Школьник Просиков. Глава 3

К НАМ ПРИХОДИТ ПРАКТИКАНТ

У мамы сегодня день рождения. Когда я проснулся, она уже ушла на работу. Папа завтракал в одиночестве, и я появился вовремя.

— Папа, это же моя горбушка! — закричал я.

— Да, да, конечно, — виновато сказал папа. — Извини. Кстати, надеюсь, что ты не забыл про мамин день рождения.

— Как же я могу забыть, — удивился я. — Ведь сегодня будет большой, нет, громадный торт и много всяких других пирожных.

— А как насчет подарка, чем ты собираешься порадовать маму?

— Это тайна. Хотя тебе могу сказать. Нет, пусть это будет сюрприз.

Мы договорились с папой встретиться во второй половине дня, чтобы купить цветы и что-нибудь вкусненькое к праздничному столу. А потом папа отправился на работу, а я в школу.

До начала уроков оставалось еще достаточно времени, и мы с ребятами с жаром обсуждали на школьном дворе достоинства и недостатки команд «Зубило» и «Шайбы», но к единому мнению никак не приходили. Недалеко от нас два переростка усердно лупили друг друга, а несколько первоклашек подбадривали их. Они еще совсем дети, эти первоклассники! Игорь Сабельников тоже с удовольствием смотрел на дерущихся и жевал конфеты.

— Ты, конечно, угостишь меня конфетой? — спросил у него Сережка.

— . Нет, — решительно отказал Сабельников.

— Ладно, не очень-то и хотелось, — с напускным равнодушием сказал Сережка. — Я больше люблю зефир.

— Ну и ешь свой зефир.

— А почему ты ухмыляешься?

— Я и не думал.

— Смотри, пожалеешь.

— Это вряд ли.

И вот тут, показывая ребятам, какую огромную рыбу поймал мой папа прошлым летом, и, растопыривая руки как можно шире, чтобы они могли представить ее невероятные размеры, я совершенно случайно задел переростка Дубякина по прозвищу Барракуда — это такая рыбья тварь, которая жрет кого ни попадя, и у нее большие и острые зубы-крючки. И вот, что я вам скажу: у Дубякина зубы точно такие же!

Дубякин, он же Барракуда, тут же сжал мою руку своей лапищей и вкрадчиво поинтересовался, как меня зовут. Я ответил, что меня зовут Боря Просиков.

— Так вот, юный и неловкий Просиков, ты глуп как сало!

— Сало? — удивился я. — А разве сало предмет одушевленный? Это человек — одушевленный.

— Я поражен и глубоко тронут твоей непосредственностью, — проникновенно сказал Дубякин. — Но послушай меня внимательно малоразвитое, неуклюжее дитя, а перед тем захлопни рот, пожалуйста: глядишь — и мухи не залетят, и комар интереса не проявит. Итак, запомни: сало — это не предмет, а еда! И потом — кто тебе сказал, что ты человек… Ты — юный бабуин! И друзья твои — тоже относятся к этим славным приматам.

Мне стало обидно — и за себя, и за своих друзей. Я вздохнул.

— Придется обо всем рассказать брату. Вряд ли ему понравится, как меня обзывают.

— А кто твой брат? — насторожился Дубякин.

— Он — чемпион мира по боксу! — Никакого брата у меня и в помине не было. Зато имелся значок, найденный мной на улице, и еще недавно принадлежавший обладателю третьего юношеского разряда по легкой атлетике. Значок был так себе, прямо скажем — неубедительный значок. Особенно им не похвалишься. Вот если бы иметь значок с надписью «Чемпион мира!!!» — тогда совсем другое дело. Такой значок хорошо принести в школу — тогда бы все боялись и восхищались мной: «Да, у него отличный удар левой, помнишь, как он врезал тому-то…» И никакой переросток не посмел бы придраться ни ко мне, ни к моим товарищам. — И я тоже брату скажу! — вклинился в разговор Колька Сестренкин. — Знаешь, какой он у меня? Он такой, что… что… что… Да!

Да, он такой, это верно, брат Сестренкина. Я даже поежился. И сам-то Сестренкин ничего себе такой. А подрастет, точно станет таким… таким, как старший Сестренкин.

Дубякин сразу поскучнел, занервничал даже, и, немного помявшись, сказал, что вышло недоразумение.

— Друзья ваших братьев — мои друзья, — значительно сказал он, — то есть братья ваших братьев, те есть вы ваших братьев… — здесь он окончательно запутался. — Ну, в общем, мы поняли друг друга.

Я хотел сказать, что ничего не понял, но тут Колька пихнул меня в бок. И правда, палку перегибать тоже не стоит. Дубякин-Барракуда значительно здоровей и старше нас. Но я сделал важный вывод: если какой-то Дубякин старше тебя, то это совсем не значит, что он такой же умный как ты.

— Уф! — выдохнул Витька Меднис, как только ушел Дубякин. — Я уже думал, что мы сегодня будем сильно биты, а с перебитыми ногами и руками совсем непросто решать арифметические задачи.

— День еще не закончился, — угрюмо сказал Сабельников.

В класс учительница вошла вместе с завучем Юлием Цезаревичем. Завуч очень серьезен и сообщает, что сегодня урок природоведения проведет студент-практикант.

— Дети, обещайте мне, что будете послушными. Не подведете? А то у нас с вами возникнут сложности.

Разумеется, мы обещали.

— А теперь я посмотрю вам в глаза, и если встречу честный и открытый взгляд, то я вам поверю.

Первым завуч посмотрел на меня и… встретил честный и открытый взгляд. И на кого бы он не посмотрел, повсюду взгляды выражали честность и открытость.

— Невероятно, — сказал Юлий Цезаревич, но вид у него все равно был недоверчивый. — И еще, — добавил он, — сидите так тихо, чтобы даже вашего дыхания не было слышно.

— Мы не можем не дышать. Иначе превратимся в кучу покойников, — возразил Ленька Трахтергенц. — Это не понравится нашим мамам.

А Вовка Брусникин заявил:

— Но у меня во рту полипы, и я дышу ртом и громко.

— Кто-то что-то сказал, или мне послышалось? — грозно нахмурил брови завуч.

Все молчали. Никто не дышал. Даже Вовка с его противными полипами. Юлий Цезаревич еще раз печально посмотрел на нас, вздохнул и вышел, сказав на прощание учительнице, чтобы она была с нами построже.

Затем появился сам студент-практикант, Гумбольдт Евсей Евсеевич, и урок начался.

— Евсей Евсеевич, а вы за кого болеете — за «Шайбу» или за «Зубило»? — спросил Женька Лисицкий.

— Я болею за порученное мне дело — за природоведение, — ответил несколько опешивший студент.

— Лисицкий, еще один глупый вопрос, и я отправлю тебя из класса, — вмешалась Нина Федоровна.

Поначалу было заметно, что Гумбольдт Е. Е. немного волнуется, но потом ничего, разошелся и рассказал нам про тропические леса и озера, про огромные стада зебр и антилоп, про красных слонов и львов-людоедов, про вулканы и гейзеры. А когда речь зашла про морские глубины и их обитателей, стало совсем интересно.

— А кашалот — это млекопитающее или рыба? — вдруг перебил его новенький, Сашка Скоков.

— Глупый, кашалот — это рыба, — сказал Генка Тарлович. — Говорят: рыба-кит. А что кашалот, что кит — один черт, те есть я хотел сказать — рыба.

С Генкой особенно не поспоришь. Он у нас здоровяк, этот Генка, и нам порой крепко от него достается, но товарищ он отличный!

— Нет, кашалот — это морской зверь! — заявил Вовка Брусникин.

— А у меня есть две рыбки в банке, — сказал я.

— Они вкусные? — спросил Сабельников.

— Да откуда же мне знать! Я не для еды их держу.

— А для чего же? — искренне удивился Игорь.

— А коза? — оживился Сережка.

— Что коза? — спросил практикант.

— Коза — млекопитающее или млекодающее? А в Парагвае козы водятся? Вот у моей бабушки в деревне Кошкарово — водятся. Да и в соседних деревнях их немало.

— Хватит! Довольно! — закричала учительница. — Я еще раз прошу вас, ребята, перестаньте шуметь и задавать дурацкие вопросы!и

Студент Гумбольдт улыбнулся и сказал, что сам с нами справится, на то он и учитель, чтобы отвечать на всякие вопросы; и еще он сказал, чтобы Нина Федоровна не волновалась, поскольку он умеет обращаться с детьми. Но очень скоро Евсей Евсеевич улыбаться перестал.

— Интересно, слон здоровее носорога… — задумчиво протянула Ленка Семочкина.

— Думаю, что здоровее, — сказала другая Ленка — Цветочкина.

— Думают в Думе, — буркнул Сестренкин.

— Евсей Евсеевич, расскажите нам про Думу!

— Евсей Евсеевич, не надо про Думу рассказывать.

— У слона — клыки, у кита — усы, а у змеи усы бывают?

Студент-практикант слегка побледнел, но держался еще молодцом, и даже стал рассказывать про огромные пропасти и карстовые пещеры.

— А что такое карст? — спросила Ритка Сурикова.

— Карст — это легко выщелачиваемая порода.

— Легко — что?

— Ну как бы вам это попроще объяснить…

Но объяснить он не успел, так как Сашка Прохоров спросил — почему у попугая две ноги?

— Дурак ты, Сашка, — ответил ему Васька Бегалов. — С четырьмя ногами он был бы кошкой или собакой, только с крыльями.

— А если три?

— Что три?

— Три ноги.

— Три ноги не бывает.

— Нет, бывает!

— Бывает четыре, восемь бывает у осьминогов.

— Тише, тише, — вновь заволновалась учительница.

Но у нас накопилось столько вопросов, что они требовали немедленного ответа.

— А у гусениц сколько ног?

— Надо считать.

— Акула вообще без ног, а осьминогу за здорово живешь накостыляет.

— Нет, осьминог ее сожрет.

— Всех сожрет медведь — он самый сильный!

— Белый или бурый?

— Плюшевый.

— Ну не сильнее же слона!

— Сильнее!

— А слон затопчет крокодила? А двух крокодилов?

Вопросы сыпались со всех сторон.

У студента нервно задергалось веко, и он стал озираться по сторонам, вздрагивая при каждом вопросе. Мы и не подозревали, что он такой пугливый.

— Вы что-нибудь потеряли, Евсей Евсеевич? — участливо спросила Ритка Сурикова.

— По-моему, он нервничает, — заметил Сабельников.

— Мама говорит, что все болезни от нервов, — вздохнула Катька Лепилина.

— А моя мама говорит, что от всего помогает диета и правильный образ жизни, — сообщила Цветочкина.

— Ты думаешь, что Евсей Евсеевич ведет себя неправильно?

— Да ничего я не думаю, — ответила Ленка.

— Как всегда, — прыснула Ритка.

— Ничего вы в этом не понимаете, — заявил Димка Крайников. — Мой папаня говорит: надо выпить стакан другой успокоительного — и о нервах можно забыть. Никаких нервов — только глубокий и освежающий сон.

— Спать на уроке нельзя, — наставительно сказала Тонька Акимова.

— Нет, на уроках хорошо спится, сладко так… — не согласился Славка и зевнул.

А за нашими с Сережкой спинами разгорался нешуточный спор. Славка сказал, что есть такая птица — секретарь, и она ловит змей. На этом основании он утверждал, что мама Женьки Лисицкого — птица.

— Она у меня ученый секретарь! — возмутился Женька.

— Ну и что! Значит она — ученая птица!

— Так что же, она и змей ловит? — заинтересовался Сестренкин.

— Насчет змей не знаю, — признался Славка.

— Ну это уже слишком! — завопил Женька. — У тебя мозги совсем жиром заплыли, Гречнев!

Раздался звук оплеухи… Звук такой радостный для сердца настоящего мужчины. Женька зарыдал. Но торжествовал Славка недолго. Женька влепил ему не менее звонкую оплеуху. И они еще раз обменялись ударами.

— Немедленно в угол — оба! — закричала Нина Федоровна. — Вы сорвали урок и будете наказаны.

На шум прибежал Юлий Цезаревич. Вид у него был очень сердитый. Он долго говорил, что нормальные дети так себя не ведут, что ему очень стыдно перед Евсеем Евсеевичем, и совсем не о таком поведении мечтали наши мамы и папы, отдавая нас в школу. Они надеялись, что мы будем прилежно заниматься и хорошо себя вести, и верили, что мы станем замечательными парикмахерами, юристами, бухгалтерами и бизнесменами, а мы, вместо этого, ведем себя неподобающим образом, шалим и нарушаем дисциплину, и все это может кончиться… Завуч не договорил, но было понятно, что нас ждет нечто ужасное, о чем вслух и говорить-то тяжело и неприлично.

— Я думаю, что дикари Новой Гвинеи охотно приняли бы вас в свою компанию, — заключил Юлий Цезаревич.

Светка Панина засмеялась, а практикант тяжело осел на пол; веко у него продолжало дергаться, а прежней веселости как не бывало.

— Вы не садитесь, Евсей Евсеевич, вам скоро выходить — сейчас звонок прозвенит! — сказал Сашка Скоков.

Ошарашенный студент вскочил, потом сел на стул… И опять вскочил.

— Так! — сурово произнес завуч. Его взгляд остановился на Вовке. — Это уже чересчур, Брусникин.

— Это не Брусникин, — сказал я.

— Молодец, что признался, — растрогался завуч, потеплев взглядом. — Это мужественный поступок. Значит, вы не совсем безнадежны.

— Еще чего, это не я!

Завуч помрачнел.

Конечно, я знал, кто это сказал, но я не выдаю своих товарищей.

— Сейчас мы все выясним! — повысил голос завуч. — Я просто посмотрю вам в глаза. Уверен, что виновный выдаст себя и покраснеет.

А так как он стоял рядом со мной, то первым делом внимательно посмотрел на меня. Я не разочаровал его… и покраснел. Но когда завуч перевел взгляд на Сережку, то и он немедленно покраснел. Юлий Цезаревич обошел класс и всем внимательно смотрел в глаза. Все краснели.

Да-а-а… — протянул он озадаченно.

Кто-то фыркнул

— Если ваше поведение не изменится в лучшую сторону — ваше будущее видится мне печальным, и боюсь, что тогда вам будет не до смеха. — Завуч пожал плечами и с недовольным видом вышел.

А на перемене чуть не пострадал Сережка. И если бы не спасительный звонок, прозвеневший как нельзя кстати, ему пришлось бы худо. Целая толпа разъяренных товарищей гналась за ним по школьному двору совсем не с добрыми намерениями. А случилось вот что.

Сережка спросил у ребят: не загадать ли им загадку?

— Попробуй, — сказали они и нахмурились.

Тогда он выразил сомнение, разгадают ли они ее. Товарищи спросили- не издевается ли Сережка над ними и не считает ли их за идиотов?

На вопросы он не ответил, и загадал загадку.

Разгадать они не сумели, а потому сильно разозлились и велели загадать еще.

Сережка опять загадал. Они снова оплошали и, конечно, разозлись еще больше. Лица их запылали.

— Давай снова! — злобно заверещали они.

Выражения лиц при этом у них было нехорошее, прямо надо сказать, некрасивые были лица — тяжелые, даже зловещее что-то в них проглядывалось. Но Сережка не обратил на это внимание. А зря. Он ответил, что они ребята туповатые, и сколько им не загадывай, все равно не отгадают, и предложил такой вариант:

— Если сможете точно повторить за мной три предложения…

— Только жалкие придурки не смогут, — сурово ответили друзья.

— Что ж, давайте проверим. Если сможете, значит у нас ничья. Согласны?

— Согласны!

— Тогда начали: «Мы отличные и незлобивые товарищи…»

Они повторили.

«…гордимся, что такой товарищ, как Сергей Томилин учится в нашей школе».

С зубовным скрежетом они повторили и эту чудовищную фразу.

— Все, вы уже проиграли!

— Почему?! Ведь было только два предложения!

— Ничего подобного! Вы не повторили за мной третье, когда я сказал, что вы проиграли.

— Ты обманул нас! — взревели товарищи. — Грязный и недостойный нашего общества тип! Ну держись, игрун!

Серега скоренько рванул к школе. И как я уже говорил, от расправы его спас только звонок.

Следующий урок — физкультура! И это замечательный урок! Побольше бы таких, а то зря тратим время на всякую арифметику. И физрук наш, Ганнибал Ильич — он отличный!

В самом начале урока он пообещал сделать из нас — лентяев и мелких прохиндеев — чемпионов Европы. Правда, не уточнил по какому виду спорта.

— Ну что, малыши-коротыши, начнем, — сказал физрук и, взяв мяч, швырнул его в кольцо. — Итак, кто из вас умеет играть в баскетбол? До кольца кто-нибудь мяч добросит?

Я смело шагнул вперед.

— Мой папа был чемпионом мира по баскетболу!

Все застонали от зависти.

— Ты врешь! — закричал Лисицкий.

— В каком году? — поинтересовался физрук.

Я сказал.

— Ну как же, помню. Я сам в этом году пять раз становился олимпийским чемпионом. А сейчас, козявки, смотрите и учитесь, как бросают по кольцу настоящие мастера. Внимание, исполняю два штрафных…

Первый мяч Ганнибал — так его все зовут в школе — забросил с девятнадцатой попытки, второй с сорок шестой… Прошло около двадцати минут.

— Вот так-то! — удовлетворенно пророкотал он.

Поскольку отведенное для баскетбола время вышло, мы занялись перетягиванием каната. В финале сошлись с одной стороны — Славка, Сережка и я, с другой — троица, возглавляемая Тарловичем. А Генка очень, очень сильный! И грубый. Славка пожаловался физруку, что тот оказывает на нас психическое воздействие.

— А вы не воздействуйтесь.

— Но он показывает кулак и говорит обидные слова. Очень трудно состязаться в перетягивании каната с психически ущербным Генкой.

— Бодритесь! — бодро сказал Ганнибал. — Тяжело с психами — легко со здоровыми.

Мы стали бодриться. Девчонки, в основном, болели за нашу команду.

— Ну, Сережка, голубчик! Давай Славка! Борька, вперед!

Девчачья поддержка придала нам сил. И мы пошли вперед. Вернее назад. Так легче перетягивать канат. Но тут Лисицкий стал дразнить Сережку.

— Давай, Серенчик! Давай, голубок! Поднажми, лапушка!

Сережка отпустил канат и бросился на Женьку. Мы тоже не остались в стороне. Ужасный бой! По своему ожесточению он напомнил мне Бородинское сражение. И не знаю, чем бы закончилась эта битва, если бы в нее не вмешался физрук. Он был очень недоволен, наш Ганнибал Ильич.

— Я пять лет проработал в колонии строгого режима, — мрачно изрек он.

— Вы преподавали там физкультуру? — спросил Вовка Брусникин.

— Я преподавал там историю философии, — с выражением сказал Ганнибал. — Так вот, тамошние обитатели — ягнята по сравнению с вами. Но вы у меня еще попляшете! Я научу вас хорошим манерам! Я сделаю из вас настоящих мужчин!

— И женщин тоже? — пискнула Катька Лепилина.

— И женщин! Я вас всех настоящими сделаю! Вы у меня побегаете! С полной выкладкой, да по плацу! По полной программе!

— А что значит — с выкладкой и по плацу?

— А это значит, что вы меня на измор не возьмете, и не надо строить из меня дурака. Не на того напали! Я все выдержу! Я пять лет кормил хищников в зоопарке…

— А что вы там преподавали: хорошие манеры или историю философии?

— Какой вы разнообразный! — восхищенно воскликнула Ритка Сурикова.

Ганнибал Ильич судорожно провел рукой по лицу, будто ему что-то померещилось; может быть, один из хищников, которых он кормил в течение пяти лет.

— Всем построиться в шеренгу! — закричал он. — Шаг вперед! Нет, не так! Шаг назад, бестолочи! А теперь — шаг вперед! Опять не так!

— У нас что здесь — урок танцев или физкультура, — пробурчал Генка.

— Разговорчики! Все на улицу, марш! Бег на 60 метров — кто быстрее.

— А мы никуда не торопимся, — раздался голос из шеренги.

— Мой папа говорит, что если быстро бегать, то пятки сотрешь, — заявил Колька Сестренкин.

— Я не могу бегать, тем более быстро, — заплакал Ленька, — у меня хронический аппендицит!

— Когда… — глухо начал Ганнибал.

— …я служил ямщиком, — выпалил я вдруг. Даже не знаю, почему. Как-то само собой вырвалось.

Славка не понял и спросил:

— Кто служил ямщиком? Ганнибал Ильич? А в каком году это было? Это, когда вы стали олимпийским чемпионом?

— Что? А?.. Нет, в другом, — раздраженно ответил физрук. — Я смотрю ты самый умный из всех, Гречнев. Ну раз так — иди и подтянись на перекладине, хотя бы один раз…

Я, к сожалению, в учебнике истории видел только одну фотографию настоящего Ганнибала (хотя Ганнибал Ильич тоже вроде настоящий: вот он передо мной — до него можно дотронуться), но, по-моему, он очень похож на нашего.

А 60 метров так нам пробежать и не удалось — урок кончился! А то бы я обязательно победил!