Тьёчи остановил коня у крайнего дома и легко соскочил в пыль дороги. Неподалеку, на распаханном поле, два крестьянина прекратили свой нехитрый труд и удивленно посмотрели, как чужак вошел в деревню, ведя коня под уздцы. Его появление вызвало некоторый переполох среди жителей, но размеренный неторопливый шаг и уверенность, с которой он продолжал свой путь, немного успокоили их. Они сбились в кучу на небольшой площади и оцепенели, опустив глаза в землю. Тьёчи прошел мимо ждущих к колодцу и зачерпнув ведро воды, дал напиться коню. Потом и сам сделал несколько больших глотков вкусной прохладной влаги из того же сосуда и лишь после этого оборотился к немой толпе. Потрепав по гриве усталого коня, он подошел ближе к крестьянам, прошелся вдоль неровной линии ног и вернулся к стоявшему чуть впереди всех широкоплечему мужчине. Постояв неподвижно Тьёчи почувствовал, как на него веет страхом и ненавистью: боятся узкого меча, торчащего за спиной, а ненавидят висящую на его груди серебряную бляху Первого центуриона Пятого легиона «Гарпии», когда-то кровью залившего эту долину, лежащую между лесистых гор.
-Ты! – хрипло сказал он рослому крестьянину.
-Что угодно господину?
-Еда и указание верного направления.
-Господин, наверное, не заметил, что у въезда в поселок, на столбе…
-Прибит железными костылями Знак, — нетерпеливо перебил его Тьёчи, — знак того, что все вы ненадежные подданные Императора, отступники, предатели и изгои. Что каждый императорский солдат имеет право убить любого из ваших мужчин, взять любую из ваших женщин, сварить себе суп из любого вашего ребенка. Это ты хотел мне напомнить?
Тот еще ниже опустил голову.
-Напрасно, – сказал центурион, — Как видишь я все это не забыл.
