Три запаха смерти

            Абигор брал свою магическую силу у смерти.  Конечно, он брал взаймы, зная, что после своего ухода в мир теней, станет рабом темной силы. Но пока это было лишь перспективой, а значит – опасаться было рано. Да и что толку думать о будущем, которое неотвратимо, если сегодня ещё продолжается жизнь?

            У мага Абигора она продолжалась. Более того, она была даже насыщеннее, чем у многих людей Авьерры – ведь он вернее всех знал, что конец неизбежен, и силился забрать из каждого дня всё, что только можно было забрать.

            Он любил вино – обязательно с юга, насыщенное, тёплое, полное жизни, впитавшее в себя солнце и свет, отражающееся мягким красным цветом в резном кубке. Многие знакомые Абигора – то ученики, то помощники, то просто посетители, были уверены, что магу, берущему силу от смерти, надлежит пить густое, тёмное, терпкое вино, в котором собрана вся сила восточных и северных сил.

            Но Абигор только смеялся:

-Всю эту горечь оставьте советникам короля! Это им – умным головам, надлежит пить такую дрянь, а мне оставьте жизнь, оставьте вкус…

            Этим Абигор вызывал удивление. Но чёрт с ним, с вином! Абигор был игроком, причём – плохим. Он ненавидел, когда ему поддавались из уважения к его статусу и силе, и обожал проигрывать. Каждое поражение приводило его в неописуемый восторг.

-Это по-настоящему! – ликовал он, отдавая горстку за горсткой заманчиво блестящих золочеными боками монеток.

-Вашему уровню…заниматься такими пустяками! – ближайший ученик Абигора – маг Ронове – человек насквозь серьезный и мрачный силился понять своего наставника.

            Силился, но тщетно! Его натура оказалась лишена романтики жизни. Он, приняв свою силу и пройдя через обучение, жил и вёл себя так, как должен жить и должен вести себя маг. Ронове давился горьким тягучим вином, не улыбался, не шутил, жил в полумраке, окруженный светом магических зеленоватых свечей, принимал посетителей в зловещей зале, а сам облачался сплошь в чёрное и серое.

-Дорогой мой, — с нескрываемым ехидством отвечал ему Абигор на это. Со своими учениками маг Смерти держался легко и ровно, непринужденно шутил и болтал, не скрывая своего жизнерадостного настроя, — а почему, скажи мне, наш король не против сыграть за карточным столом? Или наш казначей? Разве им по рангу?

-Ну… — Ронове никогда не мог ответить на этот вопрос.

-Вот! – назидательно поднимал палец Абигор, и тут же щелкал им по носу своего мрачного ученика, после чего заливался веселым смехом, словно бы отмочил только что замечательную шутку. – Вот, мой друг! Когда твоя жизнь слишком серьезна, ты не можешь расслабиться и получать удовольствие ни от чего. Нужно позволять себе расслабляться! Что, скажи мне, расслабляет лучше, чем кости?

-Хотя бы шахматы! – умолял Ронове. – У вас же…у вас же имидж!

-И я ему сочувствую, — Абигора не трогали подобные глупости.

            К чести Абигора, надо сказать, он был предельно серьезен в работе. Когда к нему приходили за исцелением и помощью, он отрицал всякую веселость и принимался трудиться. В свободное от посетителей время – занимался разработкой новых отваров, заклинаний и амулетов, которые продавал (а чаще раздаривал) по своим клиентам и просто интересным для него самого людям.

            Ещё Абигор любил женщин. Магия смерти дала ему притягательную бледность и отточила его черты, сделав их неживыми, но удивительными. Впрочем, живыми и подвижными оставались глаза – в них плясал манящий и зловещий огонёк; да губы – в странной усмешке.

            Абигор видел лик смерти и знал, что носит на своих чертах ее образ. С каждым годом он всё меньше узнавал себя в зеркалах, и всё больше видел в лице своём саму смерть. Это означало приближение вечности, равнодушной и бесплотной.

            И Абигор из последних дней тянул счастье из своей жизни. Он кутил, стремился перепробовать всё, что можно только перепробовать…

***

            А начиналось всё сладкой сказкой. Абигор – болезненный мальчик, отданный в обучение Магической Цитадели, ликовал и пытался успевать сверстником, впервые почувствовав себя среди своих.

            Но сказка кончилась быстро. болезненность дала о себе знать. Щуплый мальчишка отставал от сверстников, и Наставник сказал, не скрывая:

-Тебе нужен источник магии…постоянный источник, от которого ты сможешь питаться.

-Но где обрести его? – тогда Абигор еще не понимал магических тонкостей и не знал, как кончится его собственная свобода.

-В окружающем мире, — Наставник развел руками, пытаясь будто бы охватить всё неохватное. – Все, что вокруг тебя – ветер, вода, земля, огонь…

            Ветер, вода, земля, огонь…свет, любовь, надежда – жизнь. Каждая из стихий отвергала Абигора.

            Ветер хлестал беспощадно, будто бы желал выбить душу из юнца. Вода буйствовала, показывая свое грозное начало и намекала: не лезь!

            Земля не была тверда и осыпалась под его шагом. Огонь опалял руки, но не подчинялся. Свет гас. Любовь насмешничала и даже надежда скручивалась в тлетворное ничто.

-Безнадежен! – отмахнулся Наставник со всем своим светлым отчаянием, — к следующей луне ты будешь отчислен.

            И от себя уже добавил шепотом, чтобы не услышали другие:

-Бездарность!

            И тогда Абигор слёг в нервной горячке. Жар распространился по его телу с пугающей быстротой и привёл за собою удушье, глаза резало от боли, от света – постоянное помутнение накрыло неудачливого мага, и он готов был провалиться в пустоту, когда вдруг наступил просвет.

            Тьма расступилась, открывая дорогу, но не Абигору, а Смерти, пожелавшей с ним заговорить. Она явилась к нему, болезненному, дрожащему и готовому к уходу, и заговорила вдруг с ним ласково.

            Это был язык древних воинов, шедших на последние битвы во славу чужого дома и сенаторов, принимающих роковое решение; проигравших и побеждающих правителей, отравленных и отравивших, выживших и ушедших – это был суровый и одновременно нежный язык.

            И Абигор понимал каждое слово, жадно ловил каждый вдох своей гостьи и своей уже госпожи.

-Ты поведешь в мир мою силу, я дам тебе власть, я дам тебе магию. И ты будешь принимать эту силу, и когда кончится твой срок, перейдешь в мои легионы.

            Абигор ощутил небывалую легкость и согласился со всем. Не потребовалось ему и слова – он лишь прикрыл глаза и едва-едва кивнул головою, закрепляя свое согласие.

-В оплату же я возьму три значимых для тебя жизни, — закончил шепот, — три смерти, пропитанные моим, особенным запахом.

            Абигор согласился и на это. Никто в тот день не был близок к нему, и он был уверен, что это сохранится и в дальнейшем.

            А на следующее утро Абигор встал с постели и неожиданно показал изумленным его возвращением магам Цитадели, ожившую в его руках силу и мастерство, над которым бились и которое тщетно пытались пробудить на протяжении многих сезонов.

            И забылось брошенное Наставником слово «бездарь». Через два занятия Наставник уже вовсю обнимал за плечи Абигора и до хрипоты уверял, что всегда верил в этого юнца.

            А Абигор, воспряв духом, лишь снисходительно усмехался – он-то помнил истину!

***

            Запах первой смерти – смерть прошлого.

            Абигор проснулся тогда посреди ночи от странного запаха, прокравшегося в его комнатку. Пахло чем-то сладостно-гнилым, чем-то тошнотворно приторным, выворачивающим наизнанку, и невыносимым.

            Он не сразу понял, почему не может заснуть и что это за отвратительный запах растревожил его. Тогда Абигор прикрыл глаза и увидел стоящую перед ним Смерть.

-Что ты делаешь? – спросил Абигор на том самом древнем языке отчаянной власти, которая не позволяла гордецам отступать даже перед лицом нависающей беды.

-Забираю, — ответила Смерть ему на том же языке безумной страсти, что отравляла рассудок самым сдержанным людям.

-Кого? – прошептал Абигор.

            И едва последний звук слетел с его губ, он уже понял.

            И оказался прав – двумя этажами выше в зале Высших Магов, тщеславный Наставник, прогуливался среди портретов известных магов прошлого и настоящего и грезил о том, что Абигор скоро займет свое место в этих рядах.  Сам Наставник не добился ничего к своим годам, кроме наставничества и теперь единственный шанс угасающей его жизни зацепиться за народную память был в Абигоре.

            Сладкая грёза разбилась вдребезги от гнилостно-сладкого запаха.

-Что за чертовщина…- сквозь зубы промолвил Наставник, ни к кому не обращаясь, но ему неожиданно ответила сама пустота:

-Это твой срок.

-Я не…- Наставник хотел испугаться, хотел взмолиться и даже начать угрожать, но он не успел ничего. невидимая рука сжала ему горло мертвой хваткой и утянула его дух в пустоту.

            И с обрывом жизни Наставника ноги Абигора предали его и подкосились, ничком он свалился на пол и сам, и зарыдал от гнетущего ужаса осознания. А взглянув на себя в зеркало с рассветным часом, Абигор нашёл в себе первые черты лика Смерти.

***

            С годами Абигор отошёл. Он оставил Магическую Цитадель оплакивать потерю одного из своих Наставников и ушел в свободное плавание.

            Он сообразил теперь, как дорога его сила и чем она куплена – не просто смертями, а тремя самыми близкими. Абигор зарекся не творить ничего великого и, памятуя о собственной участи, решил не тратить и дня больше на скорбь и пустоту.

            Абигор тогда ещё легко менял свое окружение, кружил головы, восхищал, но не привязывался ни к кому.

            Но человек слаб и одной промашки хватило Смерти, чтобы Абигор снова потерял близкого.

***

            Как Абигор – могучий, сделавший уже в те дни славу как маг и могущественный практик, дозволил себе проникнуться жалостью к сиротке? Почему не прошёл мимо? Почему взглянул?

            Это было серое хмарое утро, у Абигора было паршивое настроение. С раскалывающейся от ночных возлияний и безудержных кутежей головой он возвращался по Пепельному Переулку – самому несчастному среди всех переулков, заселенного тем сортом людей, которые церковники называют «заблудшими», горожане «опасными», а тайная полиция короля – «отребьем».

            Правы все. Заблудшие в пороках, в нищете и в парах самого дешевого пойла бывали опасны и составляли дно общественной жизни. Но от них не избавлялись, лишь иногда загоняли палками по жалким лачугам, да арестовывали и секли на площади.

            Но не изживали. А зачем? У всего в мире есть своя цель. Цель этого отребья была, во-первых, в самой специфической службе и услугах, о которых не гоже просить чистых и нетронутых людей; во-вторых, присутствие этого отребья давало горожанам страх и мотивировало к работе.

            А еще многие, в том числе и Абигор, знали, что в глубинах Пепельного Переулка никто никогда не спросит, кто ты есть и там можно отыскать удовольствие на любой вкус.  И в то хмарое утро Абигор кА КрАЗ возвращался к себе после такого поиска, но был в дурном настроении, связано то было с похмельем, и только.

            И тут он встретил сиротку, просящую милостыню, но как это водится в Пепельном Проулке, просящую ее даже не для себя, а для кого-то значительно преобладающего в человеческом могуществе. Всем известно, что это был тот еще бизнес, и те еще доходы – сердобольные горожане всегда старались бросить монетку-другую нищему, и в выигрыше тут особенно оставались дети.

            Это был белокурый ангел, пусть и чумазый – тоненький и почти прозрачный в своем складе, но с пронзительно светлым взглядом. Абигор отдал весь свой заработок, но этого показалось ему мало.

            Он, чувствуя себя отвратительным грязным животным перед этим светлым существом, опустился коленями в Пепельно-Переулочную грязь и сотворил для сиротки вдруг из воздуха нежную ромашку.

            Девочка засмеялась, и в ту же минуту Абигор ощутил запах смерти. Он не был приторным, как в прошлый раз, какой-то легкий, но очень горький, как будто бы смесь седеющей к зимнему сезону земли, да умирающий, ссыхающийся дуб, помноженный на прелую листву…

            Абигор понял и прикрыл глаза. Теперь смерть стояла к нему ближе, чем прежде.

-Ты опять? – в ужасе вскричал Абигор на языке стали и яда, которые предательски уносили славные и невинные жизни с одинаковой легкостью.

-А как же! – весело согласилась Смерть, отвечая ему на том же языке храбрецов и гордецов, что не желали склонять голов и шли в бой до последней капли крови.

-Не тронь ее…- взмолился Абигор, как молили трусы и подлецы, столкнувшиеся с непреодолимыми испытаниями.

-А я хочу! – Смерть рассмеялась и ее смех разорвал пространство и снова выбросил Абигора в реальность.

            А белокурый ангел умирал в грязи Пепельного проулка и в глазах – еще минуту назад светлых, оставалось бесконечное ничто.

            Вернувшись домой, Абигор взглянул в зеркало и совсем не узнал себя. Его ли это губы? Его ли это глаза? Его ли бледность и его ли черты? Впрочем, в одном он был уверен теперь точно – следующая смерть будет его собственной. За годы он не сделал никого важнее себя, пытаясь искупить грех своей силы в бесконечных работах и добродетели.

***

            Тогда Абигор стал набирать себе учеников и стал сближаться с обществом. Он принимал посетителей охотнее, лечил и гадал, ворожил, ставил амулеты, варил зелья и передавал свои знания, с тревогой вглядываясь в лица учеников, ища в них признаки переходящей в мир мертвых жизни.

            Но лица были розовы, а глаза, зачастую, бестолковы – Абигор успокаивался и прожигал свою жизнь, год от года чувствуя, как кончается его время, как приветливее год от года становится ночь, как все шире улыбается и будто бы подмигивает ему луна.

            Абигор стал игроком, пристрастился к теплым южным винам и полюбил толпу. Он шутил по поводу и без, забавлялся, плясал, и не боялся косых взглядов. А потом наступило утро, когда Абигор взглянул в зеркало и не увидел себя – вместо его лица было совсем чужое, застывшее маской…

            Тогда он призвал Ронове – своего самого близкого, и, пожалуй, лучшего ученика, обретшего когда-то свою магию в истоке природы – в земле.

-Сядь, — непривычно тихо заговорил Абигор, когда Ронове предстал перед ним, — я говорю с тобой сейчас как наставник говорит с учеником, а не как друг, каким я был тебе прежде.

            Ронове проникся и покорился. В почтении, которого он давно ждал, в восхищении, которого уже не ожидал от взбалмошного своего наставника, он воззрился на Абигора и приготовился слушать.

-Я ухожу, — сообщил Абигор, — ухожу туда, где ты не сможешь меня увидеть, где вообще нельзя ходить смертным. Моя сила забирает долги и приходит время платить за нее. Я хочу, чтобы ты выслушал меня…

-Я слушаю тебя, наставник! – глаза Ронове были широки.

-Если ты считаешь, что я жил беспутно – это твое право. Я считаю, что главное для человека именно жить, а как – отвечать лишь ему. И я, видят боги, жил, Ронове! Я платил и нес свои тяжести, и я имел право так жить. Если есть вещи, о которых я сожалею, они не здесь, они глубоко во мне – в несказанных когда-то словах, в несделанных открытиях…даже сейчас, ощущая приход смерти, я чувствую не страх, а досаду. Мир будет жить, а я нет. будут говорить и смеяться люди, будут перевороты и будет война, будет мир, будет слава и будет любовь. А меня уже не будет. Я не оставил своего следа – мне посчастливилось и не повезло в этом, но я жил, а значит – конец мой определен. Прощай, мой ученик, мой друг.

            Абигор протянул ему руку и Ронове, пронзенный такой серьезной и неожиданной речью, спешно пожал ее, но Абигор уже уходил.

            Смерть держала его за горло своей железной рукой и спрашивала на языке всех искусств и материй, всех чувств и мыслей:

-Готов ли ты заплатить за свою жизнь?..

-Готов, — ответил Абигор на том же языке царей и рабов, которые умирали в одинаковых грехах и святостях.

            Ронове стоял на коленях у тела своего, как он теперь точно знал, наставника, обожаемого кумира, и рыдал. Это были настоящие слезы, и настоящее горе. Единственное, что отвлекало его от погружения в полную скорбь – запах горелых пергаментов и чернил.

            «На улице, что ли?..»-недоумевал Ронове и горькие слезы катились по его живому лицу.