СЮЖЕТ ДЛЯ МАЛЕНЬКОГО РАССКАЗА

 
Оленька, Ольга Андреевна Моревская уже добрых полчаса стояла перед зеркалом, пытаясь надеть на свое кукольное личико выражение печали и скорби. Все попытки были тщетны.

Как она не старалась, ничего не выходило, мышцы лица никак не принимали нужного положения и вопреки Оленькиному желанию, складывались в милую улыбку. За окном сияло тёплое летнее солнышко, щебетали птицы, стрекотали кузнечики, природа пленяла буйством красок.

Ольге хотелось жить, радоваться, веселиться, танцевать, а приходилось соответствовать моменту- ожидать гостей на сороковины.

 На вдове было надето траурное платье, (надо сказать, очень модного фасону) выгодно подчеркивающее точёную фигурку, фарфоровую бледность лица и удивительный жемчужно-пепельный оттенок волнистых волос. И если бы не чёрный цвет, в этом наряде было бы вполне уместно отправиться на бал.

 Минуло сорок дней как не стало Олиного супруга Владимира Викентьевича Моревского, губернского прокурора. Мужа Ольга Андреевна не любила, хотя, по-первости, честно пыталась вызвать в себе нежные чувства к благоверному.

 Владимир Викентьевич всерьёз мнил себя важной особой, любил, чтобы все вокруг него суетились и обихаживали.
 По рассказам губернского предводителя законности выходило, что он более ценен, чем сам государь император.

На деле же был страшным брюзгой, с намертво приклеенной к лицу гримасой недовольства и пренебрежения ко всем и всему. Но самым неприятным было то, что прокурор был невероятно скареден и мелочен. Он тщательно проверял за слугами расход продуктов, просил подробно записывать каждую копейку трат, потом эти записки скрупулёзнейшим образом изучал.

Ежемесячно Моревский относил большую часть денег в банк, а еще часть денежных знаков, как полагала супруга, не имеющих отношения к законному жалованию и существующую исключительно в виде золотых червонцев, прятал в потайной комнате, ключ от которой был только у него, — ни слуги, ни жена туда не допускались.

 Все это было противно Оленькиному естеству, ведь её он тоже совсем не баловал. Немного радовало лишь то, что периодически семья Моревских выезжала на балы к губернатору, а дважды появляться там в одном платье было не комильфо, поэтому пару раз в год очаровательная прокурорша гарантированно была обеспечена новыми нарядами.
 
Оленька пыталась подстроиться под супруга, угождать, развлекать по мере своих возможностей, но вскоре всё это ей наскучило и надоело.

Познакомились Владимир Викентьевич и Оленька в гимназии, куда недавно прибывший из Петербурга Моревский, пришел читать лекцию о соблюдении законности. Он попал в выпускной класс, где училась Оленька Верещагина.

 Скучающей гимназистке ни лекция, ни занудный лектор были абсолютно не интересны. Ольге был неприятен нудный, заунывный голос оратора, и она с отсутствующим видом крутила тоненькими длинными пальцами кудряшки у виска, периодически поглядывая в окно.

Один раз даже зевнула и только через несколько секунд заметила, что всё еще сидит с открытым ртом. Именно в этот момент чиновник от законности взглянул на несколько оконфузившуюся гимназистку и уже не сводил с неё восторженных глаз в продолжении всего выступления.

 Оленька этих манипуляций со стороны прокурора даже не заметила, мысли её были далеко, и очень удивилась, когда увидела у дверей гимназии ожидавшего её Владимира Викентьевича.
— Разрешите проводить вас до дома, милая барышня? -любезно поинтересовался он.
-Как хотите, мне всё равно, — безразлично отвечала белокурая красавица.
По пути Моревский что-то рассказывал, сам смеялся своим шуткам, Оленька же оставалась безучастной и холодной.

Дойдя до дома, она, чуть кивнув головой спутнику, быстро исчезла за калиткой.
 
Через несколько дней настойчивый блюститель законности пригласил её в театр на пустейший водевиль.  Оленька водевилей не любила, идти в храм Мельпомены в компании занудливого законника совершенно не хотела, но маменька буквально вытолкала её из дома, считая столичного чиновника прекрасной партией для своей дочери.

Ольга и сама была не прочь поскорее покинуть душный родительский дом, вечно недовольную маменьку и её подружек, бесконечно гонявших здесь чаи и перемывающих кости соседям.

Для себя такой жизни она не желала. Но, если учесть, что к наукам хорошенькая гимназистка рвения не проявляла, учиться далее ни в столицах, ни в родных пенатах не собиралась, получалось, что ей одна дорога – удачное замужество.

 Может, и правда стОило повнимательнее присмотреться к Владимиру Викентьевичу?
В театре Оленька со всех ракурсов разглядывала Моревского, но ничего симпатичного, по-прежнему, в нём не находила.
 
Он заразительно хохотал каким-то неприятным хрюкающим смехом над глупым и пустым сюжетом пьески. Ольге же оставалась разглядывать интерьеры и публику, — ни одно, ни другое не заслуживало её внимания.

 Иногда Владимир Викентьевич приглашал Оленьку в ресторан, где обычно заказывал чай с пряниками. А ей так хотелось чего-нибудь этакого в виде заливной стерлядки, рябчика на вертеле, на худой конец, расстегаев с грибочками, а эти коврижки-кренделя уже в горло не лезли, — дома их предостаточно для маменькиных чаепитий.

В день окончания гимназии прокурор преподнес прелестной выпускнице огромный букет сирени (видимо нарвал в городском саду) и попросил у Ольгиной родительницы её руки.
На лице маменьки зажглась улыбка неподдельной радости. Вот вам, получайте! Не местный почтмейстер какой-нибудь, а столичная прокурорская штучка. Новоявленной невесте, как обычно, было всё равно.

Свадьбу сыграли весьма скромную, со стороны жениха была парочка сослуживцев, петербургские родственники не приехали, а, может, их и вовсе не было.

Семь долгих лет провела Оленька в этом странном браке, на восьмом году Владимир Викентьевич неожиданно (это ещё как сказать) и скоропостижно скончался от апоплексического удара.

Двадцатипятилетнюю вдову несказанно радовало, что наследство ей досталось немалое, и в банке, и в заветном чуланчике денег обнаружилось изрядное количество, — не успел Владимир Викентьевич потратить свои многолетние накопления.
Но уж она-то постарается, распорядится по уму, — Ницца и Капри давно дожидаются русскую красавицу.

Всё, хватит воспоминаний, с минуты на минуту должны прийти гости, — красиво сервированный стол давно ждёт.
То-то прокурорские будут рады бесплатному угощению, — жадный они народ, не упустят своего (да и не своего тоже).

Пожаловали степенные гости – трое коллег Моревского в строгих сюртуках важно и чинно несли себя, как будто шли не на поминки, а на заседание Государственной думы.

 Зачем-то явился вновь назначенный на должность губернского прокурора столичный чиновник (свято место пусто не бывает), — ни покойный Владимир Викентьевич, ни Ольга знакомы с ним не были.

 Весь вечер преемник Моревского пялился на несравненную Ольгу Андреевну, а уж после принятия нескольких стопочек беленькой, подсел к ней поближе и стал нашептывать на ушко всякие скабрезности.

 Остальные представители сильного пола тоже глядели на вдову отнюдь не сочувствующими взглядами. Однако поумневшая мадам Моревская своих ошибок повторять более была не намерена, — прокурорская братия и раньше не особо была ей интересна, а уж в статусе богатой молодой вдовы и подавно!

Проводив гостей, Ольга задумалась, что делать дальше, чем заполнить образовавшуюся пустоту? И неожиданно ей пришла в голову мысль изложить на бумаге историю своей жизни с Моревским, тем самым простившись с ним навсегда.

-Утром и начну на свежую голову, — решила Оленька и со спокойной душой отправилась спать.

Проснувшись в замечательном настроении от прошелестевших рядом почти невесомых шагов музы, представляя себя Жорж Санд, ну, или мадам де Сталь, весёлая вдова, слегка пританцовывая, направилась к старинному бюро.
 Боязнь белого листа Ольгу Андреевну не пугала – когда-то её сочинения зачитывались перед всем классом как пример для подражания, а по родной словесности были только отличные отметки.

Перо у начинающей литераторши и вправду было лёгкое, слова почти бездумно рождались в её очаровательной головке и сами собой ложились на бумагу.
 
В Оленькином изложении получалось, что Владимир Викентьевич всячески радел за процветание города, да и всей Российской империи в целом. Да и для неё сделал больше хорошего, чем дурного.

А если задуматься, то так и было — умер вовремя и не всю жизнь ей испортил, а лишь частичку. И в двадцать пять лет жизнь ещё можно начать сначала, — а если бы это случилось в сорок?

Опять же, денег оставил ей изрядно, надолго хватит, даже экономить не придется. И дом за вдовой сохранили по высочайшему повелению, поскольку прокурор на службе скончался, исполняя долг перед отечеством.

А самое главное, что теперь у неё есть то, чего никогда не было – свобода! Ольга уедет из этого опостылевшего города навсегда, уедет туда, где никто и никогда не будет косо смотреть в её сторону только из-за того, что дама путешествует в одиночестве.

Почерк у Ольги Андреевны был чёткий, каллиграфический, -не повествование, а картинка настоящая получалась.

К вечеру работа была закончена. Очень довольная собой новорожденная писательница, весело напевая арию Периколы (очень недурно, надо сказать), отправилась в столовую выпить чаю. Проведя целый день за созданием пищи духовной, она совсем забыла про насущную.

Оленька еще не успела дойти до столовой, как раздался звонок в дверь.
—Как некстати, -подумала вдова, -опять какие-нибудь визитёры с соболезнованиями. -И не открыть неудобно и открывать не хочется…

Горничная Таня вопросительно смотрела на немного растерянную хозяйку.
—Открывай, — тихо произнесла Ольга, стараясь придать лицу если не скорбное, то хотя бы серьёзное выражение.
И хотя попытка удалась, манипуляция сия была проделана совершенно напрасно.

На пороге стояла немного растерянная Лидочка Изборская- гимназическая подруга, тоже не знавшая как поступить со своими эмоциями — улыбаться или грустить.

Отличница Изборская после окончания словесно-исторического отделения Бестужевских курсов домой не вернулась, осталась преподавать в Первой классической гимназии Петербурга.

Это был её первый визит в родной город после долгого отсутствия, — подруги общались исключительно эпистолярно.

—Лидочка, как я рада, как соскучилась, — счастливая Ольга бросилась обнимать подругу, — ты совсем не изменилась, только похорошела ещё!
—Я нынче приехала, узнала про Моревского и сразу к тебе, даже переодеться толком не успела.
—И правильно, я как раз ужинать собралась, вместе будем, — Таня, неси нам всё самое вкусное и побольше, -с улыбкой распоряжалась Оленька, очень довольная приездом подруги.

Ужин оказался долгим, насыщенным воспоминаниями и рассказами о настоящем. Лида с восторгом рассказывала о Петербурге, своей работе, учениках. У неё действительно была интересная увлекательная жизнь, любимое дело. А Ольге и рассказать-то нечего было, она погрустнела, как-то сникла, потом внезапно встала, взяла с бюро тетрадку с законченным повествованием и протянула Лидочке.

— Вот, лучше прочти, думаю, это будет интереснее, чем я расскажу.
Оленька вызвалась проводить подругу до дома, пока совсем не стемнело, и они ещё долго говорили, неторопливо шагая до дома Изборских, и никак не могли наговориться.

На следующий день взволнованная Лида прибежала ни свет ни заря:
—Послушай, у тебя несомненный талант, получилось ничуть не хуже Лухмановой, даже лучше. Говорю тебе как словесник. Эту историю нужно срочно отнести в редакцию литературного альманаха.
Там Серёжа сейчас за главного, мой кузен. Помнишь его? На пять лет нас старше—.  Без умолку тараторила Лидочка.

—Очень смутно, несколько раз видела у тебя в гостях ещё в детстве. Больше не довелось встретиться. — Задумчиво тянула Ольга.
—Так он и уехал тогда учиться в Московский университет, после завершения учёбы несколько лет работал в журнале «Нива», а теперь вот к родным пенатам потянуло, — вернулся. Надо пойти к Серёже, он прочитает и обязательно напечатает твою историю в журнале.

—Лидочка, я же для себя её записала, просто так, чтобы изложить на бумаге и больше не вспоминать об этом, забыть…Куда мне до писательства, до публикации? – Оленька не смогла сдержать смеха. Ну, если тебе очень хочется, отнеси ему, пусть прочтёт, мне не жалко.

Прошло несколько дней, и радостная Лидочка вновь появилась на пороге дома вдовствующей прокурорши.
—Собирайтесь, уважаемая Ольга Андреевна, нас ждут к двенадцати часам в редакции, отказы не принимаются, опаздывать не рекомендуется. —Нарочито серьёзно молвила Изборская.
 
Ольга растерялась, она так давно никуда не выходила. И, конечно же самой первой мыслью было: что надеть, в чём предстать пред ясны очи издателя? Старый гардероб никуда не годился, —столичная жительница Лидочка с грустью заметила, что все имеющиеся в наличии наряды безнадёжно старомодны.

После некоторых раздумий новоявленная писательница облачилась в то самое чёрное платье, так шедшее ей, добавив к нему кокетливую шляпку с вуалеткой. Образ получился очень интересным и отнюдь не печальным.

По залитой солнцем улице подруги дошли до редакции альманаха, занимающей милый купеческий особнячок. Интерьеры, выполненные в новомодном стиле ар-нуво, были весьма экзотичны и немного вычурны и, чуть дрожащая от волнения сочинительница немного успокоилась, отвлекшись на созерцание причудливых бионических декораций помещения.

Ровно в назначенное время из кабинета появился Сергей Павлович Изборский, издатель, цензор и редактор Литературного альманаха «Шмель» единый в трех лицах.

Он весьма походил на Антона Павловича Чехова; некоторое сходство было природным – высокий рост, худощавость, несомненная приятственность лица, остальное -прическа, пенсне, хитроватый прищур глаз было явно скопировано у знаменитого писателя.

—Покорнейше прошу вас, милые дамы, проходите в кабинет и устраивайтесь поудобнее. Очень рад приветствовать Вас, любезная Ольга Андреевна. —  Сергей Павлович был невероятно галантен и учтив. —Уж очень мне понравился ваш персифляж, сударыня, получил истинное удовольствие от прочтения. Непременно опубликуем эту забавную историю в следующем номере журнала.
—Да-да, Серёжа, ты прав, мне тоже было удивительно весело читать Оленькину историю.

Ольга и подумать не могла, что из её истории жизни с прокурором получился весёлый рассказ.

 Надо сказать, что немного насмешливый тон Сергея начинающую писательницу совершенно не раздражал, а, скорее, импонировал ей, поскольку в нём совершенно не было цинизма и лицемерия, и, похоже, таились участие и сердечность.

Дело принимало шутливый оборот, и Оленьке стало так легко и радостно на душе, она буквально воспарила в эмпиреи и впервые за многие годы весело рассмеялась, сбросив с себя груз всуе прожитых лет.

Выходило, что рассказ возымел необходимое действие и новорождённая литераторша, смеясь, рассталась со своим прошлым, что в итоге и требовалось.
Новая страница книги Оленькиной жизни обещала быть очень интересной, — ведь всё у неё только начиналось.

Ей хотелось рассказывать о неземной любви, сказочной красоте, вечном счастье и самой испытывать все эти чувства в жизни, а не только на бумаге.

А о чём можно писать здесь, в этом городе, в этой стране? О дорогах, дураках, казнокрадах, невыполненных обещаниях властей…Все это давно известно из трудов настоящих писателей, которые не Оленьке чета, но ничего не меняется в лучшую сторону. И, видимо, не изменится никогда, хотя и грустно это признавать.

Через два месяца, распорядившись имеющейся недвижимостью и уладив все необходимые формальности, чета Изборских с чувством глубокого удовлетворения покидала Россию на комфортабельном Норд-Экспрессе, уносившем их в сторону Парижа.