Станция

Свет фар жадно облизывал асфальт — как радостный пёс на прогулке. Когда позволялось, он бежал вперёд, опрокидывал тени сосен, елей и дорожных знаков. И возвращался послушно, когда показывались встречные автомобили. Горы были только огромными тенями, бесцеремонно отнимавшими у звёздного неба пространство. Могучими волнами их контуры медленно двигались справа и слева от конуса света. Мягкие старческие руки лежали на баранке «Жигуля», глаза — всегда добрые, немного уставшие — пристально следили за дорогой. Проигрыватель крутил диск с музыкой Цоя, она сливалась со звуком мотора и была едва различимой.

В этих местах дорога петляла змейкой. Её здесь, как и вообще всё человеческое, усмирила природа — полотно виляло из стороны в стороны, огибая склоны гор, не вступая в спор с размерами сосен и елей. Местами дорога расширялась до четырёх полос, как бы почувствовав некоторую свободу на редких равнинных местах. Но вскоре лес и горы вновь обступали её стеной, и она, пятившись, сужалась. Я смотрел в окно, пытаясь выловить в темноте хоть какое-то содержание, смотрел на конус света, стелившийся по асфальту и скакавший по веткам сосен.

За поворотом показалась встречная машина, ослепившая нас дальним светом. Дедушка разразился ругательствами в адрес её водителя. Тот переключился на ближний свет, только почти поравнявшись с нами. Забыл, наверное. Привычное дело на дороге, где ночью мало машин. А дедушка вообще любил безобидно на что-то выругаться. Именно безобидно — так это ощущалось. Он был слишком добр по своей природе. Настолько добр, что даже в его ругани никогда не чувствовалась искренняя злоба.

Потому и в этот раз я не стал реагировать. Продолжал смотреть в окно и слушать музыку. Я очень любил Цоя. Ждал, когда за играющей песней в этом альбоме последует «Спокойная ночь» — мне она казалась такой подходящей для этой поездки. Тогда многие песни группы Кино находили во мне отклик. «Дом стоит, свет горит. Из окна видна даль. Так откуда взялась печаль? И, вроде, жив и здоров. И, вроде, жить не тужить. Так откуда взялась печаль?». И длинный проигрыш. Тоже хорошая песня, но немного не для этого момента. А потом началась та, которую я ждал.

— Надоело, давай что-то другое послушаем, а не этого наркомана, — проворчал дедушка и испортил момент. Я строго посмотрел на него.

— А можно уважительнее к моему выбору относиться? Как вообще ты так можешь говорить о человеке, которого никогда не знал? — с железной ноткой в голосе, но не перегибая палку, поинтересовался я.

— Ладно, ладно, — отмахнулся дедушка, смягчаясь и не желая со мной спорить. А во мне уже всё было испорчено этой неожиданной оценкой, и я, немного обидевшись, выключил проигрыватель.

Моё внимание вернулось к дороге. Я старался не смотреть на дедушку и не думать об этом моменте. Он, видимо, чувствовал себя виноватым, поэтому просто молчал. Этот момент неловкости, к счастью, длился недолго — скоро показался поворот с указателем на Станцию.

Станция находилась в небольшом рабочем посёлке, через который проходил Транссиб. По нему без конца сновали пассажирские и грузовые поезда. Сам посёлок появился в период строительства этой дороги. Наверное, с тех пор жизнь в нём не сильно поменялась, как и во множестве других подобных населённых пунктах. Разве что на крышах появились спутниковые тарелки, а во дворах — автомобили.

От этого поворота до вокзала оставалось пять минут езды. Обычно мы ехали сюда с чемоданами после каникул, чтобы отправиться на поезде домой. Или ехали с пустым багажником, чтобы кого-то встретить. Сейчас же был необычный случай — мы ехали забрать посылку. Поезда на Станции останавливались только на две минуты, и приехать нужно было заранее, вовремя оказавшись на платформе и угадав, где окажется твой вагон.

В этот раз мы прибывали с опережением на сорок минут. На подъезде к посёлку заморосил мелкий дождь. Сквозь него на северо-востоке можно было разглядеть светлую полосу летнего неба, предвещавшую пока ещё далёкий рассвет. Посёлок спал, ничем не встревоженный. Стучали по крышам домов капли дождя, на асфальт падал исполосованный свет редких уличных фонарей,

раскачивались побеспокоенные ветром ветви деревьев. Мы миновали высокий элеватор, небольшую деревянную церковь, а после неё наш «Жигуль» свернул на короткую грунтовую дорогу, спускавшуюся вниз — к путям и маленькому зданию вокзала.

Здесь уже стояли несколько других припаркованных автомобилей провожающих и встречающих. Дедушка остановился рядом с ними.

— Максик, — обернулся он ко мне, заглушая двигатель. — Ты извини меня, старый я уже.

— Ничего, ты меня тоже извини, — смущённо приподняв уголки губ в сдержанной, но искренней улыбке, отвечал я

Мы вышли под моросящий дождь и пошли на вокзал. Нам всегда было известно время прибытия поезда, но мы всё равно сверялись с информационным табло и уточняли это время на кассе.

В самом здании вокзала, построенном ещё в дореволюционные времена, много людей никогда не бывало. Все как-то привыкли отсиживаться в машинах, да и пахло в этом здании неприятно — здесь нередко ночевали бездомные или те, кто перебрал с алкоголем. Сейчас в ожидании поезда здесь сидела семья с двумя маленькими детьми, а за небольшим стеклянным окошком кассирша читала книгу.

— Женщина, во сколько Симферополь-Екатеринбург прибывает? — спросил у неё дедушка.

— В три часа сорок минут, — нехотя отозвалась кассирша.

— А стоять сколько будет?

— Две минуты, как обычно.

Что-то умилительное было в этой маленькой традиции — спрашивать о том, о чём заранее известно. Поезд всегда останавливался только на две минуты. Кажется, так было целую вечность. Все хорошо об этом помнили. И не только как о промежутке времени. Память эта была почти физической, потому что успеть добежать до нужного вагона с чемоданами и забраться в него по крутым раскладным ступенькам с низкой платформы — то ещё испытание. И ещё важно было оказаться на платформе до прибытия поезда, потому что иначе он перегораживал единственный путь с вокзала на эту самую платформу. Короче говоря, развлечение это не для стариков, а среди пассажиров их здесь было немало. А ещё по соседнему пути иногда могли пустить товарный поезд, который на полной скорости проносился мимо людей, ожидающих погрузки.

Дедушка подошёл к стенду с расписанием. Убедившись, что в нём ничего не изменилось — да и не могло измениться — он пошёл к выходу, и я — за ним следом. Мы вернулись в машину, дедушка поставил будильник и откинулся на водительском сидении, вскоре задремав. А я остался наедине со своими мыслями и шумом дождя.

В то время я жил с родителями в Ростовской области, в небольшом городе на границе с Украиной. На Урале мы бывали летом, во время каникул. Чаще мы добирались до бабушки с дедушкой на поезде Симферополь-Екатеринбург. Возвращались тоже на нём. У этого поезда в нашем городе была долгая остановка — перед пересечением границы вагоны досматривали, а у пассажиров проверяли паспорта. Многие так ездили отдыхать в украинский Крым, другие же отправлялись к родственникам в соседнюю страну. Так всё работало и в обратную сторону, не было никакой проблемы в том, чтобы пересечь эту границу. В этот раз родители отправили бабушке и дедушке посылку со знакомым проводником поезда, и теперь мы ждали его прибытия.

Я снова смотрел в окно, разглядывал железную дорогу и многочисленные грузовые вагоны на ней, посматривал на рядом стоящие автомобили. В какой-то момент мне наскучило сидеть в машине. Дождь был так прекрасен, и так спокойно было на душе, что я, поддаваясь неожиданному порыву, тихо вышел из машины — так, чтобы не разбудить дедушку — и пошёл на платформу. По пути мне встретилась только собака, весело повилявшая хвостом. Она устроилась под козырьком вокзала, укрываясь от дождя. Я ответил улыбкой на её заинтересованный взгляд, перешёл два ряда путей и оказался на платформе. На ней я остался в полном одиночестве, освещённый тусклыми пристанционными фонарями, укрытый от дождя только капюшоном.

Но мне было хорошо. Я любил дождь, любил ощущать падение капель на открытые ладони. В этом для меня было ощущение жизни, настоящей и такой простой. Оно передавалось с холодом воды, с прикосновениями дождя к моей коже. А ещё я очень любил запах шпал, пропитанных креозотом. И любил одиночество.

В отдалении послышался гудок. К Станции приближался поезд, идущий со стороны Челябинска. Два огонька фар становились всё больше и ярче, а стук колёс — более отчётливым. Это был грузовой поезд, который должен был без остановки проехать посёлок и устремиться по Транссибу дальше, в европейскую часть страны. Я прикинул, с какой стороны платформы он подойдёт и немного отошёл от путей, по которым он должен был проследовать. Огоньки приближались, свет фар мчался мне навстречу. Когда окна домов заиграли бликами, отражая этот свет, и когда завибрировали рельсы, контуры электровоза прояснились, а между фар показалась красная звезда. Эхо гудка ещё раз прокатилось по спящему посёлку, и через несколько секунд меня обдало волной тёплого воздуха — мимо Станции пронеслась машина, ведя за собой, казалось, бесконечный ряд полувагонов, цистерн и думпкаров.

Громкий стук стал физически ощутимым — задрожала платформа, передавая каждый удар колёс об стыки рельс рядом со мной. Вагоны неслись перед глазами, шёл дождь, и вдруг всё вокруг показалось каким-то особенным, почти мистическим. Движение не замедлялось, уже нельзя было увидеть электровоза с одного края и конец состава с другого. Отступило ощущение времени, остались только чувства свободы и любви к новым ощущениям, к неожиданной романтике момента. Огромный поезд, являя нечеловеческую, холодную силу, мчался на большой скорости через спящий посёлок, через Станцию, на платформе которой стоял только один молодой человек, закрывший глаза и расставивший в стороны руки с открытыми ладонями. Я радовался дождю, запаху шпал и стуку колёс.

Когда этот стук в последний раз раздался передо мной и мимо проехал замыкающий вагон, я открыл глаза. Грохот вагонов начал отдаляться. Еще через какое-то время силуэт поезда окончательно скрылся в тайге за поворотом. Электровоз издал ещё один гудок, после чего на станции остался только звук капель дождя, разбивающихся об землю, асфальт и крыши. А потом вернувшаяся реальность напомнила о себе едва разборчивым электрическим голосом из громкоговорителя: «Скорый поезд Симферополь-Екатеринбург прибывает на второй путь. Скорый поезд Симферополь-Екатеринбург прибывает на второй путь, будьте осторожны».

___________

Сергей припарковался рядом со зданием вокзала. Мы приехали за полчаса до прибытия поезда, поэтому можно было никуда не торопиться.

— Пойду прогуляюсь, — сказал я, открывая дверь. Сергей кивнул, вышел из машины одновременно со мной и закурил.

Стояла глубокая ночь. Станция была погружена в полумрак, только две платформы и территория около вокзала были слабо освещены фонарями. На вокзале — молодая пара с огромными походными рюкзаками и кассирша, уткнувшаяся в телефон. Я подошёл к стенду с расписанием, нашёл строку с поездом «Челябинск-Москва». Прибытие в два часа одну минуту. Мне не нужна была эта информация, не было никакой необходимости заходить в здание вокзала. Но мне было приятно это сделать, вспомнить, как мы приезжали сюда с дедушкой — он всегда уточнял, вовремя ли придёт поезд. Дедушки не было уже два года.

Я отвёл взгляд от стенда и только сейчас заметил в зале ещё одного человека: в плохо освещённой части помещения сидел мужчина в военной форме, рядом с ним на полу лежала сумка, а на коленях — рюкзак и свёрнутая куртка. Он положил на них голову и дремал. Безмятежное лицо человека было обращено к залу. Сложно было сказать, сколько ему лет, но он не выглядел молодым — даже в сумраке угадывались линии морщин. Он был один, спал, сидя на подоконнике, почти незаметный. Эта картина вызвала во мне странную тоску. Я пошёл к выходу, не желая осмысливать собственное чувство и его причины.

На улице было свежо — уральские ночи даже летом бывают холодными. Приподняв воротник ветровки, я зашагал через пути на вторую платформу. Здесь ещё никого не было, обычно люди выходили из машин и шли сюда с сумками минут за десять до прибытия поезда. Но я всегда любил прийти пораньше, побыть в одиночестве рядом с дорогой.

У меня заканчивался отпуск, и я думал о возвращении в Москву — к работе, некогда любимой, но вдруг ставшей невыносимой и трудной. Я представлял, как снова придётся приезжать в редакцию и прилагать хоть какие-то усилия, чтобы бороться со спятившей реальностью. С каждым днём даже мельчайших возможностей для этого становилось всё меньше, а я всё больше походил на отчаянного человека. Будущее не предвещало ничего хорошего, и потому оставалось только вылавливать лучшее из настоящего, цепляться за хорошее как за спасательный круг. Речь шла уже не о профессиональном становлении, не о благосостоянии, а о сохранении человеческого лица.

Тут, на этой Станции, окружённой горами и тайгой, сохранять его было проще. Здесь всё безумие мира казалось далёким и ненастоящим, хотя это был только самообман. Но тут ещё можно было почувствовать себя в юном и беззаботном прошлом. И о чём-то важном напоминала мне эта Станция в минуту, когда я снова стоял на платформе один и смотрел поверх крыш деревенских домов на лес. Эта Станция была островком во времени, здесь ничего не менялось, хотя я приезжал сюда в разные годы. Приезжал с разным опытом и разными ожиданиями. А здесь были те же шпалы с запахом креозота, тот же прохладный и пропитанный хвоей воздух, тот же лес, окружавший посёлок. И такая же тихая ночь, какой она была здесь всегда. Бывали, конечно, случаи, когда я оказывался здесь в светлое время суток, но чаще поезда следовали через Станцию ночью, потому что она никогда не была важной на этой железной дороге.

С востока раздался гудок. Я обернулся на звук и разглядел через деревья движение света. К Станции приближался поезд. Товарняк, подумал я. Объявлений не было, а пассажирские здесь объявляли заранее. Свет фар весело скакал по шпалам, вибрировали рельсы. Я отошёл от края платформы, рядом с которым должен был, по моим предположениям, проехать грузовой поезд. И когда через пару минут электровоз миновал меня, я с грустью осознал неверность своего предположения.

Это был не «товарняк». На вагонах-платформах стояла военная техника. Тянулся длинный ряд из «Уралов», «Тигров», БТРов и самоходных установок. Их везли на запад, куда-то далеко от этих спокойных мест. Обманчиво и несправедливо спокойных. Стук колёс врывался в уральскую ночь, в сон маленького рабочего посёлка, для которого все эти звуки стали колыбельной.

Состав был длинным, сложно было уловить логику в порядке расставленных на вагонах машин. Некоторые из них были накрыты тентом, но по силуэту угадывались танки и БМП. Колёса громко бились об стыки рельс, их неумолимый бег вызвал во мне чувство беспомощности и страха. Невольно захотелось отойти ещё дальше от края платформы, хотя я и так был на безопасном расстоянии.

На последних вагонах стояли ничем не прикрытые новые танки. Вагоны с грохотом пронеслись мимо здания вокзала с облупившейся штукатуркой, мимо маленьких деревенских домов. Броня танков поиграла бликами, отражая тусклый свет пристанционных фонарей, пока замыкающий вагон не растворился в темноте за пределами Станции. До поворота железной дороги ещё можно было разглядеть в ночи силуэт состава, но вскоре и он скрылся за тайгой.

А ещё через минуту вновь воцарившуюся тишину нарушил хриплый и едва разборчивый женский голос из громкоговорителя: «На второй путь прибывает поезд Челябинск-Москва, на второй путь прибывает поезд Челябинск-Москва, будьте осторожны».

Обложка: Федоренков Юрий