Школьник Просиков. Глава 8

                  

                  С ЛИРИЧЕСКИМ ОТСТУПЛЕНИЕМ, И В КОТОРОЙ ПОЯВЛЯЕТСЯ ТОМИЛИН-МЛАДШИЙ.

       Дождь в выходной, уже с самого утра — это, конечно, не очень приятно. Не поиграть в футбол, не сходить в зоопарк: в конце концов — просто не выйти на улицу. Остается только ждать, пока дождь не кончится. А тут еще эта кофемолка…

      Мне всегда хотелось посмотреть — как она устроена, как перемалывает кофейные зерна, но через темно-синий колпак не очено хорошо видно. И сегодня утром, когда родителей на кухне не было, я насыпал зерен в кофемолку, воткнул штепсель в розетку и снял крышку… Не надо было этого делать! Содержимое кофемолки разлетелось по сторонам и на пол. Я стал вытирать, но только размазывал грязь. Сильно запахло кофе. И тут в дверях появился папа.

      — Это что такое? — скрестив руки на груди и изогнув брови дугой, спросил он.

      — Кофе…

      — Нет, мой дорогой, это определенно не кофе. Это могло бы быть кофе, но, увы, им не стало. А эту грязную кашицу следует аккуратно подмести и выбросить.

      Папа был очень недоволен. Да и мне взгрустнулось. Настроение было по погоде и подстать вчерашнему. 

      А вчера нам раздали дневники…

                        ПРОНЗИТЕЛЬНОЕ  ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ, ПОСВЯЩЕННОЕ УЧЕНИКАМ

                                            МЛАДШИХ КЛАССОВ В ДЕНЬ РАЗДАЧИ ДНЕВНИКОВ

      Это очень грустный день, когда раздают дневники. Поэтому многие ученики, крайне удрученные и с поникшими головами, совсем не спешат домой.

      Кто-то с досады бросил ранец на землю, кто-то стоит у дерева и почесывает голову, и выражение лиц у них — недоуменное и печальное одновременно. Но делать нечего — пора возвращаться домой, и они идут с обреченными и мученическими лицами, словно первые христиане в цирк — на растерзание хищным зверям. Идут, поминутно останавливаясь на каждом шагу, жадно всматриваются в витрины магазинов и вывески, озираются вокруг с таким удивлением, будто они впервые в жизни все это видят, всеми силами стремясь, хоть ненадолго, но оттянуть тот неизбежный миг, когда нужно будет дрожащей рукой передать дневник родителям.

      Если бы можно было заглянуть в тот вечер в окна, то наблюдателю предстали бы следующие безрадостные картины из жизни бесталанных и несчастных учеников 635-й московской средней школы.

      Вот отчетливо видно в верхнем этаже, как чей-то папа привстал с кресла и в ужасе, хватаясь рукой за сердце, пристально разглядывает дневник, замершего в тревоге и готового к самому худшему отпрыска.

      А этажом ниже, другой папа повелительным жестом указывает своему чаду — вон из комнаты! Не могу тебя больше видеть, и сегодня ты не получишь мороженого и обещанного подарка, и не смей подходить к телевизору…

      Увы, но и в другом окне, с краю, видно, как еще один папа гоняется за нерадивом учеником. Наверное, с целью — поймать и хорошенько его воспитать, возможно и подсобными средствами — вряд ли они играют в салочки.

      А на третьем этаже уже кого-то и воспитывают. Вот было бы здорово, если бы папы подписывали дневники с закрытыми глазами. И совсем было бы хорошо, если бы вор забрался в квартиру и украл дневник…

      О, если бы кто мог изобразить те невидимые миру горючие слезы, ручьями и реками — да что там! — океанами вытекающими из этих скорбных глаз. Но нет, не родился еще такой гениальный писатель или художник… А жаль!

      И я тоже был наказан…

      — За что, за что? — оторопел папа.

      — За семейство куриных, — мрачно повторил я. — А вы с мамой учили меня не лезть в чужие семейные дела. 

      Папа и мама только тяжело вздохнули, а вечером я был лишен двух пирожных (эклер и наполеон), рисовой каши со сгущенным молоком (пришлось есть без молока, правда, с вареньем), и, (на глаза навертываются слезы) мне не разрешили посмотреть очередную серию про Тарзана. На ужин также были  фрукты (сливы и персики) и яйца в майонезе, а под подушкой припрятана шоколадка.

      И только сегодня утром я съел оба пирожных. Но чего-то мне недоставало, и я мыкался из угла в угол, не зная, что предпринять. А когда я не знаю, чем мне заняться, то начинаю приставать к маме, и мама начинает нервничать, а папа выходит на балкон и курит. Когда же папа возвращается с балкона, то мама уже выпила капли и лежит с полотенцем на голове, и они начинают спорить — в кого я такой уродился? И хотя они говорят обо мне, на самом деле, увлеченные спором, они про меня уже совершенно забыли. Очень жаль, что они не обращают на меня внимания, и сильно недовольный родителями, я иду в свой зооуголок. 

      Совсем недавно приобрел я белых мышей и наблюдать за ними очень интересно. Я дал им кусочек сыра, и они с удовольствием стали его глодать. Потом попили водички и вышли из клетки на прогулку, обнаружили на полу листик салата, который я скармливал попугайчикам, и тоже с удовольствием его погрызли, а побегав немного туда-сюда по кухне, вернулись в клетку, облизали лапки и затаились, только бусинки глаз бегали по сторонам.

      Заперев клетку, я занялся осмотром своей пластилиновой армии (а надо сказать, что никто в мире не умеет лепить таких замечательных солдатиков, как я), и уже прикидывал в уме — кто против кого будет сражаться, как раздался телефонный звонок, и это звонил мой друг Сережка.

      — Мне надо к зубному, и это ужасно… Пойдешь со мной?

      Но мне не хотелось. Вдруг врач не разберет — что к чему, и по ошибке начнет сверлить мой зуб, а не Сережкин… К тому же я на Сережку обижен. И есть за что.

      Валентина Михайловна, его соседка, живущая этажом выше, пригласила нас в гости, напоила чаем с вареньем (с клубничным и очень вкусным) и подарила нам несколько книжек и бинокль. Сгоряча я взял себе книги, а Сережке достался бинокль. Книжки я быстро просмотрел, и на следующий день, захватив их с собой, отправился к Сережке — меняться на бинокль. Но вредный Сережка бинокль мне не дал, сказав, что это нечестно («честно, честно, честно,» — уверял я его), и что я сам выбрал книги («Подумаешь!» — отводя глаза, сказал я), и он не понимает: зачем мне нужен бинокль — не собираюсь ли я с его помощью читать книги?

      Тогда я сказал, что он вынуждает меня сделать из него отбивную котлету. А Сережка ответил, что ничего я из него не сделаю, что все это только слова, слова, слова… А на словах все смелые, но вот когда до дела дойдет… И еще он сказал, что нет никого в мире ужаснее в гневе, чем он, и, пожалуй, он отвинтит мне голову за мои угрожающие слова, и чем тогда, интересно, я буду жить? Я сказал ему, что жить буду надеждой и богатым внутренним миром. А он, в свою очередь, сказал, что хватит болтать, и если я желаю выяснить отношения, то не надо с этим тянуть.

      Я и не собирался тянуть с этим, и влепил ему затрещину.

      Учительница рассказывала нам, как во время Троянской войны доблестно дрались древний грек Ахилл, его друг Патрокл, их недруг Гектор и другие герои. Так вот, я дрался еще более геройски и доблестнее, чем древние герои. Да и Сережка не выглядел слабаком. Могу только выразить сожаление, что мало кто видел эту схватку. Уверяю вас — было на что посмотреть!

      Книги же рассыпались и многие пришли в негодное состояние, что не мудрено, потому что мы ими пользовались и как щитами, и как метательными снарядами, а бинокль упал и разбился. Всего этого можно было избежать, если бы справедливый обмен состоялся.

      Тем временем дождь прекратился, небо немного прояснилось, и бледное солнышко, как бы нехотя, зацедило тусклым осенним светом.

      Мама сказала, что мы с ней поедем к бабушке и дедушке, а папа пусть отдохнет, ведь он об этом так давно мечтает, и она, сощурившись, посмотрела куда-то сквозь папу. Папа хмыкнул, но негромко, и ничего не сказал.

      Бабушка и дедушка были дома не одни, и у них было шумно. Дедушка сидел в кресле и ругался с телевизором, бабушка стояла рядом и ругалась с дедушкой, а тетя Таня (это папина сестра) строго выговаривала своей дочери и моей двоюродной сестре Оле. Последняя налопалась конфет, а теперь капризничала и не хотела обедать. А подкрепиться у бабули есть чем. Тем более,что тетя Таня уже колдовала над пельменями.

      — А вот и пельмянничек пришел, — приветствует она меня.

      И тетя Таня не оговорилась. А зовет меня так, потому что я обожаю ее пельмени — она готовит их такими вкусными! И после того, как мы ими объелись, бабушка раздала нам подарки.

      Ольга получила куклу, какие-то пуговицы, нитки, кусок цветной материи, книжку, короче, всякую девчоночью ерунду. А вот я стал обладателем целого сокровища: космонавта в скафандре и отличного красного вездехода, с помощью которого мужественные космонавты пробираются вглубь неизведанной планеты. Ну и книжка мне тоже досталась. Куда без нее! Я хотел сказать, что хватит с меня книжек, и лучше бы, конечно, если бы это был бинокль, но мне не хотелось огорчать дедушку с бабушкой, и я промолчал. А книжку, когда мы вышли, я отдал своей сестре — она была очень довольна.

      Только я вошел к себе домой и еще не успел раздеться, как зазвенел телефон. Так и не сняв курточку, я подбежал к аппарату.

      — Алло, — сказал я в трубку. — Говорите.

      — А я и говорю, — послышался в трубке Сережкин голос.

      — Ну и говори.

      — Не перебивай меня, пожалуйста!

      — А я и не перебиваю.

      — Вот и не перебивай. Слушай…

      Оказалось, что ни к какому врачу Сережка не ходил — он еще не готов морально, родители же его уехали, оставив с младшим братом, и он тяжело вздохнул.

      Я выразил сочувствие и, пообещав скоро зайти, повесил трубку.

      Поворошив игрушки, я не удержался — уж очень они были хороши! — и, прихватив с собой только что мне подаренных космонавта и вездеход, отправился к Сережке. Но неожиданно пришлось задержаться.

      Во дворе, под аркой, выходящей на улицу, я увидел, как два великовозрастных хулигана прижали Славку к стене и требовали, чтобы он сказал: «На горе Арарат растет крупный красный виноград». Славка в ответ, что-то невнятно мычал и слабо отбивался авоськой с хлебом.

      — Ну давай, давай же, говори: «На горе Арарат…» Ха-ха-ха!.. Ну же…

      Увидев меня, хулиганы призывно замахали руками.

      — Иди сюда, малыш! — закричали они. — Помоги товарищу. Что-то он слабо картавит.

      Думаю, не вмешайся я, Славке пришлось бы туго. В ответ я громко заорал, чтобы хулиганы немедленно отпустили Славку, потому что за мной идут мои папа и мама, а за ними идут завуч и директор нашей 635-й школы, а уж за ними — учитель физкультуры Ганнибал Ильич, а он очень сильный и пять лет провел в десантных войсках. И они всех подряд записывают в кружок «Умелые руки». Последняя фраза привела хулиганов в ужас, и они даже остолбенели на короткое время, но потом встрепенулись и стремглав бросились из-под арки на улицу, чуть не сбив с ног бабусю, как раз заходившую в это время во двор. Она уронила сетку, и несколько лежащих там яиц разбились, а их содержимое вылилось на асфальт.

     — Ироды окаянные! Убивцы бесстыжие! Идолы! Анафема на вас! — неожиданно басовито гаркнула вдогонку хулиганам старушка, и даже в душевном порыве просеменила в сторону убегающих, потрясая кулачками и кляня их на чем свет стоит.

      — Уф, вовремя ты появился, — буркнул Славка, вытирая носовым платком распаренное лицо. — И хорошо, что мы разошлись мирно, а то уже я начал злиться. Еще немного и им бы пришлось плохо, ведь ты знаешь какой мощный удар у меня с правой! Кстати, а кто такие ироды?

      — Не знаю. Но похоже на то, что они жили во времена древних римлян.

      Я предложил Славке пойти со мной к Сережке, а потом навестить опять заболевшего Юрку Баларева.

      — Я бы с удовольствием, но меня ждут родители. Мы собираемся в гости. А вдруг мне там что-нибудь подарят?

      Что же, я отнесся к этому с пониманием. Мы пожали друг другу руки, и я вприпрыжку побежал к Сережке.

      Братья Томилины смотрели телевизор. На экране шустрая девица с короткой стрижкой бойко объяснялась с телезрителями, выламывая руки и пальцы непонятно под каким углом.

      — Звоночек, вот нам и звоночек в студию, — проверещала стриженая и чему-то заулыбалась. — Так, как тебя зовут? Клара?.. Ха-ха-ха! Так зовут мою собаку.

      — Но… — как-то кисло отозвалась звонившая.

      — Скажи, Клара, — перебила ее ведущая, — ты у кого украла кораллы? — И она опять захохотала как безумная, продолжая выделывать замысловатые движения руками.

      Я сказал, что неплохо бы сходить к Юрке. Сережка покосился на брата.

      — Да не могу я его оставить, родители строго предупредили, — вздохнул он.

      Тем временем на телевизионной картинке, пританцовывая, притоптывая и похлопывая в ладоши, стриженая продолжала торопливо стрекотать:

      — Итак, дорогуши мои, свинки и свинтусы, наступила пора мне с вами временно попрощаться. Но не унывайте — это не надолго. Я о вас думаю! Главное — зря не трепыхайтесь. Это вредно для здоровья. Вашего, конечно… Ха-ха-ха! И до встречи! До завтра! Бай-бай! Пока-пока! Ваша и навсегда — Катя Мрак.

      Ловко вихляя туловищем, теледива засеменила в глубь экрана.

      — Дениска, иди займись каким-нибудь делом, — сказал Сережка. — Тебе вчера подарили коробку цветных карандашей — вот и рисуй.

      — Я уже нарисовался, и не хочу заниматься делом, хочу заниматься не делом.

      — Вот и поговори с ним, — развел руками старший брат.

      — Пошли лучше гулять, а то мне скучно, — нетерпеливо проговорил Денис.

      — То ты хочешь гулять, то не хочешь. Оставь меня в покое, — сказал Сережка сердито.

      — Мама не говорила мне, чтобы я оставлял тебя в покое, — надулся младший брат.

      — Так ты идешь? — теперь уже я нетерпеливо спросил Сережку.

      — А куда я Дениса дену? — отозвался он. — Я должен за ним присматривать.

      — Возьмет с собой, что поделаешь.

      — Его? С собой?! Да мы с ним скоро свихнемся, и уже сегодня будем ночевать в сумасшедшем доме.

      — Не свихнетесь! — негодующе воскликнул Денис. — И я очень вам советую взять меня с собой.

      — Ты еще сопли не научился вытирать, а уже советуешь.

      — Враки! Сопли я вытирать умею, а если ты меня с собой не возьмешь, то я пожалуюсь маме и папе — и тебе не поздоровится! Ты знаешь, какой бывает папа, когда рассердится…

      Сережка знал, каким бывает его папа, когда рассердится, и вынужден был капитулировать.

      — Ты знаешь, что учудил этот микроб, — стал рассказывать мне на улице Серега. — Не поверишь. Жениться собирается на какой-то Фроське. Эта самая Фроська зашнуровывает ему ботинки в детском саду. Папа сказал, что это, конечно, благородно и, что он просто-таки обязан жениться на Фроське — услуга за услугу. Но все-таки, он просит его подумать как следует. Женитьба — дело ответственное! Опять же — общее имущество. И готов ли он, Денис, к тому, чтобы Фроська играла его игрушками? Вот тут он и взвился. «Ну нет, — говорит, — это мои игрушки, и я их никому и ни за что не дам. Пусть Фроська играет в свои девчоночьи игрушки у себя в комнате, а ко мне приходит в гости…»

      — Я все равно женюсь на Фроське, — нахмурился Денис. — Но игрушки — врозь! И у меня есть соперник, — добавил он угрюмо. — Я вызвал его на поединок. Это будет жестокий бой!

      — Ну и на чем вы будете драться: на шпагах или на кулачках?

      — Мы будем стреляться! Из водяных пистолетов. Это страшное оружие! И один из нас не вернется с места дуэли.

      — Да, это зрелище не для слабонервных, — заметил я.

      — Мама говорит, что мы с ним одно целое, — со вздохом сказал Сережка. — Я в это не хочу верить. Как-то обидно сознавать, что ты одно целое с этим кексом. Вот вчера он мне говорит: «Я варенья хочу!» Ну сказал и сказал. Помолчи после. Так нет! Ноет и ноет. А где я ему варенья возьму? Конечно, я знаю, что в шкафу на кухне стоят две банки с вареньем: одна с малиновым, другая с клубничным. Но это на случай, если я заболею. Тогда мне сперва полагается банка с малиновым вареньем, а его, Борька, очень люблю! Но если сразу не поможет, а такому случиться невозможно, чтобы мне помогла одна банка, да еще сразу, в таком случае идет в ход вторая банка — уже с клубничным..

      А Денис все ноет и ноет. Что делать?

      Беру его за руку, вывожу на лестничную площадку и звоню в соседскую дверь. «Забирайте его, — говорю, — он варенья хочет».

      Сосед, открывший дверь, как-то странно посмотрел на меня, но ничего не сказал, и Дениса впустил.

      Время пошло. Одну минуту жду, две, пять… Десять минут прошло, а из квартиры никто не выходит. Значит, думаю, брат варенье ест, и ждать его в таком случае бесполезно. Потому что, если у соседа много варенья, чего уж Дениса ждать, я его знаю… Все равно не уйдет, пока все на слопает. Лучше я пойду в футбол гонять, чтобы не так завидно было.

      Ну, играю я себе в футбол… Играю хорошо. Прорываюсь по правому краю, двоих на ходу красиво обыгрываю, приближаюсь к воротам…

      Вдруг этот гамадрил прибегает и кричит: «Заболел я! Помоги, мне плохо! И перестань играть в этот дурацкий футбол!» Такое сказать о нашей любимой игре!

      Я, конечно, возмутился, и мои товарищи тоже. Хотел наподдать ему как следует, но потом смотрю, действительно страдает малый: слюни пускает, варенье через край льется… Да вроде и брат.

      Ладно, говорю себе, помогу однажды, чтобы потом мне мама с папой не говорили, что я только о себе думаю. Хотя, если бы я все время о нем думал, то давно бы уже в дурдом переехал. А чем бы я ему из этого самого дома смог бы помочь, я не очень-то себе представляю.   

      В конце концов, все закончилось хорошо. Полегчало гамадрилу. «Жадюга ты, — говорю я ему. — Мог бы и брату баночку варенья принести».

      Ничего не отвечает. Нахмурился, только сопит и икает.

      Денис и сейчас молчал и сопел, разве что не икал.

      Мы зашли в магазин, посчитали наши капиталы и купили Юрке конфет в красивых обертках, и они так заманчиво выглядели, что мы не удержались и немного попробовали. Но удивительное дело — их немного и осталось. Прямо чудеса!       

    

Еще почитать:

Школьник Просиков. Глава 6

Глава 1. Самая настоящая фея и загадочный день

Грузовичок с желтой кабиной делает открытие.

Домашние истории одной мамы — Царица Савская