Сын мой... | Penfox 🦊

-Сын мой… — одно то, что отец заговорил с ним так торжественно и официально, уже сказало Карлу о том, что разговор будет неприятным. Он предполагал, что будет что-то дурное, но, тем не менее, когда это дурное наступило, был очень удивлен и разочарован. Всё как-то казалось ему легче.

Обычно отец вообще не заговаривал с ним. Карла это даже устраивало. В такие дни ему нравилось представлять себе, что никакого отца у него и вовсе нет.

«Лучше никакого, чем этот!» — думал Карл.

Но реальность иногда жестоко возвращала юношу на землю. И тут ему не нравилось.

В реальности его отец – обычный, плохо образованный работяга, возвращался домой с запахом грязи, нищеты и пота. Своё одиночество отец топил в бутылке дешевого пойла, что, в конечном счете, добавляло в их бедную и облупленную жизнь еще и запах перегара и недавней рвоты.

Беспросветность жизни Карла раздражала до зубовного скрежета. Он хотел вырваться из этой жизни любыми средствами, чтобы никогда не быть таким, как отец.

Учеба давалась Карлу с трудом, но он упорно занимался, стараясь не отвлекаться на позднее возвращение отца домой. А тот приходил, шумно плескался минут пять в ванной под ледяной водой (горячую им нередко отключали за неуплату), затем неожиданно тихо ел холодный скудный ужин, экономя электричество для разогрева или просто не находя времени для еще хоть какого-то минутного ожидания. Пил…

Напившись из дешевой тары какой-то мутной дряни, от одного запаха которой всё живое должно было умирать во всей ближайшей округе, отец шел спать, робко заглядывая в отделенный в общей комнате угол сына. Карл делал вид, что никакого отца у него за спиной нет и тот, постояв немного, шел на свой продавленный диван и пьяно засыпал.

Карл после этого сидел назло ему еще с четверть часа, а затем шел и ложился. Утром, проснувшись, находил уже пустой дом, да пару бутербродов для себя, приготовленных отцом. Есть эти бутерброды было невозможно хоть сколько-нибудь нежному желудку. Ветчина отдавала пластиком, а хлеб был заветрен.

Но нежность желудка не для бедняков.

Карл твердо решил оставить всю эту жизнь однажды и теперь, когда оставался ему только один вечер, отец вдруг выдал свое: «сын мой…»

И от одного звука его голоса Карла сморщило. Карл слишком сильно ненавидел отца за эту нищету, за отвратительный запах, за отсутствие амбиций, за смешные и глупые ошибки в словах, за то, что он вообще есть.

Про мать Карл ничего не знал. Отец никогда не рассказывал ему ничего, кроме того, что она была красива, но не было ни ее фотокарточек, ни ее писем, ни школьного ее аттестата – ни-че-го. Словно и ее самой не было.

Но Карл мучительно хотел представлять, что она была женщиной прекрасной, очарованной по какой-то глупости его поганый папашей.

-Чего тебе? – грубо отозвался Карл, даже не делая вид, что будет пытаться быть вежливым. – Чего тебе… «отец»?

И в этом «отец» было столько презрения, столько ядовитой желчной ненависти. Ни у кого, кто слышал бы этот тон не должно было остаться никаких сомнений — отца у Карла нет. Нет и не может быть! Была бы его воля, он вообще бы выбросил за ненадобностью это слово в мусорный бак вместе со всеми отцами…

Но он не мог.

Отец был трезв. Смотрел мутно, тускло, но был в адеквате. От него также, как и всегда несло потом, грязью…

Но в глазах его впервые Карл заметил что-то скорбное. И это разозлило.

-Чего тебе? – грубо повторил он.

-Уезжаешь? – тихо спросил виновник всех карловых несчастий.

-Да! – Карл, собиравший сумки (что оказалось делом куда более быстрым, чем он предполагал, ведь вещей оказалось ничтожно мало), почти выкрикнул это. – Да, я уезжаю! И… никогда не вернусь!

Карл верил в это. Он четко знал, что стоит ему ступить за порог, как начнется какая-то новая, совершенно удивительная жизнь, где не будет места пластиковой ветчине, запаху перегара, угрюмой фигуре отца. Стоит ему покинуть этот проклятый затхлый рабочий город, где сотни отцов походят друг на друга неотличимыми тенями, и он станет другим. И он увидит краски, которых прежде не видел.

И всё, совершенно всё будет хорошо.

-Я уезжаю! – Карл неистовствовал. Всё то, что он носил в себе, как в тюрьме, все несказанное, не пережитое, отравленное прорывалось в нем. – Я не вернусь! Я… я буду счастлив. Я не ты!

И Карл улыбнулся, произнеся последнюю фразу. Ему хотелось уязвить отца.

Но тот только покачал головою:

-Конечно, не я. Ты лучше.

И Карл, собиравшийся начать новый виток уничижения, осекся, с удивлением глядя на него.

-Ты лучше, — повторил отец. – У тебя есть будущее.

-И я никогда не вернусь! – тупо повторил Карл. Ему почудилось, что отец издевается, что он не понимает, что Карл никогда больше не хочет его видеть, что всё…решительно все кончено! Нет больше этой лачуги, этой экономии, этого…ничего этого нет!

И не будет.

-Не возвращайся, — согласился отец спокойно. В его глазах была странная тень. И все шло не по плану Карла. Он представлял себе, что в последний вечер отец будет умолять его остаться, а Карл – гордый и сильный просто перешагнет через это пьяное тело и исчезнет, сказав напоследок, как сильно ненавидел он прежние свои годы.

Но спора не возникало. Никто не собирался его держать.

-Ты меня не остановишь! – но заготовленный фразы срывались беспорядочно и жестоко, пока Карл яростно проверял запакованные сумки. – Ты – пропащий алкоголик без прошлого, настоящего и будущего, не умеющий даже писать без ошибок, ты меня не остановишь!

-И не собираюсь, — заверил отец еще тише. Оскорбления словно бы не касались его. он то ли оглох, то ли хотел оглохнуть на часть произносимых сыном фраз. – Я только хочу предупредить тебя кое о чем.

-Мне не нужны твои идиотские советы! – Карл распрямился. Вот оно – поле споров! – Ты – ничтожество. И советы твои не стоят и слова.

-Послушай, — жалобно попросил отец.

-Не хочу, — Карл скрестил руки на груди. Смотрел насмешливо, сверху вниз, неожиданно только сейчас заметив, что стал на голову выше, чем отец.

-Я прошу тебя, прошу в последний раз. Как отец!

-Отца вспомнил? – полыхнул Карл издевательской желчью. Хохотнул, хоть и не было ему смешно.

-Прошу тебя, прошу в последний раз,- отец словно бы не слышал. Он повторял как заведенный, как безумец.

У Карла не было жалости. Только отвращение. Полное отвращение к этому худому неопрятному человеку.

-Говори, — смилостивился Карл. – Две минуты.

Отец моргнул. Затем попытался приблизиться к сыну, но тот с брезгливостью отступил на шаг, показывая всем видом, что терпеть подле себя пропойц не собирается и тогда отец растерянно моргнул, остановился и заговорил сбивчиво…

-Мои ошибки, провалы ты мне ставишь в вину, но отметаешь весь опыт. Тебе смешно. Тебе противно. И ты пытаешься вытравить меня из своей жизни.

-Да. – не стал спорить Карл, — мусор нести в свою жизнь – это не уважать себя.

-Послушай! Сегодня ты смеешься надо мной и презираешь мою жизнь, но в городе, в том городе, да и вообще, по жизни, ты можешь не заметить ловушек…

-Ага, мы же на охоте, — ядовито вставил Карл. – На меня ставить надо как на кабана…

-Ошибки, ошибки! – мотал головою отец. – Ты не понимаешь. я тоже таким был! Я пошел за новой жизнью. Я ушел от отца, которого презирал. И это круг, это только круг! Я поклялся себе, что никогда не вернусь домой, хотя мой отец говорил, что будет ждать моего возвращения, что я всегда могу вернуться…

-Я не вернусь! – Карл выкрикнул. – Пойми, кусок человека…

-Я не вернулся, нет…- отец замахал руками, обрывая слова сына. – И ты услышь меня. ты не знаешь жизни.

-А ты ее видел, — хмыкнул Карл.

-Ты не знаешь жизни. и можешь не заметить всего, что она приготовит. Ты можешь быть на вершине, а завтра упадешь. И чем выше ты залезешь, тем больнее падение.

-Куда ж больнее этого, — Карл обвел рукою комнату. – Оглянись, убожество! Одно убожество кругом.

-Карл, — отца оставило всякое безумие. Он смотрел на сына, зная, что видит его последний раз. – Я не пытаюсь тебя остановить. Я хочу, чтобы ты был осторожным. Я хочу, чтобы ты знал, что жизнь бывает коварна, что те, кто кажутся нам друзьями, могут быть предателями. Держи ухо востро с врагами, не забывай раздумывать о друзьях, о своем окружении и никогда не поступайся своими принципами!

Отец кашлянул и добавил:

-Даже если очень полюбишь. Даже если кажется, что это правильно. А самое главное, знай, что ты всегда можешь найти здесь приют. это твой дом, это маленький город, полный теней, но он может стать тебе приютом…

-Это помойка! – заорал Карл в бешенстве. – Ты…знаток жизненных сетей! Ты ничего не знаешь! Ты слышал о том, как далеко идет человечество? Ты слышал о том, как меняется мир? Ты знаешь о нем хоть что-нибудь? Ты не был за пределами этого поганого серого города, так откуда ты можешь знать…

-Всё, что я знаю, — отец перебил его. он заговорил спокойно и ровно, словно не касались его опять слова сына. – Всё, что я знаю, это то, что должен много работать, чтобы обеспечить своему сыну еду и образования, одежду и дом. Всё, что я знаю, что мой сын не останется в этом городе. Всё, что я знаю, что он поступает правильно. Я не знаю прогресса и не знаю поэзии, не знаю истории и математики, но этого и не дано мне знать.

-Попрекаешь? – с ненавистью спросил Карл, но в его душе бушевало что-то еще, кислотное, разъедающее, рыдающее.

Отец покачал головой:

-Никогда. Стань человеком. Ты станешь. И это всё, что я знаю.

Карл подхватил сумки, толкнул намеренно отца плечом и вышел за порог, краем глаза отметив, что отец так и остался стоять в комнате, не шевелясь, словно мраморная статуя. На улице было противно и сыро, но Карл и не помнил, чтобы в этом городе была какая-то другая погода, сколько он помнил себя – здесь всегда было противно и сыро.

Он зашагал в сторону автобусной остановки, хоть идти было всего двадцать семь минут, а до автобуса оставалось еще полтора часа, Карл торопился уйти из дома.

Торопился, словно бы боялся, что лишняя минута заставит его тело врасти в этот дом. Карл старался представить новую жизнь, как сейчас подъедет автобусик, сверкая отвратительной белизной боков, как он поедет по тяжелым дорогам, как приедет на вокзал, возьмет на скопленные деньги билет…

И там – новая жизнь.

Но почему-то мысли, казавшиеся ему легкими еще несколько минут назад, теперь ворочались тяжело, словно змеи. Мысли обрывались, шипели с рассерженностью и на сердце его была тяжелая хмарь.

Карл думал, что все изменится в один миг. Но пока ничего не изменилось. Он стоял на автобусной остановке под моросящим противным и серым дождем и на сердце его была печать пустоты. Он словно бы сделал что-то не так, не до конца, и это теперь жгло его насквозь.

А дождь усиливался. До прибытия белобокого автобуса оставалось сорок пять минут. Карл ждал…