ИЗ КОТОРОЙ СЛЕДУЕТ, ЧТО СОВСЕМ НЕ ОБЯЗАТЕЛЬНО ЕХАТЬ В
ИСПАНИЮ, ЧТОБЫ УВИДЕТЬ КОРРИДУ И, ЧТО СТАРАЯ ШЛЯПА МОЖЕТ ЗДОРОВО
ПОДНЯТЬ НАСТРОЕНИЕ
Дома я быстро проглотил пару бутербродов. До встречи с папой оставалось еще много времени.
— Пока, Паша, — сказал я попугайчику. — Я иду гулять.
— Здравствуй, здравствуй, Ариадна Андреевна, — уныло ответил Пашка и сделал стойку на одной ноге, вытянув крылышко парусом.
— Я, Просиков Боря, и не здравствуй, а прощай.
— Боря… — удовлетворенно произнес Пашка и затарахтел: — Море! Троя! Корея! Варвар! Здравствуй, Аристарх! Едем в Арзамас! Красота! Паша потрясный!
— Понесло! — Я махнул рукой.
— Анаксимен! Анаксимандр! Архилох! Арахис! Ух! Люблю! Люто! Люду! — неслось мне вслед.
Обычно мы с ребятами собираемся недалеко от стройплощадки, выходящей в лесопарку. Там кончается дом нашего микрорайона, а новые еще не построили, и поэтому много свободного пространства — есть где повеселиться. Там даже осталось несколько старых деревянных домов с запущенными огородами. На воротах одного из домов — надпись: «Во дворе злая собака!» Это неправда. Нет там никакой злой собаки. И доброй там тоже нет. Там вообще нет никакой собаки. Пасется там гусь. Глупый. Петька. И я его, честно говоря, побаиваюсь. Помню, как-то сказал ему: «Петруша, скушай бутерброд». А он не скушал. Только посмотрел на меня с презрением, вытянул шею и зашипел. Какой же он глупый, этот Петька! А бутерброд был отличный, с вареной сгущенкой. Я его сам съел.
— Накануне по телевизору я видел как тореадоры бьются с быками — не на жизнь, а на смерть. Потрясающее зрелище! И я предложил ребятам сыграть в тореадоров и быков.
— Не на жизнь, а насмерть? — спросил Сашка Прохоров.
— Да! Правила суровы. Но на то они и правила. Беги вон к тому дереву, — сказал я Сашке, — нагибай голову и нападай на меня, как только я тебе махну мулетой.
— Чем махнешь?
Я показал ему кухонную тряпку, прихваченную из дома.
— Вот это — мулета.
Вначале Сашка уперся и никак не соглашался быть быком.
— А почему это ты должен быть тореадором?
— Потому что это я придумал, и значит — я главный!
После недолгих препирательств Сашка побежал к дереву.
— Ты готов? — спросил он меня.
— Всегда готов! — крикнул я и взмахнул тряпкой, то есть мулетой.
— Ну, если ты настаиваешь…
И он влетел в мой живот со всей силой. Я охнул и прилег на землю.
«Плохо я работаю с мулетой, плохо… — думал я, держась за живот руками и болезненно кривя губы, — что-то я с ней напутал».
Кряхтя и слегка постанывая, я снова занял позицию.
Теперь быком изъявил желание стать Генка Тарлович.
— Ну держись, тореадор, — угрюмо прорычал он, и танкетка в очках стала стремительно ко мне приближаться.
«В этот раз надо махнуть тряпкой налево. Так будет правильно», — подумал я. Однако опять что-то не сработало. Очень трудно увернуться от разъяренного бронированного быка в очках… . И Тарлович меня забодал.
Я лежал на земле и размышлял: «Тряпка должна оставаться на месте, а я должен активно двигаться».
С трудом, но я опять поднялся.
— А теперь, — обратился Генка к товарищам, — вы увидите, как я прикончу тореадора Просикова. Ты готов, обреченный на заклание?
Я невнятно промычал, что готов.
Генка быстро набрал ход, и уже непонятно было, кто на меня несется: то ли ураган,то ли бычара Тарлович — все смешалось в моей бедной голове, только Генкины очки злобно посверкивали в клубах пыли. Все-таки мне удалось в последний момент ловко увернуться и даже ударить быка шпагой, то есть палкой по загривку. Бык взревел и врезался в дерево.
Это была яркая победа, полная, оглушительная и бесповоротная. Безгранично ликуя, я сделал круг почета. Так торжествуют олимпийцы. Поверженный бык — Тарлович — лежал у моих ног. Видела бы меня в этот миг ослепительной славы Варька Полякова или Анька Сушкина, или хотя бы Ритка, или…
Я ждал, когда победителя обольют шипучим вином, но тут рог внезапно ожившего быка вонзился мне в спину, и я пал на траву скорбный и прекрасный, сжимая в руках мулету.
— Я тяжело и, быть может, смертельно ранен, — прохрипел я. — Позовите…
Подбежал Вовка, нагнулся надо мной и неуверенно сказал:
— Возможно, будет жить.
— Дальнейшее — ничто, — прошептал я, слабо махнув рукой. — Умираю от коварного удара отравленного рога. А жизнь была такой прекрасной…
— Может, добить его, — сказал ужасный Тарлович еще более ужасным голосом, — чтобы не мучался. — И добавил: — Из сострадания, конечно.
Меня взяли за ноги и за руки и понесли как воина. Печальная процессия медленно двинулась к ближайшему травмпункту. Я оглянулся назад, и притормозил на время носильщиков.
Мое место занял другой тореро. Генка тяжело посмотрел на него и пообещал отправить того вслед за мной.
Все разбились на пары: на быков и тореадоров — и сражение началось. Не знаю, было ли под Бородино жарче…
Побеждал то бык, то тореадор. Случалось, что бык промахивался и врезался в другого быка; то же самое случалось и с тореадорами. В конце концов, все смешалось — только стоны и жалобные выкрики порой оглашали окрестности.
Думаю, что сегодня в травмпунктах врачам предстоит немало работы.
К счастью, кроме нескольких синяков, у меня не оказалось ничего серьезного, и я поспешил домой. Мама еще не пришла. Я переоделся и побежал на встречу с папой. Минут через пятнадцать я был уже на месте. Папа ждал меня у метро на входе в рынок, куда мы и направились.
У входа торговали цветами. В центре цветочного развала стоял толстый, черноволосый и небритый человек, и выкрикивал что-то на непонятном языке. Он смутно напоминал мне какого-то всадника с картинки из книжки, только у того на поясе висела сабля, на голове надета шапка и бурка на плечах.
Над рынком лилась песня: «Ты приезжай мой солнечный друг…»
— Ай, какой песня замечательный! — Небритый одобрительно зацокал языком. — Очень волнующий песня.
Мы подошли поближе, и папа стал выбирать цветы.
— Папа, это абрек или джигит?
— Не знаю. Это продавец цветов.
— Папа, а он иностранец?
— Да, пожалуй, что иностранец…
— А он немец или француз?
— Я не иностранец, я мараджанец — из солнечного Мараджана! — сверкнул очами то ли абрек, то ли джигит.
— Сколько стоят вот эти цветы? — спросил папа, указывая на понравившийся ему букет.
— Подожди, подожди… Зачем сразу о деньгах. Поговорим о погоде, о вине, в прекрасных женщинах…
— Ну так столько же? — настаивал папа.
— Да ничего они не стоят. Бесплатно стоят. Даром отдам. Себе в убыток.
— Ну а все-таки?
— Деньги — это пыль на дороге, по которой мы идем. Разве мы смотрим на пыль? А-а, не стоит об этом и говорить, — и он назвал цену.
Папа аж подпрыгнул.
— Да где же вы их выращиваете, на Марсе разве?
— На Марсе, на Луне, какая разница! — вдруг раздраженно отмахнулся от папы джигит или кунак.
— Дядя, а вы абрек? У вас сабля есть?
— Мальчик, иды домой. Иды кюшай дыню, арбуз, пэрсик спелый, вишень сладкий с вареньем, только не мешай работать.
Я еще хотел спросить про шапку, бурку и где он держит коня, здесь на рынке или у себя дома, но папа уже тянул меня за руку в другое место.
И мы перешли в мясные ряды. Там тоже за прилавками стояла много людей, ужасно похожих на продавца цветов.
— Так, — потер руки папа, — купим говядинки… Мясо свежее? — спросил он у продавца.
— Еще вчера оно мычало и хрюкало, — грустно сказал продавец, и печально добавил: — Цвел юноша вечор, а нынче умер…
— Говядина не хрюкает, — заметил папа.
У меня защипало в глазах.
— Говядина была юношей?
— Она была очень зрелой девушкой… очень зрелой.
— Зрелой — это как? Семьдесят или сто лет?
— Сто лет! Ха-ха! Малыш у вас шутник.
— У нее были друзья?
— У кого?
— У девушки.
— Ах, у коровы… Конечно, у нее было полное стойло отличных друзей и товарищей, и она имела превосходный характер.
Папа поинтересовался ценой. И услышав ответ, тяжело вздохнул.
Потом мы пошли покупать рыбу.
— Сомы есть? — спросил папа.
— Есть, дорогой.
— А рыба свежая?
— С утра была свежей, уважаемый.
— А что, в обед протухла? — сказал папа и засмеялся.
Продавец мрачно посмотрел на него, и папа смеяться перестал, и тоже нахмурился.
— Вялая она какая-то…
— Я же говорю — утром привезли, спит еще.
— Однако вид у нее, как будто сама пешком пришла, и притом сильно устала.
— Она проплыла целый океан, пока ее не поймали, — терпеливо объяснил торговец рыбой. — Полматерика в цистерне проехала.
— Я полагал, что сом — пресноводная рыба.
— Это особенный сорт — сом океанический.
— Он больше на морского черта похож.
— Рыбу брать будете? — строго спросил продавец.
— Не будем, — ответил папа. — Я лучше умру с голода, чем стану есть вашу тухлую треску.
— Моя рыба тухлая?! Где ты, шайтан, видишь тухлую рыбу!
— Пойдем отсюда, — сказал мне папа.
— Иди, иди, пока я тебя самого в консервную банку не закатал. То же мне знаток. Треску от сома отличить не может. И не приходи больше сюда, травой питайся, вегетарианец… Сам не ешь — семью пожалел бы. Ишь ты! Сом ему не понравился…
— Грубиян, — сказал папа, не оборачиваясь.
И еще долго, пока мы уходили, до нас доносились крики недовольного продавца.
Рыбу пришлось брать в другом месте.
— Папа, давай купим маме икры, — предложил я, — она очень вкусная.
— Она очень дорогая, — уточнил папа.
— Ну так что, берете? — пробасил дюжий продавец.
— А почем у вас икра?
— Икра у нас дешевая, договоримся. Сколько вам?
— Нам много не надо, — вступил я в разговор. — Килограммов пять-семь… Да, папа?
— О! — обрадовался продавец икры.
— Не слушайте мальчика, — испуганно сказал папа. — У него плохо со счетом.
— Странно, — пожал плечами продавец, и лицо его потускнело.- Мне показалось, что наоборот.
И мы отправились за фруктами, потому что, как верно заметил папа, жизнь без них менее сладкая. Как, впрочем, и без конфет, пирожных, шоколада…
На первом же прилавке лежали, истощенные какой-то своей фруктовой болезнью апельсины и почерневшие от древности бананы. Но вот груши сами в рот просились, и мы с уважением отнеслись к их просьбе.
Мы с папой очень много ходили, и я устал. С мамой почему-то все очень быстро покупается. Но при виде киоска торгующего мороженым, усталость сразу отступила, сладко заныло в груди и даже немного сбилось дыхание.
— Хочу сладкой жизни! — прорычал я.
Когда папа расплачивался, он спросил меня, что надо сказать тете?
И я сказал, что надо.
На подходе к дому я встретил Алешку Репейникова, соседа по подъезду и отличного товарища. Чуть поотстав от папы, я сказал:
— Здорово, Репей.
— Здорово. Как жизнь?
— Хотелось бы жить не тужить.
— Получается?
— Не всегда.
— А ты чего несешь?
— Рыбу.
— Какая же это рыба, это селедка.
— А селедка, по-твоему, птица, что ли? Ничего ты, Репей, не понимаешь — ни в рыбе, ни в селедке.
— Это я не понимаю! И кому ты это говоришь — мне, юному ихтиологу, всю жизнь посвятившего изучению селедки, то есть рыбы? В своем ли ты уме?
— Ты юный гамадрил, а не ихтиолог. И если бы не день рождения рыбы — тьфу! — мамы, я бы тебе показал, кто на самом деле съел ни один пуд соли с рыбой, то есть ни один пуд рыбы, то есть… — чтоб тебе, Репей, провалиться! — кто действительно знает толк в рыбе.
— И рыба такого цвета не бывает. Это или сырая ворона, или чахлый воробей.
Я побледнел от обиды.
— Мне не хотелось бы, Репей, говорить тебе неприятные слова, но ты меня заставляешь. А еще ты меня заставляешь… — и я стал грозно на него надвигаться.
Но тут папа окликнул меня, и скрепя сердце, пришлось отступить.
— Считай, что тебе повезло, но с этой минуты ты мне больше не друг, — бросил я Репейникову.
— Ну и пожалуйста! — крикнул он в ответ.
И мы расстались. Навсегда! Даже когда я всего добьюсь в жизни и стану крутым бизнесменом или ресторанным директором, и буду таким же богатым, как папа Лисицкого, — никогда больше я не пожму ему руку.
После того, как папа вручил маме свой подарок, а это были отличные духи, наступила и моя очередь.
— Одну секунду! — сказал я и бросился в свою комнату. Оттуда я вышел со шляпой в руках. Это была моя тайна и мой подарок маме. Вообще-то, эта старая шляпа с птичкой принадлежала Сережкиной бабушке. И она мне очень понравилась. Птичку я оторвал, а потом мы с Сережкой основательно раскурочили шляпу и постарались сделать ее модной по картинке из журнала. По-моему, нам это удалось.
— Это что за штуковина? — спросил папа.
— Шляпа, конечно, — ответил я.
— Как ты сказал? Шляпа? — удивился папа.
А мама сказала, что ей нравится и сейчас она ее примерит. Мама надела шляпу и подошла к зеркалу.
— Как она прекрасна, эта шляпа! — с чувством сказал я.
Мама поворачивалась перед зеркалом, не говоря ни слова.
«Это у нее от радости, наверное, дух перехватило», — подумал я.
— Интересно все-таки, откуда взялся этот абажур, — пробормотал папа.
— Восхитительная шляпа! -сказала мама. И это было правдой. Она обняла и поцеловала меня. — Обязательно покажу подругам.
— Да, они онемеют, — отозвался папа. — Только ты их просвети, что это не гнездо бескрылой гагары.
— Твой папа ничего не понимает в женских шляпах. Это самая лучшая шляпа в мире, — ласково сказала мама, и еще раз поцеловала меня.
— Это правда, мама?
— Клянусь этой шляпой!
Все-таки замечательная у меня мама. Ни у кого нет такой. Мое настроение тотчас же поднялось на недосягаемую высоту. Я был очень горд и собой, и мамой… и папой.
Праздничный ужин удался на славу. И вообще, весь день был отличный! А потом мы пошли гулять. И мама надела шляпу. Папа сказал, что это мужественный поступок. Я, правда, не понял, о чем это он.
Еще почитать:
Ночь перед войной
Маленький самолётик
Первобытные люди
Глава 1. Самая настоящая фея и загадочный день
«
»
20.12.2024
