Хоть и богатырем уготовано было родиться Илье, да тридцать лет то на печи лежал, то сиднем сидел, ни рукой, ни ногой не шевелил. Прозвище дали ему Муромец, могло быть и Карачаровец — по месту рождения (как: Никола Кузанский, Никола Можайский, Никола Питерский — примеры можно множить. Последний, не исключено, промышлял в Питере). Но Муромец, солидней как-то. Спустя годы и годы стали звать уважительно Стариком. Старче, оно, может, тоже уважительно, но с оттенком уничижительности, что ли, с примесью удивления и даже некоторого сожаления: типа — какого хрена, козел, ты еще землю топчешь! Не путать с амикошонством (старичок, старый, старина и т.д.).
Тридцать лет (да три года) — не шутка! Привык Илья к печке. А как известно — привычка свыше нам дана: замена счастию она. Но раз свыше дается, свыше и отменится. Сила высшая выступает на этот раз в образе каликов перехожих. «Полно, — сказали, — Илья, бока пролеживать, пришла пора послужить родной земле!» И наделили его силой огромной.
Что ж, нашел Илья коня себе доброго Бурушку, мечом опоясался, прочими богатырскими причиндалами обзавелся, само собой плеткой шелковой — куда без нее! А как экипировался полностью, то и направился в стольный Киев-град, естественно к князю Владимиру ( к кому же еще!).
И по пути к граду принял первый бой. Но несколько ранее оставил первое(?) граффити в русской истории. Срубил дуб, поставил сруб, и написал на дубе том: «Здесь был крестьянский сын Илья Иванович!»
Дальше дорога шла мимо Чернигова. Слышит Илья: а оттуда шум да гам доносится. Оказывается, вороги город обложили. Осадил тогда богатырь коня, вырвал дуб из земли (рубить — время не было), да и стал им помахивать. Вестимо, махнет — улица, отмахнется — переулочек. Короче, разогнал всех, хлеб-соль покушал, запил ключевой водой, да и дальше подался.
Предупредили Илью, что прямая дорога к Киеву сорняком заросла и дано ей никто не пользуется. И засел там у речки Смородиной Соловей-разбойник, сын Рахманович, сидит на трех дубах, на девяти суках, свищет, понятно, по-соловьиному, а вот рычит уже по-звериному, да так, что лошади и люди замертво падают. Не поехал Муромец дрогой окольной, как ему советовали. Зазорно богатырю не прямой дорогой ехать.
А вскоре и встретились они. И пошла меж них пикировка. Соловей Илью невежей обозвал, чем того обидел чрезвычайно.
— Что же ты мне спать не даешь! — заревел разбойник.
— В могиле отоспишься, — изрек в ответ Муромец, чем чрезвычайно обидел уже Соловья.
— Шибко воображаешь о себе, богатырь Илья. Вот я тебе крылья-то и подрежу, в пыль и гравий сокрушу! пригрозил Соловей-разбойник.
За речи его скверные, обещал богатырь Соловью разорвать того на куски, и по полю те куски разбросать, псам и лесному зверю на радость.
— Говоришь больно ласково, Илья, может, и винца поднесешь? — смеется Соловей.
А тот в ответ:
— Эссенции уксусной я тебе поднесу, сила нечистая, а мало будет, ацетону добавлю!
Засвистал тогда Соловей, зарычал — земля дрогнула, а Илья в седле не шевельнется, благо тридцать лет не шевелился. Тут разбойник новую штуку подпустил — шипеть стал по-змеиному, по-гадючьи, аж столетние дубы покачнулись, цветы осыпались, трава полегла. Сидит Илья, не шелохнется. А потом и подумал, чего же это я сижу — и всадил стрелу каленую да пудовую в правый глаз Соловью. Тому и свистать перестала охота, рухнул разбойник, словно сноп подкошенный.
Подхватил его Илья, привязал к стремени, и поскакал в Киев. «Там на квас его пропью, на калачи проем», — подумал он.
Да проезжая мимо жилища Соловьиного, ухандокал пару его дочерей, особо назойливых — Польку да Катюшеньку.
Бежит конь, травяной мешок, дальше к Киеву. Смотрят на Илью богатыри старые — не нарадуются.
Добежал конь, соскочил с него богатырь, и в гридню княжескую направился.
Ну, а у князя Владимира, как водится, пир горой.
— Кто таков? Какого роду-племени? — строго спрашивает князь.
Илья все ему, как на духу, поведал. Поднесли богатырю чару зелена вина в полтора ведра. Выпил одним махом Муромец, не поморщился. Утерся полотенцем вышитым, продолжает князю докладывать.
И тут влез в разговор и прервал его невежливый, политесу не обученный, неугомонный сын попов:
— Гони, — говорит, — князь, нахала-деревенщину. Смеется над тобой мужик; гад не проползет мимо Соловья, куда уж сыну крестьянскому.
Представляет им Илья разбойника. Стал тогда князь просить Соловья засвистать и зарычать, чтобы потешил тот богатырей добрых. А разбойник кобениться начал: не твой, мол, хлеб кушаю, ни тебе и служить. Поднесли и ему чару в полтора ведра, пивом пьяным напоили. Освежился Соловей, свистать изготовился.
— Смотри, рычи и свисти не в силу полную, — предупредил его Муромец, — а не то будет тебе худо.
Не послушался Соловей-разбойник, оттянулся по полной. Что тут сделалось! Сам князь Владимир еле живой, под кафтаном у Ильи вместе с женой прячется. Одним словом натворил бед Соловей: терем повредил, богатырей с ног посбивал, кто где попадал.
Сильно осерчал Илья на разбойника. Взялся за саблю острую — тут и конец пришел Рахмановичу.
И назначил Илью князь Владимир старшим над всеми богатырями.
А попов сын, Алеша, совсем с катушек съехал: не понравилось ему, что посадил князь богатыря муромского около себя и против княгинюшки, обиделся, да и метнул в Илью нож булатный. Но поймал его на лету Муромец, и глазом не моргнул. А Попович знай ругается — неумытой деревенщиной называет Илью. Дурного нрава был попов сын, кичливого.
Попросил тогда Илья отпустить его в степи широкие, и получив разрешение, общество тут же оставил. Но в степь попасть не торопился, а поначалу домой вернулся, выпил квасу бодрящего, да на печь залег.
А в ту пору под Киевом в лаборатории секретной вывели в пробирке уродца какого-то, да и прозвали грудничком. Мамку к нему приставили. И стал тот грудничок расти не по дням, а по часам. И вскорости порвал у мамки жилку жизненно важную, за функционирование организма отвечающую. Потом и вторую мамку оприходовал. Третья — умерла от страха. Он даже жилку не успел ей порвать. А затем всем подряд стал жилки рвать. И вырос скоро этот мутант в погань изрядную, в амбала циничного превратился, в зверя настоящего. Звали его по-прежнему Грудничком, но уже с большой буквы.
За богатырей, образина, принялся. Начал и им жилки рвать. Данью тяжелой бизнесменов обложил, от крупного до мелкого. Житья никому не стало. Мало ему показалось своих изводить, перекинулся на соседей иностранных, жестко себя с ними повел и много лютовал, не одна жилка там лопнула.
Всполошились бизнесмены (особливо московские), невмоготу им стало. Пошли выборные представители у Муромца защиты искать, говорят ему, что совсем, паразит, их загнобил, жилки рвет, гад, жизненно важные, в негодное состояние организмы приводит, через это и погибают люди. Но неприветливо встретил их богатырь, рассердился весьма. «Спать не даете! — закричал. — Только печка как следует нагрелась». Да и выгнал всех.
Потужили посланники, но делать нечего, надо рать собирать супротив нечистого. Что ж, набрали войско разнородное, двинулись на Грудничка. А все части отборные: арабы-ратоборцы, французов представляющие; турки германские знаменами воздух полощут; не поймешь от кого — африканцы в атаку идут, словом — сплошной интернационал. Рвутся вперед дружины, а позади иноки косматые идут, грозят кулаками супостату, да поклоны кладут безостановочно. Бизнесмены московские разоряются: «Не позволим московитов третировать чудищу из пробирки взявшемуся!» А впереди три витязя скачут, стереть в порошок урода похваляются, пузо отбить ему грозятся.
Доскакали. Встали друг напротив друга. Стоят молча.
«Эх, водочки бы сейчас, оно бы не лишним было, — подумалось витязям. — Или хотя бы кумысом нахлестаться».
«Гриб какой бы съесть, — пронеслось в голове у мутанта. — Или бы в поле конопляном поваляться, дури накурившись».
Нарушил молчание Грудничок:
— Гой-еси, добры молодцы! Куда собрались? Далеко ли путь держите?
— Тебя, поганый, искали, — отвечают молодцы, — стереть с лица земли русской желаем, довольно ты глумился над нашей матерью-кормилицей, натерпелась она от паскудства твоего басурманского. Кирдык тебе, урод, настал!
— Вот оно как! А я вас порешить собрался. Так кто кого? — Кривляться стал Грудничок, рожи страшные строить, рот кривить премерзко. Вдруг бросился на витязей и порвал у всех троих жилки жизненно важные. нуи остальных порешил, как и обещал. — Ну так кто грозился мне пузо отбить? — вопрошает. Смотрит, ан некому. Лежат все смирно, сердешные, глазки закатили, не шевелятся. А кто остался в живых, повернулись вспять, бегут в беспорядке рядами нестройными, отступают поспешно. Вот такой конфуз приключился.
Опять обращаются бизнесмены к Илье, горько жалуются, просят сопротивление возглавить, сами готовы в бой идти.
— Ох, не люблю я вас, сволочей-офшорников, — отвечает Илья. — Палец о палец за вас бы не ударил, паскудников семялюбивых. Вон какие пузеня отрастили, а еще сражаться надумали.
— Ах ты душа колючая! — вскричали просители, нахмурились, задели их слова Илюшины.
— Не за вас, за землю русскую встану! Чтоб не поганил ее урод пробирочный. За вдовиц и сирот заступлюсь — много их нынче развелось.
Думал пистолет взять Илья, да не найдет никак, хотел меч-кладенец схватить и вспомнил — обменял его в минуту лютую на бочку зелена вина и килограмм колбасы докторской. Незадача. «Ладно, — думает, — и так справлюсь. Голыми руками насмерть забью, затопчу гада, замочу окаянного!» Ногой топнул в раздражении. — А вы мне не нужны, бизнесмены хреновы. Какие из вас воины!
После слов сказанных, схватил Илья палицу, прыгнул в седло к Бурушке и погнал галопом на поганого.
А тот ждал его, да слова наглые говорит богатырю:
— Сейчас я тебе, Муромец, жилку-то перекушу!
Ни слова не сказал Илюша, крестьянский сын. Только ахнул палицей по Грудничку. От того и места мокрого не осталось. Да и скоренько к себе на печь вернулся. Выпил браги и заснул богатырским сном.
Еще почитать:
Десять ночей со Стариком Холом — Пиццерия шестая ночь
Наруто в мире DXD
Гримуар стихий — Глава 5. По пятам
Фиора — Храброе сердце [Глава 8, часть 1]
«
»
06.10.2024
