Спасет прекрасное

 ЧАСТЬ 1

                1

     Что мы чувствуем, погружаясь в совершенную темноту? Учимся слышать. Капли дождевой воды, барабанящие по стеклам и крышам. Дождь, как требовательный, хоть и непрошеный гость, продолжал шуметь и дебоширить на улице. Сегодня весь дом без света.
     Эммануэль сидел на холодном полу библиотеки наедине со своими мыслями. Память — вот страшнейший враг. Но какой смысл искоренять ее, если прошлое, как две капли дождевой воды, похоже на настоящее? Если идут годы, а в его безрадостной жизни не меняется ничего? Боль и отвращение — вот неизменные спутники его мироощущения. Болезненные воспоминания коршунами роились в истерзанном мозгу.
    — Пошел вон, щенок! Ты тут никто, так знай свое место! — тяжелый кулак отца заставил его отлететь к стене. Эммануэль больно ударился.
    — За что, папа, что я сделал не так?
    — Заткнись, сосунок! Работать, чтобы весь дом вылизал! Я сам проверю. Иначе останешься не только без ужина, но без завтрака, обеда и ужина!
    Пьяное, перекошенное злобой, лицо отца не сулило ничего хорошего. Его сознание, обдолбанное очередной дозой наркотиков, смешанных с алкоголем, витало в каких-то других, отличных от его, мирах, видимо, очень агрессивных.
    — Блэйк, иди сюда! Я хочу свою дозу, черт тебя раздери!
    Послышался голос мачехи из соседней комнаты, которая уже едва ворочала языком.
    — Тебе повезло, щенок, что сейчас некогда тобою заняться! — ответил отец, напоследок прорядив ему кулаком по носу и уйдя с гордо поднятой головой, с полным ощущением своего превосходства и отцовской правоты. Кровь забрызгала паркет. Здравствуй, счастливое детство!
     Мысли перескочили назад, словно книгу, перелистывая страницы памяти.
     Смутное очертание неряшливой, растрепанной женщины, вечно пьяной, ругающийся крепкими словечками. Пьяная перебранка с отцом. Эммануэлю три года, никто из родителей не обращает на него внимания. Если все же он и удостаивается внимания — это злобное раздражение. Чтобы не мучил голод, Эммануэль постоянно жевал траву.
     Мама, где ты?
     — Да пошли вы все, мне плевать на вас! — кричала пьяная растрепанная женщина. — На тебя и твоего сосунка! Можешь оставить его себе, он не нужен мне! Меня ждет настоящий мужчина, а не такое ничтожество, как ты! — растрепанная пьяная женщина демонстративно хлопнула дверью. Вслед за ней полетели ее вещи, выброшенные отцом.
     — Прочь с дороги, щенок! — крикнул он, неся в охапке кучу белья и платьев, которые разлетелись по всей улице.
     Больше свою мать Эммануэль никогда не видел. Вскоре в дом пришла Аурелия — сожительница отца. Она тоже всегда была пьяная и растрепанная, вечно кричала гадости. Собственно, какая разница между матерью и мачехой? Через пару лет Аурелия начала колоться. Ее примеру последовал и отец.
     Мысли продолжали перелистывать память. Ни одного радостного момента! По всем канонам жанра — боль и отвращение.
     — Следи за сестрами, бездельник! — кричит злобно отец и лупит его по лицу. Удар явно не рассчитан на маленького мальчика. В довершение ко всему, в «семье» появились два маленьких безобразных монстра — дети Аурелии и отца, сестры-близнецы — Эмма и Тэмма.
     — Твой сопляк не пойдет в школу! — кричит Аурелия. — Кто будет смотреть за детьми!
     — Ни в какую школу он не пойдет! — соглашается пьяный отец. — Образование — роскошь! Пусть работает, пашет, как вол, а не то я задам трепки!
     Помимо всего прочего, это было время, когда Эммануэль превратился в няньку.
     — Дед, дед, тебе плохо? — взволнованно кричит Эммануэль.
     — Я породил ничтожество… — отвечает старик. — Моя боль и проклятие смотреть на то, как он разрушает себя и все вокруг себя… Но ты — другой, я вижу, чувствую это… Ты никогда не станешь таким, как он… Я научу тебя читать и писать, это все, что я могу дать тебе, прости…
     В комнату залетел вечно пьяный отец.
     — Чем вы тут занимаетесь, а?
     — Что за ерунда? — он пнул книгу ногой. — Старый хрыч, ты отвлекаешь моео сына от работы! Работать, щенок!
     — Деда, деда, что с тобой, тебе плохо, не умирай!
     В этот вечер деда не стало. Отец и Аурелия принялись пропивать наследство деда, ибо никогда в жизни не работали. Когда деньги закончились, они начали продавать все, что было ценного в доме.
     Память, память… Отчего ты так жестока?
     — Хватай его! — кричит Эмма.
     — Так ему! — отвечает Тэмма, больно наступая на ногу. — Я отхлещу его скакалкой!
     — Лучше мячом по голове! — говорит Эмма.
     Эти маленькие злобные толстушки соревнуются в том, кто придумает наказание для брата поизощреннее. Полет фантазии сестричек-монстров не знает границ.
     — А давай засунем ему в рот летучую мышь! — предлагает Тэмма.
     Эмма приветствует ее идею оглушающим визгом и хлопками в ладоши.
     — Ну-ка, братец, открывай рот!
     Обозленная летучая мышь цепляется ей в палец. Крик и плач оглашает стены комнаты, что сотрясаются даже стены. Выбегает злющий отец.
     — Как ты посмел ударить сестру, сопляк! Тебе не говорили, что маленьких бить не хорошо! — кулак отца летит четко между глаз, Эммануэль теряет сознание.   
     Память… найди же хоть один прекрасный момент в моей Вселенной!
     Ночь. Библиотека. Эммануэль тайком пробирается в библиотеку деда. Книги — вот отдушина. Из своего маленького убогого мирка, полного страданий, он перемещается по всему огромному свету с помощью книг. Будто вырастают крылья, и он парит, хоть на мгновение возвышаясь над убогой долей. Дед научил его читать и писать, а это уже немало. Науки поглощают его. Физика, астрономия, математика, история. Он читает томами ночи напролет, утром просыпаясь с красными глазами, чтобы вернуться в свой ад — тупой неадекватной злобы, пьянства и наркомании. Сестры желают ему доброго утра, надевая на голову ведро с краской.
     — Ты еще не сходил в магазин! — кричит Аурелия. — У меня голодные дети!
     Стирая краску с лица растворителем, Эммануэль спешит в магазин, чтобы угодить мачехе и быть снисходительно битым отцом.
     Дорога проходит мимо музыкального училища. Через открытое окно Эммануэль слышит звуки пианино. Кто-то играет грустную классическую мелодию. Эммануэль останавливается и мир останавливается вокруг него. Сердце замирает, душа трепещет. Теряет значение все — сегодня, завтра, различающиеся лишь новыми пакостями, которые придумывают ему сестры. Эммануэлю кажется все глупым, низменным, неважным. Музыка вечна. Он погружается в другой, далекий-далекий, прекрасный мир… Но вот, соната замолкает, и Эммануэль падает с небес, словно Икар, погружаясь в пучину реальности. Нужно идти домой, иначе будет еще хуже, чем есть…
     Исчезните, воспоминания, хочу быть пустым, не думать ни о чем. Кто я, что я, богат ли, беден, любят ли меня, ненавидят ли… Инициализация собственного сознания.
     Дождь стучал и стучал. Сегодня он не сможет даже погрузиться в иные миры с помощью книг — в доме нет света. Но Эммануэль вспомнил, где у деда стояли свечи в канделябре. Верно, ночь не пройдет в бесплотных воспоминаниях, книги увлекут за собой, откроют тайны. Эммануэль зажег свечи.

                2

     — Поднимайся, щенок! — отец разбудил его пинками. Эммануэль с трудом присел на полу. Он заснул прямо в библиотеке, перед раскрытой книгой, с огарком свечи.
     — Чем ты тут занимаешься, бездельник! Я только перевожу продукты на твое питание! У нас и так денег нет, а еще и ты тут, нахлебник, лодырь царя небесного!
     — Если бы вы с Аурелией не тратили деньги деда на алкоголь и наркотики, мы были бы богатыми людьми! — не выдержал Эммануэль.
     — Что?! — глаза отца налились кровью, как у быка, прежде Эммануэль никогда не позволял себе замечаний. — Что?! — повторил он. — А ну, проваливай из моего дома, щенок, немедленно, чтоб духу твоего здесь не было! Еще поучать будешь, молокосос!
     Эммануэль покатился с лестницы, радуясь тому, что отделался синяками и ничего себе не сломал. Адская боль пронзила ногу. Хохот сестер не предвещал ничего хорошего. Ногу прищемило мышеловкой.
     — Давай, давай, проваливай, братец! — пнула одна из сестричек.
     — Вон! — ничего есть наш хлеб! — заявила Аурелия. Подгоняемый пинками Эммы и Тэммы, Эммануэль побрел к выходу. Дверь ада затворилась. Он вдохнул полной грудью свежий воздух. Терять было уже нечего, а стало быть, он свободен. Да, он не знает, что будет делать и куда пойдет, но не лучше ли идти куда глаза глядят, чем терпеть ежедневные побои и унижения, как на каторге? Эммануэль заметил, что вокруг цветут деревья и воздух наполнен чудесным ароматом. Птицы щебечут и нужно наслаждаться каждым мгновением, пока есть возможность.
     Но к вечеру на смену наслаждению свободой и окружающим миром пришла пустота, одиночество, голод или уныние. Бродячая кошка свернулась клубком со своими котятами. Она бросит их, как только выкормит. Куда пойдут они, голодные, никому не нужные, такие же, как он? Сколько еще несчастных родит эта кошка, а потом бросит их на произвол судьбы? Как глупо устроена природа — эти несчастные котята не будут нужны никому, зачем же им рождаться на свет? Так же поступают и многие люди. Кому нужен он, если не нужен даже собственной матери? Собственному отцу? Зачем создали его? Вкусить всю горечь одиночества? В отчаянии Эммануэль подумал, что неплохо было бы издать закон ответственности женщин за то, что они рождают никому не нужных детей. Музыка, доносящая невдалеке, рассеяла беспорядочные мысли. Эммануэль понял, что находится недалеко от того музыкального училища, возле которого всегда останавливался, когда ходил в магазин. Он прямиком бросился туда. Кто-то играл красивую печальную сонату на пианино. Возле входа стояла большая кукла в синем парике, шляпке и пышном платье. Ее лицо было измазано серебрином. Только тогда, когда кукла моргнула, Эммануэль понял, что это был живой человек. Зачем стоит она здесь, наряженная куклой, измазав лицо серебрином? Эммануэль не мог отвести глаз. Его впечатлил образ. Он никогда не видел ничего подобного. Да что он вообще видел в жизни? Он знает мир по книгам. Ему 16, но он никогда не ходил в школу, у него нет дома, нет семьи, ему некуда пойти, ему нечего есть, он никому не нужен. Эммануэль присел на лавочке, уронив голову в безысходном отчаянии. Что бы там ни было, но домой он не вернется ни за что. Прекрасный дедовский дом превратился в гнездо алкоголиков и наркоманов. Скоро в нем не останется ни одной красивой вещи, эти люди все продадут за глоток джина. Злоба и бешенство подступили к горлу Эммануэля. Он всем сердцем ненавидел отца, Аурелию, сестер, свою мать. Как таких низменных, отягощенных всеми пороками людей, вообще носит земля? Почему такие одухотворенные, праведные люди, как его дед, должны страдать от ничтожества? Куда смотрит Бог? Есть ли он вообще?
     Эммануэлю захотелось растерзать отца и Аурелию на маленькие куски, стереть с лица земли в порошок.
     — Эй, ты чего там такой печальный? — окликнул кто-то. Эммануэль нехотя обернулся. Парень, молодой, возможно его ровесник, с каштановыми волосами до плеч, с ярким цветом глаз и здоровой сумкой.
     — Неважно… — отрешенно проговорил Эммануэль.
     — Ты наблюдал за мной весь вечер, пока я стоял, наряженный куклой.
     — Та кукла? Это был ты? — оживился Эммануэль и рассмеялся.
     — Да, я подрабатываю, изображая статуи, — ответил парень с каштановыми волосами.
     — Надо же!
     — Вижу, у тебя что-то случилось, раз ты так печален. -Я — Бертран. Мое имя означает «яркий ворон».
     — Надо же! — снова проговорил Эммануэль. — Как ты думаешь, яркий ворон, как мне веселиться, когда у меня нет дома, мне некуда пойти и нечего есть?
     — Понимаю тебя, — ответил Бертран. — Я с детства сирота. Подрабатываю, где придется. Сейчас снимаю небольшую комнату. Пойдем со мной? У меня нет друзей, да и тебе нужен кров над головой.
     — Нет, — категорически сказал Эммануэль. — Я не хочу никого стеснять.
     — Как хочешь, — пожал плечами Бертран и побрел своей дорогой. Эммануэль понял, что остался совсем один в этом чужом для него мире.
     — Эй, ворон! — крикнул он. — Подожди!
     Так они попали в комнату, которую снимал Бертран, где, разумеется, все было более, чем скромно.
     — Сейчас сделаю бутерброды, — сказал Бертран. Эммануэль понял, что слишком давно ничего не ел. Трясущимися руками он засовывал бутерброды в рот и думал о том, что скоро эти уроды, должно быть, продадут дедушкину библиотеку. Сердце сжалось. Этот кладезь мудрости, этот ключ ко всему миру разменяют на бутылку спиртного и дозу… Мир свинства, низменности, вечного опьянения, драк и ругательств. Ничего святого, ничего человеческого не осталось в этих душах. Да там и душ давно уже не осталось. Они давно проданы за бутылку. Почему дед умер, а эти свиньи, которых и свиньями-то назвать стыдно, дабы не оскорбить животное, которое гораздо выше их по интеллекту, живут и гадят в этот, и без того загаженный, мир?
     «Не тебе решать!» — будто шепнул кто-то. — «Не тебе решать, кому жить, а кому умереть». «Уж конечно не мне! А, видно, кому-то «более справедливому» решать, чем я», — в сердцах подумал Эммануэль. «- вся жизнь — невидимая цепь, ее звенья — непонятные обстоятельства, мелочи, одни, вытекающие из других, из которых складываются наши жизни. Быть может, эти люди нужны для того… Возможно, одна из сестричек-монстров станет великим человеком?» Одно это предположение явно было откровенно абсурдным. Эммануэлю даже жаль стало это низменное, распущенное гнездо, где дальше бутылки и дозы мир остановился и больше ничего не видно. А весь мир так огромен. Таинственный и непознанный… Эти же люди будут валяться в собственном дерьме до конца своих дней. Да и стоит ли думать о них? Они идут своим путем, идут наверняка.
     — Эй, дружище, поговори со мной, не уходи в себя! — напомнил о себе Бертран.
     — Не важно, все хорошо, — ответил Эммануэль.
     — Ага, оно и видно! — сказал Бертран. — Вижу, у тебя проблема на проблеме и не помешает работенка. Давай со мной?
     — С тобой? Куклой наряжаться?
     —  Что?
     — У тебя есть выбор?
     Эммануэль подумал, что выбора у него, конечно же, нет. Да и ему ли выбирать? Не лучше ли стоять, как статуя, измазавшись серебрином, чем терпеть ежедневные побои и унижения от псевдородителей?
     — Ты прав, ворон, выбора у меня нет.
     — Хорошо, что ты это осознаешь, — ответил Бертран. — А теперь давай спать, потому, что вставать завтра рано.
     Он лег на постель, укрывшись старым, перелатанным пледом. Эммануэль лег рядом, завернувшись в свободный лоскут залатанного пледа и погасив свет. В первый раз он ночует не дома . И… в первый раз чувствует себя человеком. Уже никто не придет и не разбудит его пинками, ругательствами и побоями. Его никто не будет искать, потому, что он никому не нужен. А раз ты никому не нужен, значит, ты, в какой-то степени, свободен. Главное, быть нужным самому себе. Как и прошлой ночью, снова пошел дождь. Он также ломился в стекла, теперь уже чужого, дома. Да разве мог он дом, в котором жил до этого, назвать своим?

                3

     Ему вручили пышное платье, парик и банку с серебрином.
     — За дело, ребята.
     — Да, это смешно, — проговорил Эммануэль. — Как это надеть?
     — Давай, помогу тебе, я уже привык. Сейчас начнется перевоплощение. Я помогу тебе с серебрином.
     Бертран расправил складки платья.
     — Теперь ты — кукла, как и я!
     Эммануэль чувствовал себя откровенно нелепо.
     — Встань и замри! — шепнул Бертран. — Теперь ты только кула.
     — Эммануэль опустил глаза на бантик своих чулок. Эмма и Тэмма от души посмеялись бы с него, придумав очередную пакость. Бертран стоял напротив, в парике и платье. Чего только не сделаешь, чтобы не помереть с голоду!
     День открытых дверей в музыкальной школе. Мужчина в очках играл сонату. Учитель игре на пианино. Это его Эммануэль всегда слушал по пути в магазин. Эту душераздирающую музыку он не забудет никогда, она научила его летать. Стоя на одном месте, Эммануэль наблюдал за руками учителя, за их плавными движениями. Эти руки творили чудо! Чудо музыки, настроения и меланхолии. Запах весны врывался в каждое открытое окно, в каждую щель, дурманил до головокружения. Вошла дама с двумя подростками.
     — Боже, какие чудесные милые куклы! Трудно себе представить, что это живые люди!
     На них смотрели, будто на музейный экспонат. Но это было куда лучше прозябания в низменном мирке безвозвратно опустившихся людей. Слушать часами волшебную музыку, вдыхать аромат лип, кроме того, получать за это хоть какие-то деньги. У него появился первый  в его жизни, не считая деда, приятель. Может все не так уж катастрофически плохо? Эммануэль наблюдал за тем, как меняются картинки за окном. Как ясный безоблачный день становится пасмурным, как по небу пробегают тучи. Но разве стал он от этого хуже? Одно сменяется другим и так будет всегда. Эммануэль разглядывал людей, ходивших вокруг, как и люди разглядывали его. Он видел на лицах многих черты безобразной старости, но глаза многих светились вдохновением, встретившись с прекрасным, с искусством. В зале школы проходила художественная выставка. некоторые художники рисовали портреты желающих прямо здесь же. Когда Эммануэль уставал наблюдать за руками учителя-пианиста, он наблюдал за работой художников. Время проходит так, что казалось, будто часы обратились в секунды. Сознание Эммануэля витало в каком-то особом мире, которого ему не хватало, и в который он наконец попал.
     — Спускайся! — крикнул Бертран. — Наш рабочий день окончен, а ты по-прежнему в себе!
     Эммануэль спустился со своего пьедестала. Ноги затекли, он едва на них наступал. Они проходили мимо огромного зеркала и Эммануэль едва узнал себя. Его невозможно было отличить от женщины! Это было ему не то, что противно, просто как-то странно. Он никогда не представлял себя в роли женщины. Всех женщин, которых он знал — пьяная мерзкая Аурелия и две ее безобразные дочери. все вместе они внушали Эммануэлю отвращение. Но когда он увидел в зеркале себя, то невольно подумал, что если бы родился женщиной, то был бы женщиной очень красивой.
    — Хватит разглядывать себя в зеркале, Нарцисс! — сказал Бертран, толкнув его в плечо. — Давай переодеваться, смывать весь этот бред, и ай-да за гамбургерами! Через пару дней насобираешь себе на какую-нибудь обнову.
    — Мне не нужна обнова, я хочу купить книгу, — сказал Эммануэль.
    — Чудак, зачем тебе книга, когда тебе надеть нечего? — спросил Бертран.
    — Одежда — ничто, книги дают гораздо больше, книги дают целые миры. А что такое тряпки? Оставим это для женщин!
    — Как хочешь, — сказал Бертран. Эммануэль заметил, что мужчины смотрят на него какими-то странными, откровенными взглядами. Конечно же они думают, что он — женщина. Они прошли мимо еще одного зеркала. Эммануэль невольно еще раз посмотрел в зеркало и с удивлением отметил, что очень красив. Он даже с удовольствием залюбовался собой и эго с удовольствием отметило в сознании плюсик. Никогда раньше Эммануэль не разглядывал себя в зеркале. Он был противен самому себе, он считал себя никем. Его с самого детства унижали и втаптывали в грязь как последнее ничтожество. «Да это вы, а не я, и были ничтожествами!» — улыбнувшись себе в зеркале, подумал Эммануэль, с прорезавшимися нотками высокомерия. «Я всегда был никем… Да и сейчас никто, ни дома, ни семьи, ни образования… Бертран, пока что, вся моя семья»…
    — Идем уже, а то влюбишься в собственное отражение, — потянул за руку Бертран. Они переоделись, смыли серебрин и отправились в лоток за гамбургерами. Вечер был наполнен вдохновением. Цвели липы, били фонтаны, ласково улыбались фонари.
    — Как работа? — спросил Бертран. Эммануэль резко остановился:
    — Не поверишь! Знаешь, мне кажется, что я в первый раз в жизни счастлив! Сегодня самый лучший день в моей жизни! Ко мне так чудовищно относились в семье, били, унижали, заставляли работать! Самые жестокие хозяева бы, наверное, не обращались со своими работниками, и это еще чужие люди! А родной отец… чудовище, я пережил ад!
    — Успокойся, — Бертран обнял нового приятеля. — Знаешь, мне в приюте тоже было несладко. Я понимаю, что значит, когда ты брошен, когда не нужен никому, когда всю жизнь сам за себя…
    — О да! Такого и врагу не пожелаешь. А когда дома тебе куда хуже, чем в приюте! И почему они не выгнали меня из дому сразу же! Не вышвырнули, как ненужного щенка!
    — Прекрати, забудь об этом, — сказал Бертран, — как пытаюсь забыть я. Жизнь течет и все меняется.  Пройдет время, и воспоминания о твоей семье уже не будут вызывать такую острую боль.
    — Ворон, у меня нет ни одного класса образования, ни единого!
    — Ничего, это не смертельно, — сказал Бертран. — Не отравляй себя безнадежными мыслями.
    Легкий ветер донес аромат лип. Эммануэль присел на лавочке возле фонтана. Его черные кудри растрепались.
    — Как хорошо, Бертран, — сказал он, — что я вырвался из этого пекла, что встретил тебя, что попал в музыкальную школу, что наслаждаюсь сейчас этим чудесным вечером, а не валяюсь в ногах отца-ублюдка…
    — Все будет хорошо, — ответил Бертран. — главное — это захотеть.
    Они сидели на лавочке и болтали обо всем на свете. Им подмигивали фонари у фонтана, а ветер призывал к свободе… мысли и духа. Пусть навечно падут оковы рабства! Мы такие, кто мы есть и никто не вправе нас унижать.
    Часто Эммануэль думал о том, почему не взбунтовался, не дал отпор отцу-ублюдку? Не ушел из дома раньше, не дожидаясь, пока его вышвырнут пинком, как шелудивого пса? Не поставил на место Аурелию? Сестер? Позволил над собою издеваться? Сейчас он проклинал себя за малодушие, считая трусом. Но что он, маленький мальчик, мог сделать против обдубашенного алкоголем и наркотиками борова, способного на все, что угодно?
    Эммануэль уже не слушал Бертрана.
    — Забудь, — донесся до него последний обрывок фразы. Да, есть моменты, которые лучше навсегда забыть, вычеркнуть из памяти для своего же блага.

                4

     — Какое нарядное платье у куклы, мама! — сказала девочка.
     Эммануэль замер, как статуя, с легким белым зонтиком в руке. Что, собственно, и требовала от него работа.
     Сколько талантливых людей находилось здесь! Как этот мир отличался от того, в котором жил раньше! Люди с интересом разглядывали его. Его, ничтожество, уничижаемого собственным отцом!  Будто специально, Эммануэля поставили возле зеркала. Он мог часами разглядывать себя. «Я красив! Я очень красив!» — проносилось в уме. Сердце взволнованно трепетало в предчувствии праздника. Это было похоже на то, когда на тебя надевают уродливую маску, заставляя ходить в ней годами. И вот, маску наконец-то срывают, и ты видишь свое истинное лицо. Оно прекрасно! «Господи, как же я красив!» — подумал снова Эммануэль, переполнившись гордости за себя. Пробил его час.
     Сколько музыкантов сегодня выступало! Эммануэль наблюдал за каждым из них, за движением их рук, прикасавшихся к инструменту. «Нет, не струны трогают они, а душу!»
     В зависимости от того, какую часть своей души вкладывали музыканты в игру, выходила музыка. «О, я готов навечно остаться куклой в этой школе, чтобы слышать и видеть все это бесконечно!» Сколько восхищенных взглядов ловил он на себе! Люди не только слушали музыку и рассматривали картины. Они восхищались его красотой.
     — Приди в себя, Эм! — окликнул Бертран. — Хватит рассматривать себя в зеркале, наш рабочий день окончен. Не мешало бы перекусить.
     Они снова переоделись и пошли бродить по городу, зайдя в случайное кафе.
     — Ворон, мир открывается для меня в новых красках, — признался Эммануэль. — Я начал видеть в нем много прекрасного. Все это в искусстве! Оно пробуждает в людях прекрасное. Даже в людях, изуродованных старостью, их глаза не могут лгать!
     — Жаль, что не во всех…
     — Да, жаль, — задумался Эммануэль. — В моем отце — никогда… Его душа настолько сгнила, что ее не примут, наверное, даже в ад… Это бесполезно, он потерян для прекрасного… Для него прекрасное — присосаться к бутылке и валяться в собственной блевоте, извергая брань…
     — Фу, — проговорил Бертран. — Забудь, прошу тебя, не рви себе душу.
     — Да, да, ты прав, забвение — вот единственное лекарство…
     Он посмотрел на головки бутонов роз на клумбе и на сердце стало как-то радостно. Возможно, Господь не стирает человеческий род с лица земли, потому что в душах некоторых есть еще место чему-то прекрасному, они не сгнили полностью. Они могут еще восхититься прелестью розы и каплей дождя.
     — Я заново познаю мир! — воскликнул Эммануэль. Ему захотелось обнять Бертрана, но он не сделал Этого. Уже несколько дней его одолевало странное наваждение, о котором он и помыслить раньше не мог — непонятная ему самому тяга к Бертрану. Никогда он не думал о чем-то личном для себя. Женщины его пугали и отвращали, да и мысль о чем-то личном с ними даже не закрадывалась в мозг. Сразу же представлялась пьяная бранящаяся Аурелия, сестры-уродины, которые издевались над ним. Ему становилось не по себе при мысли о них.
     Бертран был его первым приятелем, его родственной душой, вместе с которой он открывал для себя новый мир, наслаждался новым счастьем, гуляя с ним ночами напролет. Но, если он не сдержит своего порыва, он может все сломать, ведь неизвестно, как Бертран отнесется к этому? Оттолкнет, высмеет? Они могут навсегда потерять дружбу, а это сейчас хуже некуда, он потеряет его навсегда. Поэтому, Эммануэль решил сдерживать ненужные порывы и мимолетная печаль отразилась в его глазах.
     Как чудесно было засыпать рядом с ним под старым залатанным пледом! Как хотелось ненароком коснуться его, но он, как огня боялся этого! Страсть обжигала, не давая покоя.
     -Бертран!
     Он не ответил. Спит. Эммануэль подвинуся поближе, боясь, что разбудит друга и тот его неправильно поймет. Он замер. Сердце колотилось. Выждав некоторое время, он осмелился придвинуться еще на чуть-чуть. Снова замер. Так продолжалось до рассвета. Наконец, Эммануэль приблизился настолько, что почти дышал ему в спину. Тут его сморил сон.
     Эммануэль смотрелся в зеркало. Парик с кукольными кудряшками, нежно-розовая юбка-пачка, розовый чепец. кто узнает в нем парня! Он рассмеялся. Заниженная, растоптанная отцом, самооценка, тянула назад, на дно, а отражение шептало обратное, заставляя Я писать с большой буквы. Он с грустью взглянул на вставшего напротив Бертрана. Мальчик-кукла. Отвел взгляд, наблюдая за руками пианиста, который творил Музыку Души, Грустную, заставляющую душу проснуться. «Бертран, я люблю тебя», — с печалью почему-то подумал Эммануэль. — «Но ты никогда этого не узнаешь. Ты дорог мне, как кто угодно, я не хочу тебя терять и слезы дождя будут плакать о моей несбывшейся мечте».
     — Кто та девушка? В розовом? Ее красота поразила меня! Я хочу писать портрет!
     Эго Эммануэля взошло на одну ступеньку выше и на его лице появилась самодовольная ухмылка.
     — Простите, но я на рабочем месте и не могу отойти, чтобы позировать вам.
     — Я заплачу вдвое больше!
     — Отойдите, вам уже сказали ответ! — вмешался Бертран с каким-то раздражением. — Мы на своем рабочем месте!
     «Наверное, завидует, что моделью выбрали меня, а не его», — подумал Эммануэль. Весь день он упивался музыкой флейтиста, игравшего на флейте, наблюдая за его руками. Когда кончилось время его работы, Эммануэль спустился вниз по лестнице.
     — Куда ты? — окликнул его Бертран.
     — К тому художнику, который хотел нарисовать меня.
     — К художнику?! — злобно спросил Бертран. — Эм, вернись!
     — Я не твоя собственность, я хочу свой портрет! — он продолжал спускаться по лестнице. Бертран погнался за ним, схватил за руку и силой потянул прочь от художника.
     — Что ты себе позволяешь, что на тебя нашло?! — возмутился Эммануэль.
     — Пойдем! — настаивал Бертран. Чтобы избежать неприятностей, Эммануэль, рассерженный, отправился за ним. Они шли по пустынной галерее.
     — Тебя разозлило, что художник выбрал меня, а не тебя?! — он был похож на красивую рассерженную куклу.
     — И не только это…
     — Да, а что еще?
     Бертран остановился:
     — Эм… — проговорил он. О его взгляда и дыхания в каждой жилке Эммануэля закипела кровь. «Нет, это только ложная надежда и я не стану обманывать сам себя», — подумал Эммануэль и изобразил холодность.
     — Что? — недовольно спросил он.
     — Прости, — Бертран отвел взгляд в сторону, — ревность поглотила меня. Я ревную тебя ко всем и ко всему, даже к самому себе…
     — Ишь ты, откуда такое чувство собственности? Мне хватило отца, у которого я находился в рабстве 16 лет!
     — Я не твой отец и никогда им не буду… Прости меня, я боялся тебя потерять… Кроме тебя, у меня никого нет, ты — мой единственный друг…
     Эммануэль отвернулся в сторону. На глазах выступили слезы обиды и разочарования. «Друг! Конечно, кто же еще! Как я, дурак, мог обмануться надеждой! О, надежды, как искусно вы умеете разрывать душу, с искусством палача!» Он был похож на красивую плачущую куклу.
     — Прости меня… Ты меня не покинешь? — продолжал распаляться Бертран.
     — Нет, — тихо ответил Эммануэль, глотая слезы обиды и несбывшейся надежды.
     — Что бы не услышал?
     — Нет, — повторил он.
     — Я люблю тебя… люблю тебя не как друга, больше, чем…
     — Что? — повернулся к нему Эммануэль. — Что ты сказал? Повтори!
     — Я знал, знал, что ты отреагируешь именно так. Прости меня, только не уходи, я ни на что, кроме дружбы, не претендую. Я знаю, мои слова абсурдны, ты никогда не ответишь мне взаимностью, ведь я не женщина, мне ужасно стыдно перед тобой…
     — Я тебя сейчас убью!- чуть не плача, проговорил Эммануэль. — Ворон, неужели ты не видишь, не чувствуешь!
     Они смотрели друг на друга в немом изумлении, думая, счастье это, или ловушка. Они стояли близко друг к другу, дыша нервно и напряженно. Губы Эммануэля потянулись к губам Бертрана, впрочем, было, возможно, и наоборот, разобрать, чей порыв был первым, уже невозможно. В первый раз в жизни Эммануэль почувствовал на своих губах вкус чьих-то губ. В первый раз почувствовал себя нужным, любимым, а не презираемым, как дома. Они дышали страстью. Эммануэль первый отстранил его. Закрыл губы рукой:
     — Это может повредить нашей дружбе, мы можем…
     — Я так и знал! — вскричал Бертран. — Бог дает надежду, чтобы забрать ее, и бросить в пучину боли!
     — Боли? Тебе больно? — спросил Эммануэль.
     — Да, мне больно, чудовищно больно!
     — Ворон, я давно мучаюсь от страсти к тебе! Но я боюсь, всегда боялся, что ты не поймешь. что я люблю тебя, как… Как свою вторую половину…
     Они обнялись со всей страстью, бьющей ключом.
     — Говори, говори, Эм, пока ты говоришь. я живу… Неужели ты можешь испытывать то же, что и я… Как же ты красив… — он закрыл глаза, ловя каждое движение Эммануэля, который гладил его по руке со всей нежностью. — Как мы нелепы в нарядах этих кукол! Красивые целующиеся куклы!
     — Плевать. Ворон, так и пойдем по всему городу, в этих нелепых нарядах! Мы сможем наслаждаться цветением лип, держась за руки, ведь никто не узнает в нас парней! А лесбиянок люди еще хоть как-то воспринимают.
     Они рассмеялись этой идее. И пошли по городу, взявшись за руки, в костюмах кукол. Пьяные свистели и улюлюкали вслед, что-то кричали, но им не было до этого никакого дела. Этот мир был только для двоих, все остальное — фоновое и ненужное. Кому нужно мнение непонятно откуда взявшихся людей, которые лезут в чужую жизнь?
     Они уселись возле фонтана.
     — Я тебя люблю, — проговорил Бертран. — Можно, я тебя еще раз поцелую?
     — И я тебя очень люблю, ворон. Можешь целовать меня, сколько угодно, ведь я сам этого очень хочу.
     В этом поцелуе они растворились и всего на свете просто не стало.
     — Ты в первый раз кого-то целуешь? — наконец спросил Эммануэль.
     — Да, а ты?
     — Тем более… Кроме своей дурацкой семьи, я не видел людей, — проговорил Эммануэль. — В приюте или на работе нравился тебе кто-нибудь из женщин, или, может… мужчин?
     — Нет, — ответил Бертран. — никто никогда не нравился. Ты — первый человек, который запал мне в душу. раньше я ни к кому не испытывал даже симпатии, ко всем был равнодушен.
     — Психологи говорят, что гомосексуализм начинается из-за психологической травмы, связанной с отношением к женщинам, — сказал Эммануэль.
     — Не знаю, — ответил Бертран. — у нас в приюте воспитывались мерзкие и распущенные шлюхи, которым были нужны только секс и деньги. Они вызывали у меня отвращение. В тебе я увидел душу…
     — А меня уничтожали три мерзкие женщины — мачеха и уродины-сестры, а мать вообще бросила. Я их ненавижу. В тебе я увидел человека, друга, душу — все. Я хочу быть ближе к тебе, к твоей душе… — они снова начали целоваться.
     — Хочу быть только с тобой, — проговорил Бертран. Они побрели домой.
     — Снимем эти нелепые наряды, — сказал Эммануэль. Бертран пожирал его взглядом. Эммануэль смутился.
     — Ты… хочешь чего-то еще? — с горящими глазами проговорил Бертран. — Близости, а не только поцелуев?
     Эммануэль отвернулся.
     — Возможно… но давай только не сейчас. Всю жизнь я испытывал физическое насилие — побои, мне сложно сейчас, не обижайся…
     — Я понимаю, — разочарованно проговорил Бертран. — Когда вместо ласки — кнут… Но я уже на седьмом небе, когда ты просто лежишь рядом.
     — Я всегда лежал рядом, пытаясь быть ближе к тебе, — проговорил Эммануэль. Они, как всегда, накрылись старым пледом, но теперь все было несколько иначе. Теперь они могли спокойно обнимать друг друга, не боясь, что один из них не поймет и отвергнет. Единственное, что омрачало счастье — это страх когда-нибудь потерять друг друга.

                5
 
     Эммануэль стоял, как всегда наблюдая за руками пианиста. Он смущался смотреть на Бертрана, но чувствовал его душу, чувствовал, что они соединились, их души… От этого становилось тепло и приятно.
     — Можно ли я попробую что-нибудь сыграть? — не выдержал наконец Эммануэль, подойдя к учителю. — Я никогда не дотрагивался до клавиш, но всегда мечтал попробовать.
     — Этому нужно учиться не один год, но вы можете попробовать, это вреда еще никому не приносило.
     Эммануэль с трепетом дотронулся до клавиш. Под его пальцами клавиши будто ожили. Он в точности воспроизвел сонату, которую играл учитель, только нежнее, чувственнее.
     — Вот, вы солгали, молодой человек, — сказал учитель. — Говорили, что никогда не дотрагивались до клавиши, а сами наверняка учитесь в консерватории.
     — Я не солгал вам, — ответил Эммануэль. — Мои пальцы в первый раз в жизни коснулись клавиш. Просто, стоя здесь часами, я внимательно изучил движение ваших рук и повторил то, что вы играете. Но я не знаю даже нот.
     Учитель удивленно посмотрел на него:
     — В таком случае, может быть, вы еще что-нибудь повторите из того, что я играл, раз у вас такая замечательная память?
     — Я с удовольствием попробую…
     Эммануэль принялся играть. ОН играл и играл. Музыка струилась, как по волшебству. Учитель смотрел и слушал  в немом изумлении.
     — Я сражен вами наповал! Вы сыграли мое собственное произведение, которое я сыграл здесь всего лишь один раз. Вы сыграли его лучше меня! Вы просто гений! Вам нужно обучаться музыке, и я готов обучать вас. Бесплатно. Таких людей, как вы, единицы!
     — Я очень польщен вашим предложением, но мне нужно что-то есть, а для этого нет времени, приходится работать.
     — Я подумаю, — сказал Эммануэль. Бертран был недоволен.
     — Не ревнуй меня ни к кому, — сказал Эммануэль. — Наши души познали одна другую, они и так вместе.
     — Ты очень талантлив, — заметил Бертран. — Я боюсь потерять тебя, если к тебе каждый раз будут проявлять столько внимания…
     — Все люди — эгоисты, — сказал Эммануэль. — Но я рад, что ты ревнуешь меня. Мне доставляет это удовольствие, потому, что я хочу быть с тобой…
     Бертран, едва дыша, дотронулся до его руки:
     — Это будто сон, боюсь проснуться, что все окажется иллюзией…
     Эммануэль ответил на прикосновение:
     — Я весь день думал о том, когда он закончится и я смогу вновь насладиться твоими губами, повторить вчерашний прекрасный вечер.
     — Идем, идем отсюда поскорее, — ответил Бертран, — возьмем поесть и отправимся домой.
     — Да, я не могу дождаться этого, — сказал Эммануэль. Они вышли, с трудом сдерживая порывы.
     — Наконец-то мы дома! И этот старый плед лучше атласных простыней! И здесь нам никто не помешает.
     — И здесь мне не к кому тебя ревновать, — сказал Бертран и впился в его губы, целуя с неистовой страстью. Быть может час так прошел, а они не могли оставить друг друга в покое. Хотелось уже чего-то большего, чем поцелуи, хотелось всего, что только возможно.
     — Я хочу почувствовать твое тело, — проговорил Эммануэль. Они были почти обнажены. — никогда бы не подумал, что буду так сильно желать парня…
     — Да какая разница, раз ты уже получил мою душу, бери все, что хочешь…
     — У меня нет опыта в таких делах, — проговорил Эммануэль.
     — Слушай зов сердца и плоти, можешь делать все, что тебе вздумается.
     — Тогда целуй меня, ты — тот, кто понял и поддержал меня, ты — тот, кто мне нужен и кому нужен я. Чего же еще! Я стану твоим, как и ты моим…
 
     — Можно мне попробовать порисовать? — спросил Эммануэль, беря у художника лист бумаги и карандаш.
     — Бертран, я хочу нарисовать тебя… — он еле заметно взял его за руку. Бертран молча сел. Эммануэль начал рисовать. Когда его глаза встречались, оба становились смущенными, но дрожь шла по коже при воспоминании о прошлой ночи, заставившей почувствовать новые, не изведанные еще, ощущения.
     — Какой чудесный портрет! — восхитился художник. — Детали прорисованы до совершенства, вы очень талантливы!
     Улыбаясь, Эммануэль протянул Бертрану портрет.
     — Возьми, ворон, это тебе… Если бы здесь никого не было… — шепотом добавил он.
     — Как вы насчет того, чтобы позаниматься музыкой? — спросил учитель. Бертран с неудовольствием отвернулся. Эммануэль дотронулся до плеча Бертрана:
     — Всего пару часов, ворон, пожалуйста, я буду думать о тебе каждую минуту…
     — Хорошо.
     Учитель увел Эммануэля в зал, где стояло пианино.
     — Скоро сюда приедет один очень известный человек, который вращается в сфере искусства, очень влиятельный. Я рассказал ему о вас. Он заинтересован и хочет познакомиться.
     — Я не против, — улыбнулся Эммануэль. Он в точности повторил все упражнения учителя. Для этого ему достаточно было несколько раз понаблюдать за его руками.
     — Вы гениальны, у меня нет слов, — ответил учитель. — Есть ли такое, чего вы не сможете?
     — Нет, — самоуверенно ответил Эммануэль.
     Бертран ждал, сидя на лестнице. Обиженный. Эммануэль обнял его за плечи и поцеловал в голову.
     — Он приставал к тебе?
     — Разве этот человек похож на гея? — Эммануэль засмеялся.
     — Ты так красив, что все мужчины скоро могут стать геями.
     — Какие глупости, ворон, ты просто несешь любовный бред. Уже поздно, давай заночуем здесь?
     — Здесь? — спросил Бертран.
     — Я каждую минуту думал о тебе, как помешанный. То, что было вчера между нами, просто волшебно.
     — Пойдем, — Бертран взял его за руку и увел в глубь зала. Он открыл дверь кабинета. Стоял черный рояль. Висели портреты Баха, Моцарта и Шопена. В вазе стоял букет цветов.
     — Здесь обворожительно!
     — Я знал, что тебе понравится, — сказал Бертран.
     Эммануэль направился к роялю. Открыл его и начал играть.
     — Нас услышат! — сказал Бертран.
     — Пусть слышат! — Эммануэль играл и смеялся.
     — Я думал, ты и вправду ждал уединения со мной, — ответил Бертран. Эммануэль захлопнул рояль. Его лицо стало серьезным.
     — Ждал… На самом деле, очень ждал… — он потянулся к нему губами и они целовались со страстью, от которой бросало в жар.
     — Целый день этого ждал, — прошептал Эммануэль.
     — Я знаю, что ты любишь! — Бертран разорвал розы из цветочной вазы на лепестки и усыпал ими поверхность рояля. Ярко-красные поцелуи на черном дереве.
     — Ворон, что ты делаешь? О, Господи, я люблю тебя!
     Бертран опустил его на рояль:
     — От твоей красоты кружится голова!
     Эммануэль улыбался.
     — Что ты чувствуешь ко мне? — он держал его на расстоянии.
     — С ума схожу…
     Эммануэль опустил руки:
     — Значит, делай со мной все, что ты хочешь… А потом я сделаю с тобой все, что сочту нужным…
     — Когда я касаюсь тебя, у меня дрожат руки… — прошептал Бертран.
     — Не бойся, — Эммануэль взял его руки в свои, нас видят только Бах, Шопен и Моцарт… Поцелуй меня, пожалуйста…
     — Поцелую тебя, и не только…
 

                6

     — Эм, проснись! Почему ты кричишь?
     — Ворон, мне приснился ужасный кошмар… Слава Богу, это лишь сон… Как отец избивает меня, а потом гонится, чтобы убить. Он унижает меня самыми низменными словами, а сестры смеются. Как мерзко, больно, унизительно! Будто тот кошмар наяву вернулся и поглотил меня…
     Бертран прижал его к себе:
     — Успокойся, Эм, это всего лишь пустой сон. Твой кошмар навсегда канул в прошлое и никогда н вернется… Все прошло. Я никому тебя не отдам.
     — Не уходи… — слабо проговорил Эммануэль. — Эти уроды могут найти и убить меня…
     — Какие глупости, Эм… — он поцеловал его совсем нежно в губы и на лице Эммануэля появилось состояние совершенного блаженства. Он погрузился в спокойный, безмятежный сон.
     «Он любит меня также, как и я люблю его», — подумал Бертран с замиранием сердца. Он разглядывал его лицо, гладил его, пытаясь дотронуться до каждой черточки. «Откуда берутся такие красивые, такие талантливые люди? Откуда взялся он в моей жизни? Быть может, это ангел! Как он похож на ангела»… Бертран целовал каждую линию его лица и чувствовал безграничное счастье, когда этот человек, столько выстрадавший, находился рядом. От того лишь только, что может слушать его дыхание.

     — Вальтер Гордон, — сказал учитель. — Это тот самый человек, приехавший из столицы, о котором я вам говорил.
     — Рад, что имею честь познакомиться, — проговорил Эммануэль.
     — Наслышан о ваших талантах, молодой человек. — Гордон был чуть выше среднего роста, в меру упитан, носил небольшую бородку и ему перевалило где-то за сорок. — Говорили даже, что вы посрамили себя на поприще художника. Меня интересуют молодые таланты. Музыканты, артисты, писатели, художники. Я ищу новых гениев и, думаю, не зря сюда пришел. Кто вы по образованию?
     Эммануэль потупил глаза:
     — Никто.
     — Понятно, закончили школу?
     — Я никогда не учился в школе.
     Гордон глуповато улыбнулся:
     — То есть, еще скажите, что не умеете читать и писать?
     — Я никогда не ходил в школу, но все свободное время проводил в библиотеке деда. Я изучил науки и могу ответить на любой вопрос, который вы зададите.
     — Вы самоуверенны, это мне нравится. Вот что. У меня к вам предложение — переехать со мной в столицу. Насчет финансов — не волнуйтесь, я вложу в вашу самореализацию столько, сколько понадобится. Документы об образовании можно достать. Это не проблема. Как вам такое предложение?
     — Я согласен, не задумываясь ответил Эммануэль.
     — Вот и славно, — сказал Гордон.

     — Что?! — вскричал Бертран, не веря своим ушам. — В столицу?! Ты сошел с ума, ты кидаешь меня?!!
     Эммануэль взял его за руку, но Бертран отдернул ее в полном отчаянии.
     — Ворон, я не кидаю тебя. Но послушай, так всю жизнь продолжаться не может. Мы не можем всю жизнь зарабатывать, щеголяя в кукольных платьях, питаться гамбургерами и жить в дешевой комнатушке. Мне нужно уехать, чего-то добиться в жизни. Как только я поднимусь на ноги, мы будем жить вместе, обещаю тебе! Я буду высылать тебе денег столько, сколько нужно!
     — Не нужны мне твои грязные деньги! — с ненавистью ответил Бертран. — Которые ты будешь зарабатывать, как содержанка бородатого обеспеченного дедугана!
     — Ворон, сейчас ты обижаешь меня. У меня и в мыслях не было спать с ним. Он видит во мне творческую личность и поможет мне, я сам страдаю, думаешь, мне легко?! Но у нас нет будущего, ворон, пойми! Появился шанс не закончить свои дни на улице…
     — Будущее? Почему-то я его видел только с тобой.
     — Так и будет, ворон, обещаю тебе…
     — Не нужно ничего мне обещать, — сказал Бертран. — Я уже все понял, глядя на тебя. Где толще кошелек , там и ты. Да пошел ты!
     — Ладно, переночую на улице, — он скрипнул дверью. Бертран не находил себе места, он не мог оправиться от этого удара и пошел следом. Эммануэль сидел на улице.
     — Идем в дом, — холодно сказал Бертран.
     — Нет, я не нужен тебе. Ты никогда не любил меня… Если бы любил, желал бы мне счастья…
     — Как хочешь, — ответил Бертран. Половину ночи Эммануэль просидел на улице. Больше не выдержал. Он вошел в комнату, подошел к кровати, прилег рядом, не раздеваясь.
     — Ворон, ты спишь? Ответь… — он искал его губы в темноте. Бертран в остервенении прижал его к постели.
     — Теперь ты будешь моим, пусть и в последний раз!
     — Буду, — прошептал Эммануэль, — но не в последний.
     Бертраном руководило отчаяние, злоба и разочарование, он казался грубым.
     — Я люблю тебя даже таким, грубым, — прошептал Эммануэль.
     — Поезжай, поезжай, куда хочешь, мне уже все равно…
     — Ворон, прекрати, ты же знаешь, что я никуда надолго от тебя не денусь. Наши души связаны навеки. Мы достойны лучшей жизни и скоро заживем по-человечески…
     — Заживешь, с бородатым уродом…
     — Говори, говори, что хочешь, только целуй… Ворон, я тебя никогда не оставлю и, если ты ко мне не приедешь, я сам вернусь за тобой.
     — Сомневаюсь, что когда ты прославишься, то вообще обо мне вспомнишь.
     — Ворон, ты — лучшее, что у меня было… Проводя время с тобой, я познал счастье…
     — Оно и видно, потому и бежишь от своего «счастья».
     — Так будет лучше, поверь… Для нас. Мы все равно останемся вместе, никак иначе. Только не будем нищими бродягами, мы достойны большего. Рассвет, мне нужно собираться.
     Бертран отвернулся и молчал. Эммануэль знал, что он сейчас плачет от терзавшей его душевной боли. Он решил не трогать его, чтобы не делать еще больнее и вышел молча. Навстречу новой жизни, большому городу, людям.

                ЧАСТЬ 2

                1

     Большой город. Жизнь кипела, как в муравейнике. В первый раз Эммануэль Летал на самолете. Здесь все по-другому. Сотни спешащих, как зомби, людей, думающих только о том, куда и почему они спешат. Город больших возможностей, новых знакомств.
     — Сейчас мы обновим ваш гардероб, — сказал Гордон. — Вы предстанете в совершенно другом свете.
     Он сам выбирал рубашки и костюмы. Многие люди разглядывали лицо Эммануэля, да и он любовался собою в отражении витрин. Гордон не скупился, покупал самые дорогие костюмы. И скоро Эммануэль с трудом узнал себя самого.
     — Вам очень идет, — добавил Гордон. — Пока расположитесь в моем доме. Он просторный, места хватит. у вас будет время и возможность заняться искусством и наукой. Кроме того, у меня есть отличный парк, который всех всегда вдохновляет. Я буду выделять вам деньги на личные нужды.
     — Очень вам благодарен, — ответил Эммануэль.
     Они приехали в двухэтажный особняк. В первый раз Эммануэль видел такую роскошь. Все обставлено предметами искусства, весьма редкими и недешевыми.
     Гордон показал Эммануэлю его комнату, где стояло пианино и небольшая библиотека. Он сразу же дал ему денег наличными. В первый раз Эммануэль держал в руках такую сумму. Зная, что Бертран не пользуется интернетом, Эммануэль сразу же принялся писать письмо от руки:
     «Дорогой ворон! Мы прилетели в город. Я поражен мегаполисом. Живу в особняке. Гордон хорошо относится ко мне, дал денег, часть из которых я немедленно перечисляю тебе. Скучаю по тебе сильно. В душе совсем пусто без тебя. Эммануэль».
     Он запечатал письмо, некоторое время прижимал его к груди, о чем-то думая, потом пошел, чтобы отправить.
     — Завтра будет выставка картин одного известного художника, моего друга, надеюсь, вам будет интересно меня сопроводить, — заглянул Гордон.
     — С удовольствием! — ответил Эммануэль.

     Картины он нашел отвратительными, безвкусными и дилетантскими. Наверное, многие художники, не умеющие рисовать, называют  себя абстракционистами (только некоторые, конечно же).
     Зато здесь собралась вся богема, и шикарно одетые женщины не сводили с него глаз. Это раздражало и отвращало, и Эммануэль отворачивался в сторону. Он обдумывал следующее письмо, которое напишет Бертрану по поводу выставки. С Гордоном подошла какая-то женщина.
     — Мистер Гордон, познакомьте со своим протеже, право, у него настолько выразительный взгляд, что я бы его нарисовала.
     — Лилиана Шей, художник, — сказал Гордон. — Ее картины пользуются популярностью.
     — Вы преувеличиваете, мистер Гордон.
     — Ах, не скромничайте…
     — Эммануэль Бейкер, — через силу улыбнулся он.
     — Мистер Бейкер — юное дарование, — сказал Гордон.
     — Ох, мистер Гордон, чувствую, что вы не одну звезду откроете на звездном небосклоне. У вас просто чутье.
     — Может что-нибудь продемонстрируете, мистер Бейкер? — спросила Лилиана.
     — Сейчас сыграете на пианино, — шепнул Гордон.
     — Я не готов…
     — Нет выбора… Сейчас мистер Бейкер с удовольствием сыграет для вас на пианино. Господа, минутку внимания! Хочу представить вам восходящую звезду, мистера Эммануэля Бейкера!
     Раздались аплодисменты.
     — Он сыграет для вас на пианино.
     Эммануэль подошел к инструменту. Руки дрожали. Самоуверенность как рукой сняло. Он не готов играть для лондонской богемы! Эммануэль закрыл глаза, представляя руки учителя-пианиста из музыкальной школы. Раздалась нежная грустная музыка. Эммануэль ушел к себе. Его не было здесь. Он играл, играл и играл.
     — Он играет с закрытыми глазами! — воскликнула Лилиана.
     — Мистер Бейкер только что сыграл перед вами с закрытыми глазами! — громко сказал Гордон. — Браво, господа!
     Аплодисменты оглушили.
     — Мистер Бейкер, кроме всего прочего, пишет портреты, но об этом в другой раз…
     — Вы были великолепны! — подскочила Лилиана.
     Эммануэль расплющил глаза:
     — Благодарю…
     Гордон принес бокал вина:
     — Прошу, за ваш ошеломляющий дебют!
     — Я не пью алкоголь, — проговорил Эммануэль.
     — У вас нет выбора, милый друг, не обижайте гостей, которые так восхищаются вами.
     Эммануэль отхлебнул из бокала. Вкус вина был приятным, но слегка зашумело в голове. Эммануэль сделал еще глоток. в первый раз в жизни он пил алкоголь. Настроение началось улучшаться.
     — До дна! — сказала Лилиана.
     — Всенепременно! — ответил Эммануэль и отошел от нее в сторону.
     Опустошив бокал, он почувствовал себя пьяным и беспомощным, голова кружилась.
     — Идите за мной? — сказал Гордон.
     — Куда? — проговорил он.
     — Идите!
     Они достигли туалета.
     — Мне не нужно в туалет…
     — Делайте, что говорят, — Гордон буквально втолкнул его. Он достал сигарету, в которой содержался явно не табак. Достал такую же для себя.
     — Я не употребляю наркотики…
     — Трава — не наркотик… — он подкурил сигарету. — В себя!
     Эммануэль начал кашлять. Потом случился провал памяти. Сознание вернулось к нему, когда они ехали в машине.
     — Ты совсем слаб, старина, всего-то ничего…
    
     Когда они приехали домой, Гордон открыл дверь его комнаты.
     — Благодарю, — промямлил Эммануэль.
     — Иди уже! — Гордон втолкнул его, Эммануэль свалился на кровать. Гордон залез сверху.
     — Послушайте, что вы себе позволяете…
     — Заткнись, — бесцеремонно сказал Гордон. — Тебе что-то не нравится? Чем ты думал, когда ехал со мной? Думаешь, я за твои красивые глазки выкинул столько денег? За спасибо? Чем ты собираешься мне возвращать?
     — Я домой хочу…
     — Да у тебя и дома-то нет. Ты прилетел сюда по поддельным документам. Ты — никто и ничто и полностью зависишь от меня. Ты в моей власти, понимаешь? Захочу, продам тебя в бордель!
     — Продадите в бордель?! Я не вещь, чтобы продавать меня, я пойду в полицию…
     — Еще какая вещь! Деньги правят всем, я могу купить и продать тебя, могу выкинуть на помойку, так что, в твоих интересах быть умнее… — он полез к ремню на брюках.
     — Отойдите от меня!
     — Молчать! — Гордон влепил ему пощечину. Старый ад вернулся. Отец…
     — Нет, не надо бить… Вы, как отец, мерзкий, жестокий…
     — Как отец! — передразнил Гордон. — Ох, не делайте мне больно, отец и так избивал меня все детство! Знаем мы эти истории. Да только это твои трудности, а мне нет до них никакого дела! Не хочешь, чтобы тебя били, лежи и терпи молча. Бесплатный сыр только в мышеловке.
     — Я несовершеннолетний…
     — Да мне плевать! Я куплю себя, кого пожелаю. Деньги творят чудеса, — Гордон расстегнул ремень на брюках. — У меня таких смазливых, как ты, сотни. Я стал твоим покровителем и вот она, благодарность! Вытащил из дыры, одел-обул по-человечески, познакомил с богемой! Лежи и терпи, хочешь нежности — в следующий раз будешь сговорчивее. Я не одного дикого жеребца обуздал.
     Эммануэль закрыл глаза и стиснул зубы. «Ворон, прости, я был неправ! С тобой я был счастлив, а тут снова в аду. Я люблю тебя»… Он пытался абстрагироваться, думать о Бертране, но чувствовал на себе омерзительного Гордона. Хотелось плакать от бессилия и боли.
     — Привыкли, что все им бесплатно подавай, халявщики! — сказал Гордон, застегивая ширинку. — За все в жизни нужно платить. Спокойной ночи, мистер Бейкер, приятных вам снов!
     Эммануэль сжал в комок простыню. Он погрузился в тяжелый, болезненный сон.

                2

     Письма от Бертрана не было. Эммануэль впал в уныние. Он понял, что на самом деле в полной зависимости от Гордона. Бежать некуда. ни документов, ни своих денег. Гордон из-под земли его достанет. Эммануэль перестал выходить из своей комнаты, впав в депрессию. Через несколько дней к нему заглянул Гордон.
     — Хватит дуться, мистер Гордон, я бываю груб, когда выпью, уж этого у меня не отнять, извиняйте. но не будете же вы теперь вечно дуться из-за этого? На улице чудесная погода, давайте, я покажу вам свой парк.
     — Нет, благодарю.
     — Не нужно упрямиться, мистер Бейкер, это не в ваших интересах.
     — Мне уже нечего терять.
     — О, поверьте, терять всегда есть что. Может наступить тяжелое время для вас. Очень-очень.
     — Вы мерзки, — ответил Эммануэль, не поворачивая лица.
     Гордон схватил его за волосы:
     — Перестань дерзить, ты не знаешь, с кем связываешься. Я могу вознести тебя или кинуть в бездну, это мое право. Ты действительно понравился мне и, если был бы поумнее, воспользовался бы этим.
     — Отпусти мои волосы! — сказал Эммануэль на повышенных тонах, ибо терпение уже лопнуло. — Старый извращенец! Ты обманом привез меня сюда!
     — Обманом? Помилосердствуйте, мистер Бейкер! Я вроде бы сказал вам о финансировании. Неужели вы могли подумать, что я вам эти деньги подарю?! Разумеется, здесь подразумевались отношения, так что не прикидывайтесь невинной овечкой, — он приблизил к нему лицо и Эммануэля затошнило.
     — Ну же, открой рот, хочу попробовать на вкус твой язык.
     — Отвали!
     Гордон схватил его за волосы и запрокинул голову. Смысл сопротивляться тому, кто сильнее в несколько раз? Другой рукой Гордон зажал ему нос и, когда Эммануэль раскрыл рот, старый хрыч засунул туда свой мерзкий язык.
     Бертран, как я был неправ!
     — Ты нравишься мне все больше и больше, — шептал Гордон. — Как надоели мне эти слащавые придурки, которые ради денег лижут мне задницу! Как давно мне не хватало экспрессии! Как ты дерзок, меня тянет к тебе все больше и больше, раздевайся!
     — Нет.
     Гордон толкнул его на постель.
     — Тогда силой. А может быть, лучше продать в бордель? — Гордон захохотал, расстегивая ширинку.

     Так дальше продолжаться не могло. Нужно было либо вешаться, либо что-то делать. Так как вешаться не хотелось, пришлось искать выход. Единственным выходом было притвориться в симпатии к Гордону. Выкрасть тот поддельный паспорт, по которому он сюда прилетел, и бежать. воодушевившись, Эммануэль пошел в кабинет Гордона. Быть может, скоро он увидит Бертрана и все будет, как прежде. Эта мысль придавала сил. Эммануэль открыл двери.
     — Привет… Не помешал?
     Гордон удивленно посмотрел на него:
     — Чем обязан?
     — Хорошая погода, может, по парку? Мне здесь очень одиноко.
     — Откуда эта внезапная перемена? — удивился Гордон.
     — И дураку понятно, что я набивал себе цену, чтобы раздразнить тебя, — невозмутимо ответил Эммануэль.
     — Вот как? — усмехнулся Гордон.
     — В постели ты божественен, у меня не было лучшего любовника.
     — Бог всегда божественен с божественным размером. Я так и понял, что ты не девственник, — захохотал Гордон.
     Эммануэль обнял его, прижавшись головой к груди.
     — Как пахнут твои волосы! — восхитился Гордон. — Какие чудесные волосы! У меня в твои годы тоже были хорошие волосы, а сейчас эта проклятая плешь, чтоб ей!
     Эммануэль нашел его губы.
     — Ластишься, котенок? Я ненасытный любовник.
     Эммануэль понял, что очаровал этого урода.
     — Не будешь больше драться?
     — Не буду, — заверил Гордон, перебирая его волосы. — Главное — больше не выводи меня, я этого не люблю. Скоро я сделаю тебя знаменитым, сделаю тебе имя. Весь Лондон заговорит о тебе, — Гордон усадил его к себе на колени. Эммануэль попытался изобразить страсть и это подействовало магнитом.
     «Дорогой Бертран! Ты был прав. Постараюсь скоро приехать. Жди меня. Эммануэль». Но ответа не последовало.

     — Готовь выставку, — сказал Гордон. — Я сделаю из тебя человека, о котором заговорят. Даю тебе месяц. Рисуй, у тебя истинный талант.
     — Хорошо, — попытался улыбнуться Эммануэль, тщательно скрывая свое отвращение к нему. Идея с выставкой понравилась Эммануэлю. «Месяц. Всего лишь месяц. Я проведу эту выставку, а потом сбегу, и этот урод никогда больше не встретится со мной».
     Эммануэль ходил по городу и рисовал все, что считал достойным своего внимания. Он увидел кукол в разноцветных платьях, измазанных серебрином. В сердце больно кольнуло. Ворон… Он вспомнил, когда они вот так же стояли с Бертраном, одетые куклами. Это было будто бы в другом мире, в другой жизни. Какое счастливое время было! Скрипя сердцем, Эммануэль начал рисовать. Эти работы были самыми трогательными, ибо в них была вложена самая ранимая часть его души.
     Случайный пейзаж, зеленый листик, упорно пробивающийся сквозь царство асфальта, все-все интересовало Эммануэля. Живое деревце посреди заброшенных заводов — все запечатлел он на своих полотнах, которые говорили о том, что жизнь движется, и проявляет себя даже там, где ее, в принципе, не должно было быть.
     Каждый день ходил он, ища новый материал, не торопясь домой, где ждал его отвратительно-порочный Гордон. Работа полностью захватила Эммануэля, не оставляя места для других мыслей, и он ушел в себя.
     Люди остановились, разглядывая его лицо, но он не обращал на это никакого внимания, будто не замечая их.
     — Работы готовы, — наконец сказал Эммануэль. — Можешь пройти в мастерскую.
     Гордон изменился в лице от изумления.
     — Как реалистично! — воскликнул он. — Кажется, что сам находишься на этом полотне и живешь его жизнью. Это непременный, очевидный успех!
      Гордон похотливо посмотрел на него и чмокнул в губы.
     — А теперь пойдем наверх и отложим это дело! Я уже приготовил бутылку отменного вина.
     — Вальтер, я сильно устал и хочу отдохнуть. Тем более, ты же знаешь, что я не пью алкоголь.
     — Ты хочешь оставить меня сегодня вечером одного? — возмутился Гордон.
     — Вальтер, пожалуйста, дай мне передышку. Работа была объемная и я хочу хоть немного отдохнуть.
     — Хорошо, — ответил Гордон и вышел. Эммануэль давно проследил за ним и знал, что ключ от шкафа, в котором Гордон хранит его поддельные документы, хранится в столике его кабинета. Когда Гордон заснет, без труда можно выкрасть паспорт. Но нужно сначала дождаться выставки, а потом ноги его здесь не будет.

                3

     — Рад представить вашему вниманию выставку восходящей звезды в сфере искусства — Эммануэля Бейкера! — объявил Гордон. Раздались аплодисменты. Возле Эммануэля постоянно крутилась Лилиана. Это раздражало его. Впрочем, как раздражали его все женщины. Он считал их сварливыми, глупыми существами, как Аурелия. Существами, которые так и норовят залезть к тебе в штаны.
     Эммануэль отошел подальше, чтобы Лилиана не нервировала его больше. В руке он держал бокал красного вина, которое лишь пригубил, решив сегодня сохранять трезвость. Гости то и дело восхищались, разглядывая работы и говорили, что не видели никогда ничего подобного. Даже самые острые критики сегодня притупили свои языки, не зная, к чему придраться, чтобы выставить протеже Гордона на посмешище.
     Эммануэль молча наблюдал за ними, стоя в углу и самодовольная улыбка все больше расплывалась по его лицу. Он, 16 лет загоняемый отцом в бездну безысходности, сегодня одержал настоящий триумф. Отец всегда внушал ему, что он — ничтожество, вот теперь и поглядим, кто чего добился!
     Эммануэль упивался своим успехом. Это был бальзам на душу, истерзанную, изувеченную отцом, душу.
     — Дайте слово автору, его работы великолепны! — кричал один из приглашенных. — Все одинаково прекрасны и, в то же время, все совершенно разные!
     — Друзья! — сказал Эммануэль, выпив глоток вина для храбрости. — Я не собираюсь тягаться с вами — все вы опытные и талантливые художники, критики, любители. Многие из вас  с многолетним стажем. Это моя первая выставка, эти работы — всего лишь мое видение мира. Я не претендую на звание лучшего и ваши многочисленные похвалы, за что вам, разумеется, огромное спасибо!
      Его встретил шквал аплодисментов.
      — Мистер Бейкер не только очень красивый и талантливый молодой человек, его украшает самое главное качество — скромность! — сказал Гордон.
      «Чего не скажешь о тебе», — подумал Эммануэль.
      Шквал аплодисментов повторился. Люди начали подходить за автографами, а кто, с просьбой сфотографироваться на память. Эго Эммануэля начало раздуваться, как воздушный шар. Опять вертелась Лилиана, но ему уже было все равно. Многие женщины стремились быть к нему поближе, но он всегда покидал их общество под разными благовидными предлогами. Все женщины — мегеры. Они несут зло и душевную дисгармонию.
      — Можешь осушить бокал, гости уже расходятся, — приобнял сзади Гордон, пока никто не видел.
      — Напоить меня хочешь?
      — Отчего бы и нет? Сегодня у нас все удалось, о тебе заговорит весь Лондон!
      Эммануэль вздохнул и поник головой, представляя, что предстоит этой ночью. Теперь его ничто не удержит. Нужно бежать как можно скорее.
      — Через месяц я устрою тебе сольный концерт на пианино, хорошо подготовься. Будут гости из других стран. О тебе заговорит мир!
      Эммануэль сглотнул.
      — Ладно тебе, — захохотал Гордон, — а то у тебя такой вид, будто бежать от меня собрался.
      Эммануэль вздрогнул и слегка коснулся руки Гордона.
      — Ну что ты, куда мне от тебя бежать? Я что, враг самому себе?
      — Вот именно, парень, ты ведь с мозгами! Садись в машину. Весь мир на ладони… — пропел Гордон, садясь за руль.
      — Давай, по бокалу вина и уединимся в беседке парка, сегодня чудесная ночь, такая теплая! Или, может быть, я тебе неприятен? Учти, я всегда найду того, кому смогу устроить концерт.
      — Ну что ты, ты мне очень приятен, — ответил Эммануэль. Он сам себе был отвратителен за то, что ему приходилось притворяться, лгать, лицемерить.  Но чего можно добиться, говоря правду? Говоря людям то, что думаешь о них?
      Гордон страстно обнимал его и целовал в губы, не переставая. Эммануэль подчинился. Он решил пожертвовать собой на какое-то время ради этого концерта, утешая себя тем, что после него сразу же сбежит.
      — Мне кажется, что я люблю тебя… и с каждым днем все сильнее, — проворковал Гордон. — Я ценю настоящую эстетику, а твое лицо безупречно…

     — Видел?! — вскричал Гордон, забежав к нему с газетами.
     — Что это такое? — едва разлепил глаза Эммануэль. — Хочу кофе.
     — Твое имя и фото на страницах самой свежей прессы! Полюбуйся! — Гордон швырнул ему пачку газет. Эммануэль улыбнулся улыбкой превосходства.
     — Так и должно было быть.
     — Но не забывай, благодаря кому «это есть».
     — Что ты, — улыбнулся Эммануэль, — я перед тобой в неоплатном долгу…

     — Эммануэль готовился к предстоящему концерту, из его комнаты доносилась тоскливо-прекрасная мелодия.
     Вошел Гордон:
     — Сюда ломится какой-то мужик…
     — Мужик? — Эммануэль перевел на него отсутствующий взгляд. Он был погружен в глубокую меланхолию.
     — Да, наваленный в дрова, утверждает, что твой отец. Но ты говорил, что твои родители вроде умерли…
     — Вот как? Впусти его… Хочу поглядеть.
     Но впускать никого не пришлось. Блейк Бейкер завалился собственной персоной.
     — Вот ты где!
     — Держи дистанцию, ты не у себя дома, — сказал Эммануэль, давая понять, что они по разную сторону баррикад. — Что ты хотел?
     — Что хотел? Ты лопатами деньги гребешь, а отец и сестры голодные?!
     — Что?! — Эммануэль в гневе встал с кресла. — У тебя еще хватает наглости врываться сюда и что-то от меня требовать?! Какое неслыханное хамство! Откуда же у тебя деньги, чтобы добраться до Лондона?
     — Я приехал на попутках!
     — Вот как! — Эммануэль расхохотался. — Такую пьяную свинью, как ты, еще взяли водители? Ты избивал, унижал меня, уничтожал морально, выставляя ничтожеством, ты свел деда в могилу, твои мерзкие дочери-уродины всю жизнь издевались надо мной! Ты никогда в жизни не работал, погрязнув со своей женой в пьянстве и наркомании, ты промотал все наследство деда! Ты выгнал меня на улицу и тебе было наплевать, что будет со мной дальше. Мразь! Но знаешь, счастью несчастье помогло. Зато теперь я добился многого и добьюсь еще большего. А ты, свинья, сдохнешь на помойке! Собаке собачья смерть!
     — Что?! — глаза Блейка уже налились кровью, он готов был накинуться на сына.
     — Охрана! — крикнул Эммануэль. — Отведите этого пьянчужку отсюда подальше, да отделайте хорошо, чтоб неповадно было лезть куда не следует.
     Слышалась пьяная брань Блэйка, его сопровождал издевательский хохот Эммануэля.

                4

     С каждым днем Эммануэль осознавал, что не сможет вернуться назад и жить, как прежде. Он не сможет зарабатывать, позируя в кукольном платье, питаться гамбургерами и спать, накрывшись залатанным пледом. Его душа жаждала большего. Славы, поклонения. Распробовав вкус славы один раз, он больше не мог остановиться. Прозябать в дыре, когда весь мир может быть у ног!
     Репетиции перед концертом отвлекали его от мыслей о Бертране и он начинал забывать о нем, видя в себе иное предназначение. Но душа чувствовала себя неполноценной, ей чего-то не хватало. Эммануэль старался не думать об этом. Он смирился даже с присутствием Гордона, с которым, так или иначе, удовлетворял свои естественные потребности. Предстоял большой концерт и думать приходилось только о нем…

     — Величайший пианист!
     — Браво!
     К ногам Эммануэля полетели цветы.
     — Вы заставляете душу раскрыться и плакать вместе с вашей музыкой! — кричала одна дама в возрасте, едва не падая в обморок. — Вы прекрасны, ваши руки творят чудеса.
     Удовлетворенная улыбка появилась на лице Эммануэля, начавшего привыкать к успеху и похвалам.
     — На бис! На бис! Все просим вас, сыграйте на бис!
     Эммануэль снова сел за пианино. Он сам сочинил эту музыку. Эта музыка — история из его собственной жизни. История маленького мальчика с искалеченной, разорванной на куски душой, мальчика, который смог обрести любовь и счастье, но навсегда потерял его, следуя своему предназначению. Музыка коснулась души каждого, не оставив равнодушными никого. Один из самых известных пианистов встал и поклонился юному маэстро. Это  был сногсшибательный успех. Об Эммануэле узнали за пределами страны. Автографы, интервью, приглашения на съемки передач…

     Автографы, интервью, приглашения на съемки передач. Так прошло 4 года. Эммануэль сделал себе имя. Слава начала раздражать его. Замечания о его красоте, о его таланте приелись. Одно и то же каждый раз. Хоть бы кто-то сказал, что что-нибудь не так, нет же, все твердят одно и то же! Но ведь идеальных людей не бывает, я не могу быть идеалом!
     Эммануэль начал собирать вещи.
     — Ты куда? — спросил Гордон.
     — Съезжаю, от тебя подальше, — резко ответил Эммануэль.
     — Вон оно как! Какая резкая перемена! Я теперь тебе не нужен…
     — Слава Богу, нет! — ответил Эммануэль, продолжая собирать вещи.
     — Ты поднялся с моей помощью, а теперь хочешь вот так вот бросить?! — возмутился Гордон.
     — Именно!
     — Ну ты и хам!
     — Хам? — разозлился Эммануэль. — Это ты мне говоришь? Ты заманил меня сюда, воспользовавшись моей неопытностью и бедственным положением, насиловал, как тебе угодно и еще упреками сыплешь! Мне было 16!
     — И ты был не девственник!
     — Не твое дело!
     — Я думал, тебе нравится со мной! — обиженно проговорил Гордон.
     — Старый извращенный идиот! Посмотри на себя в зеркало! Ты эстет? Представь, я тоже! Да мне тошнит от тебя. Я воспользовался твоими деньгами и положением, ты — моим телом. Считай, что квиты!
     — Все же признаешь себя проституткой? — спросил ехидно Гордон, чтобы хоть как-то напоследок уколоть.
     — Шантажировать меня не выйдет, предупреждаю, документы я себе уже сделал, — сохранял невозмутимость Эммануэль. — Доброго дня вам, мистер Гордон, всех благ! — он ушел, хлопнув дверью. Гордон в бессилии сжал кулаки, поклявшись отомстить…

     За 4 года Эммануэль скопил свой капитал и не от кого не зависел. Он не нуждался больше ни в ком. купил свой дом. проводил выставки по 2 раза за год, давал концерты, занимался науками, где тоже преуспел. В душу к себе никого не впускал. В ней будто все омертвело и просыпалось только тогда, когда он начинал играть. Не подпускал к себе близко никого — ни мужчин, ни, тем более, женщин. Он был для всех красивой, но недоступной вещью, музейным экспонатом, на который можно смотреть, но ни в коем случае нельзя трогать. Пару раз писал письма в комнатушку Бертрана, но ответа, конечно же, не получил.
     Один раз, на одной из своих выставок, к нему подошла Лилиана, с которой они, в прочем, иногда общались по-приятельски, и сказала, что знакома с его сестрами.
     — Сестрами?! У меня нет сестер…
     — Но они утверждают…
     Эммануэль не выдержал. И чуть в обморок не упал: на выставке присутствовали Эмма и Тэмма! Им было лет по 16, они стали еще толще и уродливее и нашли себе мужей-близнецов, также не отличавшихся красотой. Эммануэль расхохотался от души.
     — Сестры?! Вы находите какое-то внешнее сходство, господа?! Дамы, если вы утверждаете, что являетесь моими сестрами, то предоставьте документ, в котором записано, что ваша девичья фамилия была Бейкер?
     Они ни за что бы это не сделали, потому как Блэйк не был расписан с Аурелией и не дал уродинам свою фамилию.
     — Сейчас у меня каждый день появляются родственники, неизвестно откуда, — демонстративно отвернулся от них Эммануэль, делая вид, что видит их впервые. А родственники особенно вспоминают о тебе, когда ты становишься богатым и знаменитым. А сидел бы ты на паперти, с протянутой рукой, пнули бы, не дорого взяли.
     Очередной успех, все, как всегда. успех начинает утомлять. И критики, по-прежнему, проглотили свои языки.

                5

     Эммануэль получил все, о чем раньше не мог и мечтать: славу, богатство, толпы поклонников. Растоптанное эго удовлетворилось, но в душе по-прежнему оставалась пустота, которую нечем было заполнить. Боль отложилась где-то глубоко в подсознании. Она еще напомнит о себе. Но не сейчас. Когда человек достигает вершины — вскоре ему становится скучно, ибо не к чему больше стремиться. Ничто не радовало. Его признали талантом, гением, и что дальше? Он сторонился людей, никому не доверял, а в душе по-прежнему зияла пустота. Не было тех теплых, волнующих чувств, которые будоражили кровь. Апатия, пресыщение и больше ничего.
     Очередная выставка, похвалы, рукоплескания. Лепесток розы на полотне, изображенный в грязи. все переплетается. Прекрасное и грязь, жизнь и смерть, любовь и отчужденность.
    Эммануэль пил вино большими глотками, не боясь захмелеть. Он чувствовал глубокое одиночество, отсутствие смысла в жизни, удовольствия ничто не приносило. Он с безразличием разглядывал людей в пестрых одеждах, высшее общество, богема. Многие из них лишь прикидываются любителями искусства. Они хотят лишь следовать веяниям моды. Тусовка — вот главное для них. Задумывался ли кто-то из них об истинном смысле этих картин, о глубине вложенной в них души?
     «Для кого я стараюсь?» — разочарованно подумал Эммануэль. — «Для этих зажравшихся баловней судьбы, которые привыкли ни в чем не знать отказа? Да разве есть им дело до моих картин? Быть может, лишь единицам».
     Он безнадежно уставился в толпу. В сердце вонзилась острая игла. Бертран! Не может быть! Это не мог быть он, это какая-то нелепая шутка. Двойник. Эммануэль подошел поближе.
     — Ворон?!
     Бертран поднял глаза.
     — Забудь это прозвище. Я всего лишь хотел посмотреть, насколько изменились люди, которых я знал другими…
     — Я все тот же! Я писал тебе письма, но ты ни на одно не ответил!
     — Напрасно. Я сразу же съехал из того дома, там все напоминало о тебе. Все, до мелочей.
     — Прости меня, — проговорил Эммануэль, представляя, какую боль причинил другу.
     — Где же твой знаменитый любовник? Который поднял тебя до высот богемы?
     Эммануэль отвернулся. Не было сил больше выслушивать это.
     — Я съехал от него уже давно. Хватит упрекать меня! — он начинал злиться из-за чувства собственной вины.
     — Кто я такой, чтобы упрекать тебя? Я всего лишь спросил, твое дело. Пожалуй, пойду. Все, что я хотел увидеть, я уже увидел.
     Эммануэль посмотрел ему вслед с болью и разочарованием, но не посмел остановить. Какое он теперь имеет на это право.

                ЧАСТЬ 3

     — Представляете, его отец — наркоман ворвался в мой дом, — говорил Гордон громко, на весь зал, чтобы слышало как можно больше людей. — Наркоман и пьяница, совершенно падший человек. Он кричал, ругаясь нецензурной бранью, как грузчик, вымогая у меня денег. Говорил, что живет на помойке, потому что у него отобрали дом за долги. Это было омерзительное зрелище!
     Вокруг Гордона тут же образовалась толпа людей. Преимущественно это были те женщины, которые питали к нему чувства и которых он отверг. Среди них крутилась и Лилиана. Были среди них и молодые люди, из зависти затаившие на Эммануэля злобу.
     — Гений, рожденный от алкоголиков и наркоманов, надо же! — продолжал пускать отравленные стрелы Гордон. Лилиана поддержала его громким смехом. Эммануэль покраснел. — Я вырвал его из глухой провинции, сделал из него человека, дал имя, деньги, помог провести выставки, а какая благодарность? Этот человек сейчас проходит мимо, будто не зная меня! Хотя, яблоко от яблони… Эти неимущие вообразили себе, будто весь мир обязан обеспечивать их! Совершенно безвозмездно, какая наглость! Его семья — падшие люди, думаю, что гены рано или поздно возьмут свое…
     Лицо Бертрана исказилось гневом, когда он услышал эти реплики. Он не выдержал.
     — Вы знаете, — сказал Бертран, — что человек красен не богатыми родителями, за которыми он всю жизнь живет, как за каменной стеной, а своими деяниями. Когда человек, проходя сложный путь, поднимается на вершину с самого низа, вот такого человека стоит ценить! Легче всего взойти на вершину, когда ты ни в чем не нуждаешься и весь мир перед тобой. Ценить стоит того человека, который смог подняться, не смотря на проблемы и трудности, который добился всего, не имея ничего. Гордон ехидно посмотрел на Бертрана:
     — Типичная отговорка неудачников. Мистер Бейкер поднялся на свою вершину с помощью моих денег и влияния, да будет вам известно.
     — Вы хотите сказать, что научили его рисовать эти прекрасные картины и игре на пианино? — парировал Бертран. — Не будь мистер Бейкер гениален, талантлив, ваши старания оказались бы бессильны.
     — Гордон хмыкнул, обсмотрев Бертрана с ног до головы.
     — Ваш пиджак, молодой человек, давным-давно вышел из моды. Наверняка вы приехали из провинции и попали не на свое место. Ваши нучищеные ботинки — проявление неуважения к окружающим вас людям!
     — Мистер Гордон, — сказал Эммануэль, — ботинки этого молодого человека гораздо чище, чем ваша душа! Вы забыли добавить ко всему прочему, как пользуетесь своим денежным положением, чтобы шантажировать людей, как насилуете несовершеннолетних мальчиков, заставляете их пить алкоголь, курить траву, а потом еще и избиваете, угрожая продать в бардель, будто люди — это товар или бессловесный скот.
     Все ахнули. гордон прикусил язык, не найдя, что ответить. Он не думал, что Эммануэль пойдет ва-банк. Эммануэлю было все равно. Гордон хотел откровений, он их получил.
     — Пойдем отсюда, мне тошнит, — сказал Эммануэль Бертрану. Они вышли на улицу. Была теплая, звездная ночь.
     — Я жалею, что уехал, что связался с Гордоном, — сказал Эммануэль, смотря в небо. — Я обрел славу и деньги, но какой от них толк, если душа остается пустой? Если я ни разу больше не испытал того трепета, того счастья, от которого хочется кричать на весь мир…
     Бертран молчал.
     — Каждый делает свой выбор, — наконец сказал он.
     — Ты не можешь простить меня, твоя душа переполнена болью и обидой, я все понимаю…
     — Слишком поздно, — сказал Бертран. — Ты все сломал… Живи своей жизнью, — он побрел быстрыми шагами.
     «Да, четыре года — немалый срок. В его жизни все могло измениться. Но раз он приехал, значит помнит те ночи, когда цвели липы и весь мир принадлежал нам?» — подумал Эммануэль. Он нервно сорвал ветку и выбросил на асфальт. На душе скребли кошки. Он понял, что навсегда потерял свой рай. Захотелось уехать как можно дальше, куда глаза глядят. Эммануэль вышел на дорогу и остановил первую попавшуюся машину.
     — Куда глаза глядят, — отрешенно сказал он водителю, протягивая пачку денег. В зеркале отразилось лицо Бертрана. Эммануэль оглянулся.
     — Ты здесь?!
     — Да, — сухо ответил он, — еду, куда глаза глядят.
     «Это судьба», — подумал Эммануэль. — «То, что принадлежит тебе, все равно найдет тебя, сколько бы лет ни прошло».
     В окно светила полная луна. Машина мчалась по пустынной дороге и свежий ночной ветерок обдувал разгоряченные, полные задумчивости, лица.
     — У вас очень красивое лицо, — заметил водитель.
     — Вы верите в судьбу? — спросил Эммануэль.
     — Кто ж его знает? Думаю, что в нашем мире все происходит не случайно. Что такое судьба? Казалось бы тысяча ничего не значащих мелочей.
     Бертран всю дорогу молчал и о чем-то напряженно думал.
     — Остановлю машину, — наконец сказал он. — Я приехал, мне нужно идти.
     Он вышел и побрел по обочине.
     «Пусть будет так», — подумал Эммануэль, — «он сделал свой выбор».
     — И я знаю вот еще что, — вырнулся к той же теме водитель, — если судьба дает шанс, его никогда не стоит упускать.
     — Остановите! — закричал Эммануэль. Он выбежал из машины. Луна осветила силуэт человека, шагающего по обочине. Эммануэль побежал следом. Блик луны падал на его лицо, делая его еще более прекрасным, волшебным, таинственным. От его красоты у Бертрана перехватило дыхание. Он отвернулся.
     — Знаешь, — сказал Эммануэль, — прекрасное — не на полотнах. Я ищу прекрасное в душах людей. И… я нашел. Люди, окружавшие меня прежде были жеманными марионетками. Ты — настоящий. Настоящая эта луна, этот ночной воздух, этот волшебный лес. казалось, я добился всего, но стены огромного дома давили на меня, как могильные плиты. Моя душа умерла. Она не испытывала ни радости, ни печали. И только теперь она начинает вновь оживать! Рядом с человеком, которого я люблю, под светом луны, в этом замечательном лесу! Сейчас я обрел целый мир, пустота в душе вновь наполнилась смыслом. Я понял, что шел не по тому пути и лишь теперь понял, что нужно идти той дорогой, которую выбрало твое сердце. Иначе счастье будет потеряно навсегда и его не восполнят ни слова, ни деньги…
     Эммануэль обнял Бертрана.
    — Ты для меня все тот же мальчик в кукольном платье…
    Загадочно шелестела листва. Эммануэль почувствовал, как его жизнь наполнилась праздником. Не под влиянием алкоголя, похвал и аплодисментов, а искренним, самым настоящим праздником…

     Прошло два года. Эммануэль и Бертран путешествовали автостопом. у них не было места, которое они могли назвать домом, домом для них был целый мир. Эммануэль зарабатывал, рисуя портреты случайных прохожих и давая уличные концерты. Он был счастлив, ибо обрел себя, свое предназначение и свою любовь…

     Блэйк Бэйкер валялся на помойке, бубня пьяные ругательства. Дом у него забрали за долги, после чего Аурелия покинула его, найдя нового сожителя. Будучи никому не нужен, Блейк Бэйкер винил во всем Эммануэля, раздражаясь все больше пьяной бранью.
     — Сученыш, так-то ты с отцом, который вырастил и выкормил тебя! — он укололся шипом с куста розы и начал сыпать проклятия и ругань. Бэйкер сломал розу и со злостью швырнул в грязь. Прекрасный белый цветок шлепнулся в лужу, опороченный грубияном. Но даже в луже грязи белая роза оставалась прекрасной, она словно насмехалась над пьяным неудачником Бэйкером, свалившимся в эту же грязь и не в силах больше подняться. Весь его маленький мирок заключался в поисках денег на дешевый алкоголь. Он выплескивал свою желчь, проклиная ни в чем не повинного сына. Каждый сам выбирает свой путь, не так ли?
     Прекрасная белая роза продолжала плавать в луже, будто назло пьяному Бейкеру.

Еще почитать:

О себе в третьем лице

Остановка у обрыва

Дикие дети — Главы 18-19. (Последние главы)

Жребий брошен — Жребий брошен Глава 11