Спектр общей величины могилы света

Когда неразделённая вопросом смерть видна, её торчит рука в том месте, где, увы, ты сам оставил путь к соизволению быть общей нормой внутри величины людей..

Поднимаются Гиганты, сквозь разряжённый воздухом объектив и им же поворачивают свои насмотренные тени, впритык соединённой космосом вере в человека. Ты рассуждал о этих Гигантах на своём маленьком острове судьбы и сердца, где, развивая мудрый склон многоточия к нему — не выжил и превратился в тень от сущности своей Вселенной. Выжжев при этом форму абстрактной души в её нелепой субординации и конечности ментального противоречия социального мира. Так внутренне ты стал стареть, и обращаемый в своём поле идеала — понимать субъективные почерку досады и разведённый ужас в личном эго. Над разницей в потерянном ощущении движения Гигантов по плоскому телу своего разума ты ждёшь весь день ответ, а небольшой луч опускается прямо на белый подоконник, чтобы видеть твою величину в объективности завтрашнего дня. «Вот бы пройти по планете, населённой полностью исчезнувшими Гигантами, и наступая им на пятки отождествить футурологию логики людей, как неразделённых вопросом существования внутри бытия. Но, что же ждёт это бытие в другом, наполненном светом Гиганте в продолжающемся дожде или ночном всплеске субъективной глубины разума?». Это поднимаются мысли из под глубинной философской черты, где их непокорное, сущностное олицетворение ищет свою Альфа Центавру и поднимает жёлтые дожди по выгнутой каёмке нового случая жизни. Бывало, что, когда я шёл под ливневым всполохом сиюминутного страха — он сам обращал меня в Гиганта и робкой надеждой, уже не услышав свои тёмные встречи с судьбой я бежал за возрастом, к которому хотел приценить моральный облик человека. Выходит этот день был последним на счету, и самой страшной мыслью проносящегося ветра было то, что после окончания войны дождя и ветра — ты сам нисходишь на свет внутри могильной природы обаяния будущего. Затрагивая руками цинковое основание меркантильной встречи бегущего Гиганта с полу выеденной от ужаса натурой, и без того уставшей проживать свою никчёмную сущность пустоты из общества. Не приведи Господь, уже словно мухи в аду тебе не мерещится страх и полная луна не теряет своего обаяния в окровавленной форме своего благодушия — быть затмением на превзойдённом типе реакции своего эго внутри. Ты сожалел, что стал немного видимым и тяжёлые веки устали рыть могилу заново, как будто у тебя не осталось и половины сил из прожитого инстинктом в бытие, а только зёрна из глаз — сыплются по крайней сущности фатализма и помогают дожить до следующего дня.

Положив свою руку в гроб, ты не спешишь класть туда множество своих оставшихся частей тела. Как будто бы темно и сыро бывает только в темнице людей, а тёмные створы могильного ада ещё не вышли из моды и нервно устраивают длительный обход следящего возраста за тобой, когда ты был ещё молодым. В ту пору на 18-й Авеню сходилось много учащихся и все они, властью помеченные и помещённые за достоинство жить внутри рутины жизни — уставились на твоё эго и равнодушно умаляют жить здесь в закрытом месте из необходимости в этом. Пусть твоя величина морали не такая как прежде, а Стефания смотрит как-то подозрительно, ты сам открываешь эту дверь и топчешься на месте непроизвольным дождём из блага откровенного ужаса жить. Ты выжил, проложив путь к наитию схожести женской психологии и твоего ощущения времени, но всё ещё не хочешь понять почему твоя смерть приближается так быстро, как Гиганты в потустороннем цвете очнувшегося слова за твоей спиной. Так глухо и неравномерно проходит этот дождь, а Стефания сидит напротив и всё смотрит в твоё наморщившееся лицо. В руке у неё нахохлилась тонна новостей, а жизнь из пренебрежительного тона возраста стала ласкающей притчей, за которой гонятся все на свете. Ты встал и напомнил ей самого себя в далёком 90-м году прошлого века, выучивая мысль, как необходимую безотложность учить право создавать лучшие времена в своей руке, не положенной в личный гроб. Пока стихало и прекращался дождь ты опускал мнительные тосты и обхаживал свою ценную мысль, как будто это женщина смотрит в твоё немилое лицо и узнаёт там прародителя философской истины в сердце.

Не Рим конечно и не Мадрид, и уж точно не Нью-йорк, очень близко и без устали ты смотришь прямо на неё и пот стекает под нос твоих амбиций не сложившейся жизни. Трогательно и схоже стало внутри поведения Гигантов, а рамки ума спали, как будто они — близкие расстояния на очереди жить с преимуществом обхождения внутри личной славы. Ты встал и внутреннее уверенным голосом сказал, что хочешь отдохнуть от этой власти искромётных споров о лучшей выгоде на свете для людей. И прежде всего для Стефании, она так близко видит твои собранные черты, что её призрак в сердце стал напоминать картины великих художников, сложно обращающихся за новым слоем образов внутри повторения светотени из внешнего мира предрассудка в любви. «Георг!» — отдёрнула руку твоя собеседница и также ухмыльнулась в своём свете искромётных форм идеала тоски. «Ты так и грустишь по своему несбыточному прошлому? Все мы когда — то были молодыми, ведь таял снег и в руках вырастали новые цветы, а сегодня не день для этого. Ты всего лишь ждёшь того, что нельзя не вернуть, не понять до конца, а мысли гонят эту историю прочь. Может мы займём это поле предрассудка вместе и станем жить за одним столом субъективного счастья внутри?». Тут, незаметно Стефания улыбнулась и её призрачный наряд, сковывающий тело немного подспал на окно, что было неожиданно даже на взгляд спокойного мужчины. «Ты открываешь во мне болезненное эго и смотришь слишком прямолинейно. Я так долго не выдержу», — ответил Георг. Он встал и мысленно перенося субъективного Гиганта на тонкое поле влажной улицы считал своих последних птиц, по которым тождество любви говорит внутри быть человеком.

Сохраняя спокойствие на Малхолланд-драйв сегодня было совсем тошно наблюдать синие тучи и проходить за сцепившимся ветром в зубах этой могильной пустоты. Не раньше чем через неделю нужно будет ехать в другой город и там опять искать очередную подработку, за какие — то копейки и фунты, а может за марки, но в очевидности также нарочно прикованные к городской пустоте вымышленного достатка. Выживая за свободой внутри — ты выживал и высмеивал мир понарошку, а так хотелось продать всё в последний день и уехать по прибрежной улице на новом авто внутри сомнений, на долгие годы, и затеять философски себе праздник в череде сменяющихся лет полноценного старения души. Но кто ещё мог убедить меня, что моя душа постарела? Может она стала непроявленной космической сущностью, в чьей пустоте блуждают долгие Гиганты и внутри бесконечных гор магнетического футуризма они соглашаются приравнять меня к городскому старику? В возрасте пятьдесят лет ещё не становятся дряхлым и озлобленным человеком своей судьбы, а только оценивают системы ментального достатка в глубине порождения схожести разума в чувствах. Они такие серые и мстительные, что любовь стала притворятся уж очень прискорбной и тихой колдуньей в руках значения социального общества, лишённого уникальности в сердце.

Стефания и Георг, как неразделённые Гиганты из личных амбиций и тяжести понимания жизни ещё идут в продолжении этой картины ума, а ты остановился и смотришь в странное окно на белый подоконник, что открывает страх между фатальностью брошенной руки и смертельной усталостью от жизни в судьбе большинства. Так близко окрыляющей многих и так низко стучащейся во все двери меркантильной маски ужаса идти за своей смертью туда, где спектр общей величины повторяет светимость могильного образа волевого счастья. А напротив ещё несостоявшейся жизни она отчётливо превращается в Гиганта и понимает каждую форму мысли в ветре, что напрашивается из возраста быть в своём поколении мёртвой тоски. Ты снимаешь шапку и ждёшь, что наступит зима, но она так и не приходит, пыльные тени разводят свои струйки меркантильного ужаса, ожидая твоей обещанной схватки с судьбой. Ты обращаешь на себя внимание только чтобы поблагодарить о прожитом прошлом и неимоверно дышишь в замкнутом пространстве между социальной свободой и своей мечтой. Запрашивая всё новую работу и мысль «куда бы ещё податься», где бы опять поговорить о насущном правиле жизни, когда догорает пламя современного ужаса в определении себя, как части целой культуры. Теперь ты опять один, Стефания простилась и быстро ушла в тёмный тупик нежности и резкой боли в почках. Ты сложил свои вещи в просторный, деревянный шкаф и окинул взглядом немытое положение вещей на запечном поле предрассудка в своей голове. «Так и хочется что — нибудь сделать в себе ценного, обольстить фортуну молчания или выжить в среде молодёжной культуры». Эта форма страха не покидала тебя много лет, хотя твои напарники по работе были немного тебя моложе. Они также хотели узнать всю сущность могильного света внутри обаяния вечности космоса и стать мечтательной улыбкой, преобразующей фатализм в социальное лицо. Это удалось немногим, ведь спектр фатальности — очень хитрый монолог на пути субъективной роли человека. Он ищет своё предание и колет связи между диалектом существования человека в себе и самоцелью в будущем, как только ты выходишь на улицу. Эта связь поколений смыслов оставила свои догорающие свечи и тело стало отходить ко сну. Гигантам же пришлось уложить свои амбиции из сердечной тоски на человеческое предание и стать более откровенными к ценности жизни человеческого рода. Пути обходили космическую тень недолго и ты выждал ещё более получаса, пока не закончился дождь. Он своим страхом старости пугал одноимённый ветер и говорил о том, что ещё не произошло. В потустороннем скрипе магической души ты открывал свою прежнюю снисходительность, по которой увиливая нравом позднего ренессанса — ходили другие Гиганты и понимали свою норму моральной тоски. Они так отстроили новое поле ценностей, что ты забыл даже неудачи и холостяцкое время переживаемой глупости. Чтобы жить не за стеной мокрого дождя, а спонтанно видеть этот могильный свет предрассудка чистоты жизни, в котором глазу он сейчас ведёт эту страхом наполненную боль. На какой из сердцевины души ты очнёшься через год, а что ещё в пути долгого чувства личности ты захочешь иметь, как странный вдох самовлюблённой чести из неживой субстанции космического ожидания своего конца.

Рассказ из сборника прозы «Рассказы — за тем, что нечто».