Таврический

Предисловие и описание.

Все действия, описанные в повести, происходят в вымышленной вселенной, глубоко мною продуманной и наполненной разными существами, мистическими происшествиями и тому подобным. Однако, в угоду классике, да и по моему собственному хотению, ничего магического в повести не произойдёт (хотя, что подразумевать под магией и мистикой?) ровно так же, как и фантастических существ в произведении не появится.

Письмо

Когда в жизни случается что-то немыслимо чудесное и хорошее, карта явно легла по-твоему, начинаешь преисполнятся воодушевлением и жаждой к жизни. Именно так я себя и чувствовал по возвращению в отчий дом, после продолжительного похода на юга, в жаркие золотистые пустыни, обетованную теплых ветров и палящих лучей солнечного света. Мой, 81-й кавалерийский полк, а точнее экспедиционный взвод полка проделал славную работу для императора. Мы целый год скитались по пустыне и исполняли картографические работы тех богом покинутых мест. Протаптывали новые тропинки и дорожки, находили тайные тропы, оставленные, вероятно, купцами из далеких мест или странствующими бандитами. Все кончилось, мы хорошо потрудились и поэтому были вознаграждены медалями и денежными средствами как надо. Можно сказать, с такими деньжищами, что нам отсыпали, можно было смело покидать родную службу и заделываться в предприниматели или коммерсанты, однако такого в моих планах не было. К моим хотениям на ближайшие месяцы относилось наверстывание упущенного за время отсутствия по делам усадьбы. Она явно требовало внимание хозяина, то есть моего.

***

Утром прибыл я в имение и сразу же взялся за работу. Не сказать, что было все плачевно, но виднелось некое запущеннее. Весь день работал я как проклятый со своими придворными, они здорово разленились за мое отсутствие. Только вечером я поднялся в свой кабинет, где царило одиночество. Подойдя к своему столу, я обнаружил на нем почтовый пакет. Видимо, его сюда подбросила служанка. Не став томить, я распечатал оный предмет. Внутри оказалась богатенькая на вид и ощупь книга в кожаном переплете и письмо. Конверт с письмом был мною лихо вскрыт. Перед глазами предстал следующий текст: «Доброго здравия тебе, мой славный друг, единственный за всю мирскую жизнь… Не знаю, когда читаешь это, но уверен, что не сразу после получения. После нашей последней случайной встречи улетело множество ненастных дней.

Пишу тебе потому, что больше некому. Минувшим временем я понял, что ты был единственно близким другом, ведь такого понимания и помощи еще нигде не чуял, не видал. Мне кажется, моя жизнь кончена, и сам я этому причина. Хочу донести до, тебя, дорогой друг, что я жалею об отказе… Прошу прощение, если оскорбил им. Тогда мне надо было согласиться, но я сыграл в исключительного и уставшего от жизни человека, чем и обрел себя на муки еще большие чем походные испытания. Я лишился всего чего только мог иметь, любить и ценить. Преставился под дуло пистолета, дал волю душе, от чего почуял неистовую боль… В конце концов потерял ту, которую любил больше жизни. Последняя и сыграла со мной злую шутку, она как будто имеет паскудную страсть к моему одиночеству. Мне трудно все писать тебе в письме, поэтому прилагаю к нему свои писания, дневник и рукописи стихов, что сочинял на фронте и после. Прошу великодушно сохранить хотя бы стихи, а то останься они у меня, и я их непременно бы сжег, не удержавшись.»

Письмо трагично, мне стало грустно и беспокойно за того, кто его отправил. Решился посмотреть дату отправления. Посылка пришла семь месяцев назад и три была в пути. Уже почти что год с момента ее отправки. Отправлено она было из какой-то неизвестной мне глухой деревушки. Меня сильнейшим образом растрогало и заинтриговало содержание письма и количество месяцев. Усевшись в кресло поудобней и приказав нести мне чай, я раскрыл рукописи в надежде прояснить столь мрачный текст послания. Первая страница встретила меня подписью друга: «Таврический М.В.»

Встреча

Жаркое лето 1846 года. Война была позади, смерти и трагедии в прошлом, жизнь налаживалась неспешно и размеренно. Все возвращалось к привычному циклу, а люди возвращались на свое место, но уже не теми, кем они были раньше. Их лица постарели, стали изможденными и усталыми. Страна поднималась, а с нею и ее дети.

После длительного лечения и реабилитации господин Таврический по приказу от кавалерии был направлен на отдых в курортный город Ливадия, что на теплом юге Империи, в губернии литичей, что были абсолютно непримечательный народец, отличавшийся от руннарского лишь мелкими культурными особенностями. Вторая Великая Война окончилась победою Руннарской Империи над ОСТОМ (Название противоборствующего альянса) и над их идеями национального превосходства и подчинение всех «низших», по их мнению, народов. Последние дни войны Таврический провел, бегая по больницам и госпиталям, не сказать, чтобы он был рад этому, но деваться было не куда. Сейчас же он ехал в карете в Ливадию с одним лишь чемоданчиком, набитым первичным шмотьем. Война уничтожила его дом, его семью и многих других, кто ему был дорог, Миктору было некуда податься, его унылые дни коротались лишь за счет его письменных творений. Он начал свой путь поэта в годы войны, чтобы отвлечься от нее, но со временем некогда молодецкое и буйное вдохновение стало утихать. Именно из-за всего этого он без всяких раздумий внемлил приказу от кавалерии «об казенном реабилитационном отпуске в Ливадию», мало ли ему удастся подчерпнуть тут того самого вдохновения.

В карете господин подпоручик ехал не один, напротив него сидела мерзкая тетка, которая весь путь не сводила с него глазу, видимо ему он до одури полюбился, и тут нечему удивляться, господин подпоручик уродился очень красивым мужчиной, однако ловеласом никогда не являлся, был персоной, так сказать, в этом совсем не заинтересованной и кончено скромной. По левую руку сидел надутый, важный сэр, его совершенно не волновала компания, окружающая его, он просто читал новостную газетку, изредка поправляя свои дорогие позолоченные пенсне и покуривая коричневую трубку, из-за которой внутренность кареты была немного задымлена и мутновата.

Внезапно карета остановилась, за дверцей послышался разговор кучера с каким-то парнем, через минуту дверца отворилась и в карету вошел солдат с большим походным рюкзаком на спине. Он оглядел пассажиров, пассажиры все, за исключением сэра, посмотрели на него в ответ. Солдат произнес:

– Доброго дня, милы судари и дама, я с вами до Ливадии доеду? – Не дожидаясь ответа, солдат, вошел и сел. Было понятно, что вопрос был озвучен ради приличия. Транспорт двинулся. Когда усевшийся солдат снял головной убор, Таврический узнал в нем своего знакомого по войне – Левиана Негромова, с ним подпоручику довелось сражаться в битве за Вербин и за Большеград бок о бок, они не были однополчанами, но отнюдь, судьбы их были сплетены этими дорогостоящими на жизни людей сражениями. Было видно, что Левиан тоже узнал своего коллегу по боевому цеху. – Миктор, Миктор Таврический, ты ли это?! – с приятным удивлением и восторгом воскликнул новоиспеченный пассажир.

Миктор улыбнулся с ехидным прищуром, снял фуражку и ответил:

– Да, это я. Не думал, что ты меня узнаешь.

– Да как же тебя не узнать, сколько мы вместе прошли? Повидали такие сражения! Плечо к плечу бились в кровавой бане в Вербине, защищали столицу, это же прям… Ух, не забываемо!

– Что есть – то есть, этого так и быть, не отнимешь, было славное время… славное и страшное.

– Да-с, ну-с давай, рассказывай, как дела, как войну прошел?

– Да, что тут рассказывать, прошлялся я последний год по лекарям, – с грустью рассказывал подпоручик, вспоминая этот пренеприятнейший опыт. – «Осчастливило» зимою бывшего года получить ворох ранений, да перелом в придачу. Думалось, побываю я в Златовире, вкушу тамошнего алкоголя, погляжу, как там живется. Ан нет-с, вместо этого всего лежал в больнице, пил таблетки, разговаривал с такими же неудачливыми воинами, как и я. А ты как, Левиан?

– Ах, понятно, безумно жаль, что так у тебя все сложилось! Но коль был бы ты неудачником, то со мною бы тут не беседовал! Я вот конец войны встретил в Эндергебе.

– Изволь спросить, где это?

– Это большая деревня на юге Оста. А я смотрю ты в офицеры выбился? Последний раз то ты был в звании ефрейтора, а щас целый подпоручик, нехило!

– Нарубал я себе на подпоручика, аж до поручика рука устала рубить. Ты ж, я погляжу, в фурьерманнах (Замком взвода) окончил.

– Ага-с, а че это ты в Ливадию намылился, ты же на севере жил?

– Вот именно, что жил. Война все с собою унесла в закрома истории, ничего мне для счастия не оставила. Никого у меня нет, и ехать мне некуда, а тут кавалерия решила меня как офицера реабилитировать в свои строи и отправила в этот замечательный городок, глядишь утолю свою печаль да скуку.

– Дорогой, ты и не понимаешь, до чего тебе повезло, Ливадия – это город, в котором никогда скучно не бывает, это место пышных пиров и элегантных балов, красивых дам и много возомнивших о себе лакеях. Эх, до чего же хорошо, сейчас мне будет дозволено на балы к ним ходить!

– Потому что ты теперь унтер? – сыграл бровями Таврический.

– Так точно, господин подпоручик! – со смешком Негромов протрезвонил.

– Кстати, а отчего это ты в Ливадию путь свой держишь?

– Ах ты, собака, все тебе расскажи да покажи! Ну ладно, слушай. Летом прошлого года пригласили меня на празднество в Физерме, я как раз там в командировке был, с ва-а-ажной миссией. Так вот, пошел я на праздник, ну, там, как и подобает – сплошной кутеж! Через какое-то время на этом мероприятии появилась молодая дама, не из бедняков, разумеется, хорошенькая такая вся, красавица, одним словом – чудо! Ну я в нее и влюбился сразу! Решил с ней познакомится, в итоге звезды сошлись и в тот же вечер, после обменов любезностями и поцелуев, она сказала, что ей пора уезжать, я спросил: «Где искать мне тебя, чудо?», она мне и дала свой адресок в Ливадии. Оказалось, она из местной дворянской семьи. Сказочно мне повезло конечно!

– Хах, ну может быть и повезло… – опустив глаза, произнес Миктор. Вообще, если говорить на чистоту, то подпоручика тяготило общество Левиана. Негромов сам был тот еще франт и человек явно не чистый на руку, за его словами всегда было видно что-то другое, дурное, тайное. Сам юноша был молод, старался делать вид умного непогодам, чему, разумеется, не соответствовал. Находился во власти, иногда назойливого, фанфаронства. Собою был-таки хорош, хотя сам себя мнил словно божеством. Не то чтобы высок, не сказать, чтобы низок – нормальной высоты. Его смуглый лик и толи каштановые, толи вовсе черные завивающиеся вихри были милы многим деревенским или невысоким по своему положению в обществе девушкам. Таврический сам уже запамятовал, как его свело с таким государем, как Негромов, и с чего они вообще являлись приятелями. Ибо противно было слушать подпоручику высокопарные слога Негромовы. Подпоручик был хоть и сентиментальным человеком, но все же не глупым, он не замечал за Левианом души и искренности ни в поступках, ни в словах его. Ему казалось, что в Негромове нет того сакрального и потаенного, что имелось в нем самом.

– А че ты?

– Да так-с, ничего.

– Ты что, до сих пор никого не нашел себе? Я-то думал ты офицер как все, бабу себе нашел, ну или на худой конец как я – по койкам прыгаешь!

– Да будет тебе, по койкам он прыгает. Нет, у меня все спокойно и одиноко, – спокойно, но внутри с отвращением произнес Миктор, ведь ему было совершенно неприятно говорить о таком бескультурье и безнравственности с таким вот кадром, как Негромов.

– А что? Я говорю, как думаю! Это забавно, ты вон какой красавец и попросту хорош. Удивлен отсутствием у тебя девчонки. В конце концов наш офицерский чин настойчиво располагает к любвеобильности и полигамии!

– Ох. – Миктор вздохнул и сделал фальшивую улыбку. – Я под Большеградом понял, что ты тот еще гуляка-хулиган. Помню, как ты по деревенским койкам лазил. Да как не появится поблизости девушка – так ты сразу глазами по ней шастаешь, – делая вид, что ничего отвратного не чувствует, сказал Таврический.

– Было дело, нет, ну, а что? Я – молодой, красивый, да еще вот, теперь и офицер! Что ж мне, своему либидо на укор поступать, просиживать молодую пору и чахнуть?!

– Нет, живи как считаешь должным, я тебе ничего и не говорю, просто к подобному душа у меня не лежит.

– Да не, мне кажется, я все правильно делаю. – Негромов, похоже, сумел раскусить фальшивость гримасы Таврического и захотел как-нибудь над ним подшутить.

– А знаешь, правда, что говорил, мол, неудачник ты… Все-таки, вот, как тебя жизнь труханула… – Сказанное сходило больше за оскорбление, нежели за шутку.

– К чему ты это?

– Да так, просто лицо у тебя какое-то недоброе и фальшивое. Признай, тебе не мило то, что я говорю!

– Ну, раз уж ты сам это подметил, то скажу — да, я считаю такое поведение очень безалаберным и несостоятельным, также это отражает еще твою незрелость.

– Да что-с, вы, милсдарь, говорите! А ты у нас, наверное, ангел и посланник свыше?

– Нет, я совсем не святой. Просто мы говорим с тобой на разных языках, друг мой, однако от этого объект разговора не меняется. Если ты не хочешь уразуметь, что я говорю, то ты и не поймешь. Если у тебя нет совести, она внезапно не появится из ниоткуда. Такому явлению тебе подобные попросту неподвержены. Это опять же не что иное, как играющее детство.

– Ой разнылся, раздухарился, аж душно стало… Заумничал, невесть какой из себя интеллигент! – На это Таврический ответил лишь грозным укоризненным взглядом.

Прошло 10 минут неловкого молчания, непрекрасная дама водила глазами, смотря то на Таврического, то на Негромова. Кучер проорал о приезде, после чего пассажиры разошлись кто куда.

***

Таврический проследовал по адресу, на который его заселила кавалерия, оказалось, что ему выдали небольшой, но хороший домик со двором в пригородах. Изнутри окон белесого домишки открывался замечательный видок на Ливадийские горы Аксендария и Карабазард. Первая гора была маленькой и совершенно не заснеженной, а припорошенная снегом верхушка массивного и старого Карабазарда возвышалось аж над самими облаками. Местные живописные пейзажи были восхитительно прекрасны, природа так гармонично сочеталась с городскими видами, что этим можно было просто бесконечно любоваться и рисовать по ним картины. В Ливадии будто царила атмосфера жизни. Так сразу и не скажешь, что это место было оккупировано во время войны, разорено и разрушено, а многие драгоценности украдены захватчиками.

Войдя в свой домик, Миктор скинул с себя мундир с ворохом золотистых медалей и напялил белую косоворотку. Подпоясавшись обычным ремнем, причесавшись и одев подстать рубахе, такую же белую фуражку, он вышел на прогулку по городу. Шагая по нему, он получал немыслимое удовольствие, он посещал каждое интересное место, каждую достопримечательность, даже погода благоволила этому. Идя по городу, герой буквально купался в солнечных лучах, исходящих из еле облачной выси. После того как подпоручик обходил множество интересных мест, он решил отобедать. Зайдя в одну из забегаловок, присел за столик, предварительно заказав себе наиопетитнейшие блюда из меню ресторана.

Начав трапезу, подпоручик призадумался. А что есть «дружба», существует ли она? Возможно. Но как тогда объяснить то, что как только между друзьями встает неоднозначного рода дело, зачастую эти самые друзья не находят ни малейшего компромисса и делаются в самых злейших врагов? Да и так… дружеские отношения весьма эгоистичное явление. Каждый требует к себе особого, «дружеского отношения» и не приемлет отрицательного ответа на просьбу. Много-когда дружба выглядит как банальный вампиризм от более сильного субъекта дружбы, к наименее слабому. Очень необычной бывает та дружба, которая происходит исключительно от чистого сердца, ее можно расценивать не иначе как подарок свыше, а достойного и понимающего друга – результатом вашей жизненной удачи. Такое бывает очень редко и шансы повстречать настоящего друга и завязать с оным подлинную дружбу очень малы.

К середине трапезы за столик присел уже ранее появлявшийся в жизни Таврического Негромов.

– Эй, надеюсь ты не зол на меня за произошедшее в пути, друг? Признаю, некрасиво получилось.

Кушавший офицер дожевал и проглотил пищу. Прежде чем вступить в разговор, да еще и так отстраненно, протер губы салфеткой. В душе он был неприятно удивлен уже вторым за день появлением приятеля.

– Да что ты, Левиан, я совсем на тебя не зол.

– Правда?

– Угу.

– Что же, я рад!

Походу беседы Левиан подозвал к себе официанта и заказал у него крепкого. Когда сэру было доставлено, что он заказывал, он продолжал диалог, уже попивая свой горячительный напиток:

– Ну-с, Миктор, как тебе город?

– Хороший, мне нравится, прекрасная атмосфера, вдохновляющие, живописные пейзажи, что города, что природы.

– Еще бы!

– Да, городок все-таки считай императорский, если можно так выразиться.

– Ты о чем?

– Я удивлен, «друже» мой ограниченный, что ты не знаешь о том, что в Ливадию очень часто ездят почти все императоры нашей державы, разве что Фёдор был тут всего один раз.

– Оно и понятно война, как ни как, на его правление выпала, да еще какая! Кровавая и бесчеловечная.

– Да-да. Слушай, Левиан, а ты не хочешь завтра после обеда куда-нибудь сходить, покутить? В честь нашей «дружбы», так сказать, а то вдвоем-то интересней, – ради приличия высказал приглашение Миктор, почти в туже минуту пожалев о сказанном.

– Извини, но у меня это… – замялся Негромов, – дела, в общем.

– Какие?

– Ну…

– Не тяни, говори уже.

– Когда я сказал тебе в прошлый раз, это закончилось не очень, но-с ладно. Думаю, сказать можно. Завтра у меня свидание с моей любимой.

– М, хорошо. Одно меня интересует – неужели, находясь здесь ты еще не успел никого оприходовать?

Опуская глаза:

– Нууу, я бы не сказал, что прям оприходовать…

– Ясно, можешь не утруждать себя продолжением…

– Эге-с, ну ладно, Миктор, пойду я.

– Да уж, давай, до встречи, товарищ фурьерманн.

После этого Негромов просто поднялся и с легкой спешкой удалился из заведения. Официант, подойдя, спросил:

– Ваша милость, я так понимаю вы расплатитесь за своего друга-офицера?

Посмотрев на стол и на место, где восседал Негромов, Таврический с недоумением прикрикнул, стукнув по столу кулачком:

— Вот каналья!

***

Ближе к третьему часу дня Таврический, купив мороженого, вошел в местный парк. Парк велик, усеян зеленью и фонтанами, во многих частях его были установлены колодцы с лечебною водою, а в центре стоял гигантский памятник генералу Ярославу Александровичу Ермолаеву, покорителю гор и земель, окружавших Ливадию. Статуя была высока и великолепна по своему исполнению. Грозный каменный взор Ермолаева стремился к центральной городской церкви с большущими золотыми куполами и колоколами. Он стоял в уверенной стойке победителя, подобая грациозному великану. В левой руке он держал развивающийся штандарт императорской династии фон Мирских, а в правой была сабля, низившаяся клинком к высоченным сапогам генерала. Грудь была усеяна разнообразными медалями и орденами. Весь этот генеральский монумент стоял на подобии гор, из которых лилась натуральная вода ручьем. На этих самых горах виднелась золотая табличка с наименованием памятника и описанием заслуг того, кому он был посвящен.

По парку гуляли достаточно небедные люди. Хоть и небогатых людей в парке находилось достаточно, в том числе и солдат, модников-франтов и элитных господ было куда больше. Они прохаживались по местности целыми семьями и большими собраниями, иногда просто вдвоем. Изредка встречались и одинокие личности, наверное, они были воистину одинокими, ибо редко когда дворянин или боярин, а то и какая-нибудь княгиня держались обособленно от своих друзей, приятелей и подданных.

Перед тем как найти укромное место и уединится на нем, подпоручик решил набрать лечебной воды. Стоя у колодца, мимо него пронесся Негромов летящей походкой. Он был рад и счастлив, его щеки горели. Что могло его так обрадовать? Неужто это все из-за дамы? Таврический окрикнул его спокойным гласом:

– Господин фурьерманн, откуда вы такой радостный летите?

— Со свидания! С моей любимой, с моей любимой Симоной! Ты не представляешь, как я рад, Таврический, я так рад!

Видимо Негромов и сам уже не желал обмениваться информациями со своим приятелем, раз даже не сбавил ходу и не попрощался, а просто удалился из парка. Таврический приземлился на скамье, стоявшей близ огромного центрального фонтана, именно там было хоть чуточку прохладно и свежо. Этот обитель свежести располагался по соседству с высоченным Ярославом Александровичем. Миктор сидел и думал о жизни, не обращая внимание на окружающую его дневною суету, лишь иногда облизывая белое как его рубаха мороженное. Его мучали вопросы поэзии. Отчего-то последние дни вдохновение покинуло его и улетело, в голову совершенно ничего не лезло. И хотя господин не был почитателем неспокойной жизни, острые ощущения и волнения были необходимы. Все это удручало. Лизь-лизь, глаза так и норовили закрыться, Таврический засыпал под лучами жгучего солнца и влагой фонтана. Он даже не заметил, как к скамье подошла красивая дама в желтоватом платье и белой шляпке и присела к нему.

— Здравствуйте.

Подпоручик молчал, по-видимому, он был совершенно в другом измерении.

— Здравствуйте?

Он по-прежнему молчал, закрыв глаза.

— Кхм-кхм, мужчина?

— А, да, — с немного испуганным видом отреагировал Миктор на девушку и посмотрел на милое лицо новоприбывшей. Ее лицо было молодым и привлекательным, но оно отдавало этакими хитрыми фибрами. Голубые глаза были манящими, что подкрепляло хитрую ауру миледи. Она была явно не бедна, а от того и образована, и это читалось в ее взгляде, такой взор встречается либо у хитрых, либо у умных людей, она же вероятно имела при себе оба этих таланта.

— Вам нездоровится? — с ехидной улыбкой поинтересовалась девушка, спросив это таким, будто бы детским, голосом. Интересно, сколько ей было лет?

— Нет-нет, мадам, просто… Здесь несколько жарковато, я думаю, вы меня понимаете…

— Да, я вас понимаю! И, поэтому прошу вас, позвольте-с мне вкусить мороженного с вашего рожка, дабы избежать теплового удара. Подпоручик немного покривил лицо и недоразумленно посмотрел на собеседницу. — Ой, что это я, просто поймите, мессир, я забыла кошелек дома, а сам дом — далеко… Как неудобно… Я, пожалуй, пойду, простите за причиненную неловкость…

Прежде, чем барышня успела встать, подпоручик протянул ей рожок с мороженным. Она поглядела своими добрыми глазками на подпоручика, затем обхватила своей ручкой в белой перчаточке его кисть, что была протянута им вместе с мороженным. Прямо глядя ему в глаза, она приблизилась и лизнула его мороженное. Глаза, ее голубые глаза, они гипнотизирующие – блестя, они поражали сердце и разум собеседника. Затем же она просто улыбнулась, встала и начала постепенно удалятся от героя. Господин подпоручик, смотря ей вслед, сам не замечая того, продолжил лизать свое мороженное. В этот момент ему в голову пришли слова Левиана – о девушках, о любви… Он решил действовать и попытать счастье с этой милой дамой, которая, по-видимому, всего лишь подтрунивала над ним не понять с какой стати. Вырываясь из своей скромности, он ничего не терял, а в случае неудачи печалится было не о чем так же, как и в случае бездействия. Да и дама выглядела привлекательно и несколько маняще. Поднявшись и быстро догнав нарушительницу его дум, он встал перед нею.

— Сударыня, а вас как… М… Зовут, позвольте спросить?

Она удивленно поглядела на подпоручика, но через секунду с хихиканьем ответила, видимо, она не ожидала, что мужчина успеет выйти из состояния шока, прежде чем она успеет уйти.

— Меня маменька и папенька назвали Евпраксения, а вас, позвольте, как?
— Миктор, Миктор Таврической. — Он взял ее руку и поцеловал, как и полагается.

Снова немножко хихикнув:

— Миктор. Какое необычное имя…

— Не спорю, позвольте вас пригласить на променад? — Подставив руку, предложил наш офицер.

— Не откажусь. — Улыбнувшись, взяла за руку хитрая миледи Миктора.

Гуляя у молодых людей завязалась беседа.

— А вы, миледи, чьих будете, проездом или здесь живете?

— Я здесь живу, происхожу из рода Симоновских, здешних помещиков. Вы же, я полагаю, тут на отдыхе, мессир?

Симоновских? А уж не та ли эта Симона, о которой радостно вопил знакомый офицер? Эта девушка дворянская, княгиня. Выглядит богато и, как и утверждал Негромов, похожа на чудо. Если это она, то стоит ли вопреки спокойствию и своему привычному отчуждению от суеты ухаживать за ней? По отношению к Левиану это также неправильно, но мне до того он противен, что так хочется его побесить, побаловать свое самолюбие и самоутвердится… Думалось подпоручику: «Ай, была ни была, гуляй Негромов, Симона – будет моей!»

— Вы угадали, я здесь на время. Наверное, чудесно жить тут…

— Такое может сказать тот, кто тут бывает лишь проездом.

— Эх, а знаете, вы – правы. Всегда хорошо там — где нас нет.

— Хорошие слова, мессир. Я так поняла, вам у нас понравилось?

— Да, хоть я всего лишь день как приехал, но нравится мне дико.

— Неужто мест красивее вам не приводилось видеть!?

— Абсолютно! Не удивляйтесь, я пол Циволрии (Местный аналог Европы) поведал, но такую красу как в Ливадии еще не видывал!

— А на чем вы путешествовали по Циволрийским странам, на поезде иль на корабле?

— Эх, на коне!

— Да-а-а?! Что вы говорите, неужели?

— Признаться честно, сейчас найти того, кто бы там не был – жуть как сложно! Война ведь…

— Ах да, я и забыла… Простите, вам, наверное, тяжко?

— Да нет, со всеми бедами уже смирился, чего убиваться мне по ним? Скорее трудно жить с тем, что имеешь.

— Что вас гложет, милый мессир?

— Одиночество и скучная черствость мира.

— Трудно вам, я сожалею. Но вот, теперь вы вроде как не одинок. А кем служили?

— Славно, я рад, что вы мне составили пару до прогулки. Ну, раз на коне – так в кавалерии.

— Вы генерал?!

— Да что вы? Не шутите! Я офицер, я – подпоручик.

— А что, звучит красиво – подпоручик!

— Соглашусь! Однако, в самом звании красоты мало…

Пара прогуляла так до вечера. Пришло время расставаться и расходиться по домам. Евпроксения сказала:

— Эх, пришло время нам прощаться, дорогой подпоручик…

— Да, миледи, но ничего, могу ли я узнать ваш адрес?

— Знаете, а завтра вечером у нас в имении будет проходить бал, там будут многие из знати, и военных будет много. Не хотите ли прийти?

— Как же я могу вам отказать, о прекрасная миледи, позвольте адрес и в назначенное время я буду уже там!

Евпроксения озвучила Таврическому адрес и назвала время прихода, подпоручик пообещал всенепременно прибыть к ней на бал.

Домой Таврический возвращался, буквально пританцовывая от счастья. Ему было радостно за то, что, судя по всему, он нашел себе сударыню по вкусу, от этого и отбивал сапожками по мостовой.
Возвращаясь, он купил дорогое вино. Зайдя домой, он скинул с себя все по пояс, налил вина и сел писать свое писанье. Мялись и летели со стола листы, на месте работы виднелись чернильные пятна. Черкал он до утра, и вот пришла пора в постель ему ложиться. Засыпая, он думал об Евпраксении. Проснулся Миктор рано, ему совершенно не хотелось спать, но он понимал, что до бала еще долго. Он вновь сел за письменное творчество. Чувство ожидания – самое гадкое чувство, оно пронзает все тело, начиная с сердца, груди и живота до головы и пят. Оно мешает спать, здраво мыслить и заниматься отвлеченной деятельностью. Растягивает минуты в целые часы, а дни в недели. Что совершенно неторопливо тянутся к своему концу. Только самый крепкий кремень может игнорировать это чувство и пропускать томные моменты ожидания через себя.

Ливадийский бал

После утреннего бритья Таврический дотошно осматривался в зеркале. Не смотря на свою отреченность от мира, он любил выглядеть опрятно. Любой изъян, даже малейший, жутко раздражал его, будь то непослушный волос или легкая небритость. Возможно, был он своеобразным нарциссом-самолюбом, ведь перед зеркалом мог стоять десятками минут в свободное время. Одев свой самый-самый парадный мундир, нацепил на него все свои медали минувших лет войны. Его парадно-кавалерийский мундир смотрелся на нем как никогда кстати. Весь его элегантный образ подчеркивал висевший на шее крест ветерана с красной в черную полоску лентой. В завершение приготовлений он привычно причесался, натянул свои белесые перчатки и накинул картуз на голову.

***

Миктор специально вышел из дома пораньше, дабы не упустить возможности очередной раз прогуляться по утренней, еще спящей Ливадии. Она была по-прежнему прекрасна, схожа с нежной, яркой и жизнерадостной девушкой, но в тот же час величавой и подстать могущественной, с сильными чарами своей красы и с тысячелетней историей.

***

Прогуливаясь по городу, подпоручик заметил яблоневые сады, в тот час же ему пришло в голову немного победакурить и испробовать Ливадийские яблочки на вкус. Они были ограждены, но это не помешало просто перемахнуть заборчик и оказаться на «яблочной территории». Таврический, слегка пригибаясь, чтобы его не заметили хозяева участка, осмотрелся. Рядом никого не было. Он продолжил свой путь, незаметно осматривая каждую яблоню в надежде отыскать самый красивый и спелый плод, вкус которого навеет ему воспоминания о детстве. В детстве, будущий господин подпоручик, очень любил спелые, сладкие наливные яблоки, его мамечка прекрасно знала об этом и, пусть не часто, но все же баловала его ими… Сейчас же Таврический надеялся навеять себе ностальгию и теплые воспоминания своим изысканным воровством. Блуждая по гигантскому саду, господин подпоручик наконец-то зацепился своим взором за самое сочное, большое красное яблочко. Оно возвышалось на самой большой яблоне в саду, что стояла прямо в центре сия места. Таврический скрытно подобрался к этой самой яблоне и ведомый своим настроем на воровство, прямо так – в нарядном мундире, полез за яблоком. Он ловко взобрался на ствол яблони и потянулся за целью. Вот-вот, яблочко уже почти было обхвачено его белою рукою, но незадача – лакированный сапог подпоручика коварно соскользнул со ствола древа. Таврический, сохраняя безмолвие, полетел вниз.

Спустя минуту подпоручик очнулся, его очи открылись и устремились сначала на палящее солнце, а затем приподнялись на девушку, которая сидела немного подле него. Миктор не знал, как ему реагировать и какую гримасу изобразить на своём лице, ибо по факту – его взяли с поличным. Это было понятно из того, что едва ли взрослая девчушка держала корзину с яблоками в одной руке, а в другой фуражку упавшего офицера. В свете всего этого Таврический просто вывел на свое лицо немного неловкую улыбку.

— Хех… — неловко издав смешок, подпоручик заговорил: — Простите?

Темноволосая девочка просто продолжала смотреть на него своими глазками, хотя товарищ офицер ожидал, что она испугается, побежит звать старших. Но этого не последовало.

— Можно… фуражку? — продолжил в неловкой манере подпоручик.

Девушка, посмотрев сначала на фуражку, потом снова на мужчину, протянула картуз, держа его своей ручкой за козырек. Таврический поглядел, в фуражке было то самое яблоко, которое он так хотел свистнуть. Он, недоумевая, обратил свой взор в глаза девушке, она продолжала смотреть ему в очи, вытянув руку с фуражкой. Ее карие глаза были то ли слегка удивленные, то ли по детскому наивны. Зла, а уж тем более испуга в них не читалось.

— Спасибо… — сказал Таврический, забирая головной убор. Когда оный был у него, девушка слегка улыбнулась, встала и ушла к другим яблоням, возле которых были ее сестры, або подруги, этого было непонятно.

Подпоручик, уже в фуражке и с яблоком в руке, перемахнул через забор вновь и оказался на городских улицах. Потерев яблоко об мундир, он тихо сказал:

— Ну дела… — и откусил заветный плод. Он оказался, как и ожидалось – вкусным и чертовски сладким, вся эта авантюра точно стоило того, по мнению выше писанного офицера.

***

Наш герой гулял по Ливадийским просторам до самого вечера без остановки. Только раз на передышке, сидя в очередном ресторане, достал блокнот и что-то в нем записал. Что-то, отчего ему стало еще радостней. И вот, время идти на бал пришло. Придя к назначенному месту, Миктор узрел шикарное имение с большой дворовой территорией. Все это дело было окружено высоким изощренным забором в виде своеобразных пик. Это была воистину монструозная вещь, на которую отрывался чудесный вид! У ворот Миктора встретил лакей, который пропустил его на территорию дворца.

Войдя в шикарный зал, где собралось много гостей, Таврический рыскал глазами в поисках Евпраксении. Помимо гостей зал был наполнен множеством длинных банкетных столов с едой и выпивкой всех мастей. Будто бы и не было войны, голода и дефицита. Подпоручику стало немного неловко и стыдно за светское общество, что тут собралось. В конце концов он был на самой передовой да и в других темных местах и имел «счастие» видеть, как живется солдатам и обычным людям. Но война прошла, лет через 30 память начнет затуманиваться, а через все 50 или 70 лет новые поколения будут относится к прошедшей войне с юмором и злой иронией, так всегда происходит… Только испытав на себе, они смогут понять тягость и горе этого бедствия. Да что там, не все и после этой войны осознают весь ужас оного события. Подойдя к одному из столов, Миктор взял себе бокал с пенным и, попивая, продолжил искать девицу. Через минут десять плавного скитания среди гостей Миктор углядел Евпраксению в красивом голубом платье, наверное, оно было довольно дорогим, ибо представляло из себя некое произведения искусства.

— Добрый вечер, прелестная миледи! — подойдя, поприветствовал Таврический сударыню.

— Ах, вы пришли. Приветствую, милый офицер! — После этих слов подпоручик элегантно поцеловал ручку Евпраксении. — К чему такое удивление, вы думали я не приду к вам?

— Ну да, меня немножечко терзало этакое чувство…

— Ха-ха. Извольте, пригласить юную леди на танец?

— Не откажусь от приглашения такого кавалера!

Таврический и Евпраксения вступили в плавный танец, они были первыми, кто начал танцевать, однако через мгновенье уже ползала кружило синхронно в порывах вальса. Их глаза уставились друг на друга, они не могли расцепиться. Танцуя, стало ясно, что они влюблены, и оба питают подобные чувства. Глядя друг другу в глаза с милыми улыбками, подпоручик кружил свою миледи и обнимал партнершу в порыве танца. Когда пляс был окончен, Таврический прильнул устами к губам своей любви жаркого дня. Это был страстный поцелуй, долгий и чарующий. По завершению лицо Евпраксении покрылось ярким румянцем, видно, она не особо ожидала подобного от кавалера. Отпустив руки подпоручика, она, взглянув ему в глаза, спешно удалилась в другую комнату. Миктор удивился, но взял два бокала шампанского и проследовал за возлюбленной. Догнав сударыню, он застал ее в темной комнате, которую осветляла лишь тусклая свеча, окидывая комнату желтовато-оранжевым светом. Евпраксения просто стояла у окна и наблюдала за звездным небом.

— Леди Евпраксинья, не желаете выпить? — предложил Миктор, подойдя с шампанским к ней.

— Что ж, изволю пригубить… — безрадостно ответила она, сделав серьезный взгляд с толикою вопроса.

— Вас что-то гложет, что с вами?

— Ах, нет милый Миктор… ничего меня не гложет… — Таврический, выпив бокал залпом, нежно взял кистью подбородок Евпроксении. — Тогда позвольте вновь вас поцеловать? Вы поразительны, я не могу удержать свой пыл пред вашим ликом! — В ответ она улыбнулась и, вырвавшись из хватки пальцев офицера, бросилась ему в объятия, вновь вступив в поцелуй. В этот момент в столь отдаленную от праздника комнату вошел, как странно это б не было, Левиан Негромов с большим букетом белых роз. Он начал говорить:

— Евпраксения, прости, немножко задержался. Но вот прими пода… — Фурьерманн не успел договорить, как перед ним предстала картина страстного поцелуя его любимой и боевого друга. Целовавшиеся также заметили неожиданное появление такого гостя. Негромов стоял в дверях с лицом изображающим то ли злость, то ли неистовое удивленье. — Что все это значит? Евпраксенья! Миктор!?

— Извини, прости меня, Левиан, но…

— Что, «но»? Ты поклялась, что будешь ждать меня, любимая!

— Да это так, я поклялась, – виновато говоря. — Как оказалось – сдержать мне клятву не по силам… Ах бедный-бедный Левиан, прости меня, ты, если сможешь…

— Как это так – «простить»!? Я не пойму. Мне страшно думать лишь о том, что ты меня отныне разлюбила! Это бесчестно и подло!

— Но так оно и есть, мой милый Левиан, прошу сердечного прощения, но этот мужчина был слишком тяготим для моего сердца!

— Не может быть, что за вздор! Неужто ты готова променять меня, писавшего тебе письма и искренне любившего, на первого встречного солдата?

— Я и сама не знаю, как так вышло, все это пошлая судьба организовала из-за моей невинной шутки… Пойми – тут я бессильна, — с крайне виноватым лицом и понурыми глазами ответила Евпраксения.

— Таврический, а ты-то каким здесь вообще боком?! — вновь обратил внимание Негромов на подпоручика.

— Пойми меня и ты, Левиан, я же не знал, кто для тебя любимая, — с хладнокровием сказал Таврический.

— Таврический, уйди с моей дороги, если тебе дружба дорога! — гневно прокричал Негромов.

— Нет, — отрезал подпоручик.

— ЧТО!? А как же честь, где же твои приличия и зрелость?!

— Приличия мои при мне, от них я неотказен, как и от принципов, но только вот я внемлил твоему слову и тоже стал любить и быть любимым!

— Да как ты смеешь, идти наперекор себе и так меня унизить… Верно позлить меня просто вздумалось тебе?!

— Еще бы я подумал, о своих мировоззреньях, если б передо мною был достойный человек.

— Я недостойный? Да что ты лепишь!

— Да, не достойный. Ведь как же можешь ты меня корить, когда и сам не без греха? Ты потонул в разврате, баловстве. И мне вменяешь, мол, плох — я, не уступлю я даму, такому извергу как ты!

Негромов налился злобой.

— Последний раз говорю – Евпраксения – моя, уйди с дороги!

— Евпраксения, любимая, скажи еще раз – мил ли тебе сэр Негромов али нет?

Евпраксения негромко прошептала:

– Нет, не люблю я тебя больше, Левиан…

— Ну что же, слышал? — Левиан замахнулся и бросил букет прямо в подпоручика, однако тот умудрился увернуться.

Тогда Негромов быстрым шагом приблизился и с силою толкнул Таврического, однако тот не упал, удержавшись за столик около себя. Стол пошатнулся, с него полетела посуда. В комнате изрядно пошумели, из-за сего в комнату начали стягиваться другие гости, дабы посмотреть, что тут такое происходит. Негромов уже начал кидаться на подпоручика с кулаками, отнюдь, Таврический оттолкнул Левиана, что тот даже упал. Находясь на полу, Негромов взял в руки острое стекло из-под разбившейся посуды и уж хотел кинуться на подпоручика, но его удержали гости.

– А ну тихо, тихо, господа солдаты, не извольте в поножовщину! – кричал кто-то из гостей.

— Фурьерманн Негромов, вы обезумили от своей злобы. Имейте честь, не свою – так своего мундира и погон! Зачем явились вы при всех своих регалиях, если ведете себя как последняя свинья? — сохраняя спокойствие, произнес Таврический.

— Про какое спокойствие может идти речь?! Ты – паскуда, что залезла в мои отношения и разрушила их! Ты, вор и подлец!

— Боюсь представить, сколько таких вот отношений разрушил ты своей беспечностью… А сколько сердец своровал и разбил своим высоким-дерзким слогом…

— Отпустите меня, я его прикончу! — усиленно вырываясь, прокричал господин Негромов.

— Довольно, не хочу видеть больше вас… Обоих, господа! — С такими словами миледи Евпраксения удалилась в неизвестном направлении из комнаты, за нею последовал и Таврический.

Поравнявшись с Негромовым, удерживаемым различными сэрами, тихонечко сказав:

– Негромов, убирайтесь, вы – лишний, а если будете навязываться или приставать, то ждите беды, — с такими словами удалился и подпоручик.

Он быстро затерял сударыню среди людей. Утеряв след юной леди, Таврический угрюмо отправился на поиски выпивки. В своих скитаниях он наткнулся на столик, за которым сидело двое сэров. Один был одет в важный костюм с галстучком, а другой был облачен тоже в костюм, отнюдь, он выглядел не особо-то ухоженным.

— Добрый вечер, господа, разрешите я присяду? — спросил новоприбывший.

— Бога ради, — ответил джентльмен, тот, что был ухожен и с галстуком.

— А позвольте-ка узнать ваше имя, многоуважаемый мессир? — вопросил неухоженный человек.

— Зовут меня Таврический, Миктор. А вас как величать?

— А Меня Кондратий Порфирьевич Арахъев, очень приятно.

— Михаил Афанасьевич, — произнес уже тот, на ком был повязан галстук.

— А фамилия?

— Ее вам знать без надобности. Зачем засорять вам свою память? Приберегите ее для вещей более значимых и нужных, нежели моя фамилия, — сказал Михаил и элегантно закурил сигаретку.

— А чего-ето вы такой грустный, уважаемый мессир?

— От того, что в моей жизни приключился очень неприятный случай, да притом минуток с пять тому назад.

— А вы небось с другом не поладили?

— Да не то, чтобы с другом… А как вы, собственно, узнали? — спросил удивленно Таврический.

— А я вам даже больше скажу, из-за женщины вы повздорили. Но вы, признаюсь, хороши, что держитесь молодцом!

— Э… — хотел сказать подпоручик, но был перебит Михаилом Афанасьевичем.

— В наше время вы удивляетесь оттого, что кто-то знает то, что ему знать не положено? Удивительный вы человек, но и времена ныне интересные…

— А выпьем, сударь, Михаил Афанасич? — предложил Кондратий.

— Можно-можно, — сказал Таврический каким-то уже полу-удивленным, полурасстроенным тоном в то время, как Михаил Афанасьевич просто легонько кивнул.

— Господа, раз вы все знаете, так поде…

— А поделимся ли мы своим мнением? Обижаете, конечно!

— Кондратий Порфирьевич, перебивать крайне несносно с вашей стороны.

— А-с, ну-с, соглашусь, простите-простите, уважаемый мессир, не удержался!

— Так вы хотите узнать наше с сэром Кондратием мнение по вашей душераздирающей ситуации, наверняка с трудным моральным выбором? — напористо «вдарил» Михаил Афанасьевич.

— Да, так как вы с сэром Кондратием господа, по-видимому, не простые, весьма любопытно услышать от вас что-либо по этому щепетильному вопросу.

— И правда, люди мы интересные… Но, право, что же удивляться? Казалось бы, вы, человек служивший, воевавший, и не такое видели, могли бы и не удивляться, хотя бы ради приличия. Ну-с, хорошо, я вам скажу, что думаю, однако прежде будьте любезны — закурите с нами, — протягивая пачку сигарет неизвестной подпоручику марки, заявил Михаил. Прикурив от зажигалки Михаила, Таврический внимательно посмотрел на него. — Жизнь – это явление странное, и, как бы так сказать – предмет очень неоднозначного рода, она дана всем и в разных количествах, вот вы приметьте тот факт, что вам очень повезло, вы, получив ряд ранений смогли почти полностью выздороветь, не всем так посчастливилось. Замечу и то, что ваша внешность и физическое состояние в прекрасном положении.

— Позвольте, я теряю нить нашего разговора, при чем тут это?

— А вы слушайте-слушайте, не перебивайте-с!

— Спасибо, Кондратий. Так я сие к тому вам разглагольствую, чтобы вы поняли, насколько вы везуч. Вам бы в пору этим научиться пользоваться, а вы, как правильно подметил ваш уже бывший дружок Левиан, даже даму охмурить до недавнего времени не могли. Или не хотели? Вам бы научиться жизнь воспринимать полегче, она у вас одна, и никто, почти никто не знает, сколько вам осталось. Бог с ним, с эти Негромовым, дама ваша – возьмите все в свои руки.

— Левиан мне не был другом. А в ваших словах я улавливаю мотивационный характер.

— Может быть и так. Вы проверьте, я думаю, это явно станет интересным жизненным опытом. Старайтесь… не думать о таких вот мелочах, как Негромов. Он человек такой, шебутной, от него добра не дождешься, вы не думайте-с о нем. Вкушайте счастье, пока оно так горячо и близко.

— А вы-с, мессир Михаил Афанасич, как всегда – дело говорите!

— Ну, а как же, Кондратий, — безэмоционально принял похвалы Михаил Афанасьевич. – К слову, а что вы там пишите?

— Ого, вы и об этом удосужились узнать. Да ничего особенного, что бы могло привлечь ваше внимание, господа, так, лишь неуклюжие верлибры.

— Нет-нет, мне было бы весьма интересно почитать.

— А разрешите-с, но вы, Таврический, не хотите-с об этом разговаривать? — немного едко отметил Кондратий Порфирьевич.

— Вы угадали, сэр Кондратий, — с настороженностью ответил подпоручик.

— Тише, Кондратий, тише. Если господин подпоручик не желает об этом беседовать, то и налегать на него не стоит. Четно.

— А приму к уму, Михаил Афанасич.

— Ладно, уважаемы господа, славно поговорили. Если так можно сказать… Вы все же натолкнули меня на определенные действия, так пойду я их вершить. Удачного вам вечера.

— И вам всего доброго.

— А и не хворать!

Подпоручик опрокинул очередной бокал шампанского и покинул компанию.

— А как думаете, мессир, что из этого выйдет?

— Я думаю, дорогой Кондратий, что это все заведет нашего Миктора в очень занимательную историю, с очень… увлекательной развязкой и научит думать своей головой, не поддаваясь на провокации всякого отребья. А впрочем, кто поймет этих людей? Ими только на словах движет рациональная идея, а так одни лишь чувства и эмоции. Все это так, по-ребячески, но знаете, дорогой Кондратий, признаюсь… я завидую им в этом. Я бы не плакал, не страдал, если бы утерял свое холоднокровие и некое безразличие к судьбе.

***

Миктор, обойдя чуть ли не все имение, сумел узнать у гостей и местной прислуги, что Евпраксения находится в ботаническом саду. Он без раздумий направился туда же. По прибытию в ботанический сад, пройдя через заурядные и экзотические растения, Таврический сразу приметил девушку, сидящую на лавочке среди ее, по-видимому, любимых цветков роз. Быстрым шагом он влетел на скамейку и моментально слился губами с Евпраксенией. После продолжительного поцелуя он тихонько прошептал:

— Евпраксения, вы мне очень нравитесь, я вас люблю… Прошу вас, одарите меня взаимным чувством!

— Миктор, я тоже вас люблю, но это все очень скверно получается. Как быть с господином Левианом?

— Никак не быть! Оставьте, забудьте, пускай пропадет он пропадом из сплетения наших трепетных судеб. У вас есть я, а у меня есть вы…

— Вы правда так считаете?

— Да, да, Евпраксения, я вас люблю так, как никто другой никогда вас не любил! Вы мне приглянулись с первой нашей мимолетной встречи в парке, а вследствие прогулки я в этом лишь убедился. Вы были столь прекрасны, что я аж онемел от вас впервые!

— Но… Но могу ли я верить вам, милый Миктор?

— Вы моя любовь, душа… Я просто не могу поступить с вами по-плохому, тем более соврать, для меня это просто неприемлемо. Я — человек чести!

— Я верю вам, но меня все гложет участь сэра Левиана…

— Не надо, не убивайся, прекрасная моя лисица, он везучий малый, не пропадет… – Лисою Евпраксения была названа не напрасно. Ее нрав и рыженький цвет локонов тому подтверждение.

— Послушаю тебя, мой милый. Левиан взаправду страшен и возмутим… Он не достоин моего внимания, а уж любви — подавно! Но жалко, жалко как его…

— Евпраксения, милая моя голубушка…

Вновь разыгрался страстный поцелуй, и ночь героев поглотила.

Кабак

Милейшая Евпраксения после произошедшего в бальную ночь была вынуждена отлучиться по делам в соседний город по приказу маменьки, совсем ненадолго, всего на пару дней. Подпоручику предстояло чем-то занять свою персону на этот, казалось бы, маленький, но ужасно медленно текущий отрезок времени. Опять это жестокое чувство ожидания… Миктор буквально изнывал в единении с самим собою. Даже пара дней разлуки становилась невыносимой для его любви.

***

Блужданием по прекрасной, зеленой, дышащей Ливадии офицер не мог отвлечь себя от мысли о разлуке с девушкой. Город же был все так же изящен и величественен, как и раньше. Он будто бы смотрел на подпоручика с высокомерной улыбкой и ничего не говорил, лишь весело молчал и смотрел, хихикая, где-то там, в закромах своего существа. И вот, легко шагая по уже смеркавшейся белесо-зеленой городской полосе, подпоручик вышел к какой-то ресторации, из которой доносились очень громкие звуки какого-то пиршества. Они раздирали вечернюю тишь града своим нарочито назойливым шумом различных песен, гоготов голосов и острым звуком бьющихся сапог о деревянный пол, вылетающих в ходе ритмичного танца. Судя по характерным тактовым похлопываниям в ритм бьющимся сапогам… танец был народным или традиционный.

Подпоручику было до того на душе тошно, что он уже преднамерился развернуться и пошагать своим легким шажком домой… Но что-то удержало молодого джентльмена, вероятно, это было его любопытство. Он подумал: «Что мне до этого дома? Там ведь совершенно нечего делать, вдохновение снова улетучилось, а просто пить в одиночестве, топя свое ненастье – это моветон и признак дурного образа жизни!» Уже в полу-развороте от заведения он резко повернулся туловом к нему. Таврический мялся, все еще раздумывая — стоит ли нагрянуть в эту пивнушку? Горячий ветерок Ливадии, веявший в противоположную сторону от заведения, будто бы так и манил его отказаться от идеи посещения сего мероприятия. Помявшись с секунд десять, Таврический решился-таки войти и, если не присоединиться к празднеству, так просто посмотреть, что за кутерьма там происходит. Благодаря своему офицерскому чину внутрь он попал абсолютно не напрягаясь, не каждый камер-охранитель посмеет встать на пути у подобного гостя.

Заведение оказалось то ли баром, то ли каким-то кабаком. Но это не умаляло уютность окружения оного помещения. В нем творилась хоть и шумная, но душевная и дружеская атмосфера праздника. Оказалось, что виновником лязга сапог и очумелых хлопков был праздник местных увахраббитов. Увахраббиты — это местный южный народец. Его смугловатые, чернобородые представители зачастую очень веселы и гостеприимны. Однако, если осмелиться и вывести их из себя или в наглую нарушить их устои – жди беды, ведь одной из их традиций является жестокая месть своему обидчику. Такие традиции поколения этого народа наследовали веками, не смотря на дикость таких традиции, с ними боролись лишь служивые энтузиасты, государство после кровавой гражданской войны, а уж после недавней мировой войны не считало важным акцентировать большое внимание на сем национальном вопросе.

В тусклом помещении кабака было чуть меньше десятка веселых, порядком поддатых парней с черными вихрями. Все они были заняты распитием горячительных напитков и своими безусловно красивыми, но резкими и быстрыми, национальными танцами, и пением подобных же песен. Их темно-синие увахраббитки (черкески), с красными кантами и разного рода искусно вышитыми золотистыми узорами, лихо развивались в порыве танцев, на них сверкали лишь пуговицы, отдавая, таким, серебряным блеском. На затянутых поясом талиях их бряцал позолоченный, явно потомственный, кинжал. У некоторых в добавок присутствовали шашки, тоже будто танцующие на ремнях в буре движений. На головах горячих парней туда-сюда мотались изрядно мохнатые черные или белые папахи. Подпоручик с интересом наблюдал за весельем увахраббитов. Да и на удивление кабак был почти пуст, более никто не мог приковывать взгляд к себе.

Усевшись за барную стойку и сняв фуражку, Таврический пробубнил практически под нос:

– Водки. – И даже этот тихий бубнеж был услышан барменом. Повторять не было необходимости. Бармен, с присущей персонам своей профессии умелостью, налил стеклянно чистой водочки. Тут же рюмочка была опрокинута господином подпоручиком. Время от времени подпоручик поглядывал на занимательное собрание увахраббитов, иногда он пересекался взглядом с одним из них, с самым веселым из десятки, в белой и очень кудрявой папахе. Этот весельчак, бывало, глянет в ответ офицеру да подмигнет игриво, мол: «Иди сюда, выпей с нами, руннар». Выглядел он и вправду располагающе. Лыба словно была неотъемлемой частью его физиономии, распростертою от края до края лица. Однако Миктор пересилил свое играющее любопытство и развернулся к бармену. Завелся какой-то разговор, совершенно не достойный нашего внимания. «Одиночество мне неприязненно, но вот участие в лихой суете или веселой компании убивает меня куда более явно, чем тусклое единение с собою. Самому себе я искренен прежде всего, от других ждать подобного не приходится. По сему занять меня может лишь дело, к которому тянет душа… Хотя нет, и то наскучит. Меня сие так раздражает и где-то даже удручает», – промелькнуло в голове подпоручика.

К Таврическому подошел и похлопал, присаживаясь рядом, один из увахраббитов. Тот, который был самый веселый. Проигнорировав не совсем довольную гримасу офицера, своим игриво-веселым тенором пропел:

–Уваще благородия, господин офицер!?

Продолжив недобрым взглядом сверлить подошедшего:

– Доброго вечера, гражданин…

Незваный смуглый гость перебил:

– Радек!

Приподняв одну бровь, подпоручик:

– Ах, Радек? Чего ж вам надо, гражданин Радек? – громко рассмеявшись, увахраббит хлопнул себя по поясу и поднял руку. — Уваще благородея, мы с компанией моих славных братиев тут праздновали грядущую свадьбу дорогого малыша Гоги. И приувидали уваще угрюмое сиятельство! Воте-с, и решили попытать удачу. Повеселить уваще бродия.

Хиленько при улыбнувшись подпоручик:

– Да будет вам, с чего бы? Я совсем не угрюм. Да и на что я вам уперся? – недопонимающее исказил лицо, но в тот же момент вновь повеселел Радек:

— Ай, ну как же? По вам и видно, что вас ненароком кто-то очень сильно пригорюнил! И как это «на что уперся?». Уваще бродия, не знает традицию? Гляди-ка, кто к нам приезжает – тот наш гость! А гостя мы – что делаем? – правильно, встречаем, как и полагается, – с пирушкой и весельем! Тем более тут даже на гора не ходи – уже праздник устроили, присоединяйтесь! Будешь курашавелли пить (Увахраббитский алкогольный напиток, проще описывая – та же самая водка), да похлебку прихлебывать!

— Пожалуй, гражданин Радек, я откажусь от вашего гостеприимства… — достаточно грустным голосом сказал Миктор.

— Как это? Не порядок! Вы ж, господин офицер, меня так и оскорбить можете! В наших краях не можно от объятий отойти. Пройдите к нам за стол, я настаиваю, и отказ не приму!

«Радек-Радек, ну что ж ты меня так уговариваешь? Отказываться и в правду не красиво выходит, да и не сподручно», — Подумал Таврический. — Ась, ну давай, уговорил ты меня, Радек!

-Уах! Вот эта другое дело! — приобняв, Радек повел офицера за стол к своим товарищам.

За большим коричнево-округлым столом сидело семи персонажей, еще двое танцевали под динамичные хлопки мужчин за столом, Радек приходился десятым в компании. Вышеупомянутый быстренько притулился обратно на свое место, попутно придвинув еще один стул к столу. Подпоручик вальяжно и с офицерской грацией приземлился на него.

— Ой знакомься, братцы, это, его благородия — офицер, э… позвольте-ка, как вас звать? — спросил Радек у подпоручика.

— Меня зовут Таврический, господа увахраббиты!

— А меня Гоги!

— Мена Эршалоим!

— Меня Орен, и я орел!

-Я Азбест, брат!

…

Все десять парней поочередно представились, очень бодро, лишь последний, высокий и бородатый, весь в черном и в коричневой папахе, лицом схожий со смертью, недовольно произнес:

— Я Аслан, господин офицер. — Сказал он это с таким неприязненным оскалом и с таким взглядом из-под своего чернобрового подлобья, что Таврическому стало даже как-то не по себе. Он явно почуял злобу в свой адрес от новопредставившегося… Да и имя было какое-то зловещее… Аслан.

— Увай, Аслан, будь добрее! Чего ты такой, э!? — вскрикнул один из уахраббитов.

— Не, ничего… Не обращай внимание, я просто припомнил себе одного руннарика-офицера с таким же бесстыжим лицом, ахах!

— Аслан, опять ты за старое?! А ну спокойней, баран ты зубоскальный!

— Нет-нет… Аслан, кого это я вам имел честь напомнить? — с легкой ухмылкой и серьезным выражением спросил подпоручик. Аслан ни с того ни с сего резко вынул свой кинжал из ножен и воткнул его с размаху в стол. Приподнялся и приблизился своей бородатой рожей прямо к Таврическому.

— Лицо твое, напомнило мне одного гвардейца, которого я свежевал пару лет назад. Когда свобода у нас была, когда вас мы отсюда прогнали! Ах, как он кричал! Молодой был, за царя умирать пади не хотел! Ох, как молил о пощаде, но я был не умолим. Отыгрался я на нем за весь наш мученический народ! И потом сколько ваших я рубил и резал, было дело – постреливал! — с дикой яростью выругался Аслан.

В душе подпоручик погрустнел, однако лицо его изобразило ехидную улыбку, дразнящую своего оппонента. Серьезность пропала.

— Это как получается… Ты все резал и резал, а победили все равно мы? Плохо… Плохо резал, ты, Аслан… Плохо рубал и стрелял. Никакой из тебя воин! В родном ауле, наверное, засмеяли? Или под «нашим братом» ты коров из руннарских конвоев имел в виду? В то что ты бывал грозой бурёнок, я верю с превеликою охотой!

Мужик в черном был еще больше разъярен от ответа подпоручика, в его глазах уже разгоралось пламя.

— Ты, офицер, за язычком-то следи, а то ты не у себя, на севере, или где вы там белесые обитаете… Иначе я тебе его подрежу! И ты больше черт чего скажешь! — обхватив грубой, волосатой, черной рукой рукоятку воткнутого кинжала огрызнулся увахраббит.

— Ну-ну попробуй. Давай, подлец, я тебе твой кинжал в глотку воткну. Ты и думать больше не посмеешь, чтобы офицеру подобное рассказывать. Или я за ноги тебя к скакуну привяжу и галопом! Посмотрим, что с тебя будет через часок — другой, а то и день скачек?! Скакать я люблю, кавалерист все-таки, — серьезным басом протараторил Таврический в ответ, до того быстро, что словно выпустил пулеметную очередь. Аслан уж было хотел затеять потасовку, но его остановили и прогнали прочь его же, судя по всему, товарищи, которые и сами не были рады его компании.

Опрокинув пару красиво украшенных разнообразными узорами рюмок местной курашавелли, подпоручик наконец спросил:

— Ну-тес, господа увахраббиты, позвольте-ка еще раз узнать, за чью свадьбу мы пьем?

— Конечно-конечно, за Гоги! За Гоги Датаранашвилли! — выпивая очередную рюмку сказал Орен.

— Совершенно, верно, Оренчик! А вас, уваше бродия Таврический, как по имени-то звать? — весело вопросил Радек.

— Хах, ясно. Миктор.

— Митрик значится!

— Нет, Радек, Миктор.

— Митрик, давай выпьем за Гоги и за его красавицу-жену Камиллу!

— Ну Митрик так Митрик… — слегка обреченно шепнул себе под нос Миктор. — Выпьем, Радек! — поднял рюмку подпоручик. — Выпьем, господа увахраббиты, за молодого мужа-храбреца и за молодую жену-красавицу, выпьем!

Во время бурного пьянства подпоручик время от времени поглядывал на жениха, был он высок, а станом строен. Лицо его черное, безусое, взгляд томный и немного грозный, лет ему на вид двадцать–двадцать два. Таврический немного приуныл, вновь вспомнив о разлуке с Евпраксенией. Однако Радек прервал его скупую грусть:

— Ты, Митрик, че грустишь?

— Не думай об этом, Радек. Просто вспомнил я одну очень беспокоящую меня вещь, а точнее человека, без которого жизнь моя ныне — и не жизнь вовсе…

— Увай, звучит грустно. Влюбился безответно в кого-то, за уши не оттащишь! Из туташних девиц, а?

— Эх, напротив, ответ имею совершенно ясный… Положительной.

— А от чего грусть-тоска?

— Разлука. Едва ли сблизился я с дамой, так ей потребовалось куда-то отлучился, при том в другой град, да и на несколько дней.

— Знаешь, дорогой, больно ты сентиментальный. По проще ты относись к этому! Не кори себя. Коли любишь, и она тебя любит — так будете вы вместе. Чего же так страдать? Не померла же.

— И то верно. – Таврический сиюсекундно задумался: «А ведь правда, чего я грущу? Неужели я настолько паршивый и слабый человек, что даже временное расставание для меня смерти подобно? Нет!» — Ты вот лучше, что мне скажи — что за фрукт этот овощ?

— Ты про каго?

— Я про господина Аслана смею узнавать.

— Ува-а-ай, дорогой. Страшный он человек, одним словом — звэрь! Настоящий горный воин и орел!

— На радикала походит. Скверно ведет себя на людях, да еще и с такой историей за плечами, если она, конечно, не россказни, но судя по твоим словам… Как еще полицмейстерам и жандармам не попался? Почему на воле до сих пор?

— Да, правда это. Воевал он против вашего брата. Много убил, и молодых, и старых… И женщин, и детей тоже… Никого не жалел — всех сек! Не взяли его, потому что плевать туташним полицмейстерам на него. Что им, после войны заняться нечем, что ли? Ну и чаго скрывать, мы сами-то не особо жалуем его компанию, но брат он Гоги, получается деверь Камилов. Приходится вошкатся туды-суды с ним. — Примолкнув и облизнув губы, щелканув языком, снова заговорил Радек. — Ты вот что, доржись от Аслана подальше, а то наживешь себе лишних головных болей…

— Хорошо… — напряженно ответил Таврический. — Я тебя понял.

Радек вскочил из-за стола, выпил курашавелли и круто обернулся вокруг.

— Уай, хороша чертовка! — Затем несколько неуклюже поставил рюмку и подал руку Таврическому. — Пошли танцевать, Митрик!

Таврический выпил и взялся за приглашавшую его кисть. Кабак снова заходил ходуном от бьющихся о его деревянный пол сапог. Таврический вместе с уахраббитами пустился в жаркий-пылкий танец. Он кружился, он вертелся, побивая ладонями о грудь и сапоги. У него получалось очень недурно. Война войной, но на фронте Таврический встречал много различных и, бывало, удивительных людей, с разных уголков Руннарской Империи. А оно и не удивительно. Империя широка, границы ее просторов необъятны. Она является родиной для многих народов, но самый многочисленный, конечно, — руннарский. Так вот, много людей встретил офицер во время своего боевого пути, и различные личности из них умели танцевать или петь. Таврический от ноющей рутины военного времени поучился у них некоторым вещам. Так, в перерывах от битв и сражений, во время коротких часов досуга он и учился то танцевать, то песни распевать, то в карты играть. И выучился не дурно. Овладел многими полезными способностями.

Отрывки между танцами заливались курашавелли. И вот, знатно выпившие господа, при офицере ринулись всем табуном на задний двор кабака, дабы пострелять по бутылкам. Да-да, у одного из горцев с собой оказалась замшелая старушка – винтовка. Песок сыпался с нее, самое что не на есть настоящим образом. Широко расставив ноги и долго целясь, стрелял Азбест, расслаблено и со смешком стрелял Орен, напряженно и с нарочитой серьезностью стрелял малыш Гоги, а Радек не стрелял… Радек огненную воду заливал в себя, радостно и с едким юморком комментируя каждый выстрел собутыльников.

— Аха-ха-ха, Гоги, брось винтовку, она тебе не идет, разве ты не видишь, э! Иди овец паси, аха-ха-ха! — заливался слегка раздражающим смехом Радек, полностью игнорируя тяжелый взгляд Гоги. Вскинул старушку подпоручик. Винтовка лежала в его руках словно влитая. Он еще помнил войну и оружие ему было так родно, до боли, но все-таки родно. Таврический нежно передернул затвор, гильза кульбитом вылетела в высокую траву поодаль офицера. Рука нежно легла на рукоять, палец обвил старушечьи крючок для спуска. Секунда, нажатие — грохнул выстрел. Бутылка с неприятным, трескающим звонким звуком разлетелась по дворику. Таврический повторно лязгнул затвором и передал винтовку, предварительно проведя по ней рукою, будто погладив Азбесту.

– На, свою подругу. Приведи ее хоть в порядок, друже, — пьяным тенорком сказал подпоручик.

— Увай-увай, конечно! Я вижу, ты стрелок не промах. Не грех и прислушаться к твоему совету! — весело прогоготал Азбест.

Под завершение ночи, уже к утру, когда яркое солнце начало озарять улочки Ливадии, компания стала расходиться. К уходящему из кабака Миктору подскочил Радек, пригласив его на свадьбу Гоги и Камилы. Радеку до того понравился ночной собутыльник, что тот решился пригласить его на свадьбу своего племянника Гоги на особом статусе, лишь одно условие поставил Радек – подпоручик должен обзавестись увахраббитским национальным костюмом и кинжалом. Тут уж ничего не поделаешь, такова традиция. Подпоручик с радостью принял приглашение, но идти не особо собирался, ведь в будущем, у него вряд ли выдалось бы свободное время на сие мероприятие. Евпраксия тянула его к себе больше, чем подобные, вероятно буйные и непредсказуемые празднества.

Друг

День близился к обеду. Погода стояла пасмурная, что было не свойственно для Ливадии. Ее радость как будто была чем-то нарушена, рассеяна и отобрана вопреки обычаю. В дверях городской кофейни «Фузелеръ» показался Таврический. Кофейня была не простой. Вход в нее разрешался только ныне служивым и ветеранам, собственно, коим и был наш подпоручик. Проходя мимо своих товарищей по оружию, Таврический ощущал на себе едкие и недобрые взгляды с их стороны. Верно он и не служил совсем, а зашел в заведение словно дилетант, а то еще чего похуже думали. Подпоручик подошел к кофейной стойке, где располагался бариста, и запросил чашку кофе. Миктор не особо-то и хотел пить это кофе, но что же, не просто же он сюда зашел, да и ничего за ним не убудет, если попробует ради приличия чашечку.

— А ты чего сюда зашел-то? Таких как ты у нас — не жалуют, – обратился к подпоручику, сидевший за стойкой по леву руку от героя, сёржант.

Подпоручик был в легком ошеломлении, когда младший по званию так небрежно к нему обратился, никакого «ваше благородие» и уж тем более «разрешите обратиться». Это было возмутительно!

– Господин сёржант, почему не по должному обращаетесь, устав запамятовали? Или я вам друг, враг старинный? обращаетесь к обер-офицеру соответствующе! И каких это «таких» тут не приемлют, а? – возмущенным басом ответил на обращение подпоручик.

— Не кипятитесь, ваше бродие, господин гвардии подпоручик… Не кипятитесь, а то вас тут мы подостудим. Забудет ваша предательска морда, как в честную публику ступать!

— Чего ты, декадент, себе изволил? Какой я тебе «предатель»? –, понизив тенор, подпоручик спросил.

— Вы, ваше бродее, не позвольте на меня накидываться, – заявил сёржант и выдержал паузу. – Предатель вы и диверсант. Об сим нам всем известно вот уж как второй день. Описали-с нам вас по всей красоте. Трудно не узнать!

— Это звучит не иначе как злая шутка. Признайтесь – это какой-то розыгрыш?

— Нет-с, я абсолютно серьезничаю. Один добрый сударь…Кхм… Заявился сюда, к нам, вчерашним утром и все обрисовал в совершенстве. Про некого подпоручика приезжего. Что тот в годы войны на врага работал, доносчиком и диверсантом. Фамилия у подпоручика еще такая, благородная — «Таврический». Говорил в парадном мундире ходит, от кавалерии, в 81 полку служил. А на вас-то и мундир кавалерийский, и погоны 81-го полка, и в звании подпоручика вы-с тоже. Пади и Таврический — тоже ваша фамилия? – съехидничал сёржант.

— Вздор и клевета! Какой бесстыдник посмел такое нагородить при сослуживцах…

Героя прервал один из двух вооруженных полицмейстеров:

– Ваше благородие, господин подпоручик, извольте-с пройти с конвоем до штаба гарнизона!

Противится смысла не было. Подпоручик исполнил что было велено. Все это попахивало смрадом какого-то обмана и намеренного очернения чести Миктора, да еще и так паскудно, за спиной!

***

Таврического безмятежно проконвоировали к штабу Ливадийского гарнизона. В шестом часу вечера, подпоручик ступил своим сапогом на белые ступеньки омерзительно зеленого дома, что приходился штабом. Это здание было временным для штабной расквартировки. В обычном своем состояний штаб базировался в одном из шикарных имперских дворцов, с колоннами и безмолвными великолепными статуями богоподобных воинов. Сейчас же этот дворец был достаточно разорен из-за того, что остские солдаты намерено подорвали половину дворца. И тут не обошлось без чуда. Подрыву подлежал весь дворец. Просто так сложилось, что изящный массив дворца, где находилась маленькая рабочая церква, не изволила подрываться. Взрывчатка не сдетонировала, а отступающим оккупантам уже было не до того, чтобы возится с нею. Так полдворца и осталось стоять. Ныне подвержено все это дело реставрации и полномасштабному ремонту, дорогому и затяжному. И было бы весьма неудивительно, если бы вскрылось, что деньги, выделенные имперским министерством на это мероприятие, разлетелись по карманам местных управленцев и других разных причастных к делу личностей.

Героя вели по коридорам обветшалого дома. Внутри неприятно пахло едкой краской, глаза чуть ли не слезились. В застенках было темновато, свечи и лампы горели тускло и не везде. Все в этом месте выглядело страшно и отталкивающе. Кто только додумался поместить здесь штаб гарнизона? Это же лютый помойник. Пади и нечисти тут всякой выше крыши… Тараканы, мыши. Мужчины дошли до нужного кабинета, и один из полицмейстеров, отворив дверь, строгим жестом пригласил подпоручика войти. Таврический перешагнул порог. Захлопнув за ним дверь, полицмейстеры, судя по всему, ушли. Это было ясно из-за звуков аккуратной ходьбы, доносившихся по ту сторону дверцы.

Кабинет был увешан картинами и разными военными картами. Правая стена была прикрыта стеллажом с N-м количеством книг, все они были военными. Наверняка различные планы и инструкции, уставы и правила. Таврическому сразу пришло на ум забавное воспоминание. Как-то его полк был на учениях под Скедрином. Холодная северная столица Империи, красивый город, как и многие в стране, но этот являлся апологетом строгости и серости. Да, он был прекрасен, но тамошние городские массивы были безжизненны, даже несмотря на то, что град был густо заселен. Конница, в которой тогдашний еще ефрейтор Таврический проходил службу, прошла этот город в линии длинного гордого стоя. Мимо парада проходили напыщенные франты, невозмутимые, циничные интеллигенты и разных мастей женщины, молоденькие красотки и намалеванные возрастные дамы. Никому из них не было никого дела до кавалеристов. Лишь усталые полицмейстеры и жандармы стройно стояли в своих черных шинелях и барашковых шапках, изображая воинское приветствие колонне. В целом, не мудрено. На улице было жутко холодно. Никакой башлык и бекешка не могли уберечь тебя от неприятных покалываний зимней стужи, царившей тогда в сем славном граде. Интересно все это выходит, до солдат, а уж тем более до жалких, в особо подлых кругах, вовсе обзывающих «позорными» полицмейстеров — дело никому совершенно нет, а если оно и есть, то зачастую преступное или шкурное. О солдатах и жандармах лестно отзываются только тогда, когда приходит самая роковая женщина – Война. Потому что уповать больше не на кого. Только Царь-батюшка, солдаты-сыны, и жандармы-дедушки, против матери страданий, нищеты, чумы и голода — Войны. Вспоминая вышеописанное, Таврический понял, что он отошел от забавности, что пришла ему на ум, и наконец припомнил ее. Забавность заключалась в том, что, когда полк размещался на побережье около Скедрина, к ним в бараки приходили матросы с флота. Достойные и бравые парни. Среди них был один младший сёржант, который носил при себе «Устав младшего сёржанта военно-морского флота Руннарской Империи» — толстенная была книга. Убить ею можно было, крепко так лишь надобно было приложить, а там «до встречи!» и бывай. Никакая до сели прочитанная Таврическим литература не могла равняться с нею. В уставе было около тысячи страниц. На стеллаже у правой стены таких крупных книг не наблюдалось. Слева от стеллажа стоял письменный стол с шершавым зеленым покрытием, на котором мостилось куча всякого барахла и мраморный, хмуро глядевший на все в комнате бюст императора Фёдора Владимировича. За столом стоял пухлый генерал-майорманн (Командир дивизии). Выглядел он как надутый урод с лысиной, изредка сверкающей, словно налакированные сапоги. За генерал-майорманном рисовалось большое окно, выходящее на городскую, темную от пасмурности дня, улицу. Это было слегка иронично и даже, как казалось Миктору, символично.

Таврический приблизился к генеральскому столу и громко грянул:

– Ваше высокопревосходительство, служащий подпоручик Миктор Таврический, по вашему приказанию прибыл!

Генерал с таким безрадостным, можно даже сказать, безжизненным лицом поглядел на пришельца, что создавалось чувство, будто подпоручик был незваным гостем.

– Вольно, подпоручик, вольно… Опустите все формальности, обойдемся без высокопревосходительств. – Генерал сел за стол, подпер свое усатое рыло кулачком и уставился на бюст императора. Хотя по количеству бумаг, наполняющих его захламленный стол, можно было понять – работы у него достаточно. Бюст также строго смотрел на генерала.

— Так точно, господин Генерал… Как вас величать прикажете?

— Алексей Дурнонравов. Но давайте просто господин генерал, и побыстрей-побыстрей… У меня еще куча работы… — зевая, сказал генерал Алексей Дурнонравов.

«Забавная ирония», — подумал Таврический, услышав фамилию генерал-майорманна, и сказал:

– Позвольте разрешить узнать, по какому поводу меня вызвали в штаб гарнизона, господин генерал?

— По меньше лишних слов, ох, поменьше…

— Тэкс? – изобразив вопрошающие выражение. – Почему я здесь?

Генерал небрежно взял за голову бюст и повернул от себя на Таврического. Затем сам с неохотой перевел свой взгляд на оного.

– По вашу душу поступила-с, жалоба! От одного служившего с вами офицера. Хочет докладывать до меня, что некий офицер в звании подпоручика, полагаю-с это вы… — мерзко вздохнув и чуть ли не хрюкнув, — из кавалькады 81-го полка позволял себе работать в годы конфликта на остскую разведку, занимался вредительством и диверсионно-подрывной деятельностью. Это так? – без интереса вопросил Дурнонравов.

«Негромов! Какая же паршивая ты гадина, выродок! Тут не приходится себя донимать раздумьями, ставлю все – это он на меня настучал!» — промелькнуло в голове у офицера.

– Смею отрицать. Все, что было вами описано, – гнусная ложь недоброжелателя! Разрешите вопрос?

— Эх… Валяйте.

— Кто до вас сие доложил, господин генерал?

— Ну-с, я, пожалуй, не буду раскрывать вам личность докладчика. Мы сговорились с ним встретиться послезавтрашним днем, чтобы уладить некоторые бюрократические моменты и оформить окончательное заявление… — Тыкнул пальцем вверх, – наверх.

— Это получается, вы не озвучите имя доносчика?

— Не-а.

— Господин генерал, но это просто возмутительно!

— Да мне плевать! – перебивая, впервые повысил голос генерал. — Вот когда уже оформим заявление… Тогда узнаете имя заявителя.

— Разве это правоверно, господин генерал? – Таврический возмутился, все это являлось строгим нарушением.

— Да какая разница, а? Вот вам охота с этим всем возиться?

— Господин генерал, что за глупые вопросы вы задаете? Меня обвиняю, вменяемые мне преступления караются смертной казнью. Конечно, меня это волнует!

— А зря, относитесь ко всему по проще! Убью – убьют, не убьют – так не убьют. Это жизнь, а вы в ней лишь маленькая букашка, даже не винтик… Все просто. Да и мне проблем меньше создашь… — Таврический пребывал в ступоре от этой речи. – Кстати, офицер, как вас там… Мифический? Вы лишаетесь своего звания до окончания разбирательств.

— Что?

— Будьте добры, снимайте погоды. Положите их на стол.

— Ну-с, хорошо. – Миктор сорвал с себя погоны, кавалерийский мундир лишился своей главной достопримечательности. – Медали тоже — долой?

— Нет, можете пока оставить, с ними слишком много бумажной мороки… Вот когда вас к стенке поставят, тогда разберемся с ними.

Таврический подошел к письменному столу и резко хлопнул погонами о него. Казалось, даже бюст Фёдора Владимировича был удивлен происходящим и потерял свой строгий, хмурый лик. Бывший офицер подошел к генерал-майорманну и встал против него. Генерал в первые за разговор потерял свое безжизненное отношение ко всему.

– Ну что ты смотришь, свиная морда?

Генерал нахмурился и начал вставать.

–Че-е-его!?

— Да ничего. – Руки Таврического сложились и произвели смачный, сочный фофан прямо в блестящую лысину генерал-майорманна.

– Ай-я! – послышался генеральский визг. Дурнонравов свалился и чуть ли не зарыдал после полученного «ранения».

– Вы, господин генерал, по проще к жизни относитесь! Меньше проблем создадите окружающим, да и себе в том числе.

— Да я тебя!.. – ревя и проклиная, выругивался Дурнонравов.

— Всего-с хорошего, господин генерал! – С такими словами герой вышел из кабинета, а за тем и из дома штаба. На улице уже моросил редкий дождик, стали появляться лужи, люди попрятались в домах. Создавалось такое же всеобъемлющее ощущение одиночества, прямо как в Скедрене. Таврический направлялся к уже вернувшейся Евпраксении и думал о том, как он жестоко обойдется с Негромовым, который либо башлял генералу круглую сумму за бесповоротное решение, либо просто сыграл на лени жирного хряка в тужурке и, своей глупой, но сладкой речью подговорил его. Нет, месть – это не конек уже бывшего подпоручика, но на сей раз он жаждал ее всем своим нутром. Его лишили одной из последних значимых вещей – звания. Теперь у него была лишь Евпраксения и жизнь. Самолюбие ранимого человека было значительным образом задето, а дух потрепан.

***

Находясь в поместье читы Симоновских, Миктор, опосля лобызаний с княгиней, стоял у большого окна в гостиной и с неутолимою мировою скорбью смотрел на простирающиеся потемневшие виды Ливадийского града. Купола видевшейся материнской церкви уже не сияли на солнце, как тогда, в парке… Они грустили и омывались дождем, словно горько плача. Каменный штандарт Ермолаева, еле-еле выглядывающий из-за верхушек крыш, лишь являлся еще одним печальным напоминанием о произошедшем часом ранее. В жилых домах изредка мелькали горящие, расплывающиеся вдали окна, иногда в которых виднелись темные силуэты. По улицам шатались лишь работающие и солдаты. Кто верхом, кто на своих, непонятно куда идущие в такую ненастную погоду люди. Для пущего атмосферного прихода не хватало только грозы и раскатистых ярких молний, которые своим вездесущим грохотом разрывали бы тишину и спокойствие Ливадии, заставляя особо пугливых шугаться от них, как от внезапной бомбежки.

Евпраксения появилась в комнате, держа в руках поднос с расписным фарфоровым чайничком и парой блюдец, на которых высились стаканчики подобные чайнику. Она поставила поднос и разлила чай по кружкам. Усевшись, пригласила любовника присоединиться к ней, но Таврический продолжал молча смотреть в дали, видневшиеся из окна.

— Что случилось, Миктор, отчего ты так несчастлив?

Таврический резко развернулся и подлетел к столу. Взял небрежно чаю и залпом выпил его. Испитый чай сразу же разнес по телу Таврического расслабление и ощущение удовлетворенности. Однако на долго эти ощущения не задержались в молодом мужском теле.

— Я скучал… — С такими словами Таврический присел на против Евпраксении на корточки и взял ее ручку в свои слегка дрожащие ладони. Дрожали они, отнюдь, не из-за его встречи с княгиней, а от развивающегося гнетущего стресса и ярости, сокрытой в потаенности его души.

— Да… Я тоже скучала по тебе, Миктор. Но скажи же, что произошло за дни моего отсутствия. Почему ты так переменился? Где твои… — Княгиня положила свою ручку себе на плечи, видимо имея в виду погоны возлюбленного, на месте которых ныне извивались в разные стороны нитки.

— Тебе так интересно отчего я безпогонный?

— Ну не молчи же, милый, скажи! – облепив рученьками щеки Таврического вопрошала она.

— Случилось недоразумение… Я стал жертвою коварного обмана. На меня донесли в штабные… Мол, предатель я, скрывшийся от справедливого клинка судьи. Что работал на врага и был виновен в бедах своих братьев фронтовых… И мучаться со мной не будут. Верно, справедливого суда не стоит ждать. Все быстро порешат в одном лишь кабинете!

— Как это все ужасно! – Еврпаксению берет испуг. Она и вправду неприятно тронута новостью партнера. – И как же быть, что делать? Любовь моя, тебя посадят, свезут на каторги-работы?

— Нет, со мною расправятся кроваво… Расстрел грозит мне или петля.

Княгиня, чуть ли не падая в обморок подскакивает и бросается в объятия к Таврическому. С яростной любовью Таврический окутывает ее своими легкими руками. Прислонясь своими устами ко ее лбу, он говорит:

– Не печалься, душенька, не надо…

— Так как же, как же так? Кто посмел вас так опрокинуть на произвол грозной судьбы!?

— В застенках штаба говорить мне отказались… Но есть у меня некоторое подозренье…

— И кто? Кто вас обидел?!

— Княгиня, не уж то вы не догадались? Негромов это, брехло малое… Он самый подлый персонаж, что я имел честь видеть!

— Левиан? Не верю я! Он был так добр и приличен… Нет, не может быть такого.

— Ксенья, не дайся обмануть себя ванильным сказкам, навеянным сим гадом смрадным!

— Нет-нет не верю!

— Княгиня… Другого быть не может… Это глупо, вы же сами являлись свидетельницей его юношеского бунта и непримиримости на балу!

…

— Так что вы намереваетесь делать?

— Убью подонка на дуэли… Опережу злостный рок судьбы и лик расправы над собою обойду.

Объятия моментом же распались. Княгиня Симоновская откинулась от былого подпоручика и брякнула без чувственной любви, как было раньше:

– Что?! Убьете на дуэли? Бросьте, Миктор, не говорите мне такого… Ответьте… Вы шутили?

Таврический с неким разочарованием опустил руки… Обида заиграла в сердце, ком сжался в горле, слез не было… Была лишь злость и отвращенье.

– Ксенья, я что-то не пойму… Кого вам жаль? Кому верны вы?

— Прежде всего — верна себя я! Я не хочу смертей невинных… Я вас люблю, но поверю лишь тогда, когда у вас будут неопровержимые доказательства его поползновений!

— Извольте… вы это все серьезно, да?

— Никак иначе, сэр уже бывший подпоручик!

— Княгиня… Не ожидал от вас такого…

«Зачем? Зачем я с ней связался!? Теперь хлебну лишь только горя… Сполна, сполна! – думал Миктор. – Но с ним расправится обязан, иначе мне несдобровать».

Таврический не жаловал девушек с характером, в его жизни они всегда оставляли черное пятно, о коем вспоминать-то и не хотелось. Девушка с характером трудна в понимании и зрелому мужчине в счет этого не нужна. Она не знает, что такое покой или компромисс, упряма за своею правдою. Ее главная забава — высасывать жизнь из своего возлюбленного, пускай даже и неосознанно. Миктор ценил скромную девчачью натуру. Ему виделось, что девушка должна знать себе цену, но и переоценивать себя ей не стоит. А именно такой и была княгиня Симоновская. Совсем не простой и с характером, при том коварным… Совершенно непонятным и не логичным. «Корить себя уже не было никакого смысла, надо немедля приниматься за задуманное», – крутил обиженный у себя в уме.

***

Расставание на дурной ноте нанесло едкий удар по господину Таврическому. Уже поздним вечером окуталась Ливадия. А Таврический все искал Негромова по всему городу. Обходя каждое увеселительное заведение, каждый паб, каждый бордель, он нигде не заставал своего обидчика. Вальяжно, но со злобой, легко, но уверенно маршировал герой по злополучному парку с молчаливым и велеченным Ермолаевым. Разрезая дождь, который лился с неба без малейшей передышки, Миктор едва ли вышел за пределы парка, как заметил Негромова, заходящегося с какой-то весьма неприлежно выглядящей дамой в театр. Было решено дождаться врага у дверей оного, над которым высилась вывеска «Большой имперской театръ на Монаршей» обрамленная огнями. Улица называлась «Монаршей», она была центральной в городе. Именно на ней стоял театр, судьбоносный парк и большая церковь. Несмотря на идущий проливной дождь, улица была самым светлым местом, что Таврический увидел за сегодняшний утомительный день. Множество фонарных столбов окропляло светом неровные дороги, положенные из камней. Около самого театра все блистало светом, который в купе с доносившимися из театра звуками представления, успокаивал и давал какое-то убежище среди разразившейся непогоды. Вдобавок к этому под большим козырьком самого театра сидело и стояло немного людей. Они прятались от бьющего дождя. Парк сиял ровно так же, как и парадная театра. Он был совершенно безлюден. Там было не схоронится и никто по нему, очевидно, в такую погоду гулять не осмеливался. Прислонившись к стене поющего дома, Миктор встал под козырек. Настал час ожиданья.

Спустя двадцать минут двери были отварены. Из них быстрым шагом, почти бегом, вышел Левиан. Накидывая шапку и застегиваясь, вылетел из-под козырька. Он был один. Судя по спешке, Левиан совершал бессовестный побег от своей спутницы, но до этого нет совершенно никакого дела. Стуча о ступеньки, а позже шлепнув о лужу при преследовании спешившего, Миктор окликнул Негромова. Тот обернулся, и о земь ударила перчатка, брошенная Таврическим.

— Таврический, это то, о чем я думаю?

— Это то, что ты видишь… Мой вызов, брошенный твоей злосчастной персоне!

— Но чем же я удостоился сего, позволь узнать? О, кстати, а без погон мундир тебе идет намного поприличней!

— Хватит, не ломай комедию, ты больше не в театре! Думаешь, хитер? Нет, мне хватает ума сложить и сопоставить факты… Я знаю, погон лишил меня именно ты!

— Протестую, братец, я вообще не понимаю, о чем идет речь!

— Ой, брось, жалкий баламут, притворная дебильность ни к лицу тебе… Давай начистоту! Признай, донес до штаба – ты! О том, что диверсант, изменник, кровопийца я, коллаборант…

— Ах, ладно, все-таки сознаюсь – да, я доложил. Но дело праведно. Как всем известно – месть подают холодной. Ты сам виновен в сем.

— Тогда ты примешь вызов?

— Нет.

— Ну хорошо, пусть сгину я, но и ты лишишься чести. Только погляди на этих добрых сэров, что собрались под козырьком. – Таврический указал рукою. — Они – живая память!

Левиан удивленно окинул взглядом зрителей. К его сожалению, среди них было достаточно офицеров, которые бы в миг разнесли о нем молву и заклеймили трусом да каким-нибудь бессовестным лжецом. Молва такая штука – ей только волю дай да повод, так она разлетится мигом по всем углам и закоулкам. Потом и не отмоешься от всякой лживой гадости, что о тебе пустили по народу. А подкозырным джентльменам весь разговор был прекрасно слышен.

— Я принимаю твой отказ?

— Эво как… Ну-с, ладно… Назови место и время.

— У подножья Аксендарии, в восьмом часу утра! Я буду ждать тебя там…

– Секундант – моя забота! – перебивая, сообщил Левиан. – Я приведу его с собой.

Таврически рассмеялся, все было читаемо…

— Будь по-вашему батюшка Негромов!

***

Причиною утреннего пробуждения Миктора стало не противное, назойливое кукареканье петухов или приятные солнечные лучи. Нет, совсем нет. Таврический почуял взгляд… Открыл глаза. Над ним был занесен кинжал. Убийца высился над спальным местом. В приливе адреналина герой пихнул ногой пришельца, что тот аж обронил кинжал. С грохотом ударившись об стену, убийца отлетел. Его лицо было перевязано лохмотьями, только зеленые глаза мелькали в перебоях тканей. Быстро поднявшись с кровати, Миктор овладел холодным оружием и с лютой яростью налетел на поднимающегося убийцу. Тот, закрывшись рукой, завопил. Оружие пронзило кисть насквозь. Отнюдь, в истерике наемник смог отделаться от цели и начал убегать. Все было перепачкано в крови. Неизвестный перемахнул через окно и что есть мочи бросился на утек. Таврический быстро сообразил револьвер из чемодана и кинулся во двор, в одних только кальсонах и рубахе для сна. Прицелившись, пробил гвалт. Позвучало шесть выстрелов, но ни одна пуля не настигла спину покусившегося на жизнь наемника. Весь барабан – и в никуда! Таврический поник. Тогда, при ночи, в кабаке, ему лишь повезло? Но как же? Ведь сегодня точность и меткость были необходимы ему как никогда…

Все как-то странно… Это был вор? Ну точно нет, какая глупость! Вот это совпадение, чтоб перед самою дуэлью тебя внезапно решили обокрасть, при этом предварительно прикончив. Выходит, убийцу подослал Негромов, дабы не стреляться. В этом не было толку сомневаться – все логично и как надо! «Ибо Левиан тот еще подлец и трус!» – подытожил в мыслях Миктор. И вот пробило семь часов.

***

Аксендарийские вершины молча ждали встречи роковой… Им суждено было стать свидетелями чьей-либо победы. Близился восьмой час. Разжалованный офицер стоял, весь ветру вопреки. При мундире и наградах. Коли должно погибнуть ему сегодняшним днем — так по красоте! Его задумчивый и грустный взгляд накрылся выступом фуражки. Сложив руки на спине, стоял и даже не шатался. Опять раздумья, опять бессмысленное самокопание происходило в умной голове несчастного подпоручика.

Наконец-то показался Негромов при секунданте. Он опоздал, они пришли к половине девятого. Видимо соперник рассчитывал, что его противнику наскучит ожидание и тот уйдет сам… Или Левиан сомневался – идти ли или не идти.

– Однако, вот, явился все-таки черноволосый парень с секундантом.

— Здравствуй, Миктор… — сказал Негромов, находясь в не самом лучшем расположении духа. Это было отчетливо заметно, хоть он и пытался это скрыть. Но как можно скрыть провал такой многозначащей авантюры, как заказное убийство? Если бы она удалась, то ему совсем не пришлось бы подставляться и рисковать собою на дуэли. А тут какая оказия – провал, задуманное не свершилось, и придется все-таки рискнуть. Но и Таврический не до конца был уверен в себе сегодня, ибо удача резко изволила вновь покинуть его. Даже врожденный навык меткости буквально только что подвел его.

— Здравствуй, Негромов… Здравствуйте, господин секундант.

— Ты не передумал стреляться?

— Неужели тебе хватает наглости задавать такие вопросы?

— Что ж, я просто спросил. Может передумал…

— Ничуть! Здесь я пойду до конца. Тем более, окончательно уверившись в твоей подлости. Ты мне просто не оставил выбора.

— А знаешь… Я даже буду рад тебя сразить шальною пулей. Я отомщу! С лихвою отплачу тебе за твое искусное проворство и наглости порывы, что ты свершил, лишив меня моей любимой. Пусть не совсем я верен… Да, признаюсь… Но Евпраксению Любил, и буду помнить ее взгляд до самого конца, до гроба!

— До гроба… Будешь помнить… Опять эти высокопарные слова. И от кого? От избалованного жизнью человека.

— Коль я тебя убью — быть свету моих глаз — Симоне, вновь моею!

— Ох, какой же ты дурак… С тобой стреляюсь даже не из-за дамы, а из-за уязвленной чести и смертельной позорной угрозы. Секундант, извольте пистолеты!

Мужчины взяли из чемоданчика смотрителя по револьверу. Каждый с одним заряженным патроном. С руки в перчатке взвилась ввысь монета. Упала решкой вниз, вверху – орел. Значит, первый выстрел следовал за инициатором дуэли. Негромов побледнел… Его ухмылки – ни следа, а в сознании лишь только мысли о победе. Но он в сердцах негодовал, мол – «Как же так!? Стреляюсь я вторым, есть шанс, что мне несдобровать!». Секундант объявил правила и приказал встать спина к спине и прошагать восемь шагов друг от друга.

Таврический считает поступь: «Раз – шаг, два — шаг, три — шаг, четыре, пять…» — и тут щелчок, курок ударил за спиною! Но выстрела не сделалось. Миктор все понял, но забавы ради не развернулся и сделал еще шаг. Услышал он еще один щелчок и лишь тогда он повернулся. Негромов стоял на пятом шаге из положенных восьми. Нацелившись Таврическому в спину, и вот, уже в лицо, он нервно клацал спусковой крючок. Но вот досада – пистолет подвел! Его лицо мертвее мертвого, глаза испуганно играют, а грудь его все больше набухает…

— Какой же ты… Не описать словами! Даже на дуэли попытался смухлевать. Убить меня выстрелом в спину!

Опустив пистолет, Негромов выровнялся и заложил свободную руку за спину. Приняв более гордый вид и позу, молвил он:

– Стреляй… Стреляй, баклан и неудачник! Убей меня… Забери жизнь… как и Симону!

Какую пошлость нагоняет Левиан… От судьбы не уйти, от кары, разумеется, тоже. Тогда это надо делать запоминающе и вопиюще? Как он надоел с всем этим…

— Тебя мне жалко… Ты как зависимый слепец, животное, загнанное в угол. Прощай, Негромов Левиан. Земля не будет плакать по твоему духу!

Птицы полетели по голубой небесной глади… Выстрел заставил их боятся и кричать, взвиться в высь и гаркать.

Тело с раною в груди лежало на земле. Оно смотрела вверх, своим пустым мальчишеским взглядом. Бледность окончательно утвердилась на лице когда-то смуглого паренька, теперь она не покинет его никогда…

Таврический, не выходя из стойки перевел дуло на подкупного секунданта, который видел всю суть коварства и молчал… Господин секундант тут же бросился на колени и завопил, рыдая:

– Ваше благородие, ваша милость… Государь, не берите еще греха на душу! Пощадите, пощадите, Бога ради, прошу! Да, поддался, подался искушению – взял денег, но вы поймите, мне надо кормить своих! У меня малые детишки и жена, больная мать и немощный отец!

После громкого смешка был дан ответ:

– Ты, что, дурной? Пистолет же не заряжен! – рассмеялся Таврический и бросил секунданту револьвер. Купленный горемыка потерял дар речи. – Идиот же ты! – Вновь рассмеявшись, Миктор внезапно почуял приступ полного облегчения. Одним выстрелом он лишил себя множества проблем и уберег от смерти. – Малые детишки, жена… Больная мать и немощный отец… А сам пади ты инвалид…

***

На следующий день дуэлянт встал поздно и с неохотой. Пригубив вина, которое купил в честь победы над неприятелем, Таврический хотел сесть за литературу, но услышал скрип калитки своего малого двора. Выйдя, он обнаружил, что к его квартире подоспела Евпраксения. Она выглядела понуро, расстроено. Хитрость больше не проглядывалась в ее некогда озорном лице. Она поблекла. Смотря снизу вверх на стоящего на крыльце Миктора, она тихонечко сказала:

— Мне секундант донес. Твой адрес ему был известен… Убил?

— Убил… Убил каналью…

— Убил! Ты все-таки посмел!? Зачем… зачем? Такого молодого парня загубил из-за своих проблем! Ты мог бы быть мужчиной, но поступил как трус последний!

— Как трус… как трус значит… Ну ладно, не буду спорить я с тобою. Бесполезно…

— Чего еще удумал! «Спорить»… Как ты вообще посмел об этом думать… Я ухожу, у нас с тобой все кончено отныне! Не вспоминай меня. Я больше добрым словом о тебе не отзовусь!

Про себя: «Серьезно? Я думал у нас все кончено уже после первого раздора».

— Будь по-твоему. Но знай, виновна в этом ты не менее меня. Тебе прискучило житье, и ты решила сыграть на чувствах судьбою раненных людей! Прощай, княгиня, хитрая лисица… Я рад, что больше мы не встретимся с тобою.

Человеческое нутро по природе своей является чем-то отвратительным и легко портящемся, но в то же время таким прекрасным и утонченным. Ведь именно в нем зреет самый злобный, гнусный заговор и сплетается коварное желание к совершению преступления. Разгорается страстный, безумный огонь любви. Светлый трепет дружбы и рокот каких-то неописуемых чувств к другим. Иногда мне кажется, что в нашей жизни вообще не бывает ничего одноцветного, ни черного, ни белого. Все отдает разным градиентом.

Снег

Январь 1845 года
Обер-офицер стоял около стоянки коней и раскуривал сигарету, что тускло отдавала огоньком, нарушая сумеречную темень снежной ночи. Из-за горизонта показался силуэт мужчины на коне, он стремительно приближался к стоянке. Прискакав и остановив мерина, он быстро спрыгнул с коня и повел его к привязи.

-О-о-о, здравие желаю ваше бродие, господин-с подпоручик! — с усмешкой произнес куривший офицер, после чего бросил папиросу и затушил сапожком.

Привязав свою лошадь, наездник, повернувшись лицом к говорившему:

— Здравия желаю! Давайте без формальностей, товарищ гвардии фендрикс (Комвзвод). Что случилось? Почему так поздно вызвали в штаб дивизии?

— Я сам не бельмеса не знаю. Так что предлагаю пройти-с в штаб. Вероятно, там нас заждались, ибо все, кого вызывали-с, уже там. – Фендрик пропустил вперед спешившегося всадника и последовал за ним.

Пока офицеры шли по вымощенным, но уже изрядно засыпанным снегом тропинкам, к зданию штаба у них случился разговор.

— Товарищ гвардии фендрикс… Игнат, ну как там твои бойцы, как взвод? — спросил подпоручик с настоящей искренностью.

— Да, нормально… А как еще может быть? — угрюмо прожужжал Игнат. — Ваше бродие, все потихоньку – бьем остов, только этак и живем. А у вас там как? Я слышал, вы давно уже в штабе дивизии не появлялись-с. Падикась, даже не в курсе, что комдив новиний пришел?

— Да, прав ты, не до того мне было, чтоб по штабам кататься. Организация в соединениях хворает. Наступление вымотало людей. Это ты и без меня должен знать.

Игнат, кивая, сказал:

— Вы, ваше бродие-то, башлычок накиньте, а то продует вас еще, – будто бы с подтрунивающей заботой посоветовал фендрикс.

— На кой? Все равно уже почти пришли, – спокойно проронил собеседник.

Придя к дому, где располагался штаб дивизии, они зашли в него. Оказавшись в большом зале, по-видимому, до этого бывшим залом для банкетов, перед подпоручиком и фендриксом предстал большой стол, на котором пеленою раскинулись карты с планами операций. Вокруг стола было множество офицеров. Кто-то из них выглядел измотанно, кто-то понуро, а кто-то будто и в боях не был вовсе. Их объединяло одно – все они были чем-то обрадованы. Скинув шинели, прибывшие присоединились. Человек, находящийся в центре всей компании увидел новоприбывших и чуть изменился в лице. Подпоручик поднес руку в жесте воинского приветствия к голове:

— Здравия желаю, ваше превосходительство, господин генерал-майорманн (Комдив)! Я так полагаю?

— Вольно. Да-с, а вы… кто?

— Подпоручик Миктор Таврический, командующий фронтовыми взводами 81-го кавалерийского полка доблестной армии Георгия Котлинского, ваше превосходительство! – с каким-то наигранным восторгом прогремел Миктор.

— Славно. Что-же, почему я впервые вас вижу? – Генерал-майорманн нахмурился и приподнял одну бровь. — Уже не раз проходит собрание офицерского состава, а вас ни разу тут и не было. Да и меня уже давно прикомандировали в вашу дивизию, а от вас ни слуху ни духу.

— Приношу свои извинения, — совсем не виноватым тенором ответил подпоручик. — Ваше превосходительство, но я не считаю должным оправдываться за то, что вы и так хорошо знаете. Вы ведь извещены о том, что идут ожесточенные бои? Враг крепко впился в землю и намерения на отступление у него нет.

— Вы любите подерзить или поспорить с высшим чином? Ваше манера мне не прельстит! Отнюдь я знаю о ваших боевых заслугах и грамотном управстве над армейскими, так что – живите, — сказал как отрезал генерал-майорманн. — Я собрал всех господ офицеров здесь не для выяснений отношений. Так что прошу пройдите к столу и послушайте, что я скажу.

— Есть, ваше превосходительство! — Таврический и фендрикс подошли к столу как ни в чем не бывало.

Генерал-майорманн начал свою речь:

— Уважаемые офицеры, вас я вызвал в штаб до важных новостей. Часть из вас уже были о них извещены, но это меньше половины присутствующих. И так, из верховной ставки РИА пришел приказ о подготовке к «Златовирской наступательной операции». — На лицах слушателей начали появляться улыбки. — А это значит, что скоро войне придет конец. Враг почти разбит. Да, — посмотрев на подпоручика, — он крепко удерживается. Однако сдерживать нас продолжительное время он не сможет. Приказом его высокопревосходительства, обергенерала-коннетабля (Командующий армиями) Георгия Котлиского, через день мы переходим в полномасштабное наступление! Будьте добры, подготовьте своих людей к операции!

После этого объявления Миктор провел в штабе еще порядка нескольких часов, обсуждая детали предстоящей операции. Лишь уже глубокой ночью он вышел из штабу и двинулся к конюшенной. Пока он шел, его догнал Игнат:

— Ваше бродие, закурить не желаете-с?

— Да, извольте. — Взял сигарету.

— Позвольте-с вопрос, ваше благородие?

— М?..

— Шось думаете по операции?

— Хм, — изобразив задумчивую физиономию, начал Таврический, — что же тут думу думать? Все предельно просто, дорогой гвардии фендрикс. Операция предельно проста, но потерь мы понесем столько, сколько ни одной штабной гадине не снилось.

— Ну… да, но войну-то мы кончим?

– Это уж в любом случае, к гадалке не ходи. Мы воюем на их земле, берем их города, отчего ж нам не победить? Аль вы, товарищ гвардии фендрикс из тех, кто в победу не верит? — с широкой улыбкой поинтересовался подпоручик.

— Ой да будя вам подтрунивать, ваше бродие! Их земля – не их земля, а победа наша!

— Во-о-от! – громким басом протянул подпоручик. — Ладно, Игнат, рад был повидаться. Послезавтра наступление, зайди ко мне перед ним.

— Давайте не хворайте, господин подпоручик. Все непременно загляну-с!

***

Вот и утро роковое подступило. Никто из солдат давно уже не спал. Все ждали команду к наступлению, бой обещал быть кровопролитным и затяжным. Кто-то из солдат брился, кто-то молился, кто-то чистил и готовил свое оружие, а подпоручик Миктор сидел у себя в штабном доме и, уставившись серьезным лицом в блокнот, что-то в нем усердно писал. Так оно и было бы дальше, если б эту тишь не прервал входящий в дом Игнат.

– Куда!? Не видишь господин подпоручик к атаке изволит готовится! — Адъютант подпоручика уже собирался подняться и выгнать непрошенного гостя, но командующий остановил его.

Игнат спокойно вошел и поприветствовался. Сев за стол к подпоручику, он начал:

— Все бойцы и взводные – готовы. Ждут вашего приказа к наступлению, ваше бродие!

— Это хорошо. Был бы у меня этот приказ… — продолжая серьезно писать что-то в блокноте.

— А чего, вы все еще пишите-с?

— Да, потихоньку пишу.

— А чего пишите-с?

— Так, свое творчество творю. Глядишь война закончиться – пойду в издательство, там и прочитаешь.

— Хитрый вы, а если-с не представится мне вернуться?

— Так ты воюй так, чтоб вернуться, – иронично ответил Миктор.

— От те раз! Ваше бродие, говорю же – хитрый вы! – рассмеялся Игнатий.

— Да. — Закрыв блокнот и положив его в сумку, подпоручик встал, натянул шинель и надел фуражку. — Ну, Игнат, пошли, закурим пред битвой.

Выйдя, Миктор угостил фендрикса козырной, дорогой сигаретой.

Миктор, затягиваясь, смотрел задумчиво вдаль. Игнату стало интересно, отчего последовал вопрос:

— Вы это-с чего так уныленько смотрите, ваше бродие?

— Предчувствие у меня отвратное…

— Отчего, ваше бродь?

— Да не знаю. Что-то как-то на душе неспокойно. Знаешь, вот ни с того ни с сего… Просто… наитие такое дурное…

Диалог прервал посыльный, кой передал приказ офицерам к наступлению.

— Вот, Игнат. И наше время пришло. Что ж, удачи тебе, повести в бой свой взвод.

— Вам энтого же желаю, господин подпоручик!

Взобравшись на коней, подпоручик и фендрикс разъехались.
Таврический, прибыв в расположение к своим войскам, скомандовал им седлать своих лошадей и выдвигаться непосредственно к фронту. Спустя часок все уже были готовы к наступлению. Все шло по плану. Подпоручик, поглядывая на свои карманные часы, все ждал приказа от поручика. Как только приказ был спущен с верхов, Миктор выехал пред своими воинами, вынул шашку и ободрительно прокричал:

— Солдаты, братья, мы идем в бой, из которого с победою мы вернемся к нашим семьям, детям, женам и возлюбленным! А без победы – жить нам нечего и возвращаться некуда. Есть только смерть! Не подведем наших предков-богатырей — порежем ворога и утопим в крови, на его же земле, отомстим за Родину! — Закончив, подпоручик засвистел в свисток и под возгласы «Ур-ра-а-а!» кавалькада полка понеслась на врага.

Эскадрон молнией несся по белым просторам, которые отделяли его от солдат остготского государства. В какой-то момент засвистели пули, раздался пулеметный огонь. Всадники один за другим валились с коней. Сами кони кувырком падали прям на снег, безобразно дергаясь в конвульсиях и издавая противное ржание. После пулеметного огня последовали пушечные выстрелы. Они забирали сразу по несколько человек на тот свет. Но доблестные воины скакали вперед. Их честь и долг не позволяли даже и думать об позорном отступлении с поля боя.

Подпоручик, находившийся в первых рядах, будто бы освещенный силами свыше, умудрялся оставаться в живых. На его глазах гибли его товарищи, гордые скакуны, хоругви полка падали наземь в руках сраженных солдат. Ему было не впервой наблюдать подобное, однако в этот раз он обратил на это внимание с большою концентрацией. В один момент Миктор увидал, как взвод фендрикса Игната набирает скорость и вырывается вперед. Сам Игнат был с шашкой наголо впереди всех. Он вел свой взвод на позиции врага. Но вот раздался очередной залп орудий. Множество снарядов легло на головы полковых. Один снаряд упал прямо под Игнатову лошадь. Вот был товарищ гвардии фендрикс Игнат миг тому назад, а в следующую секунду его не стало… Он исчез, растворился в пространстве. И только лишь кровавые пятна и шмотки мяса с комками бывшего мундира говорили об обратном… о том, что Игнат не просто «исчез» и «растворился», а был убит мортирною шрапнелью.

В голове обычно спокойного и рассудительного Таврического творился кошмар. Подумать только – недавно он курил с Игнатом глядя ему в глаза, а сейчас на его глазах фендрикса разорвало на части!

Несмотря на все это, бой продолжался. Эскадрон уже почти достиг вражеских окопов. И вот вся руннарская орда вклинилась в оборону черно-шинельных остов. Подпоручик Таврический был одним из первых, кто вступил в прямой бой с противником. Миктор резал врага отчаянно и с особой жестокостью. Один за другим солдаты Оствера падали под ударами его грозной шашки. Руннарские кавалеристы гордо и почти свободно разъезжали по укрепрайону врага, добивая выживших или сопротивляющихся. После разорения позиции к подпоручику подскочил один из кавалькады и поведал, что можно развить наступление вглубь территорий, подконтрольных врагу. Подпоручик, объехав свои подчиненные соединения, понял – он единственный из офицеров, кому удалось выжить при атаке. Таврический быстро обдумал предложение о наступлении и отдал приказ к продолжению атаки. Эскадрон бравых сынов поскакал в бой.

Следующая позиция остов представляла из себя крупный оборонный район, где и располагалась вся артиллерия. Когда кавалькада подпоручика громила остготов и их артиллерию, все шло гладко. Потери заметно подубавились. Ведь гаубицы, эти стальные монстры, изрыгающие смертоносные снаряды, на близкой дистанции уже не представляли опасности. Через десяток минут вдали показались кавалеристы противника. Кирасирский отряд врага. Видимо, остготы решили совершить контрнаступление своими эскадронами, для того чтобы ликвидировать опасный прорыв на фронтовом участке.

Миктор, видя, как складывается ситуация, приказал меньшей части эскадрона зачистить укрепрайон, а всем остальным пойти на встречу к коннице противника. Кавалькада подпоручика, сверкая шашками и пиками, поскакала на встречу к кирасирам остготов. Сошлись в схватке бойцы верхом на конях. Снег, что покрывал эту бренную землю, окропился багряной кровью. Поле брани представляло из себя кровавый ковер, в котором виднелись редкие проплешины белого цвета.

Подпоручик уже был весь измазан кровью своих врагов. Рубаясь с вражеским кирасиром, он не заметил, что под его коня кто-то метнул гранату. Прогремел гвалт. Придя в себя, подпоручик обнаружил себя лежащим на земле, а над ним, уже занося свою саблю, стоял все тот же кирасир, с которым он бился. Видимо его лошадь тоже была убита взрывом. И все же он решил довершить бой своей победою и без нее. Таврический не растерялся. Он быстро достал свой пистолет и выстрелил в голову кирасиру. Тот свалился замертво прямо на стрелявшего. Подпоручик скинул с себя черную тушу и поднялся на ноги. Понял, что ничего не слышит, кроме дикого звона, отдающего прямо в мозг, все было предельно просто – офицера контузило. Вокруг него разворачивалось ужасающее зрелище. Мало того, что снег был весь в кровище, так еще и в разных человеческих останках: оторванные руки, ноги, головы были везде.

Минуты через три подпоручик ощутил дикую боль в левой руке. Внимательно оглядев ее, он понял – она сломана. Таврический поднял голову, дабы еще раз осмотреться, но, как только его глаза вновь воззрели происходящее, раздался второй взрыв. А потом лишь темнота…

Прелюдия

Конь скакал сквозь просторы высокой травы. По гладким полям, редко заселенным стогами сена, по зеленым холмам, и, бывало, проносился мимо редких пар деревьев. На коне восседал безпогонный всадник, по спине которого билось ружье, а пояс был обвязан патронташем. В воспоминаниях его пролетала утрешняя дерзость постового у дверей противного зеленого дома штаба, что отверг визит всадника словами «Пшел отсюда, предательское отродье. Господин Дурнонравов запретил твою собачью персону пускать даже на порог штаба!». Позади подпрыгивала туда-сюда туша жирного фазана. Охота задалась, но повода радости ни на лице, ни в душе у всадника не было. Лик его рисовался грустным, глаза поникли. Таврический свободен. У него больше не было проблем, не было врагов. Свободен был и от хитрых, обманчивых женщин. Но и от звания он тоже был свободен. От этого особенно тяжко. Ничего не осталось в его жизни. Он думал: «Что теперь ценить и чем дорожить? Вырисовывается лишь один ответ – жизнью. Но зачем дрожать над жизнью, в которой ничего нет? – Взор устремился в небо, в ясное, солнечное небо с рассеянными маленькими облаками. – Какой смысл от жизни, в которой тебя не видят? – День плыл ясным и жарким образом, солнце палило. – Неужели есть какое-то приятное ощущение от волочения своей жизни в сплошном одиночестве и без постороннего внимания к тебе? Бог с ним, с посторонним. Без внимания близких? Зачем жить в окружении сплошной подлости, бесчестия и обмана, при этом не имея ни единой опоры? Война, зачем ты так со мною поступила? Почему не забрала меня к своим? Я – один, никого у меня нет. Война честна, но несправедлива, жизнь же загадочна и лжива. Она подкидывает фальшивые надежды на чудо, но в итоге все сводится к очередному разочарованию. Однако же она карает, карает тех, кто творит зло, и тем она отличается от Войны. Война склонна к сильному, а Жизнь карает тех, кто слишком близится к вершине, она говорит: «Тебе не стать судьей, тебе не стать пророком или божеством. Ты все тот же сын мирской, усвой свое место».

Утес. Внизу виднелись острые камни. Таврический смотрел на них, возвышаясь на коне, с обрыва резкой скалы.

«Может, ну его? Покончить с этим? – Скакун по команде хозяина приблизился ко обрыву. – Со всего размаху, разбежаться и прыгнуть со скалы? По мне не будут плакать, мне не о ком думать и делать мне тоже нечего. Я чувствую себя опустошенным всем тем, что произошло. Сейчас мне остается лишь жалеть об упущенном. О моментах неправильно совершенного моею пустой головой выбора. – Конь еще ближе встал к обрыву. Глянув вниз, Таврический почуял себя неуверенно, по телу пробежали мурашки. – Не уж-то струсил? – Всадник спешился и подошел к самому краю придерживая одной рукой поводья лошади. Вид был прекрасен. В низине, за ждавшими камнями, простирался зеленый лес, он был сказочно красив и насыщен жизнью. В нем была слышна птичья песнь и шорох деревьев, рокот зверья и прочие успокаивающие звуки. Это слышалось даже тут, на скальной высоте. Ухо охотника улавливала эту успокаивающую симфонию живого леса, девственной природы. – Идиот! Что о себе посмел я возомнить! Не вправе я вершить расправу над собой. За что я воевал? Зачем я видел смерти тех, кто жить хотел, чье сердце билось чаще, чем мое?! И после этого как смею я лишать себя того, чего другие себе позволить даже не смогли? Да, я эгоист местами, но честь имею, и справедливость во мне есть! Коли дано мне жить – так буду, не смогу себя лишить великой данности!»

Обрыв остался позади.

***

Вот очередное поле виднелось с холма Миктору Таврическому, на нем работали селяне. Пара из них, паренек и девчушка мило забавились друг с другом. То дурачились, то лобызались. Беззаботные любовные игры юности. Всадник смотрел на это. Протерев лоб рукою, подумал: «А что такое эта любовь? Ведь это примитивное чувство. Оно доступно всем. И даже самый черствый человек ему подвержен. Да, он может это умело сокрыть, но в душах он будет ему подвержен. Я в этом уверен. – Таврического невольно захватила улыбка. — Любовь, пожалуй, – это самое что ни на есть настоящее, высшее счастье. Это трепет души и робость тела пред тем, кого возлюбил. Есть, конечно, и те, кто так не считает. Это люди, зачастую непонятые или обиженные. Скорее всего, это те, что не заполучили настоящей любви. Ведь настоящая, абсолютно чистая любовь не мимолетна. Она может виться за тобою сквозь года и расстояния. Она лишь раз и навсегда. Настоящая любовь – это испытание, которое провалить нетрудно, а вот сдержатся на одном человеке, уже гораздо трудней.

Тут и вспомнилось Миктору о приглашении Радека на свадьбу. Она как раз была назначена в ближайшие дни. «Совсем позабыл. Все-таки есть чем повеселиться и отвлечься от своей муки, и самобичевания. – Таврический повеселел. – Была не была – пойду на свадьбу! Тогда надо бы озаботиться нарядом и кинжалом, о которых было условлено Радеком. С костюмом все предельно просто – закажу его у портного, а вот кинжал… Денег немного у меня. И на кинжал, и на костюм не хватит. Черт, надо бы подумать над этим. Вертаюсь в город».

Вдарив коня шпорами, Таврический галопом полетел в Ливадию.

***

Жеребец прилично измотался. Его отдышка с пеною давали знать об его изнуренном состоянии. Придется сделать остановку. Неподалеку были охотничьи стоянки, там можно было отдохнуть и обслужить коней, как они того требуют. Таврический прибыл к хатке, около которой было пойло для лошадей. Хатка была мала, на ее крыльце стоял старик в дранной форме и курил трубку – местный смотритель. На привязи стояло три лошади, за ветхим деревянным столом в двух шагах от строения сидело трое увахраббитов, видимо охотники и хозяева лошадок. Прибывший спешился и, привязав скакуна у емкости с водой, присел к увахраббитам. Они играли в нарды. Но это не то, что зацепило Таврического в них. Их кинжалы… они были хороши! Ровно то, что надо раздобыть на свадьбу!

— Господа, не против, если посмотрю за вашею игрой?

— Ну гляди, если интересно, – сказал самый молодой из тройки.

— На кого ходили?

— На борова одного… Объявился в тутошних краях большуший хряк. Вот на него-то и пошли.

— Смотрю, не задалась охота?

— Какой внимательный! А как узнал – с некоторой обидой сказал один из них.

— Хах! Ну хряка ж при вас нет.

— Вот то-то и оно! Подбили мы животину, а он все равно убёг.

— Какая досадная история…

— Скажи, че тебе надо? Что пристал?

— Люблю я нарды. Люблю смотреть, люблю играть. Выигрывать я просто обожаю.

— А нам то че?

— Не хотите ли сыграть, господа?

— Ну предположим. А на что? Чего ты хочешь и что нам сможешь дать? – Увахраббиты удивленно переглянулись.

— Уж больно глазу любы ваши лезвия. На них хотел бы я сыграть!

— Много хочешь!

— Погоди! – перебил один другого. – Ну а ты что на кон положишь?

— Денег нет, но я служивый. Есть вещь поинтересней.

— И что?

— Медали. Как вам известно, господа охотники, продавать их недозволенно, а по сему на нужных рынках сбыта продать втридорога сможете эти брякалки. Думаю, какой-нибудь фалерист с радостью приобретет за круглую сумму денег мои боевые драгоценности.

— А что, заманчиво, но на тебе их нет. Ну-ка, покажи, тогда посмотрим.

Миктор достал большой мешок из внутреннего кармана одеяния. Аккуратно положил на стол и развязал. На гнилой деревянной поверхности оказалось порядка десяти различных медалей, из которых 4 были особенно редки и дороги. Обвисла челюсть у охотников, потекли слюни. Играть они умели и представилась им картина, что в легкую они обыграют какого-то пришельца, потом отправятся на черной рынок, а кабан… Кабан уже не нужен совершенно!

— Играем! Ставим все три кинжала и играем! На шесть медалей, включая те четыре, самые дорогие побрякушки!

— Играем, господа, играем. – Спокойствие излучал образ Таврического. Не было нужды волноваться, уверенность сидела в нем. Ведь на войне он был научен и нардам. В его полку служил один веселый увахраббит, который говорил, мол, чемпионом по нардам в родном селе прослыл. И стар, и млад пред ним склоняли головы в игре. Таврический был не исключенье. Сколь не бодался он с парнишей, обыграть так и не смог, зато нехило норовился других обыгрывать.

Первая партия окончилась победой Таврического.

– Молодец, играешь хорошо… Но требую реванш! – вскричал соперник. – Хочешь реванш – будет реванш, давай!

— Уйди, бабуин окаянный, играть не умеешь! Дай, я его щас сделаю к чертовой матери! – выгнал самый старый увахраббит своего проигравшего товарища. Однако, значительно ход игры это не изменило, и даже самый старый и опытный игрец не смог одолеть Таврического в схватке на доске фигур.

— Ну даешь… Ты – шулер, не иначе! Невозможно играть в нарды лучше, чем кто-либо из увахраббитов!

— В чем спор? Согласен на все сто! Учитель у меня был, ваш земляк, со мною вместе воевал.

— Не верю!

— Ну, не верь, кинжал давай.

Старый вскочил и начал выругиваться на их языке. В порыве гнева сорвал кинжал и бросил прям на нарды. Его друзья были спокойней, пусть с тяжелой неохотой, но все-таки расстались со своим оружием. Взяв кинжалы, Миктор поблагодарил их за игру и погрузился на свою скотину. Спустя два часа он был уже в граде. Прибыв домой, он сразу же отправился к самому хорошему портному в городе.

У мастера была заказана добрая увахраббитка. Удовольствие встало дорого бывшему офицеру. Буквально последние деньги он потратил на костюм. В уютном домике, облаченный в роскошную темно-зеленоватую увахраббитку с кинжалом на поясе, при своей кавалеристской шашке на ремне, он вертелся перед зеркалом. Отражение выдавало сверкание золотых крышек, верхов белых пеналов, спрятанных в газырях, на груди мелькали блеском золотые и серебряные кресты, голова была прикрыта барашковой шапкой. Таврический с упоением рассматривал свой стан. Он был доволен статным видом себя и изредка пританцовывал увахраббитский танец, который почти бессомненно предстояло танцевать на свадьбе. Не то чтобы бывший подпоручик хотел кого-то очаровать на сим мероприятии. Скорее он хотел поддержать свою несломленность, потешить самолюбие, сделаться важным и приметным среди окружения вновь. Все-таки в закромах души его хранилась надежда на чудо, которое внезапно могло поразить его в любое время, в любом месте. А свадьба такого замечательного народа как ничто другое подходит для чего-то незапланированного и бурного.

Камила

На свадьбу Таврический явился к положенному часу. Встречал торжественно героя Радек. Местом проведения праздника стал семейный дворец жениха. По их старинному обычаю, так оно и должно было быть. Вокруг все выглядело дорого и богато, вместе с этим органично и невычурно, с соблюдением традиционных устоев, сдержанно и грозно. Территория вся была усеяна огнями факелов. Теплые тона преобладали в коридорах и залах дворца, отчего наседала атмосфера чего-то родного и притягательного. Все имение кишело гостями. В большей массе это были разные увахраббитские семьи, видные местные князьки или члены какого-либо картеля, который держал какую-нибудь отрасль в торговле на местном рынке. Белые лица почти не встречались, но оно и не удивительно, ибо Миктор был гостем особенно приглашенным, а потому чуть ли не единственным руннаром на свадьбе.

Пока Миктор и Радек шли непосредственно к застолью, последний закинул руку на Таврического и спросил:
– Ты чего это какой-то не такой, уваше благородие, Митрик

Ухмыльнувшись, Таврический ответил:
– Можешь больше без «Ваше бродие». Нет больше у меня звания! Ныне птица низкого полета. Нет теперь и той, по которой страдал в наш день знакомства. Теперь все в жизни просто у меня. Прямо как ты и советовал жить – так и живу. Ни заботы, ни обязательства, ни добра с счастием нету.

— Что случилось, дорогой? – смутился собеседник.

— Пошли-ка выпьем, друг, а там и расскажу… Что к чему произошло.

***

Лилась водка, расходилось вино по кружкам, даже где-то пенилось пиво, а бочки с курашавелли натужно скрипели. Народу было много. Изрядно веселы и пьяны были гости. В углу великого зала, за пышным по своему наполнению столом сидели герои. Миктор поведал своему вечно веселому приятелю, что с ним произошло после их встречи. Как был оболган знакомым и боевым товарищем. О том, что погоны слетели с него с такою простотою, какой представить он себе и не мог. Будто и не воевал вовсе. Как женщина сыграла злую шутку с сердцем трепетным его. Да как он зол был, что в дуэль все вылилось в итоге и в расставание с любовью. Все чувство будто бы растерял, был высушен и пуст. О том, что пожалел о своем легкомыслии, об этой поездке… Ведь был у него шанс, и все бы было по-другому.

— Не тушуйся, Митрик! Вновь скажу тебе – живи по проще, не думай и забудь. Ты еще молод и силен. В жизни твоей еще будет любовь и счастье, а там и за весельем не станется! Уныние – могила, что было – то прошло!

— Эх, было б все так просто, как ты говоришь… Признаюсь, меня несколько выводит твое суждение о простоте мирской. Если бы было все так просто, то все всегда имело бы один четкий жизненный сценарий. Да и в чем страсть к простоте своего внутреннего устройства и отношения? Неужели будучи простым и абсолютно не интересным – ты становишься приближенным к счастью? Увы, я так посчитать не могу, прости, Радек, твоя философия мне кажется не реалистичной, а в чем-то даже детской.

— Да брось, брат!

— Нет-нет. Вот я все время после приезда в сей чудный град слышу: «Живи полегче, шагай по жизни с простотою», — я попытался не обременять себя думами о последствиях своих же действий… Можно сказать, ввязался в авантюру и все, что было, бездарно обронил. Выходит, что у меня так жить не получается.

— Ну у меня же получается. Так что ж с тобою?

— Вот в том и дело. Я — не ты… Теперь корю себя за то, что больно много слушаю советов разных.

— По-моему, ты просто запутался, браток… Определено жизнь тебя потаскала, но это же не повод приходить к таким суждениям. Выпей, полегчает!

— Хм, а как же все исправить? Никак! Обратного пути у меня нет. Теперь остается жить одним лишь днем. Возьмем даже сегодняшний праздник. Если бы был взаимно тяготим с Евпраксенией – я бы и не пришел вовсе. А так — мне скучно, горестно, от чего и жить не охота. Сюда я прибыл из-за моей последней веры в какое-то мифическое чудо. Ведь мало ли что произойдет?

— Да, тут уже я поспорить не могу – все плохо…

— Скажи, скажи, дорогой Радек, как так, у тебя получается «просто» жить? И как мне выкарабкаться, по твоей логике?

— Я живу так, чтобы взять от жизни все, ничего ей, чертовке, не оставить! А как исправить… могу предложить тебе стать моим напарником. Ты парень опытный-умелый, да и мне нравишься. Прям урожденный шальной боец! Жалко, не нашей крови.

— И в каком это ремесле я тебе бы пригодился?

И только тишина в ответ.

— Чего умолк, Радек?

— Просто, занимаюсь я не совсем легальным делом… Контрабандой некоторых веществ. Но это уже дело-то десятое! Главное, чтобы был ты доволен и богат, а со мною поведешься — так оно и станет!

— О чем и разговор! Радек, чертов ты пустоплет! – Таврический надулся и вспылил. – Тебе меня не понять, у нас с тобою разные воззрения к жизни, а к чести уж тем более! К сему иметь никакого отношения не желаю!

Таврический резко поднялся и вышел из-за стола. Он шел во двор.

Радек не смахивал на плохого человека, но честным он точно не являлся. Очередное брехло, отличие лишь в том, что он способен к доброте и некоторому пониманию. «Взять от жизни все» – звучит мерзко и отвратительно. Людей именно такого склада не жаловал Таврический. Забавно, что других он при своем гражданском бытие еще встречать не удосуживался. Выходя из зала, Миктор заметил старого знакомого – Аслана. Он был окружен толпой, наверняка своих подручных разбойников. С ними также почивал и жених — Гоги. Они о чем-то бурно беседовали и смеялись, при этом распивая алкогольные настойки. По-видимому, Аслан тоже краем глаза заметил выделяющегося гостя, из-за чего тот словил на себе недобрый взгляд увахраббита.

***

Мотаясь тихою походкой по выложенным каменным дорожками внутреннего двора имения, Таврический вглядывался в просторное звездное небо, в теплые огни факелов, в красивые цветы, растущие то тут, то там. Не видать было будущего, а настоящего наблюдать попросту не хотелось. Переведя глаза на дворец и осматривая полыхающие от света окна, в одном Миктор увидал удивительно знакомый образ. Вглядевшись, он узнал в нем ту самую девчонку из прельщающего яблоневого сада. Она сидела и смотрела в зеркало напротив себя. Ее красивый облик был виден даже отсюда, на ней виднелось красивенькое платьице… Что она тут делает? Неужели она и есть Камила? Рядом проходил поддатый увахраббит. Таврический остановил его и спросил, чьи это окна. Его догадка подтвердилась — окна принадлежали комнате невесты.

Стоит вообще чего-то тут размышлять? Терять все равно было нечего. Аккуратно прокравшись по садам к рельефной стенке дворца, Миктор принялся взбираться прямиком к заветному окну. Момент – и он уже перемахнул через перило притягательного оконца. Ставни отворились, и он влез в залу. В зеркале промелькнуло отражение хитрого чужака, весело щегольнуло зеленой увахраббиткой руннара. Заметив окаянное отражение, девушка поднялась и приняла испуганный вид. Закрыв лицо руками, она притихла. Глаза ее расширились и уставились на героя. Это вызвало у него некоторое умиление вместо уместной настороженности. Вид ее, платье, которое ее окутывало было явно свадебным, традиционным для этих аборигенов, но все равно красивым. Оно подходило к прелестному личику девицы. Она же сама не излучала восторга или удовлетворенности происходящим праздником. Это не было связано с внезапным проникновением Таврического. Понурость ее отражалась в зеркальной глади еще до того, как оно показало наглеца.

— Ну… Привет, милая девица из яблоневого сада.

Отчего-то ответа не следовало. Быть может, она не понимала по-руннарски?

— Ты меня понимаешь?

Она убрала руки ото рта и наконец сказала:

– Д-да… но плохо.

Какой стан, какие уста… А эти карие очи с длинными ресницами. Ее смугловатое лицо выразительно, еще так молодо и совершенно невинно.

— Какой восторг! Тебя зовут Камилою?

— Д-да.

— Чего ж боишься ты меня? В саду была ты подобрей…

— Нет, тебя я не боюсь…

Таврический приблизился к девушке. Его сердце вновь играло, а мысли затуманились прекрасным ее видом.

– Не мил тебе?

— Напротив, в-вы мне снились.

По нею было видно, что она взволнована. Наверняка она испытывала схожие с Таврическим чувства. Вероятно, и ее захлестнул некий огонь чарующей любви и страсти.

— Не бойся меня, я тебе дурного не желаю.

— Я, я верю! Не боюсь… Мне грустно.

— От женитьбы?

— Да…

«Очевидный ответ. Дикари мало когда думали о чувствах друг друга. Тем более женщин, оттого мало когда последних выдавали в жены полюбовно. Для здешних обычаев – это дело привычное. Для меня совсем не ясное и преступное. Как можно так вершить судьбу и относится к человеку… будто к вещи?» – думал Таврический.

— Тебя насильно женят… Верно говорю?

— Так и есть. Родители подобрали мне видного жениха… Из рода Датаранашвилли. Они очень богаты, потому что занимаются контрабандой всякого непотребства. Отец посчитал, что я стану женой подстать Гоги. Да и для семейного положения так будет лучше… Позволь спросить, мой сон прелестной, как зовут тебя?

— Миктор.

Глаза ее опустились книзу. Печаль окутала ее карий взор, лицо потускнело.

— Камила… — Взяв за руки девчушку. – Позволь, позволь тебя спасти!

«Что я говорю? Неужели я иду наперекор своим умозаключениям? А как же — «любовь не мимолетна»? Но, может, это и есть та самая – «не мимолетная» – любовь? Да пропади все пропадом! Пускай, пускай… Я буду любить!»

— Ч-что, нет, я не могу… Отец и мать мне не простят, так положено из покон веку…

За дверью раздался топот, к комнате приближались.

— Мне, пора, Миктор, герой снов моих…

«Ох, эти женщины… Охамутают одним лишь только видом. Шальным и нежным взглядом обворожат, и сердце заберут на до-о-олго, или навсегда. А ты как маленький щегол, доволен, рад… Потом приходят беды, горе. Тогда-то, может, и поймешь, что было все ошибкой и изощренною ловушкой. Да поздно! Будешь сам себе один и с горем рядом. Однако, это так прекрасно и до одури необходимо… Когда бы было б это так, чтоб все спокойно увенчалось? Бог с ним, со всем в округе, возьму все в свои руки!» – решил Миктор.

— Будь, что будет. Жизнь мне уже в край немила!

Таврический руками своими приблизил Камилу и подарил ей поцелуй. Девушка удивилась, но не отринулась от его тела. Вскоре поцелуй был окончен. Камила страшно дрожала и с заикою начала речь свою:

– Ч-что же ты творишь… Миктор, Миктор ты преступник… Если узнают родичи мои или Гогины – тебе несдобровать, тебя распнут…

— Все равно! – Вновь зачал поцелуй Таврический с Камилой. – Мне разбили сердце, разорвали душу, растаскав ее по кускам подобно шакалам. Я не питаю к жизни любви, но питаю ее к тебе, моя Камила. И ты именно та, что держит ныне меня на свете гнусном и убогом! – Вот уже сама Камила завязала поцелуй с растрогавшимся чужаком.

Дверь затряслась, в нее стучались. На ихнем:

– Камила, дорогая, пора. Жених ждет, все ждут, выходи!

Камила разорвала поцелуй и отрезала так, словно пропела нежным голоском:

– Мать! Что делать, Миктор?

— Ай, пускай стучит! Бежим со мной, нас не найдут. А если найдут, то, клянусь, тебя не отдам ни за что! И сам не дамся дикарям!

Недолго думая, Камила кивнула Миктору о своей готовности к его авантюре. Томить не стали. Быстро выпорхнув через окно на волю, Таврический повел свою любовь к стоянке лошадей. Седлая лошадь, одну на двоих, они уже были готовы убираться отсюда долой, как на стоянке появился Аслан с компанией своих и Гоги. Все были вооружены. Началась пальба вдогонку Таврическому и Камиле. Они палили до одури неосторожно, как будто их совершенно не пугал тот факт, что и Камила могла быть задета. От стрельбы все неоседланные и пегие кони со стоянки пустились по сторонам. Судьбе было угодно, чтобы кто-то плохо повязал своих лошадок! Таврический со всей мочи гонит скакуна. За спиною пули рвут пространство и свистят в надежде нагнать вора. Стрельба не утихает до тех пор, пока всадник-вор в зеленом облачении и с невестой на коне не скрываются за горизонтом. Аслан злобно окидывает взглядом всех окружающих, в особенности на Гоги падает недовольный и сердитый взгляд его.

– Зарежу… Ловить будем бусмунштука (Паршивца по-ихнему) и резать! А Камилу вернем тебе, Гоги, будет она еще твоей! – проревел злобным басом Аслан.

Счастье

Перо скользило по бумаге блокнота. Лихо выводились буквы в нем. Таврический что-то одухотворенно писал в своей книжонке. Он раскинулся в живой траве, уходящей к небу вверх. Он закрыл блокнот и убрал в сумку, его взгляд сместился на Камилу. Она лежала напротив и сладко тонула в сновидениях. Чернявое лицо, подобно кончикам травы, стремилось к небу. Мила и юна — она сияла, даже будучи во сне. И было не понятно – спас эту умопомрачительную леди Таврический или обрек на своим подобные, еще большие, чем нежеланное замужество, страдания. Впрочем, это мало волновало. Рука скользнула по щеке девчонки и мягким поцелуем озарился лоб. Глаза раскрылись, она ушла из царства сна. На это Таврический лишь игриво улыбнулся. Мимолетно в голову зашла мысль: «Ах, как забавно… Я ведь совсем ее не знаю, а теперь мы с ней совсем одни. И я доволен, просто счастлив. Мне более не надо».

Проснувшись, она потянула ручку к Миктору на встречу, ее встретило лицо его. В ее глазах виднелась озорная радость. «Она не сожалела о случившемся, и оттого-то на душе мне становилось легче», – подумал Миктор.

— Миктор, это все не сон?

— Нет, ни в коем разе… Это явь.

— Я рада… Я так рада. До селе приходил ко мне ты лишь во снах. С того самого момента, как повстречались среди яблонь мы с тобой. Ты был прекрасен, словно ангел в белом, спустившийся с небес ко мне, на землю. Я не могла тебя забыть с тех пор, с тех ясных дней… Ведь после них всю мою жизнь закатило заревом тьмы и мрака. Меня хотели жалко разменять.

— Как видишь, милая Камила, сему не суждено было случиться. Этому помехой стался я…

— Как хорошо и славно.

— Сказать по правде – для меня моменты после нашей встречи тоже обернулись одеялом темноты печальной. Постигло несчастья участь и меня.

— Что с тобой приключилось, Миктор, дорогой?

Изволил Камилов вор поведать хронику дней своих суровых. Что в Ливадийских каменных застройках он провел, в порывах любви и страсти необыкновенно полоумной. Подлости чужой и трусости товарища былого. Камила с упоением слушала рассказ и жалела своего похитителя, потому что любила и отчасти понимала его горести. Хотя она и не стремилась их понять. Ей было это не важно. Главным для нее был Миктор и их благополучия момент, наставший и далее грядущий.

— Вот так и спелся я с тобою снова… И знаешь, иногда, совсем не часто, мне кажется, что лучше быть одному, но при спокойствии молчаливом и суровом, нежели чем вплестись в ворох проблем и инфантильных страстей. Как бы кто не корил одиночество, а без него истинного счастья и удовлетворения ждать не стоит. Оно меняет тебя, заставляет думать о себе и о том, что происходит рядом. Одиночество является самым главным инструментом мотивации к изменениям. Ведь именно при нем ты начинаешь искажаться. Невольно или по своему искреннему желанию.

— Может, ты и прав, но мне кажется совсем иначе. Неспокойная и местами колкая жизнь в окружении тех, кем ты дорожишь и кто дорожит тобою, много лучше, чем спокойная и размеренная жизнь при самом себе. Да, я боялась следовать этому принципу одна, но здесь с тобою… я ощущаю свою радость и свободу.

— Ныне твое ликование для меня — жизнь.

— Ты тоже дорог мне… Ты, словно великий магический дар, ко мне прибывший. До этих пор мной вертели как хотели. Как было принято у нас в народе. Я лишь работала и слушала приказы строгие родных. И вот пришли часы – меня решили выдать замуж за бандита, неотесанного хама. Гоги – страшный человек… Уже, в столь юном возрасте прослыл он как убийца, зверь и жуткий мот. Такого счастья не хотела я себе, но делать нечего. Однако хвала небу, пришел ко мне посланник света, коим оказался ты, и уберег меня от этого ненастья. За что тебе сердечно благодарна… И сердце теперь мое – тебе принадлежит навеки!

Таврический обнял девушку и молвил:

– Наша первая встреча, теперь самый высокий момент в моей жизни. Я буду помнить его вечно, а подогревать мои воспоминание будет твоя нежная девчачья улыбка.

— Ах, Миктор… Душа твоя прекрасна, ты так мил ко мне.

— Совсем нет, прелестная Камила. Я желал быть опорой всем и каждому, хотел быть братом и другом. Хотел полюбить всех вокруг… Но с каждым моим хотением и попыткой отрешится от ярма одиночества, мне ясно давали понять — я не тот, кого хотят признать и с кем могут считаться. Стремящийся к добру, перешел к самолюбию и зависти ко всем «нормальным». Жаждущий одарить благом любви, стал хотеть лишь явится главною причиной боли тупым омерзительным циникам и поганым мещанам, скрывающимися за личиною образованности и манерности. Мне думалось статься беззаботным, но лишь был обречен погрязнуть в тянущихся годами головных болях, что воспитали во мне презрение к не обремененным занятиями, малодушным фиглярам… Какой раз уже влюбляясь, чую то, что совершаю губящую ошибку. Цена которой будет вдвое, а то и в более раз больше того, что было уплачено в прошлый. Моя душа – это кошмар. С которым жить мне предстоит еще очень долго.

Камила приложила пальчик к приоткрытым губам Таврического и молвила:

— Нет, не надо таких слов. Для меня ты близок каким есть, а зла в тебе не вижу и видеть не хочу.

«Как хорошо с тобою мне, Камила…»

***

Утром следующего дня пара проезжала верхом мимо круто извивающейся речушки. Течение ее было тихим, а голубая поверхность спокойна, мерна. Таврический решился слегка подшутить и дернул за поводья так, что конь тотчас поскакал прямо в реку. Наездники здорово помочились. Из уст Камилы слышались ласковые вздохи. Ее сие удивило, но ничуть не испугало и уж тем более не злило. Одной рукой держа поводья, Миктор деликатно подпихнул девчушку прямо в водь с верхов коня и лихо засмеялся. Смуглянка, вынырнув, недобро посмотрела, но с каждою секундою ее взгляд выглядел более напыщенным и уж к концу десятой секунды она не могла сдержать улыбки.

По пояс оголенный, клацая зубами, перекатывал от одного края рта к другому Таврический тростинку. Лежал на берегу и наблюдал за водными просторами реки бесшумной, лишь клокотание природы и пение птиц сопровождали своим естественным оркестром упокоение влюбленных… Она стояла по пояс в воде. Темные каштановые волосы ложились на плечи ее и пышными прядями опускались книзу. Молодое худенькое тело выглядывало из воды и дарило восхищение красотою молодости и своею нежностью. Вода стекала по ее темному нагому телу. Ее веки поднялись и выразительные карие глаза настигли Миктора. Он быстро понял — они его зовут к себе, к своей хозяйке, в мокроту и сырость теплых вод. Приподнявшись, он пошел навстречу Камилиному взору и вскоре очутился в ее объятиях по средь воды. Окутан страстью был герой, его подружка чувствовала так же. Ничто не в силах было перебить любовь сердец, упорно бьющихся друг другу в такт.

***

Двоица увахраббитов рыскала средь высоких кустов и низких трав, выискивая драгоценную живность, которой хотелось им поживиться. И вот, один из бородачей отогнул тонкий стан куста и увидал, как красивая девчонка и высокий руннар поднимаются из низины берега реки к ожидающей лошади. По характерным признакам девушки и мужчины охотник сразу же распознал в них виновников суматохи, что была наведена средь криминальных кругов и семей знатных дикарей в окрестностях. В прелестной, еще столь юной девчушке ясно узнавалась Камила — дочь Газата, владельца самого знаменитого яблочного сада Ливадии, а паренек, вероятно, являлся ее смелым похитителем. Увахраббитские охотники не стали долго мяться и сразу седлали борзых коней и давали галопа прямиком во владения Датаранашвилли, дабы исполнить свой увахраббитский долг и помочь униженным братьям.

Уже через считаные часы Гоги, Радек и компания Аслана, с ним во главе, готовились к намечающейся охоте. В их планах зрела жестокая расправа над наглым инородцем, что посмел бросить им такой дурной вызов и нанести колкое оскорбление традициям их древнего народа!

Охота на гяура

Веял ветер, заставляя мирно колыхаться ветви великого старого дуба, медленными и прерывистыми периодами. Бывало, дунет, и один из тысячи маленьких лепестков сорвется с древа и полетит куда-то далеко, отрываясь от своих братьев раз и навсегда. И вот зеленый маленький листочек оторвался от отцовской дубовой ветви, но вдаль не полетел. Он медленно, мотаясь по разным сторонам, устремился вниз и пал на волосы мужчины в зеленой увахраббитке. Камилина ладонь нежно проскользила по патлам Миктора, стряхнув упавший лист с прекрасных влас его. Миктор поглядел на спутницу и улыбнулся. Игривый прищур отражал его довольство всем вокруг происходящим. Он взял ладонью руку Камилы и уж хотел было поцеловать. Но раздался в далеке глухой звук цоканья и пока еще далекий гвалт копыт. Таврический отринулся от девушки и выглянул из низа дуба.

Поднявши пыль и сотрясая землю, неслась к дереву кавалькада всадников в папахах. Бородатые и черномазые стрелки восседали на конях. Их было человек десять. С каждым мигом они делались все ближе. Миктор недолго думая подорвался и помог Камиле подняться. Прежде подсадив подругу, запрыгнул сам и дал в бока бодрому коню. Завязалась лихаческая погоня. Дикари сразу же заметили героев и пустились ровно же за ними по пятам.

Вороной скакун Таврического, летя со всех сил вперед, идет в отрыв от банды увахраббитов. «Оторвемся, не догоните позорные ащеулы!» – злорадствовал Таврических в мозгах и слышал позади лишь оклики Аслана:

– Не уйдешь баши-бырак! (Наглый вор).

По холмам уходит Таврический верхом на добром коне. Скакун выделывал различные маневры. Скрывается из виду вражеская банда болванов, одичалых и местью страшно одержимых. Однако слышится странный звук. Оглядевшись, Таврический увидал на пегом скакуне верхом, с веревкою в руках и в белом одеянии покинутого и обманутого им жениха. Это был Гоги. В его руках вертелся аркан, превращаясь из длинной веревки в бешено движущийся круг. Решительно, с замаху кинул Гоги петлю. Та сошлась на Камилиной груди. Молодая кисть дернула к себе, и девушка свалилась уже с тормозившего коня на землю.

— А ну, малец дикарской, давай на шашечках рубаться! Коль не струсишь? А Камилу – отпусти!

Кинув вызов — сверкнула шашка кавалера с приличным звуком при вылете из ножен.

Конь седока в белом начал приближаться к Таврическому. Показалась шашка Гоги, он лихо фланкировал ею по мере приближения, желая показать свое мастерство владения предметом.

— Давай, руннар… Сейчас ты у меня попляшешь! Я накажу тебя за твою дерзость и порублю как жалкий скот!

Сошлись клинки. Шашка кавалергарда с гурдой всадника в папахе. Бились острые оружья. Звенел металл после каждого соприкосновения с лезвием друг друга. Гоги начинал уставать от стычки. Молодецкая рука обмякла и после очередного режущего удара опытного фехтовальщика выпустила гурду из своей слабой хватки. Но не растерялся неудачливый жених и вынул томившийся за пазухой пистолет. Казалось, сейчас будет выстрел и Таврический, не ожидавший подобного исхода, будет убит выстрелом в лоб… Щелкнул затвор где-то поодаль хладной дуэли. Лицо Гоги изобразило удивление, и рот его широко раскрылся, а глаза… Его черные глаза выпучено поглядели в сторону. И вот свалился он с коня, спина его, бывшая когда-то белой, была залита кровью. Багровые ручьи, подобно водопаду, стекали от лопаток к пояснице. Земля около Гоги окропилась кровавым следом.

Не став смотреть по сторонам, Миктор бросился с коня к Камиле. После ее высвобождения наконец изволил оглядеться. Возле тела Гоги спешился с коня Радек. Возвысившись над ним его понурый взгляд стремился к бездыханному телу. Недолго простоял так Радек. Встрепенувшись, без какой-либо печали подошел он быстрым шагом к Миктору с Камилой и сказал:

— Друг, брат Миктор, еще не поздно все разрешить по-мирному… Оставь Камилу и беги один! Иначе живым ты от Аслана не уйдешь. Его я знаю, он не примирится! А Гогину смерть на тебя повешу, но это ничего. Коли вернешь Камилу, утрясу эту твою оплошность!

— И что же ждет Камилу при таком раскладе? Кто ответит за убийство?

— Она и ответит. Ее выдадут за Гогиного брата… за Аслана… Гоги мертв, на ней лежит твой грех… Зато ты — будешь жив. По доброте своей даю тебе попытку уйти с миром, но без девчонки. – Радек с неприсущей его веселому лицу укоризной въелся в очи Камилы. Как будто бы она и была вором, а не наоборот.

— Радек, ты издеваешься!? Я спас ее от ваших убогих и зверских правил, а ты мне предлагаешь мою любовь и труд пустить насмарку? Да не бывать Камиле вашей больше никогда!

— Да! Митрик, да! Научился бы ты благодарности, и уважению чужих тебе порядков.

— Э, нет, Радек. На свадьбу ты меня позвал, а значит, ты и виноват не меньше моего…

— Камила, ты чего молчишь? Ты ведь прекрасно понимаешь, к чему ведет твое потворство преступлению! – с укором и нативным призывом к поддержке обратился Радек к девушке. Юная беглянка молча переводила в порыве испуга свои выразительные глаза с Радека на Миктора и обратно.

— Ты, Радек, это брось! Не дави на девчонку. Забудь о ней, и своим тоже посоветуй!

— Чего тебе не хватает? Зачем ты лезешь куда непрошено? А мог бы жить ведь по-простому, как все… И наслаждаться прелестями жизни!

Последняя фраза взбесила Миктора.

— Довольно, братец, в советах больше — не нуждаюсь! Устал от вас и вам подобных, вы мне уже осточертели! Как не поймете вы, что я вам противоположность? Попав в то, во что я влип, я сам найду ответ и выход. Ведь сюда забрел благодаря совету приблудившего кретина! Зато впервые дам я вам серьезнейший совет: поймите, что коли я рожден быть скромным и собою на уме, то не надо упрощать мою столь непростую жизнь своею теплотой да простодушьем. Таким, как вы, — мне в жизнь не быть, и по сему окончим разговор!

Подняв пистолет, что был у Гоги и сунув под ремень, взяв за руку Камилу, Таврический направился к коню. Радек смотрел им вслед и не сдержал молчанье:

— Стойте… Моего коня возьмите.

Таврический, посмотрев ему в грузные и усталые чернявые глаза и кивнул с благодарностью, передал поводья лошади Радека Камиле. Отдаляясь от понуро стоящего у трупа Радека. Виднелась в нем тоска и горяч разочарования. Его упросы, разговоры… Они были напрасны. Не повелся на них Миктор, и Камила не решилась ехать с ним к Аслану, и Гоги мертв.

Так и продолжал обречено высится над Гоги Радек, пока не нашел его Аслан с шальной компанией злодеев. Смотря из своего мрачного подлобья на обмякший труп, Аслан обратился к Радеку:

— Бырака рук работа?

Радек молчал и лишь поднял взгляд на Аслана. Тот разгадал его мгновенно.

— Радек… Ты убил моего брата? Не ври мне, Радек. Я вижу, выстрел пришелся в спину малышу, а он был с гурдой, раз она не в ножнах!

Радек молчал и с ненавистью смотрел в глаза Аслана.

– Ты ему и лошадь свою пади отдал, раз пешком. Радек, ты — предатель! Я сразу понял, что тебе приглянулся в братья этот баши-бырак, вы с ним одною крови — крови подлой!

— А точно… Прав Митрик… Мы явно делаем не то, благодаря таким как ты, Аслан…

— Заткнись, иеудрак (Предатель), тебе говорить более не дозволено! Повезем тебя обратно, там и старшие порешат, что с тобой нам сделать!

— Мерзкий ты, Аслан… Сволочь! Вот ты кто. Ишь ты, судить они меня будут!

— А знаешь, иеудрак… суда не будет. Порешу тебя тут, никто и не заметит! А коль будут вопросы, так скажу – руннаром был подстрелен иль зарублен!

Махнула крепкая черная рука вооруженная гурдой и лег Радек под ноги Асланова коня. Свершился самосуд дикарский над редкостным весельчаком от их же рода.

***

Солнце обдало просторные края долин Ливадии. Пара, сделав за ночь всего одну двухчасовую остановку, продолжала мчаться как можно дальше от судьбоносного града. Они миновали реки и озера, края лесов, колышимых ветром, бескрайние луга, что мирно и красиво соседствовали с зелеными холмами, на которых, бывало, виднелись большие мощные валуны или каменные отложения.

Остановившись у внезапного разъезда дабы осмотреться, героев окатил свист пуль. Аслан и компания догнали страстотерпцев и, возвышаясь на пригорке, начали огонь. Стараясь ненароком не задеть Камилу, метя лишь в бывшего подпоручика, все-таки шальная пуля одного из увахраббитов умудряется врезаться прямо в шею коня, которого седлает девушка. Скакун с одичалым ржанием подскочил, чем обронил с себя хрупкую Камилу. Под пулями, что стремительно летели в беглецов, но благо уходили в земь, Камила взобралась к Таврическому на коня. Погоня продолжалась.

Миктор резво скомандовал девушке взяться за ружье и отстреливаться от преследователей. Резко двинув затвором, неумело вскинула Камила винтовку и прицелилась. Целиться на скаку было сложно, да и ее молодые женственные ручки дрожали в неконтролируемом припадке. Сама она дико волновалась, каждый раз вздрагивая от выстрелов, производимых дикарями. Издав тихий вздох, она произвела выстрел и, на удивление, попала в одного из страшных вестников злости. После того как компания Аслана лишилась одного брата, послышались громкие свисты. Аслан и его братья никак не могли ожидать ответных выстрелов со стороны Камилы. Очевидно, они недооценивали девочку, озираясь на свои традиции, что совершенно не предполагали такой решительности и сопротивления от женщины, тем более – соплячки.

Один из смуглокожих бандитов начал нагонять лошадь Таврического. И вот он, как и Гоги ранее, начал раскручивать удалой аркан. Камила в миг поразила бородача с арканом. Из его небритой шеи брызнула кровь. Он безобразно покатился по земле с жатым воплем. Аслан рассвирепел и взвел винчестер. Прикинув глазом, издал выстрел и поразил коня Таврического в зад, хотя выцеливал спину самого кавалериста. Конь подкосился. Начал сбавлять скорость, вскоре выдохся и издох. Но перед смертью он успел донести героев до какого-то оврага, где и очутилась пара после крушения верного вороного коня.

Схоронились в углублении, где виднелись корни старого древа, ствол которого лежал поодаль от оврага, Таврический, вынув из сумки обоймы с посажеными в них патронами. Передал их Камиле со словами и легоньким юморком: «Будем отстреляться от твоих головорезов!» — сам же вынул из кожаной кобуры свой армейский револьвер. Из-под ремня достал второй пистолет, что был взят с тела Гоги. Был готов стреляться. Уже не впервой приходилось это Таврическому не то, что за жизнь, а за время прибывания в Ливадии. В этом удивительном и судьбоносном месте, где происходят столь бурные процессы.

Высунувшись из низины, начали пальбу Миктор и Камила. От такого шквала опешили бандиты, кони забрыкались. Попрыгали с животных наземь увахраббиты и принялись разряживать в ответ своих оружий магазины. В бурной перестрелке оборонявшимся удалось сразить еще трех бандитов. Но вскоре кончаются боеприпасы у Камилы. Миктор, осмотрев свои орудья, выкинул прочь приобретенный с трупа пистолет. В нем тоже пусто.

– Бежим, Камила. Нам тут не удержаться! У меня последний барабан. – Взявшись за руки, повел Миктор по низине свою возлюбленную. Путь лежал к горным изгибам и ущельям, что находились вблизи к месту отчаянной перестрелки.

— За гя-а-а-уром, братья! – прокричал Аслан, командуя своим двум оставшимся напарникам.

Миктор смертной хваткой удерживал смуглую девчонку и вел ее по скалистым местам и темным горным путям, по отлогой местности, усеянной камнями. Вскоре отлогие спуски сменились крутыми каменистыми обрывами, путь, по которым был опасной, рискованной авантюрой. Спеша по одной из троп, Камила чуть не сорвалась, но крепкий мужской хват руннара удержал ее от стремительного падения и смерти.

Следуя по одному из отступов скал, Таврический услышал шорканье сапог где-то сверху. Вдруг с противоположного обрыва прилетела пуля. Она прошла касательно, прямо по щеке руннара, окрасив его левую сторону лица красными подтеками. В ответ раздался бах револьвера. Увахраббит пал от попаданья в сердце. Внезапно сверху спрыгнул на мужчину бородатый бандит с кинжалом. Таврический успел оттолкнуть Камилу немного подальше. Клинок близился к груди Миктора. Бой был сложен, ведь проходил на узком обрывистом участке горных путей. Один неверный шаг – и ты уже там, внизу. Лежишь и смотришь в небо мертвыми молодецкими глазами в без меры голубую высь.

Кинжал уже начал тонуть в нервно подымающейся груди Миктора. Так бы и был проткнут Таврический, если бы смелая девушка не бросилась на противника и своей, казалось бы, малой девчачьей силою не столкнула к скалистому подножью дикого бородача. Тот полетел со страшным диким криком, кой с громким бахом прервался после приземленья.

— Спасибо… Куда б я без тебя, моя милая Камила!

— Не надо, не благодари… Это моя тебе расплата за спасение от гадкого произвола родичей моих.

Герои не стали долго оставаться на месте схватки и продолжили бежать. Показался яркий образ солнца. Возлюбленная пара очутилась на обрыве. Прекрасный вид на туземные просторы открывался с высоты горы. Живые слепящие лучи света били в лица героям. Вокруг была чуткая природа, смешавшаяся с ликом черствых острых скал. Но не было слышно ни пения юрких птиц, ни других звуков. Лишь ветер дул своими теплыми порывами и заставлял подыматься полы платья черного Камилы. Краснел восход, а вместе с ним и солнце. Тучи растворились в жгучем свете лучей небесного светила. Небо было красным, словно адовое зарево.

Убрав оружие в кобуру, Таврический повел девушку к резкому обрыву. Встав прямо у оного, они смотрели на встречу пылающему зареву. Повернувшись лицом к Камиле, Таврический взял ее руки в свои. И устремился ей в очи, словно в душу. Ее круглое лицо с красивым носом, изящными губами и глазами, на которые редкими прядями наваливались темные волосы … во всем оно было прекрасно и притягательно. Оно поглотило Миктора. Он будто хотел что-то сказать, но только молча любовался. В Камиловых глазах навертывались слезы, она часто моргала, смотря в ответ, и тоже будто бы не находила слов. Темненькая рука легла на окровавленную сторону лица Таврического. Она рыдала и смотрела на него, а он тупо улыбался и бегал зрачками, поглаживая ее маленькую ручку.

Прекрасным был весь этот момент, живой и светлый… Такой, какой и должен быть. Простой и воистину прелестный. Ведь есть это — любовь, которая влечет с собою безумные миги страсти и порывы безрассудства. Но ничто не может быть вечно, особенно нечто прекрасное. Оно с особой быстротой проходит и растворяется в пучине горя… Так и эта радость не была вечной. Камила не отводила глаз с лица Таврического, но краем увидала вставшего за его спиной во весь рост Аслана, который уже целился. Прервалась тишина, прервался ветра свист, и снова полетела пуля. Толкнув в бок, девчушка спасла возлюбленному жизнь… Отнюдь сама подставилась под выстрел. Прикрыв рукой живот, она стояла в шоке. Под ногами на каменистой поверхности показались капли крови.

Лицо Аслана чудовищно исказилось. На нем смешался страх, испуг, шок и дикая свирепость. Он уронил винчестер и обхватил голову руками. В состоянии смятения прибывал он доли секунды. Затем со всех сил рванулся с места прочь. Он испугался, ведь потеря всех подручных, смерть Гоги, Радека, а уж тем более Камилы здорово ему бы кликнулась по возвращению. Теперь в его мыслях было лишь одно – бежать! Бежать куда подальше и не возвращаться! Схорониться и не показываться долгие лета.

Таврический подхватил павшую Камилу. Она лежала на его усталых руках. Из ее уст сочилась кровь, стекая маленькими ручейками по ее милому юному бледнеющему личику. Ошалелым взглядом смотрел на умирающую девушку Миктор.

— Миктор, милый, не печалься… Хоть провели мы только лишь мгновенье — это не конец. Мы крови разной и веры, но клянусь, я буду ждать тебя на небе… Я буду ждать, когда ты ко мне придешь… Я продержусь и десять лет, и сотню, но я дождусь, и будем мы с тобою там — на небесах, рука за рученьку ходить…

Таврический заплакал так, как еще никогда не плакал. Его слезы капали на тело бедненькой девчонки. А выразительные глаза ее с последних сил смотрели на него. Она старалась улыбаться…

— Камила, милая Камила… Любовь моя, страсть моей жизни! Не покидай меня, прошу, не уходи!

Миктор решился прочесть стих Камиле, что посвятил ей и записывал в блокноте. Его хотел прочесть в спокойной обстановке мирской жизни, но судьба распорядилась иначе и выбора другого не предоставила. Выходит, выпадал последний шанс.

Камила, милая Камила!

Свет глаз моих,

Лихая страсть моей души,

Глубин сознанья тайное желанье!

Лишь только ты меня вновь возбудила,

Из тьмы забвенья поманила,

В сердцах наших огонь любви мгновенно разбудила.

Люблю тебя, прелестная Камила,

Мечтаю быть по гроб с тобою!

И в радости, и в горе,

Но лучше под руку с тобою,

Ведь ты моя,

И будет так всегда,

Наш час разлуки не настанет,

Быть вместе нам предписано судьбою,

Ты моя, я твой,

И в муке страшной и в счастья сладостном покое

Мы будем вместе

…

— Миктор, Миктор… — Улыбаясь. – Миктор…

Взгляд Камилы медленно устремлялся к небу, к красному безоблачному небу. Вскоре он застыл… застыл навечно.

— Не уходи…

Миктор еще какое-то время сидел с Камилою в объятиях. Затем поднялся с нею на руках и подошел к самому обрыву. Он держал ее и глядел куда-то в солнечную даль. А огненное, пламенное солнце поднималось все выше и выше, возвышаясь над трагедией маленького человека.

Роковое решение

Колеса экипажа подпрыгивали от рытвин на неказистой дороге. Я сидел и смотрел в окно покручивая ус пальцами. Проезжали мимо сожженной деревни. Разумеется, это была работа остов… Да-с, война. Вот собрались две мужицкие кучи в поле и давай рубаться и стреляться – это я понимаю – война. Но что могли такого сотворить селяне, женщины, дети и старики, чтобы быть заживо сожженными? Мне стало неприятно думать об этой жути. Уже достаточно повидал такого. Продолжения не хотелось ни коем местом своего разума. Думая об отвлеченных темах, я неожиданно для себя заснул и проснулся лишь от звонкого «Приехали, ваше благородие, господин гауптманн (Капитан)!» – это так будил меня мой молодой адъютант. Прежде чем выйти из кареты, я протер свои усталые зенки и только потом соизволил выйти. Адъютант, следуя уставу, отворил мне дверцу. Выйдя, я слегка размялся – так, чтобы это было не совсем приметно.

Мы прибыли к благородной лекарне для высших офицерских чинов. Я приехал сюда, дабы навестить своих бойцов и поздравить их с окончанием войны. Мне было жалко их не только из-за их ранений, но и из-за того, что ребята не смогли насладится вкусом победы непосредственно. О ней им приходилось узнавать только лишь из уст солдатни и газетных статей.

Вальяжно, сложив руки за спиной, я шел ко входу в лечебницу. Попутно успел поприветствоваться со знакомыми мне сестрами милосердия. Красивые девчушки, да еще и работящие. Это же надо, при такой неземной красоте быть еще и такими героинями. Буквально ангелами войны, что спасают неудачливых солдат от смерти. И в госпиталях и прямо на поле брани! Всегда поддержат и морально не дадут оскотиниться душе. Славные сестрички!

Тут дверь больницы распахнулась и из нее показался высокий мужчина в кавалерийском мундире и с чемоданом в руках. Он тихонько пошагал ко мне навстречу. Не прошло и года, как по его красивому стану, светлым волосам, торчащим из-под картуза, и фирменной походке я узнал старого друга! Приближаясь, он узнавал и меня.

— Миктор Викторыч? Какая встреча, га-а-спадин подпоручик! – весело брякнул я и протянул подошедшему руку. Он меня узнал тотчас. Лицо его расплылось в улыбке.

— О-о-о, Павел Астапыч! Что за чудный день, как вас сюда занесло? Зады свои порвали, пока на ослике катались?!

— Конечно, как иначе! Вот, раньше предпочитал пони, да закончились. Стал по ослам, а они – собаки – брыкаются!

— Ну, полно. Какими судьбами в госпиталь приехали?

— Да-с, бойцов своих проведать. Тебя вот, тоже, получается, хотел, но ты, как погляжу, смотаться задумал, а?

— Эх… Получается, что так, Павел Астапыч.

— А куда, если не секрет, намылился?

— В Ливадию. Кавалерия расщедрилась мне на вояж, с целью окончательного восстановления.

— Ясно. Не устал-то чахнуть от безделья, шалопай?

— Подловили, есть такое.

— Знаешь, у меня есть к тебе, так сказать, оферта. Тут дело в чем… Император-батюшка, Фёдор Владимирович, подал приказ, отправить соединения некоторых опытных частей на освоение югов пустынных. Все, разумеется, как надо… Добровольно и за щедрую уплату. Я понимаю, ты весь больной и неготовый… Но я могу похлопотать и – по своим блатным – тебе место отвести в экспедиции. Ты ведь человек что надо! Золотой в военном плане, да и я тебе как брату доверяю. В конце концов благодарен за то, что под Большеградом вытащил на себе из пылу битвы.

Таврический скривил задумчивую гримасу. Похоже, поддался раздумьям.

— Помилуй, батюшка, все же откажусь…

— Как?! Почему?

— Да что-то усталый я больно от больниц, да от военщины. Хочется уже и на землю обетованную посмотреть. Пожить как полагается – на полный размах.

— Ну брось, сынок, ты что? Тут дело-то на год всего, но может чуток побольше. Но такие деньги и приключения… Это ж что-то необыкновенное!

На лице у Таврического выплыло сомнение. Может, он уже подумал согласиться?

— Нет, государь, нет. Не соглашусь, прошу сердечно, не упрашивайте, не заставляйте обидеть ваше бродие.

— Как же так… — Я прилично расстроился, услышав отказ, ведь был готов держать пари на согласие друга. Где-то в закромах своих я даже затаил обиду. Он видел мою расстроенную мину, что застыла без возможности сказать что-либо.

— Ну, ладно, Павел Астапыч, рад был с вами повидаться… Меня ждет экипаж.

Он крепко пожал мне руку. Держась за его молодую ладонь, стало еще более тяжко. Мне явно было еще о чем поговорить с другом, но он безжалостно убил такую возможность для меня. Уходя, он проронил на прощание моему печальному взгляду фразу:

– Павел Астапыч, кто знает, что меня ждет там, где меня давно уже не было… Может быть, там таится великое счастие или та, что разожжет во мне огонь любви по-новому? Впрочем, не важно. Я вам тоже желаю счастия и успеха, ну и долгих лет! Прощайте, Павел Астапыч!

Я провожал его взглядом до самого момента отъезда.

«Какой трагичный человек… Романтик по своей волчьей натуре!» – пропустил я в мыслях.

***

Последняя страница книжки встретила меня судьбой Аслана. Миктор писал: «Позже, когда уже отбывал я из Ливадии узнал у одного извозчика, что некий увахраббитский бандит Аслан при попытке ускакать из города, напившись, расшиб себе голову, упав с коня. Надеюсь, это был тот самый, злобный пес, что своим выстрелом сломал мне жизнь. Каждому преступнику судьба воздает по заслугам!». Закрылся кожаный переплет, книга плавно движением руки очутилась на столе. На улице было уже раннее утро. Я читал всю ночь напролет и не заметил ее темного присутствия. На моих глаза теснились слезы. Не ко всем мог испытывать такие чувства. Однако в нем, в Таврическом, было что-то меня к нему притягивающее. То, чего я совершенно не в силах объяснить. Его аура для меня была будто сыновья. Я был старше на добрый десяток лет, даже чуточку больше. Во времена войны я был ему наставником, он видел во мне надежного друга, как выяснилось, даже единственно верного. Когда пути наши разошлись, писали письма и общались. Бывало редко, но виделись на разъездах. И вот, последний раз во дворе больницы. Бедный, бедный Миктор! За что тебе такая драма? Жив ли? Нет?

К чему такая театральность и вычурность земного представления? Парою кажется, что жизнь соткана так, будто для некоторых в ней счастия нет и не будет никогда. Да и кому положено знать — творим судьбу мы сами или все уже давно предначертано богами свыше, а мы лишь катимся по проторенной дорожке? Справедливо ли все это?

Конец.

Еще почитать:

Путь России

Мальчик-старик

ЗАПАХ РОЗЫ БЕЛЬВЕДЕР

Пути обратно уже нет…