Глава 6. Боевое крещение

Остановились мы в деревне Будогощь Ленинградской области. Деревня эта была очень большая, вся в зелени. Посередине деревни расстилалось озеро. Жителей здесь почти не было – все эвакуировались, остались только старики. Были те, которые ждали прихода немцев.

Несмотря на начало октября, было очень холодно. Трудно было идти пешком по грязи с вещами за спиной. По пути собирали продукты: капусту, картофель и свеклу. Ели прямо на ходу сырьем. Немцы не давали нам передышки и гнали на восток. Когда мы пришли в Будогощь, нам приказали развернуть связь в одном из домов. Дом этот не топился и ходил ходуном от каждого разрыва снаряда.

Вдруг смотрим, идет к нашему дому высокий офицер. Мы вскочили, поприветствовали его и сели дальше за работу. Он зашел и строго сказал: «Ну что, девушки, страшно? Держитесь! Война только началась. Давайте мне быстро связь. Вызывайте по очереди все ваши позывные». А когда стали вести переговоры, он и говорит: «У аппарата командующий армией генерал-лейтенант Сухомлин. Позвоните командирам дивизий, пусть доложат обстановку на вашем фронте». Вдруг все загрохотало, и на пол посыпались стекла. Пули застучали по стенам. Мы забились под печку. В дом забежали наши солдаты:

– Юнкерсы налетели! – кричат они нам. Совсем рядом бомбят, а по нам на бреющем полете строчат.

Закончив переговоры, Сухомлин уехал на легковой машине, а нам приказал: «Срочно уходите на восток».

Мы быстро свернули свои аппараты и погрузили их на машины, а сами пошли пешком по грязи. Старики, что еще оставались в деревне, ушли с нами, но некоторые жители все же остались. Не успели мы отойти на 300 метров, как немцы вошли в Будогощь. Деревня запылала страшным пламенем. Послышались крики женщин и лай собак. Вот и дождались они немцев. А наш старшина все кричит: «Быстрее! Быстрее! Видите, как прет немец».

Отступали мы долго. Прошли через много деревень. А немцы все шли вслед за нами. Перед отступлением нам велено было уничтожать все, что не можем забрать с собой. Сколько было слез… Одежда, продукты, аппаратура. Все, что не успели эвакуировать, было уничтожено огнем. Все жгли и жгли. Склады просто растаскивали. Продукты, которые не могли забрать с собой, топили в реке.

В один день мы нарвались на немцев, и они прижали нас к Волхову. Пришлось убегать в лесок. Попали в окружение и так и не смогли пробиться. Наши части ушли, а мы остались там. Долго мы там бродили. Провизии у нас не было, но, к счастью, мы наткнулись на убитую лошадь. Съели ее. Выстрелы гремели день и ночь, но мы были так голодны, что нам уже было все равно. Бог отвел. Ночью вышли из этого леса и наткнулись на колонну наших солдат. Колонна эта бродила, как и мы, голодная и изодранная. С ними мы и дошли до Волхова, где встретили наших связистов. Похоронили убитых. Раненых погрузили на машины, а сами двинулись дальше. Но вскоре немцы перерезали нам путь, а плыть через реку было не на чем. Решили возвращаться в Волхов через лес.

Связи у нас ни с кем не было. Мы не знали, что творится на фронтах. Мы были предоставлены сами себе. Среди солдат начиналась паника. Кто-то говорил, что немцы уже взяли Москву и Ленинград. А немцы под вечер устраивали нам концерт. Включали громкоговоритель и кричали по-русски: «Слушай, Иван! Ты окружен со всех сторон. Тебе нечего есть. Негде спать. У тебя нет оружия. Москва и Ленинград сданы немецкому правительству, а Сталин сбежал. Все ваши люди добровольно едут в великую Германию. Просим вас идти к нам добровольно. Пропуском является листовка, которая будет сброшена с самолета», – и так по кругу всю ночь. А мы все шли и шли вперед. Хотелось есть и пить. А еще очень донимали вши.

Наконец-то мы вышли из леса. Осмотрелись, а кругом поля, изрытые снарядами. Тут-то нас немцы и заметили. Начался артобстрел. Загнали они нас в траншеи. Мороз все крепчал, а мы в сапожках и гимнастерках. На обстрел уже никто не обращал внимания. Мы могли думать только о том, как нам холодно и хочется есть.

На третий день обстрелы прекратились, и мы двинули дальше. Из последних сил нам удалось дойти до Волхова. Там мы встретились с остатками нашей роты. Мы даже не узнали друг друга.

В Волхове мы наконец-то смогли помыться. Когда разделись, лишь ужаснулись — тело черное, везде следы укусов вшей. Мы уже не были похоже на девушек — мы были похожи на старух. Переглянулись и заплакали. Пропала наша молодость. Сколько мы пережили. И сколько предстояло еще пережить… Мы понятия не имели, что творится на фронте, в стране, дома. Писем мы не получали. Связи не было. Никто ничего не знал.

Какое-то время наши удерживали Волхов. Еды в городе не было. Выдавали строгий паек: 150 граммов хлеба и жидкую похлебку из круп. Все ослабли. В город стекалось все больше наших войск-беглецов, отступающих под натиском немцев. Нам, связистам, выделили двухэтажное здание, там мы развернули аппараты Морзе. Но работать долго нам не пришлось. Первое время у нас была связь с частью, что стояла поблизости. Но потом она прервалась. Видимо, немцы разбили их позиции. Днем по Волхову нельзя было ходить — немецкие летчики гонялись буквально за каждым солдатом и обстреливали на бреющем полете.

В Волхове мы пробыли чуть больше недели, а потом немцы стали нас дожимать. Кольцо окружения сжималось все сильнее. Мы понемногу отходили к реке, но лед был еще ненадежным, и перейти по нему мы не могли. Решили выходить из города и прятаться в лесах. Из города выбирались ползком по снегу. Вскоре Волхов оказался в руках немцев.

Всю зиму мы прятались в лесах. Там мы держали оборону насмерть — вкопались в землю и не сдвигались ни на метр. Паек был сокращен еще сильнее. Кончились крупы и сахар. Воды не было совсем. Приходилось топить снег под полами шинели. Там мы и встретили Новый 1942 год. Никто не отмечал. Просто собрали всех солдат в блиндажах. Комиссар Петелин-Крылов поздравил всех с Новым годом и пожелал всем успеха в разгроме ненавистного врага.

После Нового года нам удалось наладить связь с минометным и артиллеристским полком и с танкистами. Они тоже не знали, что происходит. Мы не действовали как армия. Мы просто пытались выжить.

В конце января было принято решение выходить из леса частями. Но мне с другими связистами пришлось остаться. К тому моменту в живых осталось всего 14 человек. Мы должны были держать связь с другими частями и выходить последними. С нами остался генерал-майор Мартьянов. Когда летчики улетели, мы остались в окружении одни. Тогда стало особенно тяжело. Спрятаться нам было негде. Все деревни в округе были сожжены немцами. Утюжили нас минометами и днем и ночью. И сама не знаю, как мы там выжили.

Наши хлопцы всю ночь ползали по округе и искали, что поесть. Ели все сырым. Зажигать огонь было опасно. Вместе с нами ползал и генерал-майор Мартьянов. Как-то нашел он несколько картофелин, принес их в блиндаж и лично поделил на 15 частей. Ужасно ослабли. Казалось, целую вечность мы бродили по этим лесам.

За водой ползали по льду на реку. Немцы быстро нас замечали и начинали обстреливать. Один раз я чуть не угодила в прорубь. Еле дошла до берега, но воду не бросила. Ребята еще долго благодарили меня потом. Пили прям ледяную, и никто не заболел. Наверное, потому что сами уже были как ледышки. На той реке двоих бойцов потеряли убитыми. Они так и остались лежать на льду замерзшие.

В то время я начала вести дневник. Писала все как есть, а тогда это категорически запрещалось. Я его хранила под сердцем. Уже через год один офицер отобрал его у меня и приказал сжечь у него на глазах. Так мы и прожили до самой весны.

А потом однажды ночью слышим, «Ура!» кричат. Мы не могли поверить. Прорвались-таки наши! Снова встретились. Снова радость. Я уж и не думала, что еще увижу их. Выдали нам продуктов на десять дней, отоспаться дали, а дальше снова в путь. И так было почти везде в 41 –42 годах на Северо-западном фронте. То отступали, то наступали. Население пункты по нескольку раз переходили из рук в руки. Было очень много неразберихи и паники. Очень много было переодетых немцев и предателей. Порой не ясно было, кто свой, а кто враг.

Глава 7. Весна 42-го

В 42-м войска Волховского и Ленинградского фронтов намечали прорыв блокады Ленинграда. К нам в часть приехали Ворошилов, Мерецков и Мехлис. Помню, стояли мы в лесу под Тихвином, и я видала, как они наклонились над картами и что-то обсуждали. Мы были рады, что готовилось такое наступление. Да еще и с таким начальством. Но наступления так и не случилось. Кругом были топи и болота. А в тот год размыло все так, что ни пройти, ни проехать. Ходить можно было только по деревянному настилу.

Помню случай один. Дежурили мы ночью в аппаратной, и меня послали срочно найти политрука. Я пошла за ним по настилу, а фонарик с собой не взяла. Иду, а кругом окрики: «Стой! Кто идет?» А я всем отвечаю: «Свои». Потом вдруг окрики стихли. Уже совсем никого не слышно. Я все уду. Только вода плещется под настилом. Вдруг под ногами стало мягко. Тут-то я и поняла, что иду не туда. А сориентироваться никак не могу — лес густой, неба не видать. Вдруг слышу гул самолетов и треск от разрыва гранат. В то время по лесу сбрасывали связки гранат — по живой силе били. И немцы, и наши. А чья граната тебя грохнет, и сам не поймешь. Я побежала и провалилась в какую-то яму. Что это? Никак не могу понять. Обшарила яму — ни дверей, ни окон. Потом нащупала нары. Значит, блиндаж. Вот только чей и где он находится? Кричать нельзя. Немцы всего в двух километрах от нас были. Нашла я выход кое-как и пошла в темноту. Минут 30 ходила. Уж так и думала, что сгину в болоте. А потом слышу где-то вдалеке: «Стой! Кто идет?» И так обрадовалась! Побежала бегом. Все лицо ветками исцарапала. Нашла я таки политрука и привела его в аппаратную. Вот только в десять минут не уложилась, за что получила наряд по кухне. А я только рада была — там лишний кусок хлеба можно было съесть.

Целый месяц мы простояли в обороне. А вода все прибывала и прибывала. А жили-то мы в землянках. Установили дежурство и вычерпывали воду день и ночь. А немцы только рады были этому. У них были танки, которые могли по болоту пройти. А у нас не было. Вот они зажимали нас в этих трясинах. Утопить хотели.

В апреле нам удалось подбить немецкий самолет и взять в плен немецкого аса. Он долго чепуху нес, а потом признался, что молниеносный бросок на Москву провалился. Что в декабре 41-го немцы потерпели большую неудачу под Москвой и были отогнаны далеко на запад. Танковый король Гудериан не прошел и фон Лееб не взял Ленинград. А мы-то и не знали, что наши войска нанесли такой удар. Немцы-то нам в лесу все вещали в громкоговоритель: «Москва и Ленинград взяты! Сталин сбежал! Русская армия разбита!»

Мне тогда вспомнился один немец, которого расстреляли наши связисты в феврале 42-го. Тогда наши войска только перешил в наступление, но продвинуться далеко не смогли. Почти не было танков. Солдаты были одеты еще по-летнему. Части снабжения не могли к нам прорваться. А у немцев всего было в избытке. Потом наши снова погнали немцев на запад. А мы шли по их следу и смотрели, что они натворили. Деревни все были сожжены — стояли одни печные трубы. Почти всех угнали в неметчину, а следы замести не успели. Даже оставили еду и виски, колбасы всякие, консервы и шоколад. А еще много убитых людей оставили прямо на улицах. И вот заходим мы в одну разбитую деревушку. Там всего один дом остался, да баня невдалеке. Мы натянули провода и установили аппаратуру Морзе. Стали работать, а руки не слушаются — трусятся от холода. Костер нельзя разжечь – светомаскировка. Тогда нас было еще 21 человек. 7 девчонок, а остальные солдаты-ребята.

Вдруг слышим, часовые подняли тревогу. Все выскочили во двор. Смотрим, прямо на нас идут 70 автолыжников. Кто-то крикнул: «Немцы!» А у нас и оружия уже почти не осталось. Три винтовки, один автомат и лопатки. Патронов тоже почти не было. Старший сержант Харламов приказал ребятам занять оборону, а девчатам продолжать работать. Но Бог миловал тогда. С другой стороны подошли наши минометчики из другой части. Выручили они нас минометным огнем. Из немцев мало кто ушел.

К вечеру к нам приехали еще наши солдаты вместе с полковником. В 23:00 часовые снова подняли тревогу — к ним приближались три немецких автоматчика. Двоих убили, а третий ушел. Полковник за это наших ребят карманными часами наградил. Всю ночь было неспокойно. То и дело на нас выходили немцы. Ребята заняли оборону, а мы засели в аппаратной. Работать было невозможно. Из-за выстрелов ничего не было слышно.

Утром из развалин одного из домов показалась закутанная в шарф голова немца. Он медленно шел к нам во весь рост. Весь в лохмотьях. Одну руку он поднял, а вторая висела перебитая. Немец хромал на одну ногу. А мы стоим и смотрим на него. Ждем, пока подойдет ближе. А он кричит нам: «Русс. Ни. Ни», – и показывает рукой, мол, не стреляйте: «У меня жена и киндер». А за ним трупы убитых жителей деревни лежат. Наши все злые были. Никто не стал его слушать. Отвели на десять шагов и расстреляли. Труп так и оставили не закопанным на снегу.

Глава 8. Аппараты Бодо

Весной наша 113 ОЭТР влилась в 89-й отдельный полк связи, в который входила рота Бодо (буквопечатающий аппарат многократного телеграфирования). По аппаратам Бодо вело переговоры высшее начальство. Бодистки приравнивались к командному составу. Им не приходилось рыть окопы и строить домики, они не ходили в наряды. Мы их называли «золотые рыбки». Они все время ходили чистые и могли сделать себе прически. Мы им страшно завидовали.

На морзянке было работать трудно. Линии все время неисправны. Телеграммы искажались. Нас за это ругали. Уже давно ходили разговоры о том, что от морзянки нужно отказаться, но работали мы на том, что было. Прислали нам новых девушек из Ленинградской области, но обучены они были плохо. Пришлось натаскивать на месте.

Условия были нечеловеческие. Одеты мы были в шинели. Сапоги постоянно промокали и портянки примерзали к ноге. Потом немцы снова нас потеснили. Пришлось отступать.

Помню, зашли мы в одну деревню вечером. Комиссар дал указание на отдых. Только мы поужинали и расположились в одной хате у двух старушек, как тут же стук в окно: «Немцы на окраине деревни!»

Вскочили все как один и бегом на улицу. Прям на ходу в машины заскакивали. А старушки наши бегут за нами и тащат свои узелки, кричат: «Не бросайте нас. Возьмите нас двух». А комиссар им: «Бросайте вещи и залезайте. С вещами не можем взять», – но они свои узелки не бросили, так и остались стоять с ними. А на другом конце деревни уже полыхали хаты. А я все смотрела на них и думала, что ж там такое ценное в узелках, что дороже жизни.

Мы свернули в лес. Два дня кружили в чаще. Потом встретили еще наших и поехали к ближайшей деревне, откуда немцы уже ушли. Зашли мы в одну хату, а там сидит хозяйка с тремя детьми и ест мясо. От мяса этого так пахло, что аж нос задергался. Она угостила нас этим мясом. Я уже и забыла, когда так вкусно ела. Хозяйка сказала, что немцы ушли несколько часов назад. Забрали у местных всю одежду и обувь и ушли. Даже хаты поджигать не стали. Пожаловалась, что с нее сняли валенки.

Вечером мы снова уехали в лес. Выкопали блиндажи для себя и машин. Набрали дров и палили их в металлической бочке прямо в блиндаже. Связи у нас не было. Не было ни шуток, ни смеха. Сидели, молча протянув руки к бочке. Мы уже даже не знали, какое сегодня число. Утром набрели на своих и поехали к остальным связистам. Они стояли на большой поляне и даже успели построить баню. Мылись партиями. Девчата шли последними. Только разделись и налили воды в котелки, слышим, начался обстрел, а затем команда: «Бросай мыться! По машинам!» Ехали почти весь день.

Потом наши пошли в наступление. Стало попроще. Мы уже жили в блиндажах с нарами, застеленными мхом. Впервые за семь месяцев нам сделали санитарную обработку: постригли, отпарили в бане, протравили одежду от вшей и сделали прививки от тифа и столбняка. Мы уже несколько недель стояли на одном месте. Со снабжением стало получше. Стали доходить сводки Совинформбюро. Тогда мы узнали, что Ленинград был взят в блокаду. Узнали, что немцы везде – от Баренцева до Черного моря. Наши войска по-прежнему оставляли один город за другим. До нас начали доходить слухи о тех зверствах, что творили немцы на оккупированных территориях.

В мае мне было присвоено звание младшего сержанта. В июле я стала членом ВКПБ и была назначена комсоргом роты. Зачитывала перед строем сводки от Советинформбюро.

Летом 42-го немцы зажали нас в болотистых лесах. Стояли в обороне. Комары и вши так и ели нас. Пытались отгонять их дымом, но все без толку. Нам прибавили норму хлеба — стали давать по 250 граммов, но все равно было голодно. Ели всю траву, что была сладкой. Что странно, в лесу не было ни зверей, ни птиц. Видимо, война всех разогнала. В течение всего лета мы то продвигались на 5–10 километров, то возвращались на старые позиции.

В августе со мной случилась неприятность. После 12-часового дежурства в аппаратной, нас, девушек, поставили часовыми. Смена должна была прибыть в час ночи. Около полуночи разразилась гроза, и пошел проливной дождь. Я стояла у большого дерева, чтобы не промокнуть. Когда дождь кончился, стало прохладно и тихо. Я и сама не заметила, как уснула, прижавшись к дереву. В руках я держала карабин. Вдруг чувствую, кто-то тащит у меня карабин из рук. Открываю глаза, а передо мной стоит начальник караула. Я его стала просить, чтобы он не передавал в штаб, и он меня помиловал. Я так никому и не рассказала о своем позоре.

Был еще случай с одной девушкой-радисткой. Помню, что украинка была, а как звали — не помню. Стояла она на посту у землянки начальника штаба. Ночью в лесу было сыро и холодно, а недалеко от землянки располагалась баня. Зашла она в эту баню погреться и уснула. Винтовку она возле входа оставила. А когда пришла смена, увидели, что девушки нет. Начальник караула поднял тревогу. Там в бане солдаты ее и нашли утром спящую. Начальник штаба приказал арестовать радистку. Ее ждал красноармейский суд. Дело разбирал лично начальник связи. Девушка так испугалась, что начала сходить с ума. А ей ведь толком ничего и не грозило. В худшем случае выговор с занесением в личное дело, да пара нарядов. Девчат на важные посты не ставили. В итоге не уследили за ней, а она достала где-то винтовку и выстрелила себе в висок.

Читать продолжение: https://www.litres.ru/book/igor-nadezhkin-32441592/svyazistka-69405388/