Случай в Пылаихе

1. Огненный шар
Солнце клонилось к закату. Край неба залило кровавым багрянцем и верхушки могучих сосен запылали в отблесках последних лучей заходящего солнца. Вокруг было тихо и безмолвно. Ни единого ветерка, ни случайных вскриков птицы, все замерло, в этот предвечерний час. Но вот уже через мгновение все резко изменилось. Некогда пустынные улицы деревни Пылаиха вмиг ожили. Во дворах засуетился народ, который высыпал встречать возвращающийся с пастбища скот. Приближалось время вечерней дойки. Вскоре вдали послышался перезвон колокольчиков. Протяжное мычание коров, блеяние коз и овец, то и дело перекликались с резкими окриками пастухов. Козы завидев избы, ускорили шаг. Коровы, с округлившимися боками, вышагивали вальяжно, не спеша.
— А ну шевели копытами, – с напускной строгостью в голосе, покрикивал на них подпасок-подросток, лихо щелкая в воздухе кнутом.
У каждой избы их кто-то встречал с хворостиной в руках и загонял тут же в хлев. Скотина вскоре разбрелась по дворам, оставляя после себя вдоль дороги клубы еще не осевшей пыли, да то тут, то там дымящиеся коровьи лепешки. Вслед за скотиной разбрелись и жители. Еще какое-то время по деревне раздавалось протяжное мычание коров, металлический перезвон подойников, а потом все стихло.
Покончив с дойкой, в огородах замаячили бабьи подолы. Бабы постарше, устав от домашних забот и решившие посудачить на досуге, примостились на завалинке в тени старого раскидистого дерева. Стоявшая целый день жара, потихоньку стала спадать. Но раскаленная за день земля все еще дышала жаром. Вдруг в какой-то момент воцарилась тишина, исчезли все звуки и словно натянутая струна, в воздухе повисло странное ничем не объяснимое напряжение.
Бабы в огородах и сидевшие на завалинке старухи, как по команде, не сговариваясь, повернулись в сторону леса. То, что они увидели, повергло их в шок. В полутора метрах от земли, вдоль дороги плавно двигался огненный, полупрозрачный шар. Он чем-то напоминал кусочек солнца, такого же яркого до боли в глазах. Приблизившись к тому месту, где сидели люди, на мгновение замер, затем стал медленно, бесшумно удаляться от них прочь. Шар долетел до конца улицы и свернув в сторону, исчез также внезапно, как и появился. Оставив при этом после себя, резко выраженный запах свежескошенной травы — озона. Баб с грядок словно ветром сдуло. Старухи же, потерявшие от страха, на какое-то мгновение дар речи, вскоре стали потихоньку приходить в себя.
— Свят, свят, свят, – судорожно крестясь, то и дело повторяли они.
— Пресвятая богородица, что же это такое было то? – чуть слышно произнесла одна из старух и тут же добавила, – ох, бабоньки, чует мое сердце, не к добру это.
— Да, девоньки, кажись это никак знамение. Люди сказывают, увидеть такое, значит быть беде, – подключилась другая полногрудая бабка. – Ужо поверьте, мне, все это происки нечистой силы. – Потом передохнув добавила, – вот мне сказывала как-то моя свояченица, что был у них в деревне похожий случай. Появился такой же огненный шар. Залетел во двор к одним хозяевам, да прям в хлев. На тот момент там хозяин убирал навоз. Долетел шар до того места, где всегда скот стоит, коснулся деревянной подпорки, да как бабахнет. Подпорка и кормушки, что рядом стояли, так и разлетелись в разные стороны. Вокруг все в черном дыму, ужас, да и только.
— А мужик-то хоть жив остался? – не дослушав ее, поинтересовалась одна из старух.
— Да с тем-то все обошлось, вот только малехо чуб опалил, да страху натерпелся вдоволь. Только сказывали, опосля такой смрад в хлеву стоял. Серой воняло как из преисподней.
— Да неужто и взаправду в нем такая силища? Ведь это хорошо, что скотины рядом не было, а то бы, нипочем зря загинула, – добавила сухонькая старушка в косынке с цветочками и таком же цветастом фартуке, – он только пролетел мимо, а я вон такого страху – то натерпелась, кому расскажи, не поверят.
Они засуетились, заохали и вскоре на завалинке уже никого не было.
Новость тут же облетела всю деревню, обрастая при этом все новыми и новыми подробностями.
Вот уже и последние лучи солнца скрылись за макушками леса. Полыхающее зарево заката стало угасать и на землю стали быстро опускаться сумерки. Сразу повеяло прохладой и после изнуряющей жары, все вокруг вздохнуло с облегчением.

2. Ночь на погосте.
Василий, вышедший еще засветло в поисках пропавшей козы, вдруг очутился в полной темноте.
— Маня, Маня, Маня, – звал он козу.
Затем замолкал. Прислушивался. Не отзовется ли. Но в ответ была лишь одна тишина. Он двигался вдоль кромки леса, стараясь не углубляться в чащу.
— Ненароком заплутаешь, потом не выберешься.

Постепенно глаза стали привыкать к темноте. Одна за другой в небе загорались звезды, и он уже мог различать кое-какие силуэты.
— Маня, Маня, – позвал он еще раз козу, – где же тебя носит то, чертово племя? – выругался он негромко. И тут же поспешно перекрестился.
В этот самый момент заметил невдалеке на краю леса еле различимые кресты старого погоста.
— Это же надо куда меня занесло. Версты три – четыре отшагал, не меньше. Ужо пора возвращаться. А эту заразу может волки уж давно задрали, – продолжал ворчать мужик, – а я тут в потемках лазаю, ее ищу. Коль что завтра с утреца выйду. Может еще отыщется, – успокоил себя Василий и решительно, повернул назад. Он успел сделать лишь пару шагов, как его нога тут же, ушла в пустоту, и не удержавшись, со всего маху, рухнул куда-то вниз. Немного оклемавшись после падения, попытался подняться, но ногу внезапно пронзила острая боль. Снова осев на землю, стал осторожно ощупывать ее. Видимых повреждений не было.
— Скорее всего подвернул, – решил он
В яме, куда он свалился было темно и пахло сыростью. Как ни напрягал Василий свое зрение, но рассмотреть что-либо вокруг было невозможно. Темень стояла такая, что хоть глаз выколи. Мертвую тишину погоста, лишь изредка нарушало, где – то там вверху, пронзительное стрекотание сверчка.
Через время, в небе показался, чуть поднявшийся, над горизонтом золотой рожок полумесяца. Его тусклый свет слегка осветил края ямы и по ее контурам теперь можно было понять куда, он угодил.
— Господи, неужто и впрямь могила? – и по коже пробежал неприятный озноб, покрыв тело мурашками. В этот момент ему хотелось закричать, позвать на помощь, но в то же время понимал, что толку от этого, никакого.
— Зови, кричи, все равно никто не услышит. Надо попытаться как-то самому отсюда выбраться.
Придерживаясь о стенку могилы и превозмогая боль, поднялся. Стоя на одной ноге постарался ухватиться за край ямы и подтянуться. Но руки каждый раз соскальзывали вместе с отвалившимися комьями земли. После нескольких неудачных попыток силы его иссякли, и Василий со стоном снова рухнул на дно. В этот самый момент рядом с ним, что-то зашевелилось и подозрительно засопело.
— Никак и наша Манька угодила сюда, – пронеслось в голове, – и он тихонько позвал:
— Маня, Маня, – но рядом вновь все стихло, – наверное померещилось со страха. Ничего, пересижу до утра. А там бог даст и отыщут. Дома небось меня ужо давно хватились. Спозаранку обязательно пойдут искать, – как мог, успокаивал он себя.
Время тянулось томительно медленно. От долгого сидения в одной позе, согнутые в коленях ноги затекли. Решив их выпрямить, пошевелился и в этот самый момент мужик коснулся ими чего — то мягкого. Это что-то тут же резко шарахнулось в сторону. Василий тоже дернулся от неожиданности. По телу пробежал неприятный озноб. В этот момент лунная дорожка скользнула по дну могилы, на миг осветив метнувшийся в сторону силуэт. Это было какое-то небольшое черное, мохнатое существо с маленькими рожками на голове. На какую-то долю секунды он увидел его горящие жутким зеленым светом глаза. Показавшись на миг, существо скрылось в темноте и вновь затаилось. Василий был мужиком не из робкого десятка, но тут у него от дикого страха на голове зашевелились волосы. В груди сдавило, а сердце заколотилось с такой силой, что казалось вот-вот вырвется наружу. Попробовал было крикнуть, но голос пропал, и он лишь безмолвно шевелил губами. В голове судорожно проносились мысли:
— Господи, что же делать? Как себе помочь? Неужто и впрямь я в могиле рядом черт? Спаси и сохрани меня господи. Защити господи меня от всякой нечисти.
Хотел перекреститься, но руки не слушались, а все его тело словно окаменело. В голове от страха и волнения путались мысли, отдавая резкой болью в висках. Мысленно он все повторял одно и тоже:
— Господи, за какие-такие грехи, ты посылаешь мне эти жуткие испытания? Сжалься надо мной господи! Спаси и сохрани! Спаси и сохрани господи! …
Сколько он просидел в такой позе неизвестно. Вот, уже лунный рожек уплыл за горизонт и стало совсем темно, лишь несколько ярких звездочек продолжали мерцать на черном ночном небе. Где-то невдалеке неожиданно прокричал сыч и через мгновение, над головой раздался резкий свист его крыльев, чем еще больше напугал мужика. Пролетевшая ночная птица, еще раз ухнула где-то уже вдалеке, и вновь вокруг все стихло. Тихо было и в яме. Тот другой тоже затаился, возможно, чего – то выжидал. Не было слышно и его сопения. Постепенно Василия стала одолевать дремота. Веки отяжелели, глаза слипались сами собой. Видимо сказывалась усталость и пережитый стресс. Боясь заснуть, он тряс головой, чтобы хоть как — то взбодриться, но сон наваливался на него все с новой и новой силой. И как тот не пытался с ним бороться, тот взял над мужиком верх. В голове только успела пронестись мысль:
— Да пошло оно все. Чему быть, того не миновать. Будь что будет.
Тело его тут же обмякло, и Василий словно провалился в какую-то бездну.
Открыл глаза, когда начинал уже чуть брезжить рассвет.
— Слава богу жив. – первое, что промелькнуло в его голове.
В яме еще стоял полумрак, но уже можно было кое-что рассмотреть. Василий с опаской осмотрелся вокруг. В противоположном от него углу, свернувшись калачиком мирно спал маленький черный козленок. На мужика нахлынули такие противоречивые чувства, что теперь он даже не знал, плакать ему или смеяться. Приятная волна облегчения вмиг разлилась по всему его телу. Он смахнул рукавом холщовой рубахи, навернувшиеся на глаза слезы и сидя на дне могилы радовался, что жив — здоров, что наконец – то закончилась эта жуткая для него ночь.
А в деревне тем временем, уже кинулись на поиски пропавшего. Его жена — Маняша, забеспокоилась еще с вечера, отсутствием хозяина. Но было решено, если до утра не возвернется, тогда будут искать всем миром.
С первыми лучами солнца, мужики и молодые парни, разделившись на группы, отправились на поиски. Тимофей, старший сын Василия и двое деревенских мужиков пошли в сторону погоста. Шли по кромке леса, звали Василия, все дальше и дальше удаляясь от деревни.
Вскоре Василий услышал доносившиеся, издалека, голоса.
— Эй! Я тут, – закричал он. И попытался встать.
Козленок спросонья в испуге заметался по дну ямы. Василий, поймав его, стал гладить и успокаивать перепуганное животное.
— Ну, ну успокойся. Теперича все будет в порядке. Эх ты, глупая животина, сам спужался и меня до смерти напужал.
Он еще пару раз окликнул мужиков, чтоб те его быстрее отыскали. Козленок было затрепыхался, но Василий прижал его покрепче, чтоб не дай бог не вырвался из рук.
— Ты что вырываешься, аль ноги себе решил переломать? – жалеючи его произнес он.
Вскоре подоспели мужики.
— Едрит твою кочерыжку, – произнес один из мужиков, – да как же тебя так угораздило то свалиться в могилу?
— Погляньте, да он тут не один. Так что им на пару было не скучно, – хохотнул другой.
Они помогли выбраться бедолагам наружу. И тут Тимофей, присмотревшись к отцу, удивился:
— Батя, а что с тобой случилось-то? Глянь, совсем седым стал, один в один, вылитый наш дед Гриша.
Василий пригладил своей широкой мозолистой рукой волосы и ничего не ответил, лишь тяжело вздохнул, – не рассказывать же сыну при всех, какого страху он тут за ночь натерпелся. Подымут мужики на смех, потом вся деревня будет над ним насмехаться.
А Тимофей все не унимался:
— Батя, ты тогда хоть расскажи, как тут оказался?

Василий нехотя произнес:
— Да коза наша Манька с вечера куда–то запропастилась. Вот и пошел ее искать. До темноты проходил, а как возвращался назад, так оступившись и угодил в могилу. А этот, – он кивнул на козленка, – ужо туточки был. Незнамо, когда сюда попал. – И покряхтев, добавил, – да вот мужики ногу малехонько повредил, уж вы мне подмогните, сам не доковыляю.
— Знам дело поможем, куда ж мы денемся? – отозвались мужики.
Тимофей взял на руки испуганной животной, а мужики, подхватив Василия под руки, зашагали в сторону деревни не спеша, с остановками.
— Я, наверное, побегу вперед. Мать успокою да, скажу всем, что отец нашелся. – Мужики кивнули в знак согласия.

И Тимофей стал быстро удаляться. Теперь, когда все уже осталось позади, мужики стали беззлобно подшучивать над Василием. Он же в ответ лишь горестно ухмылялся и молча кивал головой. А сам тем временем думал:
— Ну, ну, посмотрел бы я на вас, окажись вы на моем месте. Думаю, вам тогда было бы не до смеха.
Маняшка, стояла у обочины дороги подбоченясь, держа одну руку с косынкой на талии. Вторую она приложила ко лбу и ребром ладони, прикрыла глаза, защищая их от ярких солнечных лучей, которые светили ей прямо в лицо. Сдвинутые у переносицы ее черные, с красивым изгибом брови, придавали лицу серьезный, задумчивый вид. Она вглядывалась в даль, ждала, когда же наконец появится знакомый силуэт. Темные волосы, стянутые на затылке, в тугой узел, с помощью шпилек и костяного гребешка, в утренних лучах, отливали золотом. То и дело налетевший утренний ветер, обдувал ее тело прохладной струей, шевелил подол ее темно-зеленой юбки, а затем принимался трепать, выбившуюся прядь ее слегка волнистых волос. Наконец, показалась долгожданная троица. Она, дождавшись, когда подойдут поближе, тут же бросилась со слезами на глазах мужу на шею:
— Господи, как же ты нас всех напужал. Я всю ночь глаз не сомкнула. Переживала, что с тобой могло случиться? Батя на печи тоже всю ночь ворочался, – всхлипывая добавила она и стала поспешно вытирать глаза и нос кончиком платка.
— Ну полно тебе, полно. Люди кругом смотрят. – Он обнял ее за плечи, – видишь, все обошлось. Пошли ужо в избу.
Тем временем набежал деревенский люд, всех одолевало любопытство, что же произошло? Василий повернулся в их сторону, поблагодарил, что не бросили в беде и больше ничего не объясняя, при поддержке жены, заковылял к избе. Народ, не дождавшись продолжения, стал постепенно рассеиваться, и улица вскоре опустела.
Подойдя к крыльцу, он попросил:
— Иди Маняша в избу, а я малость передохну.

Сейчас ему необходимо было хоть какое – то время побыть одному. Не хотелось лишних расспросов. Просто надо было успокоиться и привести свои мысли в порядок.
— Ну хорошо, – кивнула она ему в знак согласия, – только недолго. Небось голодный, незнамо как. Как придешь кормить тебя буду.

И она, не торопясь, скрылась в дверном проеме.
Усевшись на приступках, вытянув вперед распухшую ногу. Солнце начинало пригревать. Из продрогшего за ночь тела, стал выходить холод в виде легкого потряхивания. Возможно это сказывались последствия от полученного стресса. На смену озноба, пришла теплая волна, разливающаяся благодатью по всему телу. Он стал успокаиваться и мысленно поблагодарил бога, что все так благополучно завершилось.
Косые лучи солнца слепили глаза. Он прищурился и прикрыв их слегка ладонью, окинул взглядом двор. Недалеко на зеленой лужайке лежал козленок, привязанный Тимофеем к колышку. Козленок видимо тоже наслаждался теплом солнечных лучей, изредка бросая встревоженный взгляд на Василия. Чуть дальше в стороне мирно паслась его пропавшая коза Манька. Манька приподняла голову, посмотрела на хозяина и вновь принялась щипать траву.
— Ах ты ж отродье! – выругался он в сердцах, – где же тебя заразу носило?

Но не успев выплеснуть весь свой гнев на козу, он услышал, как кто-то его окликнул.
— Эй, милок! – услышал он женский голос.
Недалеко от дороги, напротив дома, стояла старушка, опирающаяся на клюку.
— У меня намедни козленок сгинул. Черненький такой. Молвят вы нонче сыскали какого — то. Не мово ли?
— Сыскать то сыскал, а чей он не ведаю. Вон он отдыхает. Поглянь, може и твой.
Старуха сделала пару шагов вперед, позвала:
— Яша, Яша!
Козленок, заслышав знакомый голос вскочил, завертел головой.
— Мой родненький. Слава те господи.
— Ну коль твой, забирай.
Старуха отвязала козленка и поблагодарив хозяина, засеменила прочь.
С трудом поднявшись, Василий заковылял в избу…
После завтрака все домашние разбрелись, каждый занялся своим делом. Тимофей, почистив в хлеву, вышел во двор. И примостившись на чурку, в тени дерева, стал точить косу. На завтра сговорились с младшей сестрой Варькой пойти с утречка на сенокос. Маняша же с дочерью копошились в это время на огороде. Дед, тоже нашел себе занятие. Усевшись на приступках, достал свои ножи, заготовки из липы и принялся вырезать ложки. По этому делу он был большой мастер. И только Василий, оказался без дела. Давеча Маняша приводила деревенского знахаря Михалыча. Тот осмотрев распухшую ногу, наложил на нее повязку с примочкой и рассказал через сколько ее менять.
— Ничего страшного, просто растяжение. Но сейчас ноге нужен покой, – уточнил он и успокоил, – через недельку — другую ужо будешь бегать.
И оставив пузырьки с примочками – удалился восвояси.
В горнице на стене висело небольшое зеркало, обрамленное резной деревянной рамкой и покрытое сверху темным лаком. Василий, опираясь на принесенную для него палку, подошел к нему, стал рассматривать в нем свое отражение. Оттуда на него смотрели серые чуть выцветшие с возрастом и небольшим прищуром глаза. Над которыми нависали густые темные брови. Он погладил шершавой мозолистой ладонью, свою щетинистую щеку. Лишь слегка коснулся коротко стриженной бороды и опустил ладонь на некогда темно русые, а теперь посеребренные сединой волосы. Проведя по ним рукой, тяжело вздохнул. И тут вдруг на него с новой силой нахлынули ночные страхи. Одна за другой из глаз выкатились скупые мужские слезы. Василий, устыдившись своей минутной слабости, торопливо смахнул их рукавом и оглянулся, – не видал ли кто?
Но в горнице кроме него никого не было. Вздохнув с облегчением, заковылял в сторону кровати.

3.Куда пропал покойник?
Время бежит незаметно. С того злополучного дня пролетело чуть больше месяца. Все волнения постепенно улеглись и народ сам по себе успокоился. Перестали судачить о загадочном огненном шаре, и уже никто более не вспоминал историю, произошедшую с Василием. Жизнь в деревне потекла своим чередом. На нивах зазолотились хлеба, значит пришло время уборочной страды. Теперь работы в поле прибавилось, да и дела по хозяйству отнимали немало времени. Так что временя для пересудов практически не оставалось.
В семействе Никифоровых после того случая тоже все успокоились. Нога у Василия зажила, и он с детьми с утра до вечера пропадал в поле. Торопились. Надо было вовремя успеть убрать хлеб. Время жатвы не долгое, начнутся затяжные дожди, тогда пиши пропал урожай. Маняшка с дедом хлопотали по хозяйству. Дома работы тоже невпроворот. На Маняшке готовка, стирка, живность и огород. От деда хоть и небольшой прок, но помогал как мог. Намедни проверил овин, все ли там в порядке? Нынче принялся за амбар, теперь оттуда время от времени слышалось постукивание молотка.
Этим утром Маняшка, как всегда, вставши спозаранку, растопила печь и вышла через сени в хлев. По ходу заглянув на сеновал, разбудила сына.
— Поднимайся гулена. Небось до утра с девками на сеновале проваландался. Откуда только силы берутся, – с усмешкой в голосе произнесла она. И уже по строже добавила, – давай, давай поднимайся скорехонько. Скотину пора кормить да в хлеву прибрать. Сегодня в поле не идете, мне по хозяйству будете помогать. Я одна тут не справляюсь, нужна ваша подмога. – Подождав немного добавила, – вот как управишься, так опосля и отоспишься.
Спустившись с сеновала, направилась в хлев. Подоив Буренку и козочек вернулась в избу. У плиты уже хозяйничала дочь Варька, краснощекая, не отошедшая еще ото сна красавица, с густыми темными ресницами и такими же темными, словно нарисованными бровями, точь-в-точь как у матери. Через ее плечо была перекинута тяжелая темно-русая коса. Мать на миг залюбовалась дочерью. Потом горестно вздохнула.
— Ужо совсем заневестилась. Улетит скоро наша птаха из родного гнездышка. Тяжко нам без нее придется. Какая никакая, а помощь. В хозяйстве лишние руки никогда не помеха. Да и Тимоха, не ровен час женится надумает. Останется ли в родительском доме, аль не?

Вздохнула горестно и вновь принялась хлопотать на пару с дочерью у плиты. Дом ожил. Кряхтя, с печи слез дед, прошлепал босыми ногами в сени. Вернулся умытым. Стал чесать свою редкую бороденку кусочком гребня и приведя себя в порядок направился прямехонько к столу. В дверях горницы показался Тимоха. Ухмыляясь чему — то своему он мимоходом глянул в висевшее зеркало, вытащил пару соломинок из копны темных слегка курчавых волос и тряхнув чубом, поинтересовался:
— А батя то где? Аль с утра куда подался по делам?
И только сейчас выяснилось, что его еще с утра никто не видал.
— А ну сынок сбегай во двор, покличь отца, пора за стол садиться, – попросила она сына и окинула взглядом горницу, все ли на своих местах, везде ли порядок.
Изба у Никифоровых была просторной. Бревенчатая перегородка и печь делили избу на две половины, вход в одну из которых, закрывала занавеска. Справа от входной двери, рядом с печью — широкая лавка для кухонной утвари. С восточной стороны в углу висели иконы, украшенные рушниками. Тут же под иконами стоял массивный дубовый стол, для приема пищи, на котором красовался медный с поблескивающими боками пузатый самовар. По бокам разместились лавки. Та, что пошире со спинкой, у окна, а по другую сторону — узкая. Напротив, деревянная кровать ручной работы и рядом кованый сундук. В другой, комнате была еще одна кровать и широкая лавка вдоль стены, да небольшая этажерка, которую смастерил недавно Тимофей. Видать пошел в деда. Любил в свободную минуту повозиться с деревом.
Маняша отдернула шторку и переступив порог второй половины горницы, увидела мужа, все еще лежащего в постели.
— Отродясь такого не было, чтоб он валялся до сей поры, – пронеслось у нее в голове.
— Мил друг не захворал ли? Може знахаря кликнуть? – обратилась она к мужу. Подождав чуток добавила: – еда стынет, пора завтракать. Поднимайся ужо.
Подошла поближе и тронула супруга за плечо. Тот даже не шелохнулся. Она потрясла его посильнее. Но все ее усилия были напрасны. И тут ее пронзила страшная догадка. Она судорожно отдернула руку.
— Не может такого быть. Господи не может быть, – повторяла Маняша, – да как же так? – и вдруг заголосила.
Первой на крик прибежала Варька:
— Мамань, ты чего?
— Ой горе то какое! Ой горе! – продолжала голосить Маняшка.
Варька, еще какое-то время молча смотрела на обездвиженное тело отца и наконец до ее сознания дошло, что за беда пришла в их дом.
Шаркая ногами приплелся дед, стоял молча, смотрел — то на голосившую сноху, то на внучку, которая сидела на лавке возле кровати и прикрыв лицо ладонями, тихонько плакала. Вернувшийся со двора Тимофей, тоже не сразу сообразил, что случилось за время его отсутствия. Но вскоре страшная догадка молнией пронеслась в его голове. Его затрясло, как в лихорадке, к горлу подкатил ком и начали душить слезы. Стыдясь показать их при всех, он стремглав выскочил в сени и уже тут дал им волю. Затем, немного успокоившись, вытер глаза, вернулся назад. Дед, стоял все в той же позе, смотрел на тело сына и все никак не хотел поверить в случившееся. Навернувшиеся вскоре слезы, затуманили его взор. Он кой-как доплелся до лавки, и сидя на ней, время от времени тер кулаком подслеповатые влажные глаза. Капли, которые он не успевал смахнуть, скатывались по его морщинистым щекам, и прятались где-то в глубине его жиденькой бороденки.
Печальная весть молнией разлетелась по деревне. Пригласили священника для совершения начальной
заупокойной молитвы. После этого начали завершать приготовления тела усопшего.
Возле избы стали собираться потихоньку соседи. Сочувствовали семье по случаю скоропостижной кончины хозяина. А были и такие, которые пришли просто посудачить, послушать последние сплетни. Старуха с толстым задом, в темной полосатой юбке, и повязанным вокруг головы платком, переходила от одной кучки людей к другой твердя одно и тоже:
— Помните, что я еще тогда говорила, что все это не к добру. И загадочный шар, и случай, что произошел с покойным. Это все были знаки свыше, предвестники беды.
Многие кивали, соглашаясь со старухой. Крестились. А она не унималась:
— Вот попомните мое слово, быть еще беде.
— Тьфу на вас, – не выдержал один из мужиков, – каркаешь тут старая. И впрямь накликаешь беду.
Старуха, обидевшись, замолчала. Кто-то из стоявших мужиков произнес:
— Вот поди ж ты, на вид был таким крепким, ан нет не выдержало — таки сердце.
— Да, такое пережить, – протянул другой. — Страху небось тогда натерпелся. Это нам хиханьки, да хахоньки, а ему небось не до смеха было. Недаром за ночь стал как лунь белый.
— Знамо дело. Отколь мы знаем, что он там увидел на погосте? – подытожил щупленький старикашка. – Василий и до этого то был не охоч до балачок, а опосля и вовсе замкнулся. – Потом добавил, – жалко Никифоровых, крепкая была семья. Как же они теперича без хозяина то справляться будут?
Все задумавшись, замолчали.
День был на исходе. Зазвенели колокольчики, оповещая хозяев, что возвращается стадо. Бабы засуетились — пора на дойку. Вслед за бабами потянулись и мужики. Двор опустел.
Гроб с покойником вынесли в сени и поставили на широкую лавку. Теперь надо было решить кто будет читать канон по-усопшему, чтобы дать возможность душе очиститься от всех его земных прегрешений. Из родни еще никто не подъехал. Поэтому было решено обратиться за помощью к соседу Петру Ивановичу. Жил тот одиноко лет уже десять, так и не женившись после смерти жены. Имелся у него правда один недостаток, любил лишний раз пропустить стаканчик, другой чего-нибудь хмельного. А так был человеком тихим, смирным, а главное безотказным.
Маняша постучала к нему в избу. На пороге появился хозяин. На нем были серая холщовая рубаха и такие же, только более темного цвета, портки. Нечесаные с проседью волосы торчали копной на его голове. Увидав соседку, стал приглаживать их своей широкой лопатистой ладонью.
— Доброго здоровьица сосед!
— Привет, соседушка! Ты по делу, аль как?
— По делу, по делу Петр Иванович.
— Ну проходь в избу, – и он посторонился, пропуская ее вперед.
— Благодарствую, но недосуг мне. Просьба у меня к тебе Иваныч. Над покойным надобно ночь заупокойные молитвы почитать. Не согласился бы?
Мужик почесал затылок.
— Да я туточки вроде как занедюжил, – замялся он и потупив взор замолчал. Стал переминаться с ноги на ногу.
— Да ты не боись, штоф казенки тебе выставлю. Выручай Петр Иванович. В одночасье поправишь здоровье.
Мужик оживился.
— Ну коль так, чтоб и не подсобить? По-соседски то нужно уважить. – Он засуетился, – погодь, я щас, – и тотчас же юркнул в избу.
Вскоре появился уже умытым, причесанным, в чистой рубахе.
-Ты Маняша не серчай на меня, коль что. Василия я уважал. Справный был хозяин. Царствие ему небесное, – добавил он, осеняя себя крестом. И зашагал вслед за Маняшкой.
Справившись со всеми делами по хозяйству, стали накрывать стол. Ужинали молча. Гнетущую тишину в доме нарушало лишь глухое постукивание деревянных ложек о край глубокой миски со щами, да Варькино шмыганье красным, распухшим от слез носом. Поужинав стали готовиться ко сну. Завтра предстоял тяжелый день, всем надо было хорошо выспаться. Хозяйка еще какое-то время, молча посидела на лавке, все никак не могла собраться с силами, подняться. Затем все же встала и поправив съехавший на затылок платок, тяжело вздохнула. Уголком фартука смахнула вновь на катившуюся слезу. Ее зеленые глаза уже не сияли как прежде, а выглядели потухшими и печальными. В уголках губ отложились складки горечи и утраты. Она окликнула соседа, тихо беседующего с дедом, и повела Петра Ивановича в сени. Там справа в углу, стоял большой деревянный ларь. На котором коптила старая керосиновая лампа, уже стояла, обещанная бутылка водки и небольшая металлическая кружка. Рядом, миска с солеными грибами в сметане, посыпанные зеленым лучком, несколько картофелин и краюха черного ржаного хлеба. Чуть в стороне лежали псалмы для чтения.
— Ну оставайтесь с богом! – произнесла Маняшка, и оставив соседа один на один с покойником, тут же вышла прочь.

Сосед, придвинув деревянный табурет, сколоченный некогда самим хозяином, поближе к сундуку, принялся за псалмы. Длилось чтение недолго, так как его взгляд то и дело отвлекал, стоявший рядом штоф с водкой. Зеленоватое стекло бутылки, поблескивало в свете керосиновой лампы. А его содержимое искрилось, манило и словно испытывало его терпение. Отложив книгу в сторону, он плеснул в кружку содержимое бутылки и выпил залпом. Крякнул от удовольствия и отломив, корочку черного душистого хлеба, понюхал ее, затем положил рядышком. Приятная горячая волна разлилась по его телу. Ушло напряжение, и он уже без какого — либо волнения посмотрел в сторону усопшего.
Гроб с телом находился у соседней стены. В изголовье стоял подсвечник с одинокой свечой, трепещущее пламя которой, отбрасывало на покойника причудливые тени. Они прыгали по бледному лицу, словно тормошили его. Игра света создавала впечатление, что лицо оживает. То вроде бы дернулись веки, то искривились в зловещей улыбке уголки рта. Мужику стало немного не по себе. Он перекрестился и усевшись на прежнее место, отхлебнул прямо из горлышка. Кинул в рот пару хрустящих грибочков, отломленную ранее корочку хлеба и принялся за чтение.
Время тянулось медленно. Вскоре сквозь небольшое окошко блеснула молния, осветив сени ярким голубоватым светом. Следом грянули гулкие раскаты грома и по стеклу забарабанили первые капли дождя. На всякий случай Петр Иванович еще раз осенил себя крестом и мысленно произнес:
— Дождичек – это благое дело. Давненько не было. Земелюшка по влаге ужо истосковалась.
Он подошел к входной двери и чуть приоткрыв ее, пытался рассмотреть сквозь сумрак ночи, что же там происходит. А там все утонуло в кромешной мгле и лишь отдельные всполохи молнии на миг освещали двор. Во всю хлестал дождь. Порывы ветра гнули молодую березку, стоявшую невдалеке, почти до самой земли, трепали из стороны в сторону ее молодые побеги. Где – то скрипело и стонало старое дерево. Вдруг рядом с крыльцом с грохотом упала сломанная ветром, сухая ветка, напугав до смерти мужика. Он второпях захлопнул дверь, чуть было не загасив, пламя свечи. Но вскоре огненные языки затрепетали с новой силой, а пляшущие тени стали еще более зловещими и устрашающими.
Чтоб немного успокоиться, мужик налил в кружку очередную порцию спиртного, сел на табурет и не спеша стал закусывать. Изрядно захмелев, он подошел к гробу. Страха, как и не бывало.
— Ну что сосед, обратился он к Василию, – более мы с тобой не свидимся на этом свете. Ужо только на том свете, когда пробьет мой час. Давай ка хоть выпьем с тобой напоследок. Не придется тебе более ее родимой пригубить.
Взял чарку с водкой, стоявшую у изголовья, медленно, не спеша стал вливать ее содержимое тому прямо в рот. Немного погодя в горле у покойника булькнуло.
— Ну вот пошла родимая! – радостно произнес Иваныч, – приняла — таки душа напоследок. Ну коль так, давай ка еще по одной…
Гроза постепенно стала отдаляться. Уже не слышны были раскаты грома. И лишь где-то за лесом еще сверкали зарницы, озаряя ночное небо своими яркими вспышками.
Маняшка, как всегда, проснулась раньше всех. Да и спала ли она? Время от времени проваливалась в каком — то забытьи, потом снова просыпалась, ворочалась с боку на бок и так целую ночь. Долго лежа в постели, вспомнила свою первую с Василием встречу, их знакомство.
Было ей на ту пору годков так четырнадцать. В тот день в доме стояла какая-то суета. Приехали в гости мамина старшая сестра с мужем и младшей дочкой Настенькой, лет десяти от роду. Пока женщины возились у печи, а мужчины, уединившись о чем-то беседовали, девчата забравшись под стол, принялись шить из лоскутков наряды, для своих тряпичных кукол, которые смастачила для внучек их бабушка. Скрипнула входная дверь и в горнице появились незнакомые люди. Родители засуетились:
— Проходите гости дорогие!
Пока те раздевались, мать окликнула дочь:
— Манечка! А ну скорехонько подмогни на стол накрыть!
Девчата стали выбираться из-под стола.
Гости, заметив их выползающими на четвереньках, дружно захохотали. Бородатый дядька, с копной густых вьющихся волос, чем-то схожего на Бармалея, помог им подняться. И продолжая смеяться, уточнил:
— Не наша ли это будущая невестка, все еще в куклы играет? Может сваты мы к вам рано заявились, не готова она поди еще замуж?
— Ну ты сват, совсем девку засмущал, – вступился за дочь отец, – беги душа моя, переоденься, бабы без тебя стол накроют.
Манечка забежала во вторую половину избы. Следом за ней, прихватив кукол и тряпки, рванула испуганная Настюха. Чуть позже заглянула мать, стала помогать дочери нарядиться.
Вскоре она уже стояла перед гостями во всей красе. На ней была белая, вышитая цветами блузка, а поверх ее, бордовый, обшитый золотыми лентами сарафан. Такие же ленты были вплетены и в ее косу.
Гости заулыбались:
— Хороша девка! Красавица, глаз не оторвать!
Чем еще больше засмущали Манечку. Подвели жениха, стали знакомить. Она помнила, что в тот момент боялась поднять на него глаз. И лишь когда все уселись за стол, стала как бы в невзначай бросать на него украдкой взгляды. Любопытство брало верх. Надо же было рассмотреть своего суженого, не косой ли, не рябой ли? На миг их взгляды встретились. Он улыбнулся.
— Хорошенький, – подытожила она и облегченно вздохнула. На сердце тут же отлегло.
Позже Василий ей признался, что как только увидел ее зеленые колдовские глазищи, они вмиг разбили ему сердце. И уж не одна девка в деревне не шла ему на ум. С той поры все его мысли были только о ней, о Манечке. Через полгода сыграли свадьбу. И зажили с той поры молодые душа в душу.
Былые воспоминания еще больше разбередили ее душу. Она тяжело вздохнула и стала подыматься.
Следом подняла детей. Надо успеть управиться по хозяйству. А то начнут съезжаться родственники со всей округи. Всех надобно разместить, накормить – забот невпроворот. Варюха стала хлопотать у печи, а мать с сыном отправились в хлев. Они вышли в сени и обомлели. В помещении было пусто – ни соседа, ни покойника. На сундуке стоял пустой штоф из — под водки, практически пустая миска из-под грибов, надкушенный картофель, пустые кружка с чаркой и притушенная керосиновая лампа. Из-за сундука выглядывали свалившиеся псалмы. Рядом с лавкой, на полу валялся подсвечник с огарком свечи, перевернутый табурет и съехавший набок пустой гроб. Хозяйка медленно сползла по стене на дощатый пол. Да так и застыла, не говоря ни слова, словно онемела. Тимоха тоже стоял как вкопанный. Затем взяв себя в руки, помог матери подняться. Кликнул сестру, они на пару, подхватив мать под руки, завели в дом и уложили в постель. Варька, взяв подойник, отправилась с братом в хлев. Проходя сени, старались не смотреть на тот беспорядок, что творился в помещении. Они даже в мыслях боялись представить себе, что здесь могло произойти ночью.
В хлеву каждый занимался своим делом молча. Первой молчание нарушила Варя:
— Тим, а что взаправду люди говорят, что наш батя сидел в могиле с чертом?
— Ну и дуреха ты. Козленок то был, самый насправдешный. Я же сам его на руках во двор принес.
— А куда же он потом подевался? – Не унималась Варюха, — опосля его уже никто не видал.
— Ну не знаю, – протянул Тимофей, почесывая в недоумении затылок, – я его самолично к колышку привязал.
— А я тебе говорю, точно это был черт. Это он на время обернулся козленочком. – Через время добавила, – тогда ему не удалось одному справиться с батей. А в эту ночь кто знает сколь их было? Видишь даже соседа прихватили.
Дальше они уже работали молча. В этот момент каждый думал о чем-то своем. Варька, закончив дойку вернулась в избу, а Тимофей продолжил кормить скотину и чистить хлев.
Маняша немного оправившись от шока, куховарила стоя у печи. Постепенно изба наполнялась людьми – съезжались родственники.
Весть о пропаже покойника, всколыхнула всю деревню. Родственники и ближайшие соседи решили отправиться на поиски пропавших. Другие отложив дела, собирались небольшими группами, обсуждали последние новости. Кто – то говорил о причастности нечистой силы, те что помоложе, предполагали, что сосед, напившись до белого коления, спрятал спьяну покойника, решив подшутить таким образом над родственниками, а сам теперь где-то отсыпается. В общем выдвигались мыслимые и немыслимые версии пропажи.
Привезли батюшку. Тот послушав деревенские россказни, почесал свою рыжеватую бороду и пожав в недоумении плечами, вошел в избу. Увидев творящийся в сенях беспорядок и пустой гроб, перекрестился.
— Сколь живу, такого еще не видывал и не слыхивал, – мысленно подумал он.
Он стал читать молитвы. Затем окропив избу свяченой водой и нарисовав повсюду кресты, заставил хозяйку насыпать по углам соли для очищения. Покончив с делами, поспешно удалился восвояси.
День уже клонился к закату, но поиски так и не дали никаких результатов. Народ посетовав, стал потихоньку рассеиваться. Вдруг со стороны соседней деревни, куда убегала петляющая дорога, послышались скрип несмазанной телеги и пьяные мужские голоса, которые горланили песни, что есть мочи. Телега, поравнявшись с кучкой не спеша шагающих по дороге мужиков, остановилась. Голоса в телеге затихли. Спрыгнувший с повозки паренек, заулыбался, показав ряд своих белоснежных зубов, поздоровался с мужиками:
— Доброго здоровьечка!
— Здоров! Здоров! – ответило пару человек на его приветствие. Другие, в знак приветствия, просто кивнули головой.
— Сказывают у вас мужики в деревне пропали. Не ваши ли? – и он кивнул в сторону повозки.
Мужики подошли поближе. На дне телеги в обнимку лежали в стельку пьяные, пропавшие Петр Иванович и считавшийся покойником Василий. Они смотрели на столпившихся вокруг повозки мужиков и глупо улыбались. Мужики не могли поверить своим глазам.
— Как могло такое случиться, что покойник ожил? – в воздухе повис немой вопрос.
Один из них поинтересовался:
— Ну и где же они нашлись?
— Да в трактире, что меж нашими деревнями стоит. Трактирщик сказывал, что еще с ночи заявились. И вот гульбанили до сей поры. Где выгружать то их? — продолжая улыбаться, поинтересовался паренек.
— Да вон недалече изба Никифоровых. Туда поезжай. Там встретят, – махнули рукой мужики по направлению избы, где все еще толпились кое-кто из деревенских зевак. Паренек лихо вскочил на повозку, дернул поводья, и кобыла не спеша зашагал прочь. А мужики все стояли, качали головами и не могли поверить в происходящее.
— Ну и дела, – протянул один из мужиков.
— Да… Неисповедимы дела твои господи, – добавил другой. Помолчали и зашагали прочь.
Для всех в Пылаихе так и остались эти два случая загадкой. В то время в их деревне народ и слыхом не слыхивал ничего о шаровых молниях, а тем более о летаргическом сне.

Эпилог
Эту историю нам рассказала наша бабушка Клава, которая была родом из этой самой деревни.
На тот момент, когда мы в очередной раз приехали к ней в гости, мне исполнилось пятнадцать лет, а моей младшей сестре – одиннадцать. Нам очень хотелось побывать в тех местах, где когда-то жили наши предки. Что нас поразило больше всего, так это красота здешних мест, простирающиеся бескрайние леса и река Волга, с ее живописными берегами. Ближе к вечеру, мы приходили все вместе на набережную и могли часами любоваться, раскинувшейся перед нами, потрясающей панорамой. Красавица река, спокойно и величаво несла свои воды, а по ее водным просторам то и дело сновали речные трамвайчики, тянулись длинные груженые баржи, а у выстроившихся вдоль берега пристаней, красовались белоснежные красавцы теплоходы. Удивительные по красоте места, оставили неизгладимый след в моей юной душе. Даже по прошествии многих лет я с неподдельным восторгом вспоминаю эти полюбившиеся, мне всем сердцем пейзажи.
Путь до деревни был не коротким. Вначале переправлялись через Волгу на пароме. На автобусе доехали до Александровска, а затем предстояло идти пешком. Нас было всего пятеро, решивших отправиться в деревню. Но вскоре к нам примкнула еще одна женщина, с большой плетеной корзиной наперевес.
Было раннее утро. Мы шагали по грунтовой дороге, с одной стороны которой раскинулось голубое поле. Тогда я впервые увидела, как цветет лен. Его цветы, потрясающего аквамаринового оттенка, слившись воедино, напоминали кусочек неба, опустившегося на землю. По другую сторону расстилалось ржаное поле, усыпанное синими, сиреневыми и белыми васильками. Я шагала по этой пыльной проселочной дороге и не могла налюбоваться красотой здешних мест. Поле закончилось. Теперь дорога побежала через лес, петляя между вековыми соснами и елями. Взрослые шли негромко беседуя между собой, а мы с сестрой собирали по обочинам дороги душистую с легкой горчинкой землянику. Больше всего попадалось брусники, словно кто-то специально рассыпал по траве рубиновые бусы, но ее ягоды были, еще терпко-кислыми и невкусными. Не помню сколько времени мы так прошагали, но вот дорога резко нырнула в сторону, и мы оказались на берегу небольшой речки. Поднявшись немного вверх по течению, стали переходить ее вброд. Шагали не спеша, чтоб не дай бог не поскользнуться на гладких отшлифованных камушках, которыми было устлано дно речушки. Вода в ней была чистой и прозрачной, словно слеза, так что можно было без труда рассмотреть шныряющих туда-сюда рыбешек. Некоторые из них, наверное, самые любопытные, то и дело тыкались носом об мои ноги. Перейдя речку оказались на нешироком песчаном берегу, а дальше дорога, точнее уже тропинка вновь углубилась в лесную чащу. Здесь стоял полумрак, так как лесные заросли были настолько густыми, а деревья настолько высокими, что солнечные лучи не могли пробиться сквозь их листву. Тропинка то и дело терялась в высокой траве. И лишь Татьяна, мамина двоюродная сестра, да примкнувшая к нам незнакомая женщина, отыскивали ее без труда, не давая сбиться с пути. Но вот стена леса оборвалась. Впереди раскинулось поле, усыпанное полевыми цветами. Вдали на холме возвышалась старая полуразрушенная церковь, наводя ужас на окружающих своими черными глазницами вместо окон. Потревоженная нашим появлением большая черная ворона вспорхнула над церковью, каркнула несколько раз и захлопав громко крыльями, полетела над нами в сторону леса. Нам всем стало как-то не по себе. На миг остановившись, все настороженно посмотрели в сторону церкви. Наша бабушка перекрестилась, и мы тут же постарались как можно быстрее покинуть это неприветливое место. За холмом показалась деревня Пылаиха. Точнее сказать, то что от нее осталось. Это пять уцелевших изб, разбросанных вокруг, в которых доживали свой век старики, не пожелавшие покинуть родные места. Мы поравнялись с темной покосившейся избой, полусгнившая крыша которой, была готова рухнуть в любую минуту. Вот в этой избе, когда –то родились моя бабушка Клава и ее две сестры. Мама у них умерла рано и их троих воспитывал отец – мой прадед Михаил. Последний раз мы приезжали сюда лет шесть назад, когда он был еще жив. Помню мы вошли через сени в горницу. По центру стоял массивный дубовый стол, рядом на деревянном стуле со спинкой, сидел седой как лунь старик в светлой рубахе. Увидев нас, его морщинистые кисти рук, лежащие поверх столешницы, стали нервно подрагивать. Подслеповатые с поволокой глаза заблестели и из них одна за одной покатились слезинки. Он ничего не говорил, видимо от волнения перехватило дыхание, а лишь моргал и время от времени тер по лицу рукавом рубахи. Все растрогались, и зашмыгали носами. А прадед еще долго не выпускал из своих объятий мою маму – свою любимицу. Он видимо чувствовал, что это их последняя встреча и больше они уже никогда не свидятся. Через полтора года его не стало. Он скончался на девяносто четвертом году жизни. Все это время его досматривала младшая дочь Валентина, которую после смерти прадеда, забрала к себе моя бабушка.
Постояв еще какое-то время у развалин, мы зашагали прочь. Недалеко стояла еще крепкая на вид изба, где жила баба Маша, наша дальняя родственница, здесь и остановились на ночлег. Весь следующий день мы пробыли в лесу. Назад вернулись уже ближе к вечеру уставшие, но с полными корзинами грибов и сладкой черники.
Баба Маша принялась кормить нас душистыми щами со ржаным только что испеченным хлебом. Затем в центре стола поставила большую чугунную сковороду жареной картошки с лисичками. А напоследок пили чай с земляничным вареньем из пузатого, начищенного до блеска медного самовара. Мы пробыли в Пылаихе еще один день, и спозаранку следующего дня отправились в обратный путь.
Напоследок я оглянулась, окинула взором некошеные зеленые луга, заброшенные избы и подступающую к ним уже почти вплотную темную чащу леса.
— Когда-то здесь вовсю кипела жизнь. Люди жили, трудились. Вместе делили и радость, и горе, – подумала я, – и кто бы из них мог подумать, что по прошествии времени их деревня исчезнет с лица земли.
На сердце стало тоскливо и мне пришлось сдерживать слезы, чтобы не расплакаться. Мы уходили все дальше и дальше. Я еще пару раз оглянулась и мысленно попрощалась с Пылаихой. Я знала, что больше сюда никогда не вернусь. Это была моя последняя, прощальная с ней встреча.