазам — куда бы он ни пришёл, где бы по свету не бывал, не осталось в мире ни одного плохого человека; все люди жили в мире и согласии. Старый колдун, напуганный увиденным, вернулся было к себе в замок, но чисто случайно был раздавлен бродившими по горным хребтам йети. Теперь там лишь их следы…

Итак, зло было повержено; оно встало на колени.

Вернер и Эрика завели щенка, которого назвали Бруно, а через некоторое время у них самих появилось пополнение — малыши Йохан и Кристина, которые никогда не огорчали своих родителей, потому что получали правильное воспитание. Они не баловались, не лазали где попало и с кем попало, громко не плакали и не кричали; во всём слушались своих маму и папу. Уже их дети и внуки воспитаны были точно также — они росли правильными и усидчивыми, спокойными и не болтливыми, послушными и не драчливыми; умными, добрыми, искренними, честными, порядочными, воспитанными людьми. Они одинаково хорошо относились к животным и растениям, людям и птицам, гномам и эльфам; не мусорили и берегли природу.

Все жители помогали друг другу. Если кто ломал ногу или заболевал — всегда отзывчиво приходили на помощь, без «не хочу» и «не могу».

Однажды между Эрикой и Вернером произошёл следующий разговор:

— Вот, старею потихоньку. — Заметила она, внимательно наблюдая за тем, что скажет её муж.

— Так и я не молодею. — Улыбаясь, ответил граф. — Однако я не оставлю тебя, что бы не случилось. Хоть сейчас возьму и встану, чтобы принести тебе звезду с неба; чего бы мне это не стоило!

— Я не ошиблась в тебе! — Успокоилась графиня.

Это была очень дружная семья. Вернер был верен Эрике, а Эрика — Вернеру. Так они и состарились вместе, и умерли в один день, всё так же держась за руки. Любя друг друга до конца; пройдя долгий тернистый путь из житейских проблем и прочих преград. И встали они на Другой Путь, и превратились после смерти в двух белых и прекрасных, двух неразлучных и бессмертных лебедей.

— Полетишь ли ты со мной на Край Света? — Спросил графиню граф.

— Однозначно, да; ведь там мы ещё не были?

Взмыв ввысь, два белых лебедя полетели далеко-далеко, сквозь гиперпространство, минуя Солнце и Луну. Они чувствовали дыхание планет, и видели вблизи мерцание звёзд. И вот, вскоре влюблённая пара, взмахивая крыльями, достигла Края Света, где всё совсем иначе, ещё лучше; где можно запросто прикоснуться к поверхности одной большой и яркой звезды, дотронуться до неё ладонью и не обжечься… Ах, это то место, тот желанный, обетованный край, где добрые сны становятся явью; где сбываются все самые сокровенные грёзы и мечты!

А вы приезжайте к нам в поместье Блюменталь! Там вас будут ждать улыбки местных жителей и горячие, свежие булочки от потомков самого Мартина Крекера. Здесь будут рады вам всегда…

Ende

ПРИМЕЧАНИЯ

Адальберт — король Кронхайма и супруг Аделины.

Аделина — королева Кронхайма и жена Адальберта.

Адлеры — могучие орлы, цари гор и цари всех птиц.

Адский Жнец — злой дух по правую руку от Казаана.

Алайсиаг — друид, аскет и лекарь.

Алебарда — копьё с топориком.

Альберт (Альбрехт) — злой герцог.

Альдеры — эльфы, жители Зелёного Острова.

Альпинесса — главная фея.

Альфры — эльфы, жители Зелёного Острова.

Альшпис — короткое копьё с дискообразным ограничителем.

Амфиптеры — обитатели Некрополиса.

Ангел Смерти — злой дух по левую руку от Казаана.

Арахниды — паукообразные существа, живущие в пустыне Эннум-Веггер.

Артель — профсоюз каменщиков и шахтёров.

Артур — звездочёт в поместье Блюменталь.

Аугуста — ведунья в поместье Блюменталь.

Барон — мелкий феодал.

Баронство — мелкое земельное владение, управляемое бароном и примерно соответствующее нынешнему сельскому округу.

Белая Река — большая полноводная река, протекающая через всю территорию королевства Кронхайм.

Белки — рыжие грызуны с большим пушистым хвостом; водятся в лесах.

Бетоний — плотные куски застывшего, сильно спрессованного цемента.

Блюменталь — поместье в королевстве Кронхайм близ нагорья Кроллен.

Бруно — верный пёс Эрики и Вернера.

Бургомистр — градоначальник, мэр мелкого поселения.

Бюргеры — зажиточные горожане.

Вальдбург — столица королевства Кронхайм.

Вальдемар — лесничий из местечка Кроллен.

Вальдшнепы — лесные кулики.

Вальтер — бургомистр Вальдбурга.

Вёллерланд — королевство к северу от Кронхайма и Тотенхайма.

Вернер — сын кузнеца Вильгельма, отважный и храбрый малый.

Вероника — первая дочь Эмиля и Эльзы.

Вестермарк — западная марка; регион в Кронхайме.

Веттиры — жители Длинного Острова.

Вечнолёд — неметалл, напоминающий лёд и имеющий с ним схожие характеристики. Холодный; не тает даже при высоких температурах.

Виконт — мелкий феодал.

Виктория — вторая дочь Эмиля и Эльзы.

Вильгельм — кузнец из местечка Кроллен, отец Вернера и муж Гертруды.

Водяные — обитатели Некрополиса.

Вольфганг — сын Тиля Мергенталера и прачки Ирмы.

Вороны-могильщики — крупные чёрные птицы на кладбище, питающиеся падалью и вырытыми трупами.

Вредная Птица — противное пернатое создание, вечно сующее свой клюв, куда не следует.

Вуивры — обитатели Некрополиса.

Высокое наречие — язык альфров и хульдров; характеризуется красивым литературным слогом.

Гайя — леди в чёрном; таинственная незнакомка.

Гвардия — отборное войско короля, его элита и лицо. Из гвардейцев набиралась личная охрана монарха, будь то стражи покоев или стражи ворот его замка. Как и обычные риттеры, гвардейцы вооружались мечами и щитами, но имели аристократическое происхождение и лучшую выучку.

Гвидо — дровосек, живущий на окраине поместья Блюменталь.

Гертруда — портниха из местечка Кроллен; жена кузнеца Вильгельма, мать Вернера.

Герхард — один из сыновей лесничего Вальдемара; алебардист.

Герцог — дворянский титул, то же, что князь; второй по значению вельможа после короля.

Гивры — обитатели Некрополиса.

Гильдия — профсоюз купцов и торговцев.

Гиппогрифы — благородные волшебные создания; сказочные существа, кони-грифы.

Глосса птеранто (или лингва птеранто) — всеобщий птичий язык.

Готтлиб — бочар в поместье Блюменталь.

Граф — дворянский титул; графы подчиняются герцогам, владеют графствами и делятся на маркграфов, ландграфов, фрайграфов, пфальцграфов и просто графов. Графы выше баронов и виконтов, но ниже маркизов и дофинов (принцев).

Графство — среднее по размерам земельное владение, управляемое графом. В современном мире графству соответствует район.

Грета — повариха из поместья Блюменталь; жена булочника Мартина Крекера.

Гросс-мессер — двуручная сабля.

Грюнштадт — замок и поселение в королевстве Кронхайм.

Гульден — золотая монета.

Дарингард — замок и поселение в королевстве Кронхайм.

Динозавры — обитатели Некрополиса.

Дитмар Мюллер — мельник из поместья Блюменталь.

Дитрих — один из сыновей Дитмара Мюллера.

Длинный Остров — большой вытянутый остров к северо-западу от Долтии.

Долгоносики — вид насекомых.

Долтия — королевство к югу от Кронхайма и Тотенхайма.

Дофин (принц) — наследник престола, отпрыск королевской семьи.

Драконит — тяжёлый драгоценный неметалл; камень наподобие мрамора.

Другой Путь — реинкарнация; иное предназначение души после смерти; перевоплощение в какое-либо животное, растение или духа. Если умерший был обременён прижизненными грехами, животное было злым хищником либо падальщиком-стервятником, растение — сорняком, дух — демоном. Соответственно, всё совершенно иначе, если человек при жизни творил благие дела: животное могло быть красивой птицей или симпатичным млекопитающим, растение — прекрасным цветком или могучим деревом, дух — ангелом-хранителем, доброй феей. Так, Вредная Птица — реинкарнация первого министра из Пролога этой книги.

Дукат — серебряная монета.

Дымок — беспокойный котёнок, любимое животное Эрики.

Единороги — красивые белые кони с длинным золотым руном (рогом) впереди.

Жужелицы — вид насекомых.

Зелёный Остров — большой круглый остров к северо-востоку от Долтии.

Злые торговцы — купцы из Гильдии.

Золотые орешки — квест, порученный Вернеру Моринной; золотые орехи в шкатулке.

Йети — снежный человек.

Иннерхауз — замок и поселение в королевстве Тотенхайм.

Йозд — столица королевства Долтия.

Йохан — сын Эрики и Вернера.

Ирма — прачка в таверне.

Казаан — бог зла.

Кандербелл — равнина и местность, где находится замок Кэстлинг.

Карл — фермер в поместье Блюменталь.

Каролина — принцесса Кронхайма, дочь Адальберта и Аделины.

Кентавры — обитатели Некрополиса.

Клаус — садовник в поместье Блюменталь.

Клотильда — королева, сестра-близняшка Матильды.

Книга Героев — книга, куда особыми чернилами вписаны имя победителей зла.

Кобольды — родственный людям сказочный народ; карлики, мастера по извлечению руды из камней.

Конрад — зодчий в поместье Блюменталь.

Кошкодёр (кацбальгер) — короткий меч для ближнего боя.

Край Света — место, куда попадают избранные; рай.

Кракены — обитатели Некрополиса.

Красная ртуть — ядовитое вещество, используемое алхимиками.

Кристина — дочь Эрики и Вернера.

Кроллен — лесистое нагорье в королевстве Кронхайм.

Крона — бронзовая монета.

Кронберг — гора в королевстве Кронхайм, наивысшая точка нагорья Кроллен.

Кронхайм — доброе королевство людей.

Кронхаймский молот — аналог люцернского молота; двухметровая пика с молотом на другом её конце.

Кроншнепы — вид куликов.

Круглый Стол — большой совещательный стол в военном лагере.

Кряква — любимая утка Эрики.

Кэстлинг — замок и поселение в королевстве Вёллерланд, вотчина Магнуса.

Лампрехт — странствующий купец, враждующий с Гильдией злых торговцев.

Ландграф — дворянский титул; владетельный князь земель, непосредственно отчитывающийся королю и не подчиняющийся герцогам и маркизам. Ландграф в иерархии почти равен герцогу, но в военных кампаниях вымпел ландграфа идёт после вымпела герцога, рядом с вымпелом маркиза. В данной книге ландграф также выполняет функции смотрящего края.

Ландия — объединённое королевство Кронхайма и Тотенхайма.

Ландскнехты — нерегулярная армия; вольные наёмники, обычно стерегущие границы королевств в составе немногочисленных гарнизонов. Некоторые ландскнехты — разбойники с большой дороги, поскольку бывают времена, когда не случается войн.

Ласточки — красивые птицы с длинным хвостом и крыльями.

Лёвенсдорф — деревня в королевстве Кронхайм.

Лемуры — обитатели Некрополиса.

Леонхард — один из сыновей лесничего Вальдемара; лучник.

Лепреконы — небольшие злые эльфы; двуличные лицемеры. Верить им нельзя.

Линдвормы — обитатели Некрополиса.

Лоренц — плотник, живущий на окраине поместья Блюменталь.

Лэн — крупный земельный надел; герцогство, управляющееся герцогами, прямыми вассалами короля. В современном мире лэну соответствует край (на примере Российской Федерации) или федеральная земля (на примере Германии).

Людвиг — барон.

Магистерий — философский камень, который способен превращать в золото свинец, ртуть и некоторые другие элементы. Используется алхимиками.

Магнезий — магнезия; очень густая жидкая субстанция, напоминающая ртуть.

Магнус — злой волшебник; гнусный колдун, кудесник, маг и чародей.

Майнхард — один из сыновей лесничего Вальдемара; стражник в сторожевой башне.

Мантикоры — обитатели Некрополиса.

Марка — в зависимости от контекста: денежная единица, медная монета; определённая область, регион. Несколько марок образуют лэн. Одна марка включает в себя несколько графств. В современном мире марке соответствует область.

Маркграф — дворянский титул; бургомистр, градоначальник крупного замка и прилагающегося к нему поместья.

Маркиз — дворянский титул; промежуточное звено между герцогом и графом. Не следует путать маркиза с маркграфом, поскольку маркграф владеет крупным городом, а маркиз — маркой.

Мартин Крекер — булочник из поместья Блюменталь, муж Греты.

Матильда (Мехтхильда) — королева, сестра-близняшка Клотильды.

Метеорит — небесный камень; пришелец из далёкого космоса. Метеоритами Магнус обстрелял Кронхайм в одной из своих казней.

Минотавры — обитатели Некрополиса.

Мифрил — лёгкий, прочный металл. Из мифрила делают кольчугу.

Молот Войны — большая тяжёлая кувалда, обладающая магическими свойствами.

Мор — хрупкий камень тёмного цвета, который несёт погибель, если долго держать его в руках.

Моргенштерн («утренняя звезда») — металлический шипастый шар на цепи.

Моринна — принцесса Тотенхайма, очень избалованная особа. Влюблена в Вернера.

Мэдхен — девочка.

Наноксил — тяжёлая металлическая жидкость без вкуса, цвета и запаха; страшный яд.

Некрополис — подземное городище; столица Страны Вечной Охоты.

Нэлвины — жители Длинного Острова.

Обсидиан (коготь дьявола) — магматическая порода чёрного цвета.

Огры — гибрид троллей и быков; отличная рабочая сила.

Одинцы — вепри; дикие кабаны-секачи.

Остермарк — восточная марка; регион в Кронхайме.

Отто — мытарь (сборщик налогов) в поместье Блюменталь.

Паула — певунья в таверне.

Петер — стряпчий в поместье Блюменталь.

Пика — длинное пятиметровое копьё.

Плюмбум — свинец.

Поганец — неметалл неизвестного происхождения; похож на мор.

Подземка — подземелье под королевством Кронхайм, где живут кобольды и стромкарлы.

Принц на белом коне (на самом деле граф) — граф фон Эйленштайн, муж Эммы. Умер от чумы.

Протазан — копьё с плоским наконечником.

Пушистик — любимый кролик Эрики.

Пфальцграф — дворянский титул; должностное лицо, управляющее дворцом в отсутствии короля.

Пфенинг — пфенниг, мелкая разменная монета.

Райнхард — один из сыновей лесничего Вальдемара; привратник королевских ворот.

Ральф — охотник из графства Кроллен.

Риттеры — рыцари.

Родерик — столяр, живущий на окраине поместья Блюменталь.

Россшиндер — вид алебарды.

Рудольф — рудокоп в поместье Блюменталь.

Рунка — боевые вилы.

Рупрехт — врачеватель в поместье Блюменталь.

Свартальвы — родственный людям сказочный народ; карлики Севера.

Северная Застава — главный форпост на севере королевства Кронхайма.

Секира — длинный и большой боевой топор.

Сильфы — обитатели Некрополиса.

Солончаковое Поле — солёное поле в Некрополисе.

Страна Вечной Охоты — подземное королевство, столицей которого является Некрополис.

Стрижи — большие красивые птицы, обладающие большой скоростью полёта.

Стромкарлы — родственный людям сказочный народ; карлики, мастера по добыче полезных ископаемых.

Сущность (Эссенция) — доброе божество; великий творец и создатель этого мира.

Талер — платиновая монета.

Тантрил — драгоценный металл пурпурного цвета.

Тарракс (Тараск) — главное чудовище в Некрополисе.

Текстура — здесь: разновидность готического письма.

Тёмный Лес — дремучий лес в Некрополисе.

Теодорих — один из сыновей Дитмара Мюллера.

Тиль Мергенталер — стрелок гвардии короля Кронхайма, позднее ландграф.

Топор Ярости — большой тяжёлый топор, обладающий магическими свойствами.

Тот Берег — противоположный берег Белой реки далеко на севере Кронхайма.

Тотенхайм — злое королевство людей.

Траурикс — столица королевства Вёллерланд.

Турсы — жители Долтии.

Туры — крупные дикие быки.

Туссеры — жители Долтии.

Уве — часовщик в поместье Блюменталь.

Ульрих — один из сыновей Дитмара Мюллера.

Ута — подруга Эрики.

Утбурды — души умерших либо убиенных младенцев.

Феликс — ювелир в поместье Блюменталь.

Фенхель — ядовитое растение.

Фламберг — двуручный или полуторный меч с клинком волнистой формы.

Флорин — золотая монета.

Фоморы — жители Длинного Острова.

Фрайграф — дворянский титул; опальный, «свободный» граф, подчиняющийся только самому себе.

Фрактура — разновидность готического письма.

Фридрих — один из сыновей Дитмара Мюллера.

Фройляйн — гувернантка.

Хайде-Морт (букв. «Пустошь-Погибель») — столица королевства Тотенхайм.

Хайди — доярка из Блюменталя; жена мельника Дитмара Мюллера.

Хайнрих — один из сыновей мельника Дитмара Мюллера.

Ханимуш — говорящий ослик, друг Вернера.

Ханнелора — рукоделица и жена Ханса.

Ханс — ткач и муж Ханнелоры.

Харальд — оруженосец короля Адальберта, тайный воздыхатель Каролины.

Хельм — замок и поселение в королевстве Тотенхайм.

Хельмут — летописец в Вальдбурге.

Херберт — краевед в поместье Блюменталь.

Химеры — обитатели Некрополиса.

Хорст — конюх в поместье Блюменталь. Его лошади лучшие во всём королевстве.

Хрустальный дворец — величественное архитектурное сооружение, выстроенное хульдрами.

Хрюки — упитанные породистые боровы и свиньи; безобидные, а их мясо считается деликатесом.

Хульдры — эльфы, жители Зелёного Острова.

Цвайхендер — двуручный меч.

Цверги — родственный людям сказочный народ; карлики Севера.

Чугуний — тяжёлый хрупкий металл; сплав железа и углерода. В этой книге чугуний встречается в виде самородков.

Швабахер — разновидность готического письма.

Шварцвальд — большой чёрный лес на границе королевств Кронхайм и Тотенхайм.

Шиллинг — мелкая разменная монета.

Штефания — дочь Харальда и Каролины.

Щёлчерод — неметалл, напоминающий по свойствам серу и хлор одновременно.

Эберхард — один из сыновей лесничего Вальдемара; глашатай короля.

Эдмунд — гончар; друг Хорста и Феликса.

Эйленштайн — замок и поселение в королевстве Кронхайм.

Эйнхерии — феи войны.

Элверт — гора в королевстве Вёллерланд.

Элизий — лёгкий хрупкий металл.

Элле — эльфы Долтии.

Эльза — арфистка и жена Эмиля.

Эмиль — стихоплёт и друг Вернера.

Эмма — старшая дочь мельника Дитмара Мюллера.

Эммерих — один из сыновей мельника Дитмара Мюллера.

Эннум Веггер — бесконечная пустыня в Долтии.

Эрика — младшая дочь мельника Дитмара Мюллера.

Эрих — один из сыновей Дитмара Мюллера.

Эрна — трактирщица в поместье Блюменталь.

Эрнст — арифмет в поместье Блюменталь.

Эспонтон — разновидность копья.

Юрген Фишер — старый рыболов из поместья Блюменталь. Одинок и живёт близ Белой Реки.

Ютулы — жители Долтии.

О КНИГЕ

«Однажды мне захотелось написать что-то доброе и красивое, и в то же время поучительное. В этот раз я решил написать именно немецкую, европейскую сказку (ведь моя предыдущая фэнтези-книга, «Сказание о распрях», была с явным уклоном в русскую сказку), и влияние на меня оказали Ханс Кристиан Андерсен, Братья Гримм, Вильгельм Гауф; я называю их тремя китами настоящей европейской сказки. Без влияния Толкина, конечно же, не обошлось, поэтому и масштабы книги далеко не миниатюрны. Если и встречаются сказочные существа, это типично европейские, немецкие существа, а имена и географические объекты я уже взял с головы… И если основной сюжет «Сказания» разворачивается в раннем Средневековье (эпоха викингов), то здесь всё происходит в период позднего Средневековья (эпоха рыцарства); отсюда и соответствующий подход. Также имеется небольшое влияние Александра Дюма-отца, Вальтера Скотта, Виктора Гюго, Астрид Линдгрен, Джоан Роулинг, Джонатана Свифта, Роберта Стивенсона, Шарля Перро и Шарля де Костера. Я не считаю свою книгу шедевром, но я многое в неё вложил; там есть смысл и добрый посыл. Здесь всё по-другому, и уникальность «Вместе на Край Света» заключается в том, что главные герои, мои персонажи стараются искоренять зло не огнём и мечом, не магией и волшебством, а своими добрыми делами».

Еще почитать:

Виртуальная жизнь — Виртуальная жизнь

Вера и Лектор 

Рыбий глаз

Он — Глава вторая. Знакомство.