Сидят убитые рутиной,
Уж третья склянка на столе,
Давно друг друга мнят скотиной
С великой думой на челе.
Кого клянут? Не знают сами…
Быть может, подлую судьбу,
Что издевается годами,
И непонятно почему.
Вон у того жена, квартира,
Где-то, наверно, денег спи. дил,
Ещё и руку жмëт, проныра,
И не страдает по отчизне!
Кобыла пашет чуть с рассветом,
Но председателем не стала,
И снова власть своим декретом
Всех, как могла, нас нае. ала.
А в телевизоре: то пляшут,
То жрут чего-то из папайи,
С экранов нам с улыбкой машут,
Как же они все за…ли!
Сосед орёт, как поларешный,
Чего-то хочет, щас получит!
«Эй, гад, на свете этом грешный,
Тебя от бешенства не пучит? »
Опять нассали, суки, в лифте,
Ещё бы кучу наложили!
Сейчас и я в кишечном дрифте,
Всем покажу, что мне по силе.
Соседка с третьего подъезда,
Как будто так к себе и манит,
То улыбнётся, то смеётся,
Глядишь, здороваться заставит.
Собаки лают днём и ночью…
Уже достали эти дети!
Была б, вон та, моей бы дочью,
Эх, я б её уважил плетью.
Ты наливай, одна отрада,
Себя рюмашкой побалу́ем.
Ещё бы соли мелкой надо,
Чтоб закусить последним х. ем.
Подорожало снова масло,
Бензин давно уже по сотке!
А мирового вкус скандала
Нам не заменит вкуса водки.
Вот, помню, раньше, было время…
И если б гнать не из опилок,
То жить бы стало легче, Сеня,
Среди окурков и бутылок.
Уж полдевятого утра,
А мы ещё с тобой не в духе,
Да наливай, опять пора
Идти за зельем до старухи.
Косая бл. дь бодяжит, слабо,
Чтоб зуб болел её последний,
Скажи мне, чëрт, всё это надо,
В такой прекрасный день весенний?
Хабарик, пальцы обжигая,
Тревожит пьяного калеку…
С чего так пойло убывает?
Ответь же, Боже, человеку.
Но тишина, лишь свежесть ветра,
И жжет в груди от жуткой боли,
Ждёт откровения момента,
Великих истин славный воин.