Странный бред

Этим вечером Игорь присел в своё кресло, сам не свой оттого, что за несколько минут до этого получил по электронной почте странное (и даже страшное) письмо.

Письмо было напечатано доктором Барабером — врачом психиатрической клиники — со слов одной пациентки, по настойчивой её просьбе. Этой пациенткой была Диона, давняя подружка Игоря, некогда — достаточно известная в узких кругах журналистка; хорошая коллега и вполне адекватный человек до определённого момента.

В аннотации к письму лечащий врач заверил Игоря (с которым он был знаком только онлайн), что изложенное в письме было продиктовано Дионой в тот отрезок времени, когда она отдавала себе полный отчёт в своих действиях, когда была вменяема — а это бывало в последнее время редким явлением в её жизни, измученной приступами. В постскриптуме доктор Барабер пояснил, что решился на отправку письма только сейчас ввиду того, что Диона… Диона сбежала!

«А потому будьте крайне и предельно осторожны, если вдруг она объявится у вас — действия моей подопечной порой до крайности непредсказуемы…».

Дрожащей, трясущейся рукой Игорь ещё раз кликнул на «Входящие», на верхнее письмо в списке, и пролистал его вниз, пока не разыскал вложенный файл в форме «doc» и не открыл его:

«Тот злополучный день не сулил никаких бед: Ангелина и Ирина пригласили меня провести уик-энд с их друзьями. Казалось бы, что тут такого особенного, но…

Едва я подошла к барной стойке, как возле меня оказался один странный тип. И случилось так, что в это время никого не оказалось рядом — ни моих подруг, ни их знакомых, ни бармена — никого; только этот незнакомец.

— Как дела? — Начала я первой, ибо мне надоело, что он стоит рядом и всё время молчит — но я чувствовала, знала, что он тут не просто так.

— Блеск! А как у тебя, детка? — В свою очередь, спросил он.

Я попыталась получше разглядеть человека, который… Я сказала — человека?

Только сейчас, внимательно присмотревшись, я поняла, что или я перебрала со спиртным, или я сошла с ума — у меня не повернётся язык назвать это существо человеком!

К превеликому моему сожалению — но, быть может, и к счастью — я не могу точно описать этого типа. Почти всё, что я ещё помню — это то, что он взял меня за руку и повёл в один из номеров отеля. И самым удивительным было то, что после того, как открылась дверь, я попала не в жилое помещение, а в… Прямо не дверь люкса, а дверца платяного шкафа, портала в Нарнию!

Хоть и достаточно смутно, но припоминаю лес, озеро и этого… Человека, который, перестав бросаться фамильярными фразами и низкопробными комплиментами, заговорил со мной на каком-то непонятном мне наречии. Он так резко переменился за эти несколько минут — и внешне, и внутренне — что я была в шоке. Или не была? Я была как бы в некотором забытье, и как сквозь сон, слушала, слушала, слушала всего его речи.

Может, мне что-то подмешали? Этого я уже не узнаю. А тот тип то навязчиво, то вкрадчиво рассказывал мне о какой-то Пробитой планете, газовом сфероиде, атмосфера которого была очень плотной и состояла преимущественно из бело-розовых облаков. У этой планеты, судя по его описанию, имелись кольца как у Сатурна, но незнакомец предпочитал называть их не кольцами, а «звёздной пылью». Я продолжала слушать весь этот странный бред, а чужак говорил о каком-то небесном споре.

Оказывается, та планета некогда претендовала на то, чтобы стать звездой — за это, за всю гордыню свою она была проклята и пробита насквозь блуждающей кометой. С тех пор в местах прободения вьются клубы какой-то зеленоватой дымки, какие-то неведомые природе испарения.

Человек (или нет?) с плохо скрываемым раздражением сетовал на то, что приговор его родной планете до крайности несправедлив, и он намерен отомстить злой планете Криптон за то, что она была удостоена стать звездой, а Пробитая планета — нет; отомстить за то, что правитель Криптона выиграл тендер, а он — нет.

Как по мне, так вся эта история — чушь собачья; странный бред наркомана со стажем. Но его глаза были предельно ясны, ничем не замутнены; руки без чёрных точек от игл, да и в целом было в нём что-то не от мира сего, нечто божественное.

Я хотела слушать, я желала слышать. Я ведь журналистка, по призванию и по профессии, и для меня любой репортаж — дело стоящее.

Незнакомец же поведал, что на Пробитой планете, на умирающей недозвезде у него, последнего представителя Культа голубой устрицы остался замок Альцборг в поместье Анвиль, а сам он — потомок гномов и пиктов, которые ещё в раннем Средневековье переселились из земной Пиктавии на ту самую планету, о которой он мне твердит вот уже битый час.

Чужестранец, судя по его словам и его же взгляду, с давних пор ищет себе пару; мне было даже на руку, что он выбрал именно меня. Конечно, меня несколько смутило и бросило в дрожь, что ему полторы тысячи лет от роду, но дело есть дело; ради такого ценного репортажа я готова пойти на всё — даже быть похищенной, украденной, запечатанной в золотой клетке его дворца!

После всего этого словесного потока я вдруг впала в жуткое состояние, равнозначное падению с обрыва или как если бы я тонула. И предстал передо мной столь хаотичный калейдоскоп (видения которого сменялись крайне быстротечно), что я отключилась совсем.

То, что снилось, уже забылось, а проснувшись, я поняла, что мой кошмар продолжается, ибо теперь я в полузаброшенном замке на той самой планете, и в одних покоях со мной тот незнакомец — так подсказывает мне моя женская интуиция. Однако рядом вместо второй кровати стоит громадный, исполинский сундук — который уже и не сундук вовсе, а гроб на колёсах, из которого восстаёт омерзительного вида живой скелет — пыльный и ссутулившийся. Нижняя челюсть его уродливого долихоцефального черепа упала к моим ногам, а костлявые конечности тянулись ко мне. Я было отпрянула, зажимая нос от всего того злосмрадия, что царило в помещении, но дряхлые, изувеченные, искалеченные останки увязались за мною в погоню.

Всё, чем я располагала — это телефон, микрофон и диктофон; сейчас они были бесполезны. Вести съёмку в такой отвратительной обстановке невозможно, да и не до того мне было. Увы, я пожертвовала ценным, уникальным репортажем ради спасения собственной жизни. В тот день и час в моём теле умер корреспондент и репортёр, но остался жизненный дух.

Что было дальше — не припомню. Очнулась уже в больничной палате, белый цвет стен которого нестерпимо действует мне на нервы до сих пор. Я твержу этим горе-докторам о том, что всё виденное мной есть явь, но они лишь посмеиваются и прикасаются своими лапами к моему туловищу, насильно делая уколы и впихивая в рот медикаменты. Единственный лояльный мне врач — г-н Барабер, которому не всё равно; он выслушивает и понимает меня, но слишком беспомощен, чтобы противостоять всем прочим своим коллегам.

Интересно, веришь ли мне ты? Ведь ты всегда был верным другом. Кое-что я всё же успела запечатлеть на плёнку; она в надёжном месте. Что же до меня, то скоро я сбегу отсюда, и вот тогда…».

Письмо оборвалось многоточием. Были бы у Игоря волосы — они встали бы дыбом.

Тут Игорь, огорошенный, подавленный, вдруг медленно поднялся с кресла, неторопливо подошёл к зеркалу-трюмо, и начал надевать на себя женское платье. Он надел парик и нанёс себе макияж, после чего обратился к отражению журналистки в зеркале со словами: «Ну, здравствуй, Диона…».