Школьник Просиков. Глава 2

СКОЛЬКО РАЗ МОЖЕТ ВЗДОХНУТЬ УЧИТЕЛЬНИЦА?

— Ноги вытирайте! — кричит уборщица в вестибюле.

Я отвечаю, что вытер и спешу к лестнице.

— Бойкие здесь все очень, — недовольно говорит уборщица, — как эти…

Заинтригованный ее словами, я возвращаюсь обратно и спрашиваю:

— Эти — кто?

— Ну эти… — повторяет она.

— Эти — это кто? — пытаюсь я уточнить.

— Ну, не такие как те, — уже откровенно неприязненно говорит уборщица. — Были бы они такие…

— Какие? — Мне ужасно хочется объясниться.

Но уборщица не отвечает, а что-то ворчит про себя, совершенно невозможно разобрать — что.

Наверное, она знает, что из себя представляют загадочные ЭТИ, но хочет сохранить в тайне, поэтому и невнятно бурчит. А придет к себе домой и будет считать, что бегают там по школе дураки всякие.

Я помчался наверх.

В классе, пять минут, оставшихся до начала урока, мы провели предельно насыщенно.

Коварные дакоты сошлись в яростном бою с жестокими ирокезами. Верх взяли коварные дакоты. Победители разразились дикими и ликующими криками. Побежденные отчаянно рыдали. Но им было обещано, что скальпы с них не снимут. Отчаянные рыдания сменились слезами благодарности.

Анька Сушкина, сидя за столом преподавателя, подражала, вернее передразнивала Нину Федоровну, нашу учительницу. И надо сказать, получалось это у нее совсем неплохо.

— Просиков Борис — вон из класса! — кричит она, стуча линейкой по столу. — Сабельников, быстро в угол! Володя Брусникин, немедленно вызываю твоих родителей в школу!

Другие девчонки оживленно болтали между собой, наверное, о каких-нибудь дурацких куклах, или о каких-нибудь не менее дурацких тряпках, либо обсуждали совершенно дурацких киноактеров.

Сашка Прохоров пытался засунуть кончик языка в точилку.

Короче говоря, стоял привычный шум и гам.

Только отличники в количестве трех человек — две девчонки и один наш, а именно — Витька Меднис, сидели тихо и повторяли урок.

Сосед по парте, Сережка Томилин, мой лучший друг… но порядочная зануда. Летом он отдыхал у бабушки в деревне. О проведенных там незабываемых днях, Сережка был готов говорить с утра до вечера с кем угодно, и надоел всем ужасно. Вот и сейчас она зудел мне в ухо:

— …И тут я понял, что мы с Манькой, козой нашей, заблудились. Что делать? Ну, думаю, пропал — придется одной травой и лягушатиной питаться, пока нас не найдут.

Бежать было некуда. Мне стало тоскливо.

— Ты чокнулся, Серега, — по-товарищески доверительно сказал я ему. — Тебе лечиться надо, витамины есть…

— Не думаю.

— Да тебе и не надо думать, тебе витамины есть надо.

— Отстань от меня со своими витаминами! А вот чокнутого я тебе еще припомню. Только знай, что с этой минуты, твоя нога никогда больше не переступит порог моего дома.

— Очень надо моей ноге его переступать. У меня что, своего порога нет?

— И еще, Борька, хочу, чтобы ты это знал. Раньше я тебе не говорил, а сейчас скажу.

— Ну, говори.

— У тебя голова на еловую шишку похожа. Вот!

— На тебя что, Серега, трамвай сегодня наехал? Ты же знаешь, если дело дойдет до драки, то против меня мало кто устоять может.

— Я из таких, — ответил он просто.

Пока мы так разговаривали, Нина Федоровна делала перекличку. Она отличная, наша учительница! Правда, порой вдруг занервничает, мелко так затрясется, покраснеет сильно и говорит, что — все! — больше она не выдержит и надолго ее не хватит. Но мы так думаем, что она шутит.

На уроке отсутствовал только Юрка Баларев.

— Кто знает, что случилось с Баларевым? — спросила учительница.

Увы, но Юрка сломал руку. Он вышел в открытый космос из корабля-разведчика… и не вернулся. Хорошо, что корабль находился на уровне первого этажа, но руку все-таки он сломать умудрился. Дальнейшие полеты пришлось отложить на неопределенный срок. Тем более, что хозяева корабля, то есть квартиры и одновременно Юркины родители — категорически не согласны жить в космических условиях.

— Очень жаль. Надеюсь, вы будете навещать своего друга, — сказала Нина Федоровна.

Мы дружно закричали, что, конечно, будем.

— Так, хорошо, а теперь начнем урок. Все принесли счетные палочки, как я просила? Кто не принес, поднимите руку.

Женька Лисицкий поднял руку.

— Ну, и почему ты не принес, Женя?

— Да несолидно как-то, Нина Федоровна. Что у нас — детский сад, что ли? Повсюду компьютеры. А тут палочки…

Учительница вздохнула.

— Опять умничаешь, Лисицкий. Тогда иди к доске и реши арифметическую задачу.

— Можно я решу! — с готовностью подскочил на своем месте Меднис.

— Нет! По-моему, я вызывала к доске Лисицкого.

Женька обреченно, и как-то сразу ссутулившись, пошел к доске.

— Все! — сказал он с трагическим видом, пять минут спустя, проходя к своей парте, и сгибаясь под непомерной тяжестью полученной двойки. — Остаюсь сегодня без мороженого и без телевизора.

Сережка сдавленно хохотнул, за что тут же получил по затылку от Женьки.

— Лисицкий! — закричала учительница. — Немедленно в угол!

Возбуждение в классе нарастало. Нина Федоровна несколько раз делала нам замечания.

— Да что с вами сегодня! Какая муха вас укусила! Я требую тишины. Сидите тихо, чтобы я слышала, как комар прожужжит.

— Но в классе нет комаров… — сказал кто-то озадаченно.

— Это пчела жужжит, — объяснил Сашка Прохоров.

— Если меня покусает пчела, я в школу больше никогда не приду. И не просите, — насупился Ленька Трахтергенц.

Учительница уже в который раз вздохнула. Я даже подсчитал специально — в пятый раз! А урок еще не кончился. Интересно, какой у нее личный рекорд по вздыханиям, и побьет ли она его сегодня.

Сережка перестал на меня кукситься и начал канючить, чтобы я показал ему марки.

— На перемене покажу.

Но Сережка продолжал нудить и так надоел, что пришлось пнуть его ногой. В ответ он пнул меня. В конце концов, я сдался и полез в ранец за марками, только чтобы он отвязался от меня.

— На, — сказал я, протягивая ему альбом. — Только осторожно, чтобы училка не увидела.

— Училка все видела, — сказала Нина Федоровна.

Я покраснел. За разговором мы и не заметили, как она подошла.

Вот есть нехорошее свойство у учительниц — внезапно обращать на тебя внимание, когда ты меньше всего этого ожидаешь.

-Ну-ка, покажите, что у вас там? Я жду…

Выражение ее лица не предвещало нам ничего хорошего, оно предвещало плохое. Так и произошло. Марки, Нина Федоровна отобрала.

Пришлось заплакать и сказать, что я сделаю с собой нечто ужасное, например, не стану сегодня обедать и умру от голода, и все еще очень пожалеют об этом.

Сережка тоже разревелся, даже громче меня. Здорово это у него вышло.

Но все оказалось напрасно. «Не врут карты, ой не врут, права оказалась бабушка!» — думал я, шагая в угол вместе с Серегой.

Когда прозвенел звонок, мы, понурившись и грустя, как бараны после стрижки, подошли к Нине Федоровне, ожидая неприятного разговора. К счастью, все оказалось не так страшно. Она только слегка нас пожурила, опять вздохнула — в двенадцатый раз! — и, возвращая марки, предупредила, что если такое повторится снова, то тогда нас точно ждут неприятности.

Возвращаясь после школы домой, Сережка сказал мне:

— Ты обратил внимание, как Варька Полякова весь день с меня глаз не сводила. Она в меня влюблена.

Я промолчал. Мне просто не хотелось его разочаровывать. На самом деле, весь день Варька смотрела на меня.

— А я не люблю влюбляться. Предпочитаю конфеты, лучше шоколадные, — сообщил Славка.

— От конфет бывает кариес.

— Что бывает?

— Ну, дырки в зубах.

— Ерунда! От них только приятность во рту и во всем теле разливается. А еще я люблю булочки с повидлом.

— Булочки с повидлом?! — Сережка застыл на месте. — Я не ослышался, ты любишь булочки с повидлом?

— Ты не ошибся.

— Да что с тобой, Славка! Как можно любить булочки с повидлом, когда есть булочки с маком.

— С маком? Ой, не могу! Ты меня рассмешил. Булочки с маком. Ха-ха-ха! — и Славка натужно засмеялся.

Я поддержал Сережку.

— А ты, Просиков, лучше бы помолчал, иначе нам с тобой придется сразиться.

— Всегда готов. В любом месте и в любое время. Как благородный человек оставляю выбор оружия за тобой. Мне без разницы. Но лучше — рапиры или топоры.

— Хорошо, — согласился Славка. — Пусть будут топоры.

— Заметано!

— Да ну вас! — сказал Витька Меднис. — Пора по домам. Лично я, сегодня вечером отлично проведу время.

— Отлично — это как? Пойдешь в кино?

— Нет, я буду читать книгу.

— Про пиратов?

— Нет.

— Про разбойников?

— Нет.

— Про индейцев, про пришельцев из космоса, про трансформеров?

— Да нет же!

Мы молча пожали плечами. Он очень странный, этот Меднис. Ведь других интересных книг не бывает.

— У меня есть один замечательный учебник по арифметике…

— Ах, вот оно что!

— …И я буду решать арифметические задачи! — с восторгом закончил Витька.

Мы с сожалением посмотрели на него. С глубоким сожалением. С глубоким, как Марианская впадина. Нет, что-то у него определенно не то с головой.

Дома, я наскоро перекусил на кухне, и меня потянуло в сон. Все-таки школа здорово утомляет.

Прибежала наша собака Гаврила и стала лакать воду из миски.

— Ты дичаешь, Гаврила, — сказал я строго.

Гаврила приветливо завиляла хвостом.

— Пашка хороший, Пашка дружок — сладкий пирожок, — вдруг затараторил волнистый попугай Пашка, глуповато посмотрел на меня, и развязно добавил: — Творожок люблю.

Я зашел к себе в комнату, бросил ранец в угол и задержался у банки с рыбками. Надо купить еще водорослей; очень красивые есть в зоомагазине, недалеко от нашей школы. Я приветливо постучал по стеклу. Подплыл Никанор, и долго пучил на меня глаза. Жалко, что рыбок нельзя погладить. Я присел на тахту. Рядом устроилась Дикая Гаврила, лизнула руку и уставилась на меня своими большими добрыми глазами.

— Что, хочешь рассказать о своей собачьей жизни, — сказал я, зевая. — Давай в другой раз, у меня глаза слипаются.