О ТОМ, ЧЕЙ ПАПА ЛУЧШЕ, О СОБИРАТЕЛЬНОМ ОБРАЗЕ ЮНОГО СПОРТСМЕНА,
И О ТОМ, КАКИХ УСПЕХОВ Я ДОСТИГ В ДРЕССИРОВКЕ ДИКОЙ ГАВРИЛЫ
— Я пошел домой, — сказал Витька. — Мне не терпится решить несколько арифметических задач.
— Уходи скорее, — бросил Славка, — иначе я впаду в состояние аффекта и тебе не поздоровится.
— А что такое аффект? — живо спросил Вовка.
— Папа говорит, что это бывает, когда человек не в себе. А мой папа страшно ерундированный и знает, что говорит, потому что очень умный.
— Ну не умнее же моего! — запальчиво возразил Женька.
«Какие же они все-таки чудаки! — От удивления я даже промолчал. — Чей папа умнее? И чего спорят? Ведь любому нормальному человеку ясно, что мой папа — самый умный в мире! Непонятно, почему они думают по-другому».
Но тут расхохотался Игоряха и сказал, что единственный умный папа — это его папа, который служит в армии старшим сержантом, и если понадобится — здесь он многозначительно посмотрел на нас — вызовет роту автоматчиков и всех несогласных быстро отправят на гауптвахту, где им придется очень несладко.
— А что такое гауптвахта?
— Ну, это что-то вроде каземата, в них сидели пламенные революционеры и граф Монте-Кристо.
— Я не хочу в каземат, — захныкал Витька. — Мои папа и мама будут против.
— Надо пощупать у тебя пульс, Сабельников! — возмутился я. — Ты, наверное, нездоров и поэтому не в себе. А отсюда недалеко и до состояния аффекта.
— Ты, Просиков, по-видимому, драться желаешь? Тогда не заставляй меня ждать, — заносчиво сказал Игоряха.
— А я и не заставляю, — ответил я, и первым ринулся в атаку.
Завязалась жестокая схватка, в которой постепенно стало вырисовываться мое явное преимущество, особенно, когда мне удалось сделать стальной зажим.
— Переводи его в партер, несчастного, в партер его! — кричали товарищи.
— Не надо меня никуда переводить, — сипел Сабельников, изо всех сил упираясь и пытаясь вырваться. — Мне и так хорошо. И я не несчастный. Несчастными станете вы, когда я пожалуюсь маме, папе и папиному брату, тоже сержанту.
А рядом со школьным крыльцом тяжело сопели, раздавая друг другу тумаки, Вовка Брусникин и Толик Каребин. Вовка сдавил Тольке шею и тому приходилось туго. Последний с горечью сообщил нам, что Брусникин плохой товарищ, и вообще, товарищи не поступают так подло — хватая за шею другого товарища, и тем самым причиняя тому невыносимые страдания.
— Тогда сдавайся! — сказал Вовка.
— И не мечтай об этом, — полузадушенным голосом прохрипел Толька. — Гвардия никогда не сдается! — И, изловчившись, ударил ногой Вовку.
— Ганнибал идет! — выдохнул вдруг Сашка Прохоров, и все брызнули в разные стороны.
За ужином папа поинтересовался, как дела в школе и вызывали ли меня к доске. Я ответил утвердительно.
— И о чем спрашивали?
— Почему у меня такие грязные руки.
— Ну и почему?
— Все очень просто. Я отбил одиннадцатиметровый штрафной удар, сильно пробитый Вовкой Брусникиным, а мяч оказался на удивление грязным.
— Понятно, — вздохнул папа. — Что еще новенького?
— Я стал вторым в беге на шестьдесят метров.
— А вот это хорошая новость! — обрадовался папа. — В молодости я всегда занимал первые места во всех видах спорта, особенно мне удавался бег на шестьдесят метров.
— Да, папа у меня настоящий спортсмен! И это здорово! Но надо признаться, что я не сказал ему, что в забеге участвовало всего два человека — я и Валька Суровцев.
Папа так радовался за меня, что обещал купить медовый торт, который я очень люблю, а мама выразила сомнение — педагогично ли в такой форме поощрять ребенка. Но папа сказал, что если я буду отлично учиться и быстрее всех бегать, а также выше и дальше всех прыгать, то он еще не так меня поощрит.
Отличный у меня папа! В следующий раз нужно обязательно постараться обогнать Вальку.
— А как там у вас идут дела со сбором денег на памятник?
А дело вот в чем. У нас в школе организовали сбор денег на сооружение бюста юному спортсмену. Предполагалось поставить его в спортзале. И пару дней назад я сказал об этом папе.
— Какому именно юному спортсмену? — попытался уточнить папа.
— Ну, это собирательный образ… Так сказала учительница.
— Ни на какой собирательный образ я денег не дам! — решительно отмахнулся папа. — Они мне достаются непросто.
— И к тому же их не так много, — добавила мама, и вздохнула.
Тогда я заплакал и сказал, что моя жизнь испорчена, и в каком дурацком положении я окажусь, когда мои товарищи принесут кучу денег? И что меня замучает пронзительный взгляд юного спортсмена, и я потеряю покой, сон и аппетит…
Но папа был непреклонен… и оказался прав. Никто из родителей денег не дал, а папа Саши Скокова (это наш новенький) сказал, что в музее уже есть один памятник юному спортсмену — «Дискобол» называется, и этого вполне достаточно.
Весь класс собрал два рубля с копейками. И это очень мало для того, чтобы поставить памятник юному спортсмену.
Больше всех огорчился наш физрук, Ганнибал Ильич.
— Это что же, окромя меня никто денег не принес?
Вопрос остался без ответа.
— Окромя, сын, и есть окромя… Так-то вот! Надеюсь, ты все понял.
— Не совсем. Пойду, пожалуй, у мамы спрошу.
— А что, окромя мамы тебе и спросить некого?
— Так, окромя мамы, тебя и бабушки с дедушкой у меня нет никого. Разве только: Сережка, Славка, Вовка, Трахтер, охламон Лисицкий, Сабельников… Ну, еще: Наташка Клещева, Ритка Сурикова…
— Стоп, стоп… Давай-ка лучше допивай кефир.
Я сказал, что от кефира у меня все в желудке скиснет, заведутся глисты с лягушками, и последние будут квакать и драться с глистами, а мне от этого станет плохо.
— Да ты, милый мой, фантазер, — усмехнулся папа. — Ладно, берем Гаврилу и идем гулять, совершим, так сказать, вечерний моцион.
— Папа! — звонко и торжественно сказал я. — Ты обещал мне купить торт за второе место в беге на шестьдесят метров?
Папа вскинул брови.
— Обещал, и свое слово сдержу.
— Папа, не надо мне его покупать (мне понадобилось все мое мужество, чтобы произнести эти слова), а купи мне черепаху и двух мышек.
— Мышек?!
— Белых! Я так давно их хотел иметь.
Папа утомленно вздохнул.
— Ну ты же знаешь, как мама боится мышей. Нужно с ней посоветоваться, поговорить. Не знаю…
Я заплакал… и мы пошли к маме на кухню.
— Что случилось? — испугалась мама, увидев мое заплаканное лицо.
И папа сказал, что я хочу мышей.
— Это что — заговор? -спросила мама. — Вы хотите превратить квартиру в зоосад? Давайте, давайте… Приобретайте мышей, питона купите — пусть ползает, крокодила…
— Но речь не идет о питоне, — пытался возразить папа.
— …Крокодила в ванную, — не слушая папу, продолжала мама. — Тигра в коридоре держать будем. Давайте, покупайте! Потом они вырастут… и сожрут нас.
Я заплакал еще громче. Мне пришлось выплакать два ведра слез, чтобы все-таки уговорить маму с папой (больше маму), и теперь, наверное, я не буду плакать целую неделю.
Не успели мы выйти во двор, как Гаврила с радостным визгом помчалась в другой конец двора, и только большие, как у зайца уши полоскались на ветру. Через полминуты также стремительно она возвратилась и стала высоко подпрыгивать, как хорошо надутый футбольный мяч.
Мы спустились к прудам, где обычно выгуливают собак. Если точнее, то это три пруда, заросшие водорослями, подернутые тиной и перегороженные дамбами. Пестрые и белые утки оставляют за собой треугольный след на воде, и словно ледоколы рассекают плотную зеленую ряску, прочерчивая по ней узкие каналы.
На берегу еще много травы, проглядывает клевер, в беспорядке раскинуты кусты и большие деревья. На ветках, обсыпанных зелеными с прожелтью листьями, сидят сердитые вороны. И полным-полно воробьев. Под вечер они сливаются с землей, порыжевшей травой и, кажется, вот-вот наступишь на них.
Собакам здесь хорошо.
Вот Гаврила увидела знакомую дворняжку и с восторгом бросилась к ней; они обнюхали друг друга и, по-видимому, остались довольны.
Разных пород и беспородные вовсе, они прыгают, кружатся — веселятся как могут, собираются в стайки, сидят рядом с рыбаками, ждут, удастся ли тем что-нибудь поймать. А то увяжутся за любителями побегать вокруг прудов и долго их сопровождают, не отставая и путаясь в ногах, и вообще стараются произвести как можно лучшее впечатление на своих хозяев.
А вот лежит толстая-претолстая Каролина. Папа говорит, что ее на кривой козе не объедешь, хотя мне и не совсем понятно, что это значит. Дядя Витя, ее хозяин, живет рядом с нами. Он работает в мясном отделе гастронома, расположенного прямо над средним прудом: наверное, поэтому Каролина все толстеет и толстеет.
Недалеко от нас прогуливается Виктория Ивановна со своим мопсом и кошкой Изольдой. Кошка покачивается в небольшой плетеной корзине и высокомерно поглядывает по сторонам.
Торопится мужчина с тяжело груженой сеткой, и каждая собака, попадающаяся на его пути, тыкается в нее носом, наверняка вкусно пахнущую сосисками и колбасой.
Старый пес Марек бредет, одышливо вздымая бока, медленно переваливается из стороны в сторону, часто подволакивая лапу, останавливается, отдыхает какое-то время, весь углубленный во что-то свое. И его хозяин не торопится: он тоже не молод.
Ну что же, пора показать папе, как замечательно я выдрессировал Дикую Гаврилу. Я разворачиваю небольшой бумажный сверток, прихваченный из дома, а в нем — несколько кусочков колбасы и половина недоеденной сардельки.
Папа интересуется, что за этим последует и почему я не доел сардельку. Про сардельку я промолчал и сказал, что сейчас дам Гавриле колбасы, но без моей команды она ни за что к ней не притронется.
— Ну, давай посмотрим, — усомнился папа.
Я поднес кусочек к Гаврилиной морде, нос ее усердно заработал, и не успел я еще сказать ей, чтобы она не смела его касаться, как колбаса исчезла в ее пасти.
Папа засмеялся.
— Это не в счет, она чего-то испугалась, — оправдываюсь я. И снова даю ей колбасы, успев грозно прокричать запретные слова. Но опять что-то не сложилось и колбаса повторно перекочевала в ее глотку. В третий раз повторилось то же самое, с той лишь разницей, что теперь и сардельке нашлось место в ее брюхе.
— Собака больна и нервничает, — сказал я папе. — Надо отвести ее к ветеринару.
— А я думаю, что мы обойдемся без доктора, — ответил папа. — Просто тебе надо больше с ней заниматься.
Очень не хотелось отсюда уходить. Здесь у прудов замечательно и всем хорошо: и людям и собакам — никому не скучно. Но мама будет волноваться, и мы медленно направились домой. Гаврила, довольная прогулкой и съеденной колбасой, весело бежала впереди.
У соседнего с нами дома, на скамейке вижу бабушку. Я ее знаю. Рядом с ней обычно сидит небольшого роста сгорбленный старичок. Они очень веселые, часто смеются и кормят хлебом голубей и воробьев. Но сегодня бабушка не улыбается, и у нее нет хлеба. Похоже, она не в очень хорошем настроении, а может быть, неважно себя чувствует.
Гаврила подбежала к скамейке, а дедушки, который часто ее гладил — нет. И куда он запропастился? На этот раз ее гладит бабушка. Гаврила дружелюбно гавкает и опять бежит за нами.
Дома мама смотрела телевизор. Гаврила удобно устроилась на ковре рядом с ней, и сморенная приятной усталостью уснула, положив морду между лап.
А я пошел на кухню. Не давал мне весь день покоя древний римлянин Муц, назло царю Порсене, положивший руку в огонь. Вот только не помню какую — правую или левую.
Я решил испытать себя на выносливость и подержать руку над горящей свечой. Свечу я не нашел, но обнаружил в ящике кухонного стола спички. Потом подумав, отложил спички и взял электрическую зажигалку. В это время на кухню зашел папа, отругал меня за то, что я беру спички без спроса и прогнал спать. Ну ничего, я еще покажу Муцию Сцеволе, кто из нас выносливее!
Пашка, этот желток с крылышками, увидев, что я прохожу мимо, подбежал к дверце клетки и забубнил:
— Доброе утро! Доброе утро! Давай, давай просыпайся дурак! Дай творожку! Ух, рожа!
Фенька, его подруга, уже сидела на верхней жердочке, уткнув голову под крыло, и ни на что не обращала внимание. Я подсыпал им проса, немножко понаблюдал, как Пашка с неизменным задором набрасывается на еду, накрыл клетку платком и пожелал им спокойной ночи.
А перед тем, как потушить свет в своей комнате, пугнул щелчком Никанора.
Еще почитать:
Записки на полях
Избушка, в которой горел свет.
Закрой глаза, я покажу тебе свой мир. Глава 5.Казус с духами
Робот Робби, Печенька и ракушка
«
»
03.02.2025
