Тайна улыбки

Я — Историк, и завтра утром мне опять крутить барабан. А пока вечер, мое любимое время. Это время бумаги и карандаша, которые мои надзиратели выдают мне в 19:00, сразу после вечернего приема пищи, и забирают в 23:00, после чего звучит сигнал отбоя и в камере выключается свет. Эти четыре часа я провожу в своих воспоминаниях и, как будто, заново проживаю жизнь, которая, считайте, уже закончилась, и все, на что я способен — это оставить моим возможным читателям крупицы опыта, что я накопил. Хотя я часто сомневаюсь, что мои рукописи на серых листах бумаги когда-то увидят свет. Скорее всего они будут аккуратно упакованы в папки, и их поместят на необъятные полки среди тысяч таких же в каком-нибудь неприступном холодном и темном архиве. Но, как я уже говорил чуть выше, время, когда я могу писать, — самое любимое время в моем строгом и четко спланированном расписании, и только это не позволяет мне окончательно свалиться в яму безумия. Меня греет мысль, что по крайней мере рукопись точно сохранится, ведь бумага у нас священна, и за попытку ее уничтожения можно легко занять соседнюю со мной камеру. Конечно, у нового заключенного, в отличие от меня, не будет утреннего барабана, но и свободы тоже не будет. Сам Брат-Император запретил своим указом уничтожение бумаги, а с его запретами шутки плохи, в чем я убедился на собственной шкуре.

С утреннего барабана у меня начинается каждый день. Еще до завтрака хмурый конвоир приводит меня в небольшую квадратную комнату, где в центре установлен круглый цилиндр с тремястами шестьюдесятью пятью делениями. Одно из них — смерть. Я раскручиваю его и жду, на каком делении стрелка остановится сегодня. За вращением этого приспособления также следит несколько палачей, которых не видно, зато я отчетливо вижу дула их автоматов в стенах комнаты и не секунды не сомневаюсь, что десятки пуль прошьют меня, если выпадет сектор «Смерть». В самом начале своего срока я волновался, потел и трясся, что сегодня тот самый день, когда… Сейчас, видимо, уже привык и спокойно жду окончания этой обыденной процедуры. Люди, как оказалось, привыкают ко всему и довольно быстро.

Но давайте обо всем по порядку.

У каждого человека в жизни случается огромное количество событий, каждый день и день за днем с нами что-то происходит. Но бывают такие минуты, которые определяют дальнейший путь, а некоторые переворачивают всю жизнь. Но в момент, когда это происходит, не звучит гонг и не налетает внезапный порыв ветра. Ничего необычного не происходит вообще. И только отдалившись от этого, только прожив какое-то время, человек понимает, что тот самый миг и определил его судьбу. И кажется, что и гонг, и ветер — все это в тот момент было.

Для меня, как я сейчас понимаю, таким вот моментом был случай в далеком детстве, когда мы играли во дворце с Наследником престола, перворожденным сыном правящего тогда Брата-Императора.

«Ты знаешь, что такое УЛЫБКА?» — спросил он тогда у меня, и после этого губы его растянулись по лицу, приоткрылись, и за ними показались белые ухоженные зубы. На совершенно серьезном лице это смотрелось нелепо и даже страшно. Он рассказал, что подслушал разговор своего отца, правящего Брата-Императора, который обсуждал улыбку со своим Историком, моим отцом, и не понимает природы этого явления, но в прошлом за УЛЫБКОЙ скрывалось что-то необъяснимо большое и прекрасное, что люди улыбались и получали от этого удовольствие. Он пожелал постичь эту тайну и, видимо, как и я, все эти годы переворачивал архивы и искал ключ к улыбке. И вот однажды настал день, когда меня доставили во дворец, где я должен все рассказать Светлейшему.

Я не знаю, сколько я ждал, но вдруг раздался удар посоха, стража зашевелилась, взялась за ручки дверей, и они бесшумно открылись. Я встал, выпрямился и шагнул через порог.

— Проходи, дорогой Историк, проходи. Располагайся. — Брат-Император повел рукой и от рукава воздух пошел прохладной волной.

— Спасибо, Брат-Император, ваше Священное Превосходство.

Церемонные нотки, звучавшие в моем голосе, удивили меня самого. Тем не менее я собрался уже продолжить принятый в таком случае набор фраз, но Император прервал меня, вскинув руку.

— Ни слова больше, хватит этого всего… Надоело! От тебя-то уж точно не хочу слышать… — Он сделал несколько быстрых шагов и сел в высокое кресло. — Садись. Чаю тебе налью.

Я вдруг понял, что в комнате мы совершенно одни — ни охраны, ни слуг, никого…

— Вот смотри. Меня каждый в этой стране величает Братом-Императором, а я их всех братьями не считаю. А тебя — да. Хочешь тебя сейчас братом назову? — Глаза его внимательно, прищурившись, смотрели на меня. — Мы с тобой детство вместе провели. Ты во дворце жил, вместе со мной шалости устраивал. Так что давай… — Он кашлянул. — Рассказывай. Знаю про работу твою и буду с тобой честен. Ты либо уйдешь отсюда домой и дальше будешь жить счастливо, либо тебя увезут и бросят в камеру до конца жизни. И конец этот может быть очень скорым.

Я замер тогда, собрался с силами и спросил:

— Счастливо жить буду? А как понять, что человек счастлив?

— Мда… В общем, заразился все же ты в своих изысканиях. Изучил самые секретные понятия в мире. Улыбку, Юмор и Смех. Я тоже все эти годы провел в исследованиях и, знаешь, во всем разобрался. А ты понял, почему запретили мои предки эти понятия? Почему сотни лет выжигали каленым железом всю эту ересь?

— Вот смотри, Брат-Император, скажем, нужно тебе узнать, какая температура за окном. Градусник все измерил и показывает тебе, стоит ли накинуть плащ или лучше взять пальто. Вот с улыбкой также. Только не температуру она измеряет, а счастье. И чем улыбок больше, тем счастье теплее? А вот как быть, если улыбка и смех уже давным-давно под запретом? Как понять, что человек счастлив?

— Ты посмотри на него! — Брат-Император вскочил. — Счастье — это когда всем паек выдают два раза в неделю и когда каждому жителю Государства полагается по четырнадцать квадратных метров. Что еще нужно? Улыбаться уметь? Да знаешь ли ты, Историк, что улыбки и смех люди сами выдумали? Нет в природе человека этого! Вот слезы и плач есть. Как рождается человек, так сразу и умеет плакать. А смеяться — нет.

Я на несколько мгновений опустил голову, собрался, выпрямился в своем кресле.

— Просто оказалось, что юмор и смех позволяли людям пережить самые страшные события в своей жизни. Что повелевать людьми несчастными намного проще, а человек, который не умеет смеяться, не может быть до конца счастлив. Человек несчастный внушаем и податлив, из этого пластилина можно дворцы строить.

Пылкие слова отразились эхом от стен комнаты, и когда все стихло, на нас свалилась тяжелая и густая тишина. А потом щелкнула ручка двери, вошел конвой, мне заломили руки и в таком согнутом и униженном положении увели.

А завтра… Завтра будет то же самое, что было вчера. Утренний конвой отведет меня в комнату, я раскручу барабан и, пока он будет вращаться, я улыбнусь всем невидимым мне лицам.