Совесть.

После долгих раздумий и уговоров знакомых, Егор всё-таки решился посетить клинику, которая, как уверяли всё те-же знакомые, должна была кардинально изменить его жизнь.

Держа в одной руке визитку с номерами телефонов клиники, а в другой старенький смартфон, он набрал нужные цифры, но пока не решался нажать иконку вызова. Перевернув визитку обратной стороной, Егор медленно читал, написанный почему-то очень мелким шрифтом, текст: «Лгунов Михаил Александрович — врач высшей категории, приглашает всех желающих на приём.» Дальше перечислялись видимо услуги, большинство которых он так и не смог разобрать. Но последняя строчка была значительно крупнее остальных и по-особому выделена: «Избавляем от мук совести раз и навсегда.»

Он не заметил, как случайно нажал на вызов и поэтому искренне удивился, когда из трубки послышался довольно приятный женский голос:

— Регистратура. Слушаю вас. Алло? Вас не слышно!

Егор поднёс смартфон к уху и мгновение спустя ответил:

— Да. Здравствуйте. Я бы хотел попасть на приём к Михаилу Александровичу…

Выбрав ближайшую, удобную дату, Егор записался на бесплатную консультацию.

В назначенный день он, как обычно, встал с утра пораньше, плотно позавтракал, выпил чашку крепкого кофе, пролистал новостную ленту на своём стареньком ноутбуке и стал собираться на приём к врачу.

«Клиника Нового времени» — так называлось то место, где Егор должен был быть ровно в 9:00, находилась в трёх остановках от его дома. Поэтому он решил выйти заранее и пройтись пешком, благо погода позволяла сделать это с комфортом, тем более большая часть пути проходила через старый парк, где росли огромные, раскидистые дубы — источающие насыщенный, лесной аромат.

Выйдя из дома примерно в четверть девятого, Егор привычно полез в карман за пачкой сигарет, но поймав себя на мысли о том, что он вот уже три месяца, как бросил курить, не громко выругался и улыбаясь пошёл по направлению к парку. В это время заиграла знакомая мелодия на телефоне:

— Привет. — сказал Егор поднеся гаджет к уху.

— Здорово! — ответил громкий голос, заставив его отдёрнуть руку держащую

телефон подальше от головы.

— Ты чего орёшь? Сдурел? Так и оглохнуть недолго. — раздражённо произнёс Егор.

— Ох! Какие мы, с..ка, нежные? — прозвучало в ответ.

— Димон, восемь утра, а ты уже бухой! Тебя жена ещё не выгнала?

— Почему ещё? Уже! Ты, про эту стерву лучше молчи. Убью её — падлюку, когда-нибудь!

— Вы, что опять поссорились?

— Нет…Да…Нет! В общем, тьфу! Ты дома? Я к тебе, можно?

— Да, я к врачу иду, меня дома нет.

— Ты чё, заболел? — заплетающимся языком спросил Дмитрий.

У Егора возникло стойкое ощущение, что тот, в процессе разговора, добавляет в себя крепкое.

— Кончай бухать! Нет, я не заболел. Я в эту иду, ну, в клинику, куда вы с Дашкой меня всё сватали. Вот.

— Чё, решился наконец? Ну валяй! Всё, ладно, потом перезвоню… — проговорил Дмитрий и отключился.

За разговором Егор прошёл уже где-то треть пути.

«Странно все…» — думал он продолжая прогулку. — » Жили же пятнадцать лет душа в душу, пусть в двушке, пусть вчетвером с детьми. Мать мне их всегда в пример ставила. А тут, как говорится — подфартило, дом большой купили, шикарный дом. Одну машину, потом вторую, долги раздали, что ещё надо? Дети обуты, одеты. Живи и радуйся! А тут, как подменили, за последний год всё пошло вразнос. Димка, чёрт, пьёт как не в себя! Нет, я тоже не без греха, бывает, но этот всегда трезвенником был, а тут, какой месяц в штопоре? А, Дашка? Я её ещё со школы знаю. Чтоб, кто-нибудь про неё что-то плохое сказал? Сама скромность, всегда опрятная, даже, когда они с Димкой по общагам мыкались и денег было с гулькин нос, а она умудрялась выглядеть — как с картинки! Теперь же, ей-богу, в голове не укладывается, слух дошёл, что она с Мразновым спит, да из кабаков не вылезает. А, кто такой Мразнов Серёжа, знает каждая шваль в городе. Тьфу! Детей Дашкиным родителям отвезли, с глаз долой, а мать болеет. Ох…»

Егор остановился. Он вдруг почувствовал озноб, хотя стояла середина июля и с самого утра было уже душновато. Возможно это чувство возникло от нарастающего волнения, по мере того, как он приближался к клинике, и мурашки, пробежавшиеся по телу, заставили его вздрогнуть.

Идти оставалось минут двадцать. Егор снова полез в карман:

— Да, что ж такое!? — воскликнул он.

— Здравствуйте, Егор.

Знакомый голос заставил его обернуться.

— Доброе утро, Татьяна Палнна. — поприветствовал в ответ свою первую учительницу Егор. — Прогуливаетесь?

— Да, мы с Кузенкой гуляем. Хотя в последнее время он потерял всякое желание к прогулкам. Представляете, лежит целый день возле обеденного стола — грустный, с места не сдвинется. Мне даже показалось, что у моего мальчика совсем пропал аппетит.

Глядя на этот пушистый шарик на тоненьких ножках, Егор подумал, что обвинять пса в отсутствии аппетита было бы более чем странно. Скорее наоборот — не всем так везёт, как Кузеньке, ведь он и сам бы не отказался есть каждый день телячью вырезку, которой, со слов Татьяны Павловны, она постоянно кормит своего «мальчика», да вдобавок, на данный момент, её бывший ученик переживал не лучшие времена своей жизни.

С постоянной работы Егора уволили полгода назад, не выдержав его скверный, необязательный характер и постоянные опоздания, с подработкой стало совсем плохо, ввиду тех же самых причин. А крох, которые он всё-таки получал, едва хватало на оплату коммуналки его холостяцкой однушки, доставшейся от покойной матери, и мало-мальски годного пропитания. Поэтому, глядя на неимоверно разжиревшего пса, Егор с усмешкой представил себя на его месте: вот, он лежит на мягком коврике вкушая ароматы готовящейся телятины в сметанном соусе, а хозяйка, тем временем, чешет его благородное пузо…

— Простите Егор, нам пора, — оборвала его сладкие мечты Татьяна Павловна. — До свидания. Кузенька, домой! Пойдём, дружочек, пойдём.

— Всего доброго. — попрощался Егор.

Он с некоторой тоской посмотрел вслед уходящей старушке и её, едва переваливающего ноги, питомца и пошёл дальше.

Через сотню шагов он оказался на конце аллеи. Волнение нарастало и постепенно переходило во всепоглощающее чувство тревоги. Мелкая дрожь становилась всё более настойчивой и болезненно неприятной. Непроизвольно застучали зубы. Последний раз Егор ощущал такое перед выпускным экзаменом в институте. Ему вдруг захотелось броситься сломя голову обратно домой, выпить граммов двести и лечь спать.

«Пропади всё пропадом! — думал он. — Не пойду! Прилипли ко мне, как банный лист, иди, да иди! Потом спасибо скажешь! А за что спасибо то? Жизнь, мол, заиграет разными красками, ни страху тебе, ни печали. Совесть мучить перестанет! И что? Да я, как замахну флакончик, да потом ещё один, и всё у меня играет и шевелится! И никакой тебе печали, одно сплошное веселье! Правда, после нескольких дней фестиваля, утром всё-таки стыд разбирает, но то ничего, на следующий день уже легче.»

Егор в очередной раз остановился почувствовав усталость, да такую, что будто прошёл с десяток километров. Увидев скамейку ему тотчас же захотелось присесть и, подойдя вплотную, он буквально плюхнулся на неё. Голова немного кружилась, но спустя пару минут Егор начал приходить в себя.

Утреннее солнце поднималось всё выше, быстро разогревая удушливый городской воздух, насыщенный выхлопными глазами от тысяч и тысяч автомашин.

Скамейка, на которой решил отдохнуть Егор, удачно располагалась в тени огромного каштана. Лёгкий ветерок, доносивший едва заметную прохладу со стороны парка и работающих там поливалок, быстро приводил его в чувства.

Посмотрев на часы Егор вздрогнул, до приёма оставалось десять минут, а идти ему было ещё целую остановку.

«Ну, что? Идти или не идти? — лихорадочно думал он. — В принципе, консультация бесплатная и не к чему не обязывает. Могу и не соглашаться ни на что. Пусть расскажут, что к чему, а я подумаю. Ну не съедят же меня там, наконец. А?»

Он резко встал и пошёл быстрым шагом в сторону клиники. Волнение немного

приутихло, но не исчезло совсем, хотя это было уже нечто другое чувство, больше похожее на то, когда собираешься совершить какой-нибудь экстремальный поступок: прыгнуть с тарзанки, например, или же с парашютом.

Егор шёл довольно быстро, временами даже срываясь на бег и чуть было не сбил с ног старушку, стоявшую, сгорбившись, подле цветочного павильона с затёртой иконкой Николая Угодника в руке, просящую милостыню.

— Простите, ради Бога! — успел остановиться Егор едва толкнув старушку.

— На работу что ли опаздываешь? — спросила она по-свойски.

— Да нет, к врачу. — также ответил Егор, и как-то само-собой полез в карман за мелочью.

— Да ты вроде на больного не похож. Разве что — уставший немного. Так лучше иди

выспись, чем по врачам-то бегать. Я, вот, всегда так делаю. А ещё лучше в церкву сходи…

Но Егор будто и не слышал её вовсе, достал из кармана горсть монет, наверное, все какие были, и высыпал старушке в ладонь.

Она молча перекрестилась прямо той рукой, в которой лежали теперь деньги и тяжело вздохнув глядя в след убегающему молодому человеку сказала:

— Смотри не потеряй…

В клинике, к тому времени, как туда подошёл запыхавшийся Егор, было довольно многолюдно, даже возникла некая толчея возле окошка для приёма анализов. Совсем юная девушка, судя по форменной одежде — работник этой клиники, безуспешно пыталась организовать хоть какое-то подобие очереди из едва ли вменяемых посетителей, каждый из которых норовил стать обязательно первым, словно бы это было соревнование и на кону стоял суперприз.

— Вы на приём? — вдруг, как-то неожиданно обратилась к Егору та самая девушка.

— Да. Я на девять записан, на консультацию. К доктору э… — он замялся и полез в карман за визиткой. Достав её Егор произнёс, — Лгунов Михаил Александрович.

— А, это на втором этаже. Там своя регистратура. Пройдите, пожалуйста, направо, на лестницу.

Девушка показала на дверь в конце коридора и глядя на замявшегося на мгновение Егора, уже грубым, совершенно неожиданным и совсем не подходящим к её милому образу, голосом заревела, как промышленная дрель в сторону неадекватных посетителей, штурмующих злосчастное окошко:

— А, ну! В очередь! Вы, что? На базаре?! Успеете все!

Он прошёл в указанном направлении ко входу на лестницу и, открыв её, поднялся на второй этаж. Там, судя по дальнейшим событиям, его уже ждали.

— Доброе утро! Егор Владимирович, если не ошибаюсь? — сходу, как только он вошёл в дверь, спросил стоящий возле стойки регистратуры невысокий, довольно полный, пожилой человек в белом халате, блистающий гладко выбритой лысой головой и белоснежными, буквально слепящими глаза, зубами.

— Да. — немного удивившись ответил Егор.

— Михал Саныч, — протягивая руку произнёс доктор подавшись вперёд.

— Очень приятно, — машинально сказал будущий пациент взаимно протянув

приветственную руку.

— Аллочка! Будьте любезны, оформите Егора Владимировича как положено, — тотчас же обратился доктор к миловидной, но уже совсем не молодой, женщине, сидевшей за стойкой регистратуры, и уже глядя на Егора продолжил, — у вас паспорт с собой?

— Да. — кивнул Егор.

— Прекрасно. Давайте мы его отдадим нашей Аллочке, а сами пройдём в кабинет.

Он едва прикасаясь к Егору взял его как бы под руку и потянул в сторону приоткрытой двери, на которой висела огромная позолоченная табличка с именем доктора. Пациент уже на ходу отдал паспорт и через мгновение оказался в кабинете. Сказать, что он удивился — значит ничего не сказать. Рабочее места доктора было не похоже ни на один обычный кабинет в любой другой поликлинике, в которых бывал Егор — от слова «совсем». Скорее всё это походило на ботанический сад или оранжерею со стоящим прямо по середине огромным кожаным диваном. Вокруг пели птицы, едва заметно журчала вода и играла приятная музыка.

Егор стоял неподвижно созерцая это благолепие. Доктор Лгунов, некоторое время не беспокоил его растворившись в сказочных джунглях, как бы давая пациенту погрузиться в окружающую атмосферу. Спустя несколько минут он всё же вышел из тени и обратился к Егору:

— Ну? Как вам обстановочка, милый друг?

— Признаюсь, ни как не ожидал такое увидеть. — Ответил немного растерянно Егор.

— Да, что ж мы стоим, голубчик?! — воскликнул Лгунов, как-то совсем уж наигранно, впрочем, пациент этого совсем не заметил. Затем он указал на диван и продолжил, — располагайтесь как вам будет угодно, можете прилечь, если хотите.

Егору вдруг и в правду захотелось лечь на этот чрезвычайно большой и удобный диван, не шедший ни в какое сравнение с его холостятской полуторкой, но он решился лишь на то, что позволил себе присесть на краешек, удивив и буквально заставив закудахтать, как курица обеспокоенного доктора:

— Нет, нет, нет, любезный друг! Садитесь поудобнее. И расслабьтесь уже, я же не собираюсь делать вам уколы. Кстати, а вы боитесь уколов?

— Уколы? — растерянно переспросил пациент.

— Именно. Уколы. Обычные укольчики.

Такое странное обращение к нему, словно бы к ребёнку, немного раздражало Егора и кажется доктор это заметил, и быстро сменил тон.

— Скажите, уважаемый Егор Владимирович, а вам приходилось, когда-нибудь принимать решения, которые полностью меняли вашу жизнь, ну или хотя бы способствовали значительным переменам?

Егор замялся, потому как видя этого доктора впервые, вовсе не собирался с ним откровенничать. Конечно в жизни, как, впрочем, у большинства, были события, которые отложили серьёзный отпечаток на его судьбе. Но он пока не знал с чего начать. И даже почувствовал вдруг огромное желание покинуть это место.

Внезапно ход его размышлений прервал Лгунов:

— Я вижу вы затрудняетесь с ответом, дорогой Егор Владимирович, а значит, что это именно то место, которое вам было

просто необходимо посетить, куда вас привело само проведение, если хотите. —

Затем доктор подал стакан воды пациенту, — Выпейте воды, мой друг, сегодня с самого утра довольно жарко.

Дождавшись пока Егор выпьет весь стакан доктор продолжил:

— Поверьте, скоро вы не узнаете себя, свои поступки, отношение к жизни. Мир для вас станет совсем другим — ярким, красочным, насыщенным. Вы вкусите всю прелесть того, что были рождены человеком, а не какой-нибудь безмозглой собачонкой. Вы наконец почувствуете настоящую силу и осознаете, что созданы, не побоюсь этого слова, для великого!

Речь доктора лилась словно благодатный елей на душу Егора, истосковавшегося по такого рода словам. Он вдруг почувствовал тяжесть во всём теле и невольно лёг на диван, а голова упала на заботливо подложенную Лгуновым подушку. Сохранив ясность ума, тело он почти не ощущал.

— Вот и хорошо. Я вижу вы наконец расслабились. Теперь мы можем продолжить. — удовлетворённо произнёс доктор, вовремя подхватив пустой стакан, выпавший из руки Егора. По всей видимости это была не простая вода, а нечто иное — дающие такой быстрый эффект.

Лгунов встал, подошёл к столу, стоявшему в углу под раскидистой пальмой, поставил стакан, что-то наспех чиркнул в ежедневнике, затем хрустнул пальцами, взял стул и поднёс его поближе к дивану.

Буквально плюхнув на него своё грузное тело, доктор взял руку пациента и стал прощупывать пульс.

— Хорошо. Очень хорошо. — проговорил он, глядя как бы сквозь Егора, и потом уже более выразительно спросил, — Вы меня слышите, Егор Владимирович?

— Да. — еле слышно пошевелил губами пациент.

— Хорошо. Я сейчас задам вам несколько вопросов, а вы постарайтесь отвечать максимально откровенно и однозначно.

— Хорошо, я постараюсь.

— Да уж, пожалуйста, от этого будут зависеть наши дальнейшие взаимоотношения.

Доктор на мгновение замер, потом многозначительно выдохнул и спросил каким-то совсем уже низким голосом:

— Вы когда-нибудь совершали поступки, за которые вам было стыдно? Я имею ввиду, что-то такое — серьёзное, что не даёт вам покоя и до сих пор? Помните, максимально откровенно. Будьте покойны, всё сказанное останется сугубо между нами.

— Было дело. — тяжело вздохнул Егор.

— Интересно. Продолжайте. — заёрзал на стуле Лгнунов.

— Это случилось, когда мне было лет десять…

— Десять? — недоуменно переспросил доктор, будто и вовсе не ожидавший, что пациент копнёт так глубоко у себя в памяти.

— Да. Ну, может одиннадцать? Не важно. В общем, я тогда к бабушке в деревню на выходные с родителями приезжал. И вот, значит, пошли мы с ребятами на пруд — искупаться. Пришли, разделись и рыжий, не помню уже как его звали, огромный детина из местных, первым бросился в воду, потом и все остальные…

— Так. А вы?

— Ну и я конечно!

— Хорошо. Дальше… Продолжайте, пожалуйста.

— Накупались мы, как обычно до синих губ, вылезли на берег и стали греться на солнышке. Тут, этот Рыжий, не с того не с сего, взял кусок глины и бросил прямо в лицо Валерке, — это соседский паренёк был, он тоже, как и я иногда на выходные приезжал к родным, и мы друг друга знали и дружили. Все засмеялась, вот, и я тоже вместе со всеми. У Валерки, то ли от боли, то ли от обиды, слёзы ручьём полились. В общем, натурально заревел. Это ещё сильнее раззадорило Рыжего, и он уже по-настоящему стал издеваться над ним…

— Хорошо. А вы, что в это время делали? — перебил Егора доктор.

— А, что я? Мне поначалу было весело, но до того, как Рыжий снял с Валерки трусы и пнул его ногой, да так, что тот упал и разбил себе нос. Мало того, кто-то из ребят указал на, лежащую рядом, свежую коровью лепёшку, в которую порядком остервеневший Рыжий тут же накурнал окровавленным лицом бедного Валерку. Ну, а потом случилось и совсем уже из ряда вон выходящие, по крайней мере для меня. По примеру Рыжего, ребята по очереди стали мочиться на него — так и лежащего в куче дерьма, и грязи и делали они это как-то обыденно, словно бы не в первый раз. Будто это был ритуал что ли? Когда же настала моя очередь, я было замялся, но этот детина толкнул меня и сказал, что если я не сделаю тоже самое, то окажусь на месте Валерки. Мне стало страшно… — Егор замолчал, он будто заново переживал случай тридцатилетней давности и по дрожащему голосу можно было понять, что это действительно оставило сильный отпечаток в его памяти и не давало покоя до сих пор.

— И вы помочились? — с едва заметной ухмылкой спросил Лгунов, хотя если бы Егор сейчас мог видеть его взгляд, то бы он несомненно заметил, кокой интерес вызвал у доктора этот рассказ.

— Да, и я помочился! Помочился! Вы бы видели его глаза — полные испуга и искреннего непонимания: почему мы с ним так обошлись, а особенно я? Он смотрел на меня не шевелясь пока я не закончил, а я смотрел на него плохо понимая, что вообще происходит. Затем, когда всё это кончилось, Рыжий похлопал меня по плечу в знак похвалы и я, к своему стыду, принял эту похвалу, тем самым став неотъемлемой частью происходящего кошмара. Я принял сторону сильного, вместо того, чтобы заступиться за друга. И пусть даже меня избили бы и унизили, как Валерку, но я остался бы настоящим человеком и для него, и для себя. Но я не смог — я струсил…

— Егор снова замолчал глотая подступивший к горлу ком.

— Ну и чем дело кончилось? — уже откровенно радостно спросил доктор, будто он ожидал услышать именно сказанное.

— Ну, Рыжий сказал Валерке чтобы тот помалкивал о случившемся, иначе пообещал его прибить и скормить свиньям, что, мол, и останков не найдут. И всем остальным приказал тоже самое. На следующий день Валерка уехал и больше уже я никогда его не видел.

— Интересно… — многозначительно произнёс Лгунов. — И это всё терзает ваше сердце до сих пор?

— Да, доктор. Да! — пытаясь вдруг встать, воскликнул Егор. Но Лгунов придержал его рукой и сказал, чтобы тот не поднимался.

— Лежите, лежите. Мы ещё не закончили. Вы знаете, Егор Владимирович, может это прозвучит удивительно, но я вам вот что скажу, вы поступили правильно, — пациент после этих слов снова попытался встать, но крепкие, хоть и маленькие руки Лгунова, плотно прижимали его к дивану, — тихо, тихо! Прошу вас, выслушайте меня. Я сейчас всё объясню. Ваши сомнения мне понятны, но подумайте, если бы вы встали на сторону того мальчика, что с вами тогда могло быть? Вас бы постигла такая же участь, и последующие унижение и издевательства, ведь силы были явно неравны. Ну вступились вы бы за него, а кто он вам? Родственник? Друг? Да вы с ним виделись только летом и то не всё время. Ведь так?

— Ну, так. — буркнул Егор.

— Вот. Вы со мной согласны. Хорошо. Да и зачем же было рисковать, когда тот мальчик должен был первым ответить на

своё оскорбление и дать отпор?

— Тогда бы его просто избили бы, может даже до смерти.

— И, что? Он бы пострадал за своё. А если вступились бы вы за того, кто даже об этом и не просил? За что пострадали бы вы?

Егор молчал обдумывая слова доктора.

— Вот видите, не так всё однозначно на самом деле. Я могу привести ещё массу примеров, чтобы развеять вашу озабоченность, так сказать. Поверьте, люди, в большинстве своём, совершают за всю жизнь такие поступки, за которые они потом платятся долгое время, так что ваш, дорогой Егор Владимирович, можно считать если не подвигом, то острой необходимостью спасшей, может быть, вам жизнь.

— Может вы и правы, доктор, но всё равно я не могу отделаться от мысли, что я

тогда трусливо предал Валерку…

Лгунов быстро перебил всё ещё сомневающегося пациента.

— Да не предали вы никого! Вы ему что, клялись в верности и дружбе? Один за всех и все за одного, как говориться? Предательство, мой друг, — величина, определённая. Вы же ничего этому Валерке не обещали… Вот если бы изначально договорились о чём-то конкретном в ваших отношениях, то тогда бы — да. А так, что вас обязывало поступить по-другому? Ничего. Поэтому, будьте спокойны, начните воспринимать случившееся иначе: во благо себе, а не во вред. Хорошо? — после этих слов Лгунов убрал руки от Егора, решив, что тот больше не будет сопротивляться.

— Я постараюсь. — вяло ответил Егор и спустя пару мгновений продолжил, — Знаете, доктор, я как-то совсем об этом не думал, ну, про то что вы сказали: насчёт, кто он мне, и всё такое… Я был совершенно уверен, что поступил подло. Меня… Нас так учили с детства. Слабых, там, маленьких — надо защищать, старших — уважать, пожилым — место в автобусе уступать и так далее…

— И, что с того? — вновь перебил его размышления Лгунов. — Эти нормы поведения были выработаны для того, чтобы всех подвести к одному знаменателю, заставить соблюдать общие для основной массы правила, не более того. Ну вы подумайте, — уважать старших! А, что если этот «старший» — пьяница из соседней квартиры, который всему подъезду спать по ночам не даёт? Что вы, каждый раз при виде его кланяться в ножки ему должны? Или, скажем, например, старая ворчливая бабка, ненавидящая белый свет и клепающая доносы на весь дом, заваливающая всевозможными жалобами разные инстанции, должна иметь хоть какое-то уважение к себе?

Лгунов, так увлёкся перечислением опровержений сложившихся стереотипов и ложных по его мнению убеждений, что не заметил, как перешёл от абстрактных примеров к своему богатому личному опыту. Так он, неожиданно откровенно для Егора, стал рассказывать про отношения с одной из бывших жён, коих у него, как выяснилось, было аж пять штук, про сложные, если не сказать отвратительные, отношения с отцом и матерью, на могиле которых он не был со дня их смерти, и о многих других событиях из его жизни. И весь этот монолог, странным образом сводился лишь к одному — к оправданию его бесчисленных, недостойных поступков, которые он весьма умело, подкрепив логическими обоснованиями, вуалировал под остро необходимые и единственно возможные в сложившихся обстоятельствах, деяния.

Разгорячившийся доктор остановился лишь тогда, когда увидел уже сидящего перед собой Егора, смотревшего на него огромными, удивлёнными глазами. Лицо пациента определённо выражало полное недоумение с нескрываемой раздражённостью. Лгунов будто опомнившись, резко перевёл тему разговора:

— Егор Владимирович, а вы любили?

— Что? Простите… — не сразу понявший вопроса проговорил Егор.

— В смысле, женщину. У вас в анкете сказано, что вы не женаты.

— Не женат… И никогда не был! — вдруг резко воскликнул он, подав тем самым

знак доктору, что это ещё одна больная тема для пациента.

И словно бы уцепившись за этот эмоциональный всплеск, Лгунов спросил:

— Так, так… И всё же, кто она была?

Егор недовольно фыркнул в сторону, но всё-таки ответил:

— Подруга детства…

— Опять детство! — снова перебил Егора изумлённый доктор. — Сколько же событий таит ваше глубокое прошлое?

— Не понял?

— Ах, простите, простите, дорогой друг, просто вы первый мой пациент, у которого такое богатое на определяющие будущее события детство. Обычно ко мне за помощью обращаются люди немного иного рода. Ну да ладно, вернёмся к вам. Расскажите пожалуйста о той, которая не отпускает ваше сердце и по сей день.

— Не отпускает — это вы в самую точку попали… Всю жизнь меня мучает… Тьфу… — Егор снова прилёг. Тело ещё не до конца его слушалось. — Я даже из-за неё чуть в тюрьму не попал за хулиганку.

— О, как? Интересно. Ну, ну?

— Дружили мы с ней с самого раннего детства. Даже родились в одном роддоме. Она на неделю меня старше. Жили в одном доме, в одном подъезде — я на втором этаже, она на пятом. Родители наши хорошо друг друга знали, дружили. Праздники всегда все вместе праздновали. В общем росли мы с Алёнкой, как родственники. В детский сад — в одну группу; в школу — в один класс. Летом в пионерлагере — в одном отряде. Это был мой лучший друг. Я так и относился к ней всегда — как к другу, самому близкому, лучшему другу. У неё ещё характер пацанский был — ничего не боялась. А потом, мы как-то быстро повзрослели…

Егор вздохнул и с пол минуты молчал погрузившись в воспоминания. Лгунов на этот раз молчал, терпеливо ждав продолжения рассказа и тот вскоре продолжился:

— В один прекрасный, поздний, тёплый, летний вечер мы сидели у подъезда вернувшись с дискотеки. Это было последнее лето нашей беззаботной юности. Мы как обычно болтали обо всём и не о чём. И вдруг она посмотрела на меня своими большущими чёрными глазами так, что я невольно вздрогнул, ибо это был совсем не тот взгляд, к которому я привык за шестнадцать лет нашего знакомства, это было сродни удара молнии! Меня поначалу пробрала мелкая дрожь, а потом взяла оторопь и словно бы зашумело в ушах. Я кроме глаз её больше ничего перед собой и не видел… Что это? Как это? Я ничего не понимал. И тут она говорит: «Егорушка, поцелуй меня…» И я вдруг почувствовал, что именно этих заветных слов я ждал всю свою жизнь. И пусть это был наш первый, неуклюжий поцелуй, но я до сих пор ощущаю вкус её пухлых губ, как будто это было минуту назад. У меня кружилась голова, бросало то в жар, то в холод, но я был абсолютно счастлив от внезапно вспыхнувших чувств. Я понял, что люблю её. И самое интересное я понял, что любил её всегда… Всегда! И люблю до сих пор…

Егор заплакал. Лгунов довольно причмокнул закатив глаза к верху. «Вот удача! » — подумал он.

— Друг мой, успокойтесь. Я здесь чтобы помочь вам. Может водички?

— Не надо. Простите, доктор…

— Ничего, ничего. Всё хорошо, продолжайте, пожалуйста.

— Что ж, мы так и просидели в обнимку до самого утра, причём молча. Я же ведь только тогда смог понять, что она вообще-то девушка, да ещё, на самом деле, такая красивая.

Затем был целый год неповторимого счастья. Мы просто любили друг друга абсолютно не скрывая своих чувств перед друзьями и близкими и наслаждались этим…

— Замечательно! И?

— А потом, мы закончили школу. Я поступил в политех, она в медицинский. Проводили Женьку Малахова и Витьку Белоуса — друзей наших в армию. Отгуляли лето. И началась студенческая жизнь. Нам было хорошо… — последние слова Егор произнёс с заметной тоской и Лгунов увидел это.

— Но, что-то пошло не так? Я прав?

— Увы… Пошло… Ведь до этого времени мы практически не расставались с Алёнкой с самого детства. А тут, я учился в первую смену с утра, она с обеда. Да институт мой находился на противоположном конце города, от её меда. Виделись естественно реже. Сотовые телефоны тогда ещё были доступны не многим. Нет, конечно поначалу это скорее действовало наоборот. Каждый день мы ждали встречи словно после долгой разлуки. Это невыносимо мучало нас. Но со временем у неё появились подружки — одногруппницы, у меня тоже сложился кружок по интересам, так сказать… И как-то, между прочим, время и пространство в её отсутствии рядом заполнялось новыми знакомыми, новыми интересами… И как бы я не хотел этого, но всё двигалось к какому-то закономерному концу наших отношений. Я тогда начал искать для себя объяснения почему так происходит, но в итоге, к ужасу своему, понял, что ищу совсем не объяснения…

— А что? — удивился доктор.

— Оправдания! Да, да — оправдания… Своим действиям, поступкам, желаниям или же отсутствию таковых. И я испугавшись этого поначалу стал избегать встреч с ней, убеждая себя, что и она думает также. Более того, мне вдруг захотелось, чтобы она совершила какой-нибудь безрассудный, гадкий поступок, который давал бы мне право поставить её в положение того, кто стал инициатором разрыва наших отношений, тем самым сняв с себя какую-либо ответственность. И я, по сути, крепко уверовав в неизбежность того, что именно так и будет, стал желать этого всей своей мелкой и паршивой душой…

— Ну вот опять! — воскликнул Лгунов работая на опережение. — Что же у вас за такое негативное отношение к самому себе, голубчик? А? Это надо же так не любить себя! Вот объясните, в чём ваша вина?

— Как в чём? Это же очевидно, доктор. Я желал, чтобы она первой решилась на то, на что я так и не мог решиться сам, хотя к стыду своему часто об этом думал, а потом ещё и обвинить её в случившемся… Что же это — как не подлость с моей стороны? Я уже виноват только лишь в том, что посмел допустить мысль о возможном её предательстве…

— А почему вы были уверены, что она не могла, скажем прямо, изменить вам?

— Да, просто не могла и всё!

— Интересно? И, что? Она ни малейшего повода не давала усомниться в этом?

— Я же говорю, что не давала. Но я всё настойчивее стал искать его.

— И как это выражалось, позвольте узнать?

— Ну, как… Вы знаете, всегда легче искать, когда знаешь, что ищешь. Вот я искал… Я банально стал ревновать её ко всему: к друзьям, знакомым, подругам, к родителям, даже, как говорится, к фонарному столбу. Я назначал время для встречи заведомо зная, что она никак не может прийти, и после отказа демонстративно обижался. В общем вёл себя как последний эгоист, делая вид самого несчастного в мире человека, вместо того, чтобы просто поговорить с ней — ни в чём не виноватой…

— Ну и что же, нашли повод?

— Ещё бы! Железобетонный!

— Значит всё-таки не святая она вовсе… — ухмыльнулся доктор.

— Не знаю, но на подлость, в отличии от меня, она была не способна это точно. —

закрывая глаза произнёс Егор, и чуть погодя продолжил, — Помните я вам говорил по хулиганку?

Лгунов кивнул.

— Так вот, я тогда сказал, что не смогу встретить её после института ссылаясь на очередной какой-то глупый повод, а сам наоборот приехал заранее, к окончанию занятий и стал ждать.

— Чего же? — показно заинтересовался доктор, будто не понимал о чём говорил его пациент.

— Чего? Как выяснилось позже, смой настоящей беды! Чтоб меня черти взяли!

— Да бросьте вы, в самом деле, постоянно каяться, дорогой вы мой человек. Так вы в конце концов и все преступления века однажды на себя возьмёте. Прошу продолжайте, но без самобичевания. Хорошо?

— Постараюсь, — промычал Егор. — Стою я, значит, холод собачий, замёрз аж зубы

стучат, а её всё нет. Уже кажется весь поток мимо меня протопал. И тут, здрасте, идут, смеются! Весело им, думаю я. И вроде бы я этого самого ждал, и очень на это надеялся, потому как знал от «добрых людей», что был там у них один ухажёр, он всё к Алёнке клеился, но, бац, вижу их, а глаза кровью наливаются. И такая меня злость взяла, что я с ходу залепил пощёчину Алёнке, да так сильно, наотмашь, она даже на ногах не удержалась, упала. Я тут к этому развернулся и ему в ухо. А он, додик, от удара метра на три отлетел, головой прям в забор и лежит, не шевелится. Но мне тогда было плевать! Я снова к Алёнке развернулся, и мы сразу как-то глазами встретились… — Егор замолчал, его трясло будто от того самого холода. Но только исходил тот холод, от его ледяной души.

Михаил Александрович быстро встал и подошёл к столу, взял бутылку питьевой

воды и налив в стакан протянул его пациенту. Тот с жадностью выпил и продолжил:

— Вы бы видели её взгляд, доктор. Я запомнил этот взгляд на всю жизнь. В её глазах не было ни ужаса, ни испуга, ни удивления…

— Интересно, а что же тогда? — перебил Егора доктор.

— Презрение. Полное и всеобъемлющее презрение. Она стояла передо мной с разбитым лицом и столько в ней было силы и гордости, что я как-то незаметно для себя, то ли от стыда, то ли со страху, словно съежился и стал таким маленьким, почти крохотным глядя в её бездонные глаза. Но знаете, почти сразу презрение в её взгляде сменилось невыносимой скорбью, потом жалостью и в конце концов — безразличием.

Слёзы снова потекли по лицу Егора. Прошлое острым осколком сидело в его

сердце и не давало покоя. Лгунов опустил голову и запыхтел:

-Так, так, так, голубчик. В чём же здесь ваша вина?

— В…. — Егор хотел было ответить, но его быстро перебил доктор.

— Нет уж позвольте теперь я скажу, в чём ваша вина! Чтобы не мучиться сейчас, нужно было дело доводить до конца тогда! Вот в этом вы действительно виноваты, а не в коем случае в том, в чём вы вините себя. Надо было не просто унизить её, а буквально вытереть об неё ноги, размазать как последнюю тварь, опозорить. — Не добрый блеск заиграл в глазах Лгунова, будто бы черти стали подбрасывать угольки в закипающее жерло адского вулкана. Но отдать должное доктор тут же опомнился и стал менее резким. — В прочем, не у всех это получается сразу, поэтому вы и здесь, у меня. А, что же с этим, как вы выразились, додиком, стало?

— Ничего, отживел. Но менты мне тогда кровушки попили. Чуть было не уехал в места, не столь отдалённые, как говориться. Слава Богу обошлось. Я уже потом спустя несколько лет узнал, что заявление на меня, которое этот жук написал, уговорила забрать Алёнка. Она даже тогда, после моего поступка, оставалась всё той же Алёнкой, какой и была всегда — настоящей, в отличии от меня, без капли дерьма в душе.

— Но постойте-ка! Вы же застукали её можно сказать с поличным, на месте преступления.

— Да, какое там преступление? Наплели про неё мне с три короба, а я и поверил. Потому как хотел поверить, вот и поверил! Но я почему-то думал плюну ей в лицо при встрече и всё. «Мы разошлись как в море корабли…» Без объяснений и всяких там соплей. Ан, нет, Господь ткнул меня в своё же дерьмо с головушкой! Мне было стыдно, да так, что я потом сильно заболел и если бы опять не Алёнка, мы сейчас с вами не разговаривали. Она меня буквально из петли вытащила своим письмом. А вы знаете, доктор, каково это — стоя головой в петле и раскачиваясь на табуретке, сделать последний шаг? А? Влезть в петлю — дело не хитрое, а вот выбить из-под себя табурет… Я так и не смог. У Алёнки смог выбить, а у себя нет. Она конечно простила меня, потому как не могла иначе, а я так и не простил её, из жалости к себе любимому, что так и не смог выбить ту проклятую табуретку. Вот и живу с этим грехом всю жизнь…

И вдруг после его слов что-то прояснилось в голове Егора. Удивлённый этим он приподнял тело и сел на край дивана.

Лгунов глядя на него снова встал со стула и начал расхаживать взад и вперёд

около сидящего теперь на диване Егора. Пациент глазами сопровождал Михаила Александровича пытаясь понять ту неожиданную озабоченность, появившуюся во взгляде доктора, которой он не замечал раньше.

— Ну что ж, теперь я окончательно убедился, что вы пришли по адресу. — будто бы подытожил разговор Лгунов после не долгих раздумий.

— А вы знаете, доктор, я думаю, что нет. Я всю жизнь стучался не в те двери, но теперь точно знаю где выход!

Егор вскочил с дивана немало напугав Лгунова.

— Вы что?

— Сеанс окончен, доктор! Мне пора!

— Как? Куда? Мы ещё не закончили! — тараторил обескураженный доктор, но Егор уже был у выхода. Он с силой толкнул дверь и выбежал из кабинета. Схватив лежащий на стойке регистрации паспорт он побежал к лестнице. Затем, Егор буквально выскочил на улицу и вдохнув воздух полной грудью, побежал куда глаза глядят, лишь бы подальше от этого места. В голове вертелась одна мысль: что он избежал чего-то не поправимого, после которого дороги назад уже не было. И вновь, как и прежде, его спасала Алёнка.

Егор опять не заметил, как налетел на ту самую старушку, повстречавшуюся ему утром.

— Всё бегаешь, милок? От кого бежишь то, не от себя ли? — спросила она Егора, удивлённого очередной встречей с ней.

— Да набегался уже! — облегчённо произнёс он.

— Ничего не потерял? А?

— Нет, бабуся, наоборот нашёл! Нашёл!

— Ну и Слава Богу! Храни тебя Христос! Ну ступай к ней. Она ждёт.

Старушка опять перекрестила своего нового знакомого, от удивления, открывшего рот, и как-то быстро растворилась в толпе, ждавшей автобус.

Егор же постояв ещё немного на остановке уверенно пошёл в противоположную от клиники сторону, точно зная теперь где находится то, что он так долго искал…