Я резко вскочила на кровати и посмотрела на часы. Вот черт побери. Опаздываю!
Подорвалась, наскоро оделась, мельком оглядела комнату: м-даа… Тот еще бардак. Вперемешку валяются вещи: одежда, коробки, посуда, чьи-то сумки. Но разбирать весь этот хлам я даже не собираюсь. Нас сюда поселили временно — в нашем доме заражение и, скорее всего, мы больше туда не вернемся.
Вот уже несколько месяцев мы думаем только о двух вещах: как выжить и как не подцепить лучевую болезнь.
С тех пор как начались атаки, все больше зданий в городе приходится обходить стороной. Заражения радиацией происходят точечно, жилые дома, больницы, пункты выдачи питания и одежды — любое здание может оказаться смертельно опасным и повезет, если ты не окажешься в этот момент внутри. Поэтому мы часто переезжаем. Хотя полноценным переездом это не назовешь. Вещи брать с собой нельзя, что на тебе — то и твое. Мы уже привыкли к такой аскезе. За последний месяц это пятое наше жилище. В пустых домах недостатка нет: зараженные жители домой никогда не возвращаются. У них теперь один, последний адрес — Поезд.
Наша же цель просто выжить. Еда, свет, тепло, чистая вода и одежда — вот все о чем мы думаем несколько последних недель.
И как раз за едой я сейчас и опаздываю. Пункты выдачи работают только два часа в день.
О, эти благословенные времена, когда можно было просто выйти в магазин и купить любые продукты. Теперь же нам даже деньги не нужны — вернулись к карточкам и талонам. Что по ним дадут, то и едим.
И вот я уже бегу по серой улице в надежде успеть получить хоть что-то. Иначе снова придется ходить по соседним квартирам и пытаться выменять на еду свечи или керосин. А это вещи ценные и пригодятся нам самим.
Муж уже не первый день стоит за батареями — генераторы теперь не достать.
Я опускаю голову, чтобы посмотреть под ноги и не наступить в лужу с зараженной дрянью и замечаю, что забыла защитные бахилы. Плохо. Если вляпаюсь, в лучшем случае останусь без обуви. Ладно, возвращаться некогда, попробую быть осторожнее.
Тут меня резко окликивают, называют полное имя. Да что ж такое. Лезу за учетной карточкой. Хорошо бы у них сканер проверки чипа не завис, а то точно опоздаю.
Человек в форме подходит ко мне молча. Я так же молча протягиваю ему карточку, он быстро сканирует и, посмотрев на экран, уже без вопросительных ноток обращается ко мне по имени, просит пройти с ним. Я спрашиваю, в чем дело? Что-то не так? Мне бы за едой… Он коротко бросает через плечо: «Точечное загрязнение». Тааак… Это совсем плохо. Обычно это означает, что место, где ты живешь атаковано и теперь заражено. Остается надеяться, что это случилось уже после того, как я вышла из здания.
Меня везут на проверку и опрос.
В местном отделении радиозащиты усталые люди прогоняют меня через сканер — огромный счетчик Гейгера. Показания далеки до идеала, но в пределах нормы. Новой нормы. Мы все теперь облучены. В старые времена в таком случае сценарий был бы другой: госпитализация, лечение, длительная терапия. Но сейчас возиться с такой мелочью никто не будет. Слишком много случаев тяжелых облучений и тех, кому серьезно не повезло просто отправляют в один из поездов, госпиталь на колесах. А по сути: место где медленно умирают от лучевой болезни те, кто попал под атаку.
Я облегченно выдыхаю, еще поживем. Пронесло на этот раз. Сразу вспоминаю про бахилы, которые оставила в квартире, и другие полезные вещи. Становится жалко — теперь все это нужно снова добывать.
Меня заводят в комнату для опроса. Усталая женщина в медицинском комбинезоне начинает задавать дежурные вопросы и быстро вносит мои ответы в базу через терминал на столе. Когда покинули здание, кого встретили в подъезде и на входе, кто еще оставался в квартире.
Мужчина в костюме, сидящий рядом с ней, молчит. Их всегда двое в таких случаях: чиновник и медик.
Женщина переходит к вопросам обо мне: находилась ли поблизости мест атак до этого, как близко, когда проходила последнюю проверку на облучение.
Теперь едем к нашему, уже бывшему, дому.
Из микроавтобуса, с надписью РХЗ на черной полосе, мы выходим прямо к подъезду. Группа зачистки поднимается к квартире, начинает носить наверх оборудование. Чиновник и женщина-доктор стоят рядом, что-то негромко обсуждают. Я кручусь между машиной и входом в подъезд. Мои мысли занимает теперь только один вопрос: где достать еды. Сегодня и даже может быть завтра я в пункт выдачи уже не успею — пока тут закончат, пока в новое место распределят, оформят. Ох, столько времени займет. А мужу уже сказали? Главное, чтобы он не сорвался искать меня, со мной-то все в порядке, а вот батареи нам теперь нужны как никогда.
Задумавшись, я не замечаю, как слишком близко подхожу к машине. Меня задевает сотрудник РХЗ, когда пятясь вытаскивает очередной прибор из машины. Я теряю равновесие, нога соскальзывает в колею у колеса и я начинаю падать под машину, в глубокую канаву с зараженной жижей.
Ну вот и все. Я понимаю, что сейчас схвачу по полной и меня будет уже не спасти.
За ту секунду, что я лечу, во мне все переворачивается. Все становится неважно: еда, одежда, жилье. Такая чушь. Я просто спокойно фиксирую, как мое тело падает, ноги ударяются о тротуар, но спина и плечи уже пропитываются смертоносной жидкостью. Вскоре я ухожу под воду с головой.
С этого момента, чтобы я не делала, итог будет один. Я буду мучительно умирать. Надеюсь только, что это продлится недолго.
Женщина, увидев, что я подскальзываюсь, бросается ко мне, пытается схватить, но не успевает, теряет равновесие и вслед за мной летит в глубокую колею. Перед тем как оказаться под водой я вижу ее встревоженное лицо.
Единственная моя эмоция сейчас — стыд. Мне стыдно, что из-за моей глупой суеты пострадал человек. Тот человек, что помогал другим. В радиозащиту сейчас мало кто идет, а ее я видела часто. Она действительно сделала и могла бы еще сделать много хорошего. И вот так, глупо.
Я хочу извиниться, но все еще лежу под водой и мой рот забит грязной зараженной жижей.
Я не пытаюсь выбраться: во-первых, это очень трудно. Наши дороги давно превратились в канавы с полметра глубиной. Чистить их не успевают, постоянно идут дожди, стоки забиты. Мы просто стараемся держаться подальше от них. Ну а во-вторых: мне уже все равно задохнусь я или нет. Эта пара секунд падения как будто выключили меня. Мне просто стало все равно.
Тем не менее, чьи-то сильные руки хватают меня, вытаскивают и ставят на ноги. Женщина уже стоит рядом и прощается с коллегами в защитных костюмах. Один ее даже неуклюже обнимает, хотя это вроде запрещено.
Женщина спокойно, но быстро берет меня за локоть и ведет к транспорту. Мы залезаем в небольшой шаттл до ближайшей ж/д станции. Теперь нужно как можно быстрее попасть в поезд и постараться не навредить другим. Мое последнее путешествие в один конец на поезде, который никуда уже меня не привезет. Единственное, что важно теперь: не навредить.
В поезд мы садимся через последний вагон. Глаза постепенно привыкают к полумраку — лампы светят тускло, незачем тратить энергию на тех, кому уже все равно. Женщина сразу отправляется в медслужбу: работать ей придется и здесь. Пока сможет, будет облегчать последние дни облученных.
Меня проводят через несколько вагонов прежде чем находится свободное место. Палаты здесь разбиты на манер купе, только вместо стен и дверей — белые простыни.
Меня заводят в один из отсеков. В палате трое — две женщины и мужчина. Но какая теперь разница. Кровать посередине свободна.
Мои новые соседи поднимают на меня глаза. Женщина с пультом от телевизора в руках, не переставая щелкать каналы, приглашает занять свободное место.
Я здороваюсь и занимаю кровать. Вещей у нас нет. Все одеты в одинаковые пижамы и халаты. Мужчина читает книгу.
Про себя я думаю, что мне повезло: соседи в неплохом состоянии, видимо у всех еще ранняя стадия. Есть даже телевизор. Пока все идет неплохо, насколько это вообще возможно.
Мы непринужденно знакомимся, перешучиваемся. Легкие люди, отлично. Я интересуюсь, за какие заслуги наградили телевизором. Мне отвечают, что за несколько поколений до нынешнего состава нашей палаты здесь лежал какой-то важный инженер. Вот от него по наследству и достался. Я отвечаю, что, мол, какой человек хороший — до последнего приносит пользу людям. Соседи соглашаются и еще раз добрым словом вспоминают безымянного инженера. Интересно, сколько еще людей подумают о нем после нас в этой палате и сколько еще раз прозвучит этот диалог.
За разговорами я не сразу замечаю нарастающий гул. Когда он становится отчетливым и явным вопросительно смотрю на соседей: это что? часто такое? Они отрицательно мотают головой: нет, первый раз. И тоже прислушиваются. Весь поезд затихает, похоже все несколько десяткой вагонов.
И тут появляется шорох, шепот. Твердо, четко, тихо, но абсолютно отчетливо со всех сторон доносится: взрыв.
Мы понимаем, что у нас осталось меньше минуты. Может — несколько секунд.
Вообще этого ждали. О том, что будет серьезный удар говорили уже давно. Только каждый из нас надеялся в этот момент находиться хотя бы рядом с убежищем.
Но я здесь.
Я сразу почему-то думаю о том, что еще успею сделать для других.
Мы собираемся в центре палаты, садимся на соседнюю кровать.
Я чувствую, что могу хоть немного помочь своим новым товарищам, дать им понять, что они не в одиночестве встречают конец. Я обнимаю их, поворачиваясь спиной к окну. Каждый из них делает то же самое: мы, четверо пациентов, собираемся в круг, чтобы поддержать друг друга и облегчить неизбежное.
Когда гул заметно приближается, я мысленно, от всего сердца, посылаю все свои непрожитые дни мужу и маме. В этом нет рационального смысла, я просто хочу верить, что у них все сложится лучше, чем у меня. Просто верю в это сейчас.
Все, пришла наша очередь.
Я чувствую ужасный жар на спине и плечах, жар проходит внутрь, добирается до костей. Эти секунды я чувствую очень отчетливо и как-то размеренно, медленно, сантиметр за сантиметром моего тела.
Я успеваю подумать о том, что это наверное тоже неплохо. Лучше так, чем гнить заживо несколько месяцев.
Только бы быстрее, очень горячо.
Жар пробирается внутрь меня. Добирается до опущенной головы. Темнота.
Я просыпаюсь в своей постели: мне приснилось, что я только что умерла.
Еще почитать:
Бог Б.
Последний контракт
— Он любит меня, а ты его привязала ребёнком. — Но такое услышала от Сони, что побледнела.
Есть ли жизнь на Марсе? — Командная работа
«
»
