Школьник Просиков. Глава 3

  

                                                              К НАМ ПРИХОДИТ ПРАКТИКАНТ

      У мамы сегодня день рождения. Когда я проснулся, она уже ушла на работу. Папа завтракал в одиночестве, и я появился вовремя.

      — Папа, это же моя горбушка! — закричал я.

      — Да, да, конечно, — виновато сказал папа. — Извини. Кстати, надеюсь, что ты не забыл про мамин день рождения.

      — Как же я могу забыть, — удивился я. — Ведь сегодня будет большой, нет, громадный торт и много всяких других пирожных.

      — А как насчет подарка, чем ты собираешься порадовать маму?

      — Это тайна. Хотя тебе могу сказать. Нет, пусть это будет сюрприз.

      Мы договорились с папой встретиться во второй половине дня, чтобы купить цветы и что-нибудь вкусненькое к праздничному столу. А потом папа отправился на работу, а я в школу.  

      До начала уроков оставалось еще достаточно времени, и мы с ребятами с жаром обсуждали на школьном дворе достоинства и недостатки команд «Зубило» и «Шайбы», но к единому мнению никак не приходили. Недалеко от нас два переростка усердно лупили друг друга, а несколько первоклашек подбадривали их. Они еще совсем дети, эти первоклассники! Игорь Сабельников тоже с удовольствием смотрел на дерущихся и жевал конфеты.

      — Ты, конечно, угостишь меня конфетой? — спросил у него Сережка.

      — . Нет, — решительно отказал Сабельников.

      — Ладно, не очень-то и хотелось, — с напускным равнодушием сказал Сережка. — Я больше люблю зефир.

      — Ну и ешь свой зефир.

      — А почему ты ухмыляешься?

      — Я и не думал.

      — Смотри, пожалеешь.

      — Это вряд ли.

      И вот тут, показывая ребятам, какую огромную рыбу поймал мой папа прошлым летом, и, растопыривая руки как можно шире, чтобы они могли представить ее невероятные размеры, я совершенно случайно задел переростка Дубякина по прозвищу Барракуда — это такая рыбья тварь, которая жрет кого ни попадя, и у нее большие и острые зубы-крючки. И вот, что я вам скажу: у Дубякина зубы точно такие же! 

      Дубякин, он же Барракуда, тут же сжал мою руку своей лапищей и вкрадчиво поинтересовался, как меня зовут. Я ответил, что меня зовут Боря Просиков.

      — Так вот, юный и неловкий Просиков, ты глуп как сало!

      — Сало? — удивился я. — А разве сало предмет одушевленный? Это человек — одушевленный.

      — Я поражен и глубоко тронут твоей непосредственностью, — проникновенно сказал Дубякин. — Но послушай меня внимательно малоразвитое, неуклюжее дитя, а перед тем захлопни рот, пожалуйста: глядишь —  и мухи не залетят, и комар интереса не проявит. Итак, запомни: сало — это не предмет, а еда! И потом — кто тебе сказал, что ты человек… Ты — юный бабуин! И друзья твои — тоже относятся к этим славным приматам.

      Мне стало обидно — и за себя, и за своих друзей. Я вздохнул. 

      — Придется обо всем рассказать брату. Вряд ли ему понравится, как меня обзывают.

      — А кто твой брат? — насторожился Дубякин.

      — Он — чемпион мира по боксу! — Никакого брата у меня и в помине не было. Зато имелся значок, найденный мной на улице, и еще недавно принадлежавший обладателю третьего юношеского разряда по легкой атлетике. Значок был так себе, прямо скажем — неубедительный значок. Особенно им не похвалишься. Вот если бы иметь значок с надписью «Чемпион мира!!!» — тогда совсем другое дело. Такой значок хорошо принести в школу — тогда бы все боялись и восхищались мной: «Да, у него отличный удар левой, помнишь, как он врезал тому-то…» И никакой переросток не посмел бы придраться ни ко мне, ни к моим товарищам.          — И я тоже брату скажу! — вклинился в разговор Колька Сестренкин. — Знаешь, какой он у меня? Он такой, что… что… что… Да!

      Да, он такой, это верно, брат Сестренкина. Я даже поежился. И сам-то Сестренкин ничего себе такой. А подрастет, точно станет таким… таким, как старший Сестренкин.

      Дубякин сразу поскучнел, занервничал даже, и, немного помявшись, сказал, что вышло недоразумение.

      — Друзья ваших братьев — мои друзья, — значительно сказал он, — то есть братья ваших братьев, те есть вы ваших братьев… — здесь он окончательно запутался. — Ну, в общем, мы поняли друг друга. 

      Я хотел сказать, что ничего не понял, но тут Колька пихнул меня в бок. И правда, палку перегибать тоже не стоит. Дубякин-Барракуда значительно здоровей и старше нас. Но я сделал важный вывод: если какой-то Дубякин старше тебя, то это совсем не значит, что он такой же умный как ты.

      — Уф! — выдохнул Витька Меднис, как только ушел Дубякин. — Я уже думал, что мы сегодня будем сильно биты, а с перебитыми ногами и руками совсем непросто решать арифметические задачи.

      — День еще не закончился, — угрюмо сказал Сабельников.

      В класс учительница вошла вместе с завучем Юлием Цезаревичем. Завуч очень серьезен и сообщает, что сегодня урок природоведения проведет студент-практикант.

      — Дети, обещайте мне, что будете послушными. Не подведете? А то у нас с вами возникнут сложности.

      Разумеется, мы обещали.

      — А теперь я посмотрю вам в глаза, и если встречу честный и открытый взгляд, то я вам поверю.

      Первым завуч посмотрел на меня и… встретил честный и открытый взгляд. И на кого бы он не посмотрел, повсюду взгляды выражали честность и открытость.

      — Невероятно, — сказал Юлий Цезаревич, но вид у него все равно был недоверчивый. — И еще, — добавил он, — сидите так тихо, чтобы даже вашего дыхания не было слышно. 

      — Мы не можем не дышать. Иначе превратимся в кучу покойников, — возразил Ленька Трахтергенц. — Это не понравится нашим мамам. 

      А Вовка Брусникин заявил:

      — Но у меня во рту полипы, и я дышу ртом и громко.

      — Кто-то что-то сказал, или мне послышалось? — грозно нахмурил брови завуч.

      Все молчали. Никто не дышал. Даже Вовка с его противными полипами. Юлий Цезаревич еще раз печально посмотрел на нас, вздохнул и вышел, сказав на прощание учительнице, чтобы она была с нами построже.

      Затем появился сам студент-практикант, Гумбольдт Евсей Евсеевич, и урок начался.

      — Евсей Евсеевич, а вы за кого болеете — за «Шайбу» или за «Зубило»? — спросил Женька Лисицкий.

      — Я болею за порученное мне дело — за природоведение, — ответил несколько опешивший студент.

      — Лисицкий, еще один глупый вопрос, и я отправлю тебя из класса, — вмешалась Нина Федоровна.

      Поначалу было заметно, что Гумбольдт Е. Е. немного волнуется, но потом ничего, разошелся и рассказал нам про тропические леса и озера, про огромные стада зебр и антилоп, про красных слонов и львов-людоедов, про вулканы и гейзеры. А когда речь зашла про морские глубины и их обитателей, стало совсем интересно. 

      — А кашалот — это млекопитающее или рыба? — вдруг перебил его новенький, Сашка Скоков.

      — Глупый, кашалот — это рыба, — сказал Генка Тарлович. — Говорят: рыба-кит. А что кашалот, что кит — один черт, те есть я хотел сказать — рыба.

      С Генкой особенно не поспоришь. Он у нас здоровяк, этот Генка, и нам порой крепко от него достается, но товарищ он отличный!

      — Нет, кашалот — это морской зверь! — заявил Вовка Брусникин.

      — А у меня есть две рыбки в банке, — сказал я.

      — Они вкусные? — спросил Сабельников.

      — Да откуда же мне знать! Я не для еды их держу.

      — А для чего же? — искренне удивился Игорь.

      — А коза? — оживился Сережка.

      — Что коза? — спросил практикант.

      — Коза — млекопитающее или млекодающее? А в Парагвае козы водятся? Вот у моей бабушки в деревне Кошкарово — водятся. Да и в соседних деревнях их немало.

      — Хватит! Довольно! — закричала учительница. — Я еще раз прошу вас, ребята, перестаньте шуметь и задавать дурацкие вопросы!и

      Студент Гумбольдт улыбнулся и сказал, что сам с нами справится, на то он и учитель, чтобы отвечать на всякие вопросы; и еще он сказал, чтобы Нина Федоровна не волновалась, поскольку он умеет обращаться с детьми. Но очень скоро Евсей Евсеевич улыбаться перестал.

      — Интересно, слон здоровее носорога… — задумчиво протянула Ленка Семочкина.

      — Думаю, что здоровее, — сказала другая Ленка — Цветочкина.

      — Думают в Думе, — буркнул Сестренкин.

      — Евсей Евсеевич, расскажите нам про Думу!

      — Евсей Евсеевич, не надо про Думу рассказывать.

      — У слона — клыки, у кита — усы, а у змеи усы бывают?

      Студент-практикант слегка побледнел, но держался еще молодцом, и даже стал рассказывать про огромные пропасти и карстовые пещеры.

      — А что такое карст? — спросила Ритка Сурикова.

      — Карст — это легко выщелачиваемая порода.

      — Легко — что?

      — Ну как бы вам это попроще объяснить…

      Но объяснить он не успел, так как Сашка Прохоров спросил — почему у попугая две ноги?

      — Дурак ты, Сашка, — ответил ему Васька Бегалов. — С четырьмя ногами он был бы кошкой или собакой, только с крыльями.

      — А если три?

      — Что три?

      — Три ноги.

      — Три ноги не бывает.

      — Нет, бывает!

      — Бывает четыре, восемь бывает у осьминогов.

      — Тише, тише, — вновь заволновалась учительница.

      Но у нас накопилось столько вопросов, что они требовали немедленного ответа.

      — А у гусениц сколько ног?

      — Надо считать.

      — Акула вообще без ног, а осьминогу за здорово живешь накостыляет.

      — Нет, осьминог ее сожрет.

      — Всех сожрет медведь — он самый сильный!

      — Белый или бурый?

      — Плюшевый.

      — Ну не сильнее же слона!

      — Сильнее!

      — А слон затопчет крокодила? А двух крокодилов?

      Вопросы сыпались со всех сторон.

      У студента нервно задергалось веко, и он стал озираться по сторонам, вздрагивая при каждом вопросе. Мы и не подозревали, что он такой пугливый.

      — Вы что-нибудь потеряли, Евсей Евсеевич? — участливо спросила Ритка Сурикова.

      — По-моему, он нервничает, — заметил Сабельников.

      — Мама говорит, что все болезни от нервов, — вздохнула Катька Лепилина.

      — А моя мама говорит, что от всего помогает диета и правильный образ жизни, — сообщила Цветочкина.

      — Ты думаешь, что Евсей Евсеевич ведет себя неправильно?

      — Да ничего я не думаю, — ответила Ленка.

      — Как всегда, — прыснула Ритка.

      — Ничего вы в этом не понимаете, — заявил Димка Крайников. — Мой папаня говорит: надо выпить стакан другой успокоительного — и о нервах можно забыть. Никаких нервов — только глубокий и освежающий сон.

      — Спать на уроке нельзя, — наставительно сказала Тонька Акимова.

      — Нет, на уроках хорошо спится, сладко так… — не согласился Славка и зевнул.

      А за нашими с Сережкой спинами разгорался нешуточный спор. Славка сказал, что есть такая птица — секретарь, и она ловит змей. На этом основании он утверждал, что мама Женьки Лисицкого — птица.

      — Она у меня ученый секретарь! — возмутился Женька.

      — Ну и что! Значит она — ученая птица!

      — Так что же, она и змей ловит? — заинтересовался Сестренкин.

      — Насчет змей не знаю, — признался Славка.

      — Ну это уже слишком! — завопил Женька. — У тебя мозги совсем жиром заплыли, Гречнев!

     Раздался звук оплеухи… Звук такой радостный для сердца настоящего мужчины. Женька зарыдал. Но торжествовал Славка недолго. Женька влепил ему не менее звонкую оплеуху. И они еще раз обменялись ударами.

      — Немедленно в угол — оба! — закричала Нина Федоровна. — Вы сорвали урок и будете наказаны.

      На шум прибежал Юлий Цезаревич. Вид у него был очень сердитый. Он долго говорил, что нормальные дети так себя не ведут, что ему очень стыдно перед Евсеем Евсеевичем, и совсем не о таком поведении мечтали наши мамы и папы, отдавая нас в школу. Они надеялись, что мы будем прилежно заниматься и хорошо себя вести, и верили, что мы станем замечательными парикмахерами, юристами, бухгалтерами и бизнесменами, а мы, вместо этого, ведем себя неподобающим образом, шалим и нарушаем дисциплину, и все это может кончиться… Завуч не договорил, но было понятно, что нас ждет нечто ужасное, о чем вслух и говорить-то тяжело и неприлично.

     — Я думаю, что дикари Новой Гвинеи охотно приняли бы вас в свою компанию, — заключил Юлий Цезаревич.

      Светка Панина засмеялась, а практикант тяжело осел на пол; веко у него продолжало дергаться, а прежней веселости как не бывало.

      — Вы не садитесь, Евсей Евсеевич, вам скоро выходить — сейчас звонок прозвенит! — сказал Сашка Скоков.

      Ошарашенный студент вскочил, потом сел на стул… И опять вскочил.

     — Так! — сурово произнес завуч. Его взгляд остановился на Вовке. — Это уже чересчур, Брусникин.

      — Это не Брусникин, — сказал я.

      — Молодец, что признался, — растрогался завуч, потеплев взглядом. — Это мужественный поступок. Значит, вы не совсем безнадежны.

      — Еще чего, это не я!

      Завуч помрачнел.

      Конечно, я знал, кто это сказал, но я не выдаю своих товарищей.

      — Сейчас мы все выясним! — повысил голос завуч. — Я просто посмотрю вам в глаза. Уверен, что виновный выдаст себя и покраснеет.

      А так как он стоял рядом со мной, то первым делом внимательно посмотрел на меня. Я не разочаровал его… и покраснел. Но когда завуч перевел взгляд на Сережку, то и он немедленно покраснел. Юлий Цезаревич обошел класс и всем внимательно смотрел в глаза. Все краснели.

      Да-а-а… — протянул он озадаченно.

      Кто-то фыркнул

      — Если ваше поведение не изменится в лучшую сторону — ваше будущее видится мне печальным, и боюсь, что тогда вам будет не до смеха. — Завуч пожал плечами и с недовольным видом вышел.

      А на перемене чуть не пострадал Сережка. И если бы не спасительный звонок, прозвеневший как нельзя кстати, ему пришлось бы худо. Целая толпа разъяренных товарищей гналась за ним по школьному двору совсем не с добрыми намерениями. А случилось вот что.

      Сережка спросил у ребят: не загадать ли им загадку?

      — Попробуй, — сказали они и нахмурились.

      Тогда он выразил сомнение, разгадают ли они ее. Товарищи спросили- не издевается ли Сережка над ними и не считает ли их за идиотов?

      На вопросы он не ответил, и загадал загадку.

      Разгадать они не сумели, а потому сильно разозлились и велели загадать еще.

      Сережка опять загадал. Они снова оплошали и, конечно, разозлись еще больше. Лица их запылали.

      — Давай снова! — злобно заверещали они.

      Выражения лиц при этом у них было нехорошее, прямо надо сказать, некрасивые были лица — тяжелые, даже зловещее что-то в них проглядывалось. Но Сережка не обратил на это внимание. А зря. Он ответил, что они ребята туповатые, и сколько им не загадывай, все равно не отгадают, и предложил такой вариант:

      — Если сможете точно повторить за мной три предложения…

      — Только жалкие придурки не смогут, — сурово ответили друзья.

      — Что ж, давайте проверим. Если сможете, значит у нас ничья. Согласны?

      — Согласны!

      — Тогда начали: «Мы отличные и незлобивые товарищи…»

      Они повторили.

      «…гордимся, что такой товарищ, как Сергей Томилин учится в нашей школе».

      С зубовным скрежетом они повторили и эту чудовищную фразу.

      — Все, вы уже проиграли!

      — Почему?! Ведь было только два предложения!

      — Ничего подобного! Вы не повторили за мной третье, когда я сказал, что вы проиграли.

      — Ты обманул нас! — взревели товарищи. — Грязный и недостойный нашего общества тип! Ну держись, игрун!

      Серега скоренько рванул к школе. И как я уже говорил, от расправы его спас только звонок.

      Следующий урок — физкультура! И это замечательный урок! Побольше бы таких, а то зря тратим время на всякую арифметику. И физрук наш, Ганнибал Ильич — он отличный!

      В самом начале урока он пообещал сделать из нас — лентяев и мелких прохиндеев — чемпионов Европы. Правда, не уточнил по какому виду спорта.

      — Ну что, малыши-коротыши, начнем, — сказал физрук и, взяв мяч, швырнул его в кольцо. — Итак, кто из вас умеет играть в баскетбол? До кольца кто-нибудь мяч добросит?

      Я смело шагнул вперед.

      — Мой папа был чемпионом мира по баскетболу!

      Все застонали от зависти.

      — Ты врешь! — закричал Лисицкий.

      — В каком году? — поинтересовался физрук.

      Я сказал.

      — Ну как же, помню. Я сам в этом году пять раз становился олимпийским чемпионом. А сейчас, козявки, смотрите и учитесь, как бросают по кольцу настоящие мастера. Внимание, исполняю два штрафных…

      Первый мяч Ганнибал — так его все зовут в школе — забросил с девятнадцатой попытки, второй с сорок шестой… Прошло около двадцати минут.

      — Вот так-то! — удовлетворенно пророкотал он.

      Поскольку отведенное для баскетбола время вышло, мы занялись перетягиванием каната. В финале сошлись с одной стороны — Славка, Сережка и я, с другой — троица, возглавляемая Тарловичем. А Генка очень, очень сильный! И грубый. Славка пожаловался физруку, что тот оказывает на нас психическое воздействие.

      — А вы не воздействуйтесь.

      — Но он показывает кулак и говорит обидные слова. Очень трудно состязаться в перетягивании каната с психически ущербным Генкой.

      — Бодритесь! — бодро сказал Ганнибал. — Тяжело с психами — легко со здоровыми.

      Мы стали бодриться. Девчонки, в основном, болели за нашу команду.

      — Ну, Сережка, голубчик! Давай Славка! Борька, вперед!

      Девчачья поддержка придала нам сил. И мы пошли вперед. Вернее назад. Так легче перетягивать канат. Но тут Лисицкий стал дразнить Сережку.

      — Давай, Серенчик! Давай, голубок! Поднажми, лапушка!

      Сережка отпустил канат и бросился на Женьку. Мы тоже не остались в стороне. Ужасный бой! По своему ожесточению он напомнил мне Бородинское сражение. И не знаю, чем бы закончилась эта битва, если бы в нее не вмешался физрук. Он был очень недоволен, наш Ганнибал Ильич.

      — Я пять лет проработал в колонии строгого режима, — мрачно изрек он.

      — Вы преподавали там физкультуру? — спросил Вовка Брусникин.

      — Я преподавал там историю философии, — с выражением сказал Ганнибал. — Так вот, тамошние обитатели — ягнята по сравнению с вами. Но вы у меня еще попляшете! Я научу вас хорошим манерам! Я сделаю из вас настоящих мужчин!

      — И женщин тоже? — пискнула Катька Лепилина.

      — И женщин! Я вас всех настоящими сделаю! Вы у меня побегаете! С полной выкладкой, да по плацу! По полной программе!

      — А что значит — с выкладкой и по плацу?

      — А это значит, что вы меня на измор не возьмете, и не надо строить из меня дурака. Не на того напали! Я все выдержу! Я пять лет кормил хищников в зоопарке…

      — А что вы там преподавали: хорошие манеры или историю философии?

      — Какой вы разнообразный! — восхищенно воскликнула Ритка Сурикова.

      Ганнибал Ильич судорожно провел рукой по лицу, будто ему что-то померещилось; может быть, один из хищников, которых он кормил в течение пяти лет.

      — Всем построиться в шеренгу! — закричал он. — Шаг вперед! Нет, не так! Шаг назад, бестолочи! А теперь —  шаг вперед! Опять не так!  

      — У нас что здесь — урок танцев или физкультура, — пробурчал Генка.

      — Разговорчики! Все на улицу, марш! Бег на 60 метров — кто быстрее. 

      — А мы никуда не торопимся, — раздался голос из шеренги.

      — Мой папа говорит, что если быстро бегать, то пятки сотрешь, — заявил Колька Сестренкин.

      — Я не могу бегать, тем более быстро, — заплакал Ленька, — у меня хронический аппендицит!

      — Когда… — глухо начал Ганнибал.   

      — …я служил ямщиком, — выпалил я вдруг. Даже не знаю, почему. Как-то само собой вырвалось.

      Славка не понял и спросил:

      — Кто служил ямщиком? Ганнибал Ильич? А в каком году это было? Это, когда вы стали олимпийским чемпионом?

      — Что? А?.. Нет, в другом, — раздраженно ответил физрук. — Я смотрю ты самый умный из всех, Гречнев. Ну раз так — иди и подтянись на перекладине, хотя бы один раз…

      Я, к сожалению, в учебнике истории видел только одну фотографию настоящего Ганнибала (хотя Ганнибал Ильич тоже вроде настоящий: вот он передо мной — до него можно дотронуться), но, по-моему, он очень похож на нашего.

      А 60 метров так нам пробежать и не удалось — урок кончился! А то бы я обязательно победил!     

   

Еще почитать:

Добрые семена Сонца — Сонц не понимает маму

✨Слёзы солнца✨

Настоящий друг

Снежок и переезд