Счастье

Мой последний психиатр на одном из часовых сеансов попросил меня вспомнить школьные времена и рассказать о них. Устроившись как можно удобнее на кушетке в углу его погруженного в приятный сумрак кабинета, я с облегчением закрыл уставшие глаза и принялся мысленно листать свою книгу воспоминаний, пока не добрался до интересующего периода жизни. Я мог выудить из памяти что угодно, но почему-то остановился на выпускном. Расслабив спину, я принялся описывать доктору то, как проходили приготовления, как мы покупали идиотские подарки для учителей и переживали о том, куда отправимся, когда, наконец, окончательно выйдем за пределы школьного двора, распрощавшись с красным кирпичом и кривой, покрытой черепицей крышей. Кто-то из родителей тогда предложил записать весь наш класс на камеру, чтобы мы помечтали о своем будущем, а спустя много лет, видимо, нашли эту запись и посмеялись над тем, как же всё иначе сложилось. Мы садились по одному на стул в одном из классов и отвечали на заготовленные вопросы, глядя в объектив установленного на штатив вуайериста. Нас спрашивали о том, кем мы планируем работать, чего ждём от будущего и прочие умилительные вещички. Когда пришла моя очередь летать в облаках, я преспокойно признался, что от будущего жду только всего самого лучшего, а работать планирую прям как отец — много, упорно и с пользой для общества. Также добавил что-то про красавицу жену и ребенка — это обязательно должна быть девочка, за личной жизнью которой я буду следить настолько тщательно, насколько смогу. Под конец учителя обязательно задавали вопрос: что такое счастье? И каждый раз получали разные ответы.

Я был единственным, кто тогда заявил:

— Если честно, я не знаю, что такое счастье. Но очень хотелось бы поскорее узнать, что это.

С тех пор ничего не изменилось, произнёс я, открывая глаза и глядя на развалившегося в кресле психиатра. В полумраке было тяжело сказать, как именно он на меня смотрел. Воздух был сырой. Над дверью гудел кондиционер. Прямо передо мной на голой, болезненно жёлтой стене висела кабанья голова, пустые глаза которой сверлили меня насквозь. На секунду мне даже почудилось, что из её мохнатой пасти текут слюни и падают прямо мне на грудь, проникая через поры внутрь. Стало мерзко и тепло.

Я сменил что-то около шести мозгоправов за последние два года, потратил сумасшедшую сумму и належал примерно шестьдесят часов, рассказывая разноцветным галстукам и рубашкам о том, почему в моей жизни есть место всему, кроме банального счастья. Я задавал один и тот же вопрос, а в меня летели бесконечные советы или рецепты, приправленные знаменитой, профессиональной мягкостью. В один момент я не выдержал и после очередной долгой тирады своего последнего психиатра приподнялся на локте и, не моргая, выпалил:

— Слушайте, я уже забыл, когда в последний раз просыпался утром не с чувством абсолютного ничтожества. Сначала я гнался за карьерой, а всю зарплату спускал на развлечения для взрослых: от алкоголя до проституток. Когда это не принесло плодов, я упал лицом в апатию и принялся хвататься за всё подряд, лишь бы сбросить со своих плеч невыносимую усталость бытия и схватить самого себя за яйца. Я прочитал абсолютно все статьи, состоящие из дурацких советов о том, как вырваться из рутины серых будней, после чего потратил ещё несколько лет на практику буддизма, путешествия по миру и всякий новомодный ментальный мусор. Моя квартира переполнена произведениями искусства, полки ломятся от книг, названия которых я не помню, а в подвале пылится коллекция виниловых пластинок, которые мне лень продать. Я кладу в кофе антидепрессанты вместо сахара, встречаю рассвет и засыпаю поздно в одиночестве под мерцание экрана телефона. У меня прекрасная работа, которую я могу бросить хоть сейчас, поскольку даже не понимаю её сути, а в банке открыт отдельный счёт для услуг, вроде вашей. Два раза в неделю я катаюсь на личной машине к проститутке, которую выкупаю сразу на месяц, потому что больше мне нечем заняться. Шучу, мне просто больно знать, что эту девушку трахает в моё отсутствие кто-то другой, но я слишком брезглив, чтобы сделать ей предложение. По воскресеньям я хожу в кино, прогуливаюсь по торговому центру, стригусь раз в полгода и не отмечаю никакие праздники, потому что не вижу в этом смысла. Моё отражение в зеркале тускнеет, кожа покрывается морщинами, а тиканье часов становится самым интересным звуком из всех. Я смотрю порнофильмы и телевизор с одинаковым по степени равнодушием, а после мастурбации чувствую злость на самого себя, после чего бегу бить стаканы об стену, пока не успокоюсь и не сползу по стене на залитый алкоголем пол. Вы называете это популярной нынче депрессией, кто-то предпочитает говорить, что я скучаю или страдаю от биполярного расстройства. Другие и вовсе считают, что я это все себе придумываю — проблема в голове, мол. Разберись в себе, кричала мать, пока не слегла в могилу рядом с отцом. Ой, да пошло оно всё, — я уселся на край кушетки. — Давайте посмотрим правде в глаза — называйте моё состояние как угодно, мы оба знаем, что я просто-напросто несчастлив. Всем доволен, ничем не счастлив. Я даже не понимаю, какого это — быть счастливым. Для меня это что-то из разряда высоких материй, о которых постоянно говорят, но никто никогда не видел. Симулякр, прямо как Всегдасвет из той сказки, помните? Что-то про детей, которые шли по следу солнца на край горизонта…

«А разве современный мир не соткан из абстрактных категорий, о которых никто ничего не знает, аргх?», — хрюкнуло где-то сверху.

О да, ты чертовски права, проклятая кабанья голова, — обрубок лесной, первобытной дикости. Её пятачок тут же весело задвигался, во рту сверкнули белоснежные клыки, а из чёрных глаз потекла густая кровь. Очарованный своей галлюцинацией, я внезапно почувствовал, что хочу зарыться в землю и рыть, рыть, рыть корни до ночи.

«Бегать по лесу, аргх», — снова она хрюкает в ухо.

Да, да, звучит прекрасно…

«Жрать трюфели, отпугивать собак, заниматься сексом в грязи со свиньями».

Ну да, точно, может, мне этого не хватало? Мудрая кабанья голова будила во мне что-то скользкое, напоминающее страсть и желание биться телом об острые скалы, покрытые мхом. Её глаза светились, из пасти капало. Зрелище это возбуждало и завораживало, пока наконец мой психиатр не заговорил. Говорил долго и сосредоточенно, стараясь подбирать слова. На столе у него цокал маятник Ньютона. На тумбочке между нами песочные часы отмеряли отведенные мне минуты душеизлияния.

Я пропустил большую часть из его речи, поскольку и так знал наизусть каждое слово. И вот в качестве финализации своих наблюдений он вдруг предложил мне, цитирую, «отвлечься».

— Тип, напиться? Как раньше? — безучастно уточнил я.

«Сладкие корни, туманные болота, жирная почва. Тишина и покой, аргх», — продолжала усердно и сладостно хрюкать голова, капая слюнями мне на плечо.

Доктор помотал головой. Видимо, он хотел, чтобы я конкретно так отвлёкся. Так, как не отвлекался никогда в своей жизни. Вот что б прям до забвения. Взяв с полки какую-то потрепанную книгу, он принялся листать её и рассказывать мне что-то про паломников, отшельников и племенных людей, живущих в скитаниях по всему миру. Я спросил, чего ж они всё время бродят и никак не успокоятся. А он и отвечает, будто прогулки на край света помогают лучше постичь самого себя, остаться наедине с миром в гармонии… Глаза его при этом скользят по страницам книги.

«Знаешь, как мы становимся счастливы?», — закряхтела голова синхронно с доктором. «Мы забираем счастье у земли, высасываем его из деревьев, питаемся им вместе с корнеплодами, обмазываемся им каждую весну, аргх».

Ну и из чего же я должен сосать счастье здесь, мудрая кабанья голова? У меня нет клыков, нет пяточка вместо носа, руки мои розовые, без копыт, кожа гладкая, шерсти совсем мало, никакой шкуры. Думаешь, я не пытался зарыться в женщин или в бутылки с алкоголем так же, как ты зарываешь морду в грязь? Не думаешь ли ты, голос первобытной дикости, что мне в своём мире чего-то не хватает? Ты ведь слышишь, что говорит этот дзен-буддист в костюме — я нормальный, я не сломан, я не сумасшедший. Понимаешь? Я здоров. Просто вот фетиш у меня такой — однажды испытать беззаботное счастье, но откуда взять его, в каком супермаркете купить эту консерву? На какую витрину сейчас не посмотришь — есть что угодно, заходи и покупай. Думаешь, денег не хватит? Ошибаешься, хватит на то, чтобы самому эту витрину создать. Идёшь дальше, мимо тебя парочка счастливая проходит, за ручки держится. Ты к ним приблизишься только на мгновение, вдохнешь аромат счастливой жизни и тут же плюхнешься обратно в эмоциональный голод. Они тебя и не заметят, пройдут мимо, вернуться в тепло и будут пить вино. По дороге на них взглянут другие люди и тоже подумают — да ведь вот же оно, самое настоящее счастье, надо и мне так попробовать. А только не бывает таких счастливых людей, разве ты не знаешь?

Голова одобрительно хрюкает — не знает, мол.

Да-а, вот именно, не существует такого. Это всё только на картинках, в реальности уже давно никто тебе не скажет, что такое счастье. А если скажет, то соврёт, а потом будет всю жизнь бегать за ним по электронным лестницам, пока однажды не споткнется и не упадёт в гроб. И вот ты скажешь, но ведь придумали само слово. Ага, но только если у меня этого слова в жизни нет, значит, не бывает его, иллюзия всего лишь. Или ты хочешь сказать, что у всех есть, а у меня — нет? Так ведь не бывает. На картинку все смотрят, а я не смотрю, потому что там голая стена. Как там сказка, вспомни? Слова вспомни, говорю тебе. А, кажется так:

Бежали детки за Всегдасветом,

Никто не знал — зачем.

Последний луч моргнул за горизонтом,

А они за ним, за ним — скорей.

Бежали детки через поле

И через оранжевое море,

И через дремучие леса:

Навстречу чуду в облаках.

Никто не спрашивал — зачем,

Ведь Всегдасвет всегда быстрей.

Сияет луч его во тьме,

А ты беги за ним скорей.

Схватить его за яркий хвост —

Осталось только пересечь сей мост.

Ты глянешь в руку с сожалением,

А в ней мерцает огорчение.

Ну, как тебе? Неплохая сказочка?

Голова хрюкнула и заплатила мне ещё одной дозой вонючих слюней.

«Тебе бы в поэты податься», — засмеялась она. «Ты сам-то слышал, что сочинил только что? Образованно, аргх. Сказки любишь, значит? Приходи ко мне в чащу, найди деток и спой им про этот свой Всегдасвет, пока охотники им головы не отрубили. Авось не так больно будет жизни лишаться».

Я уж хотел запротестовать, но вдруг подумал, что кабанья голова в чём-то и права. Может, я и правда могу? Может, мне дикости вот этой природной не хватает, чтобы душу излить не докторам, а самому себе? Я бы мог отправиться куда-нибудь подальше от этих пустых стен без картинок, перестать вдыхать чужое счастье, словно хмель по утру. Смог бы, кабанья голова? Ты как считаешь?

«Да мне плевать, я мертва», — угрожающе хрюкнула она. «Беги скорее в лес, найди себе гнездо, заройся в тепло земли и пой камням свои сказки. Это ты умеешь, от тебя ещё есть какой-никакой толк, аргх».

«Что ж, решено», – произнес я вслух, когда слюна коснулась моего уха. Доктор был вынужден проглотить последние слова про то, как кочевники едят пищу голыми руками, считая их столовыми приборами, дарованными богом. Он посмотрел на меня выжидающе, а я сказал, глядя ему в глаза и улыбаясь краем рта:

— Я отправлюсь далеко за город. Найду себе хижину в лесу, поселюсь там, лишь бы не завидовать чужому счастью. Вместо этого я клянусь завязать с выпивкой и пятничным развратом. Буду сочинять или, знаете, рисовать картины. Мама всегда говорила, что у меня руки художника…

— Это… внезапно. И очень хорошо, — одобрительно кивнул костюм, когда понял, что я не шучу. — На секунду мне показалось, что вы совсем меня не слушаете. Видимо, истории про вечно скитающихся пошли вам на пользу, а? Природная терапия — один из лучших вариантов, как жаль, что вы не решились на подобный шаг ранее. Согласитесь, что когда слушаешь истории про людей, оставивших родной дом и все блага цивилизованного мира, невольно тоже хочешь испытать схожие чувства. Все эти мантры об одиночестве пробуждают в тебе что-то…

«Первобытное», — хрюкнула голова.

— …И даже если вы не обретёте счастье во время своего затворничества, то уж точно поправите здоровье.

Я покачал головой, а сам незаметно подмигнул кабаньей голове. Ну разве не здорово мы это придумали? Довольно смотреть на пустые витрины, жизнь в городе пропахла несбыточными надеждами и мечтами о материях, по мотивам которых такие как я сложат миллион стихов. Мир пластмассовых идеалов не должен победить. Истинное счастье кроется где угодно, но не на дне бутылки и не между ног прекрасной женщины. Оно не плавает в слоях атмосферы, не продаётся на распродаже. Всю жизнь оно скрывалось от меня далеко от мира, сотканного людьми по своему образу и подобию. Нельзя безумно искать счастье там, где его насильно вскармливают, где его культивируют, выращивают в искусственной почве и удобряют симулякрами. Нельзя верить в тот образ счастья, который методом устрашения воспитывает в тебе реклама по телевизору. Нельзя слушать своих друзей и знакомых, которые являются копиями копии копии картинки. Да что подобное общество вообще может знать о счастье, если гадкая свинья способна рассказать о нём больше?

— Я согласен с каждым вашим словом, доктор, — произнесли мои губы. — Спасибо вам за то, что помогли отыскать тот самый путь к счастью. Вот увидите, через несколько месяцев я вернусь совершенно другим человеком.— Вот это настрой! — психиатр хлопнул в ладоши и жестом пригласил меня выметаться, поскольку маятник остановился, а песочные часы закончили бурю.

Под звонкое хрюканье я крепко встал на ноги и уже на следующее утро перебрался далеко за город, чуть ли не на самый край мира. Я взял с собой минимум вещей, забыв в спешке запереть дверь квартиры. Место я нашёл достаточно быстро — в разгар летнего сезона только вопрос цены ограничивает тебя от небольшого уютного домика на окраине леса. Шесть часов на поезде, пересадка, три часа путешествия автостопом в полной тишине, ещё около часа неспешной ходьбы по узким тропинкам — и вот ты на уже не слышишь ничего, кроме шуршания листвы деревьев, свиста теплого ветра в ушах и хруста сухих веток под ногами.

Я никогда не мечтал о подобной жизни наедине с природой — для меня это что-то из категории романтических бредней всяких свихнувшихся от скуки стариков. Когда в детстве мать брала меня в лес, я ненавидел и проклинал каждую минуту своего пребывания в окружении насекомых, высокой травы, муравейников, крапивы, горьких ягод, толстых стволов деревьев и прочих составляющих единого организма под названием «природа». И пока она ползала по земле, собирая всякую дрянь, я смотрел на неё издалека, пытаясь отпугивать одним лишь взглядов любую мелкую живность, которая ползала повсюду. Когда я ступал через корни, то мне казалось, будто ноги мои касаются почерневших вен. Видя муравьев, я невольно представлял, как мать спотыкается и падает прямо в это гнездо, в этот нарост на теле живого мира, после чего насекомые обгладывают её тело, а я не могу пошевелиться от страха. Я был готов поклясться, как за моей спиной тяжело вздыхают деревья, неодобрительно качая кроной, поскольку чувствуют, что я – чужак, я не способен восхищаться красотой природы. Никогда моя фантазия не предлагала мне испытать оргазм, лёжа в траве на рассвете — любая мысль о соприкосновении голого тела с растительностью вызывала у меня дрожь. Я не из тех, кто способен вдыхать природу, не из тех, кто может настроиться на её волну. Вы знаете, природа воняет, природа по своей натуре как отвратительная девчонка, скрывающая истинное лицо за букетом из целебных трав. И если я и не ненавидел природу, то уж точно желал держаться от неё подальше, поскольку не способен был понять её языка. Вся эта зеленая ерунда вызывает у меня только скуку и желание поскорее запереться внутри бетонной коробки, лишь бы не видеть жирных насекомых, не слышать птиц и не знать, что скрывается в покрытой паутиной расселине. Оставьте себе все эти созерцания чудесами природы, говорил я, наслаждайтесь ей сколько хотите, но только меня не втягивайте. Мать меня не понимала и постоянно удивлялась, когда я отказывался идти с ней, а затем сердилась. Только после её смерти я подумал, что, возможно, она просто хотела побыть со мной, природа была лишь фоном наших взаимоотношений. Но в любом случае можно было подобрать вариант и получше, чем прогулки сквозь чащу.

С такими мыслями я впервые вошёл в тень небольшого бревенчатого домика, расположенного глубоко в лабиринте из деревьев. Внутри пахло сухим деревом и пылью, ни следа человеческого. Стало как-то даже непривычно. Я обернулся, оглядел полянку, внимательно вслушался, застыв на месте. Нет, ничего, действительно ничего. Тишина и полное одиночество. Я в самом сердце природного мира совершенно один, даже не верится. Мать была бы в восторге провести в таком месте хотя бы неделю.

Я разложил вещи, осмотрел свой новый дом, прикинул, чем именно мне здесь заниматься. До ближайшего населенного пункта несколько часов пешего пути, так что при желании нельзя будет даже купить себе чего-нибудь выпить. Сама мысль о том, чтобы проводить трезвые ночи испугала меня. Никогда раньше я не оставался наедине с самим собой, будучи не под градусом или не под женщиной. Усевшись на кровать, я потёр руки и несколько минут думал, не сбежать ли, пока ещё есть возможность. Счастьем здесь и не пахло — повсюду только зелень, букашки и слепящее солнце. Пол скрипел под моим весом, пока за окном солнце укладывалось за горизонт — дорога заняла много времени. Вскоре тени заползли внутрь, облепив стены хижины. Откуда-то из глубин леса донеслось завывание. Леший, подумал я. Жаль, что кабаньи головы со мной не было, она бы подсказала, как в её мире жить такому человечку, вроде меня. А леший всё выл, и стон его приближался к жилищу. Я потянулся, выпил стакан воды, разделся и зарылся под одеяло, хоть на улице и было жарко. Вой не прекращался. В какой-то момент страх сменился раздражением — ну чего ты завываешь там, а?

«Убирайся из моих владений», — послышалось мне сквозь сон. «Таким как ты здесь не рады. Всё, к чему ты прикасаешься, превращается в камень. Ты только и умеешь, что разрушать, высасывать жизнь».

О нет, леший, меня сюда пригласила кабанья голова — подойди и понюхай мою одежду, она вся в слюнях. Давай ты не будешь капать мне на мозги, а я в свою очередь обещаю не рубить твоих друзей на дрова. Мир и гармония, слыхал о таком? Я всего лишь ищу здесь счастья, понимаешь? Немного человеческого счастья в глубинах дикой, первобытной природы. Тот самый пещерный опыт всё ещё прячется где-то в глубинах моего разума, а вместе с ним и радость целых поколений людей, живших с тобой рука об руку. Неужели ты не узнаешь меня? Я ведь такой же законный наследник части твоих земель.

«Ты варвар, как и все из твоего рода», — загрохотал леший. «Ты ищешь счастье там, где его быть не может. Возвращайся в свою поганую каморку, пей аль-гуль, грызи ногти и питайся отвращением к самому себе — от меня ты всё равно ничего не получишь».

Тогда хоть позволь мне остаться тут на правах гостя. Не стану я у тебя ничего брать, я не такой, как они. Я хочу создавать, понимаешь?«Ты хочешь что?»

Создавать. Творить. Да, я никогда не был согласен с тем, что природа — это готовое произведение искусства. Можешь злиться на меня из-за этого, друзьями нам всё равно не быть. Но прошу, просто не насилуй мой разум своими воплями — я тебе точно не враг, который пришёл наживаться на твоих дарах. Я не собираюсь жить с тобой в симбиозе, не собираюсь воспевать каждую травинку твоего леса, мне это совершенно не интересно. У тебя и так хватает страстных поклонников, которые готовы плясать вокруг деревьев. Я не один из них. Неужели ты не чувствуешь, что я здесь по другим причинам?

На мгновение мне показалось, будто вой утих.

«Ты лжец человеческий», — пропел леший и захрустел ветками на своей голове. «Ничтожество, душа которого настолько мала, что ты пытаешься разорвать её за мой счёт. Я знаю, что ты чувствуешь. Это самые жалкие потуги собрать себя во что-то единое, состоящие из современной трагедии. И теперь ты собираешься завести здесь свою ручную машинку для перемалывания внутренностей. Это что для тебя, какая-то шутка?».

Я отмахнулся от его завываний и с головой укрылся колючим одеялом. Леший ещё некоторое время читал мне морали, прежде чем наконец успокоиться и уснуть в своей норе, оставив меня в покое. Иногда по ночам я чувствовал его присутствие — он приходил проверить, дышу ли я ещё или уже отравился природным зловонием. Не он один с любопытством и отвращением подсматривал за мной — в углу иногда ютились мыши, а в окно заглядывала рожа луны. Природа наблюдала за мной, словно я был смешным зверьком с пустотой вместо сердца, которого случайно занесло в чужие края. Каждый день я просыпался именно с такими мыслями, после чего изо всех сил старался занять себя хоть чем-то, лишь бы перестать бредить. Поначалу я бродил по хижине, опасаясь выходить наружу, но счастье так и не настигло меня. Тогда я принялся совершать короткие вылазки за дверь: топтал траву, дразнил лешего, напевал себе под нос винтажные песни 80-х. В такие моменты я жалел, что не прихватил с собой камеру или хотя бы книг. Камеру я не взял, потому что решил, что мне всё равно не о чем будет рассказывать, а книгу — потому что хотел написать собственные произведения, а не успокаиваться, читая чужие. Спустя неделю мне стало настолько скучно, что я наконец принялся сочинять, прямо как советовала кабанья голова, но всё без толку. Любой мой стих в конечном итоге превращался в идиотскую детскую песенку — я был безнадёжен. Тогда я схватился за краски, но с грустью понял, что в коробке было только три цвета: красный, черный и белый, остальные позиции пропали. Вдобавок у меня не было подходящей поверхности, так что пришлось бегать по лесу и искать сухие куски древесной коры или бересту, чтобы потом голыми руками размазывать по ним краску. Получалась ужасная смесь — ничего дельного или уж тем более выдающегося. Искусство разваливалось, стоило мне приблизиться к нему, а леший ворчал на меня из-за того, что зря перевожу ресурсы. Мог бы и подсказать, где мне здесь найти счастье, Леший? А, чёрт с тобой, думал я, вскрывая очередную банку с едой. В хижине был обустроен камин, но мне было лень разводить его (да и перед лешим как-то стыдно), так что я ел холодную, склизкую, вонючую ветчину прямо из банки. Мне кажется, что мясо человека примерно такое же на вкус.

Так прошло несколько недель, затем месяц. Моё бледное лицо стала покрывать щетина. В углу хижины я устроил лежачую инсталляцию своих бездарных работ, а камин переполнился смятыми листами бумаги с неудачными попытками игры в поэта. Леший отказывался со мной общаться, предчувствуя момент, когда я, наконец, окончательно не сойду с ума или не уеду обратно. И честно говоря, я был готов к одному из этих вариантов. Одиночество настолько сильно сдавливало мне грудь, что однажды ночью я проснулся в ужасе и принялся метаться по хижине в поисках алкоголя. Когда до моего параноидального сознания всё-таки дошло, что выпивки здесь нет, настала следующая стадия полнейшего отчаяния. Я забился в угол и сидел там, обнимая ноги, прежде чем не заметил висящую над камином веревку. Тогда я встал, механическим движением сорвал её, обмотал вокруг шеи, привязав конец к одной из деревянных балок и попытался повеситься. Несколько секунд моё горло сдавливало пылающее кольцо боли, пока веревка с треском не порвалась, а сам я не полетел вниз. Громко кашляя, я принялся ползать по полу, пока где-то в чаще надо мной смеялся леший. Когда горло перестало болеть, а дыхание выровнялось, я залез внутрь себя в поисках счастья, но нет — внутри была знакомая пустота. Даже близость к смерти не сделала меня счастливым.

Но в один день всё изменилось — в дверь хижины постучались. Я был настолько не готов к подобному, что чуть ли не свалился с кровати. Замерев всем телом, я напряг мышцы, вслушиваясь в тишину — вдруг мне показалось. Через несколько секунд легкий стук повторился, а я сполз на пол и принялся искать взглядом ружьё, которого не было. По мере приближения к двери я чувствовал, как слабость сковывала части моего тела, а тошнота подступала к горлу. В глубине души я не хотел открывать дверь и молился, чтобы мне это снилось.

Противный скрип, солнечный свет бьет в глаза. Щурясь, я выглядываю наружу, рукой придерживая дверь с другой стороны. Прямо передо мной стоит совсем ещё молодая девушка. Её золотистые волосы блестят на свету, стройные ноги наполовину скрыты под голубым платьем, на белоснежном лице особенно ярко мерцают глубокие темные глаза. Бесспорно, она была невероятно красива, но в тот момент смотрела на меня с недоумением. Попятившись, она что-то спросила, но я не услышал, поскольку всё ещё был занят тем, что разглядывал её с ног до головы. Месяц жизни вдали от всех проявился в форме нервной дрожи и тяжёлого дыхания. Видимо, она заметила, что я веду себя как-то странно, потому что тут же отвернулась от моей дикой рожи и, ускорив шаг, двинулась в сторону леса. Я смотрел ей в спину, пытаясь успокоиться, пока наконец не вернул себе способность говорить и ринулся за ней следом. В ответ на мои просьбы остановиться она перешла на бег. Картина была великолепная — молодая девушка в голубом платье бежит от взрослого, небритого алкаша по лесу.

Пробежав так несколько футов, она споткнулась об корягу и растянулась на траве. Догнав её в этот момент, я попробовал помочь ей подняться, но она в ужасе принялась бить меня своими тонкими ручонками и кричать, чтобы я отпустил её. Крепко сжав её за кисть, мне удалось спустя пару минут всё же привести её в чувства. От усталости и пережитого потрясения она быстро расслабилась и перестала сопротивляться, так что наконец смогла меня услышать. Мы смотрели друг на друга и тяжело дышали, пытаясь прийти в себя после пробежки. Наконец я обратил внимание, что всё её платье покрыто грязью из-за падения и предложил вернуться к хижине, чтобы можно было его постирать.

— Никуда я с вами не пойду, — резко заявила она. Моё предложение, кажется, не особо её порадовало. — Просто отпустите меня…

— Да погоди ты, на тебе лица нет. Успокойся, уж не знаю, за кого ты меня приняла, но я…

— Ясное дело, за кого, — она попыталась высвободить руку. — Я думала зайду, отдохну, раньше эта хижина всегда пустовала и почему-то была не заперта. А когда поняла, что дверь не поддается, то решила постучаться. Вы там живете?

— Ну да, живу вот, — я замешкался. — Я тебя напугал, получается?

— Ну, — она задумчиво осмотрела моё лицо, — вы определённо производите не самое лучшее впечатление.

— Неужели? — я издал нервный смешок. — А другим девушкам нравится.

Незнакомка приподняла брови.

— Ладно, они этого не говорят, но уж точно не убегают от меня с криками, стоит мне открыть дверь. Я думал, что не настолько плох лицом…

— Вы как будто из пещеры вылезли, — улыбнулась девушка. — В следующий раз, когда будете открывать дверь, постарайтесь не смотреть на гостей таким взглядом, будто вы человека впервые видите. Это пугает, знаете ли.

— Я запомню твой совет, но только если ты скажешь, как мне тебя называть.

Она назвала мне своё имя, но к этому моменту я уже его не помню. Для меня это всего лишь набор звуков из далекого прошлого, которые ничего не значат. Я тоже представился и спросил:

— Если я отпущу тебя, ты обещаешь не убегать с дикими воплями?

— А с чего ради я должна так не делать?

— С того, что невежливо с криками убегать от знакомых тебе людей. Это странно и очень грубо.

— Да мы с вами ничего друг о друге не знаем, — она воспользовалась моей наивностью и резким движением вырвала руку, но при этом осталась стоять. — И вот ещё один совет: бегать и хватать кого-то за руки тоже не помогает успокоиться. Люди не так знакомятся.

— Прости. Я не видел людей что-то около месяца и точно не ожидал встретить в этот лесу кого-то вроде тебя…

— Да ну? — она с интересом посмотрела на меня. — Живёте в хижине, словно отшельник?

— Можно сказать и так, — вздохнул я, после чего внезапно для себя добавил, — я художник, знаешь? Набираюсь вдохновения вдали от людей, экспериментирую с формами, пытаюсь создать новое искусство. Здесь для этого хорошая… атмосфера.

— Вон оно как, — её взгляд изменился, но только слегка. — Ну и как проходят дни художника в гармонии с природой? Уже создали шедевр?

— Нет, но я чувствую, что близок к откровению. Осталось совсем чуть-чуть. Ещё я, кстати, пишу стихи. Ну, знаешь, чтобы отвлечься от бесконечных экспериментов с формой и цветом.

— Прочитаете мне какой-нибудь из своих стихов? — она улыбнулась.

— Вряд-ли тебе это будет интересно… К тому же, я начинающий поэт, до уровня легенд слова мне далеко.

— Ну пожалуйста, всего один стих!

— Но ведь ты будешь смеяться, тебе не понравится, — я нервно принялся топтаться на месте.

— Да, буду смеяться, — спокойно заявила девчонка. — Может и не понравится. Дело не в этом, а в том, что я просто хочу вас послушать.

Я посмотрел на неё с сомнением, после чего согласился и предложил проводить её до дома, читая стихи по дороге, но она отказалась.

— Вам нельзя, вы ведь не хотите спугнуть вдохновение? Я и так, видимо, помешала вам своим появлением. К тому же, идти довольно далеко.

— Да нет никакого вдохновения, — я махнул рукой. — Вдохновение — это когда сидишь часами за столом, пока лицо потом не покроется. Вот тогда-то и наступает вдохновение, как мы его называем. К тому же, у меня его всё равно ещё нет, так что не волнуйся — ты мне не помешала.

Тогда она согласилась проводить меня обратно до хижины. Мы аккуратно огибали вьющиеся на земле корни и шли не спеша, пока наша беседа из бессвязной ерунды не переросла во что-то осмысленное и даже интересное. Она немного привыкла ко мне и принялась малыми порциями выдавать информацию о себе — где живёт, откуда родом, чем занимается, зачем гуляет по лесу. Ничего из этого я уже не помню, для меня этот человек так и остался загадкой, истинным чудом, возникшим из глубин природы. Я так и сказал ей, что считаю, будто на самом деле она родилась где-то в лесу, а леший решил подослать её ко мне, чтобы свести с ума.

— А может я и есть то вдохновение, которое вы так долго ждали, — сказала она в ответ на мою теорию. Я лишь помотал головой — нет, боюсь, что такая красивая девушка не может прийти в качестве вдохновения к такой свинье, вроде меня. Осторожно поглядывая на неё краем глаза, я подумал, что в отличие от меня она великолепно вписывается в этот природный фон. Как будто ей здесь самое место. И одновременно с этим её взгляд, её улыбка, вся её сущность казалась мне настолько загадочной и неестественной, настолько не от мира сего, что рукам моим то и дело хотелось дотронуться до неё, почувствовать её и разгадать все тайны, сокрытые глубоко под тонкой белой кожей. Эта мысль так сильно соблазняла меня, что приходилось каждый раз одёргивать себя и возвращаться в реальность. Но потом я вновь смотрел на неё, вслушивался в её голос и чувствовал, как мне хочется большего. Это ли не истинная загадка природы? Откуда она вообще здесь взялась? Мне не давали покоя мысли вроде этих, но я изо всех сопротивлялся, убеждая себя, что передо мной самый обычный человек, ты видел таких сотни. И не прячет её кожа от тебя никаких тайн, внутри неё уже знакомый тебе человеческий мир — внутренняя империя, существующая по единым законам. Но всё-таки… всё-таки я чувствовал, что в ней было нечто большее. Не вдохновение, о нет, про эту романтическую легенду можно забыть. Я мыслил другими категориями и, сам того не замечая, мыслил лишь о том, как мне проникнуть в её разум, какое волшебное слово раскроет мне её душу.

В свою очередь я старался как можно меньше рассказывать о себе, не выдавать те факты, которые могли напугать столь прекрасное создание. Ей нравилось считать меня гениальным художником, так что пусть я таким и буду в её тёмных глазах. Она так и не оставила своих попыток вытащить из меня стихи, поэтому в какой-то момент я сдался, уступил её напору и женскому обаянию, рассказав ей про Всегдасвет. Я специально растягивал каждую строчку, чтобы додумать продолжение на ходу, прежде чем мы добрались до хижины. Когда я закончил, она взглянула на меня с непониманием и спросила, что же такое этот странный Всегдасвет. В ответ я лишь пожал плечами — я понятия не имею, что такое Всегдасвет.

— Его ведь не существует в реальности, понимаешь? — сказал я. — Его никто никогда не видел, так что могу ли я описать подобные вещи? Это ведь что-то вроде нелепицы, не нуждающейся в объяснении, вроде Снарка.

— Но ведь ты сам его создал, теперь он существует как минимум у тебя в голове, это уже не выдумка. Должен ведь быть хоть какой-то образ, понимание того, о чём ты пишешь.

— Он существует и не существует одновременно. Это всё очень сложные категории на грани с философией, ты ещё маленькая, чтобы пытаться понять подобное. Не придавай слишком много значения таким нелепым вещам, вроде Всегдасвета. Иногда к словам надо относиться проще.

Мы стояли так у самой хижины и общались, обсуждая образ из детской сказки, которую даже не я сочинил. И это был по-своему особенный, прекрасный момент. Внезапно я почувствовал, что очень хочу поцеловать эту девушку в запачканном платье. В этот же момент меня мысленно унесло обратно на кушетку в кабинете психиатра — кабанья голова поливала меня слюнями и весело хрюкала, пока глаза её горели и вонзались мне в самое сердце. Так вот, о какой дикости ты говорила? Это ли та первобытная страсть, пещерное забвение, внутри тепла которого ты находишь свой кусок пирога под названием счастье? Наброситься с хрюканьем на создание столь прекрасное и загадочное ради трюфелей? Пускать слюни, чтобы облегчить себе проникновение внутрь? Но стоит ли игра свеч, если подобный экземпляр нельзя варварски разрывать на части? Я хочу изучить его, хочу познать те тайны, которые она скрывает. Я чувствую, что в ней есть та самая формула, к которой я так долго стремился. В ответ кабанья голова бешено завизжала. Неужели? НЕУЖЕЛИ?! О да, обрубок былой дикости, — она и есть сосуд счастья. И сейчас я могу либо разбить его, высосать этот нектар до капли, чтобы утолить свой голод, либо же только взять пробу и попытаться раскрыть рецептуру. Она мне нужна. Без неё мне конец.

Поборов в себе страсть и выкинув из головы образ кабаньей головы, я ненавязчиво предложил девушке зайти со мной, прекрасно понимая, что она откажется и уйдёт. Всё-таки, хоть нам и нравилось стоять вот так и общаться, но абсолютного доверия у неё ко мне не было. Когда она уже собиралась уходить, я осмелился спросить, собирается ли она навестить меня как-нибудь ещё.

— А что, ты этого хочешь? — спросила она, обернувшись через плечо. — Я вот наоборот предпочитаю не отвлекать тебя от работы. Тебе ведь ещё предстоит ответить на самый главный вопрос о том, что такое Всегдасвет.

— Боюсь, мне в этом деле необходим свежий взгляд со стороны. Взгляд человека вроде тебя.

Она секунду подумала, после чего лишь коротко ответила «возможно» и вскоре исчезла за деревьями, словно её никогда и не было. Я постоял снаружи ещё какое-то время, в глубине себя надеясь, что она вернется, прежде чем зайти в хижину и тут же зарыться под одеяло, поскольку больше ни на что более был не способен. Ночью леший вновь объявился и принялся донимать меня своими наблюдениями.

«Ты девушку эту не тронь. Она здесь часто гуляет, поскольку устала от вот таких разрушителей судеб, вроде тебя. Даже не смей приближаться к ней, понял? Тебе с ней не по пути, забудь навсегда. Уж не знаю, что ты там задумал, но отбрось всякие планы — тебе до её уровня никогда не дорасти. Ты разрушаешь абсолютно всё на своём пути, потому что внутри тебя сидит только ненависть. Возомнил себя чудовищем, которое встретило красавицу? О нет, чужак из рода людского, это не так работает, только не здесь. Смирись и забудь её, пока не натворил глупостей».

Я не могу, леший. Не могу просто так притвориться, что видел мираж. Только не говори, что сам не считаешь её ходячей загадкой. В ней есть то, что жизненно необходимо мне. А ты предлагаешь просто взять и всё бросить? В тот момент, когда я только познакомился с таким чистейшим воплощением счастья, ты хочешь, чтобы я просто остановился. Мне ведь… о боже, как это сказать? Мне ведь хорошо с ней было. Я как будто чувствую себя лучше. Разве это не прекрасно? Разве я не имею права быть счастливым? После стольких лет…

«Может и имеешь, но только не с ней и не за счёт неё. Оставь эти романтические глупости и убирайся подальше, пока ты вновь всё не испортил».

Но я не оставил, не смог забыть. Желание заполнить пустоту было настолько велико, что, когда она спустя несколько дней вернулась, я вышел встречать её с улыбкой на лице. Мы проболтали до самого вечера, обсуждая вещи, до которых только нам вдвоём было дело. Она пыталась вытянуть из меня новые стихи, но я был слишком увлечен изучением её личности и каждый раз отмахивался, переводя тему в другое русло. А когда она вновь покинула меня, я не находил себе места — бродил в ярости по хижине, заламывал пальцы и каждый день проводил в агонии. Она была в форме лебедя и с голосом ангела, но оттого мне было не легче переживать разлуку с человеком, которого я едва знал. И когда она пришла в третий раз, я, помню, подумал: чего она каждый раз возвращается ко мне, разве я этого стою? Неужели она не видит, что я полная противоположность — пустой и бездарный? Разве она не видит, как я тайком смотрю на неё, пожирая взглядом и пытаясь объяснить себе феномен её природы? А она всё равно возвращается ко мне, упрашивая рассказать что-нибудь новое.

Я не хотел её убивать. Так получилось, клянусь. Когда она собралась уходить, внутри меня что-то сломалось окончательно — я понял, что не вынесу ещё одной такой ночи, что просто сойду с ума к тому моменту, как она вернется ко мне. Я не хотел мучить себя ещё сильнее, поэтому решил, что единственный способ стать счастливым — это заставить её остаться вопреки всему. И тогда я вновь схватил её за руку и потянул внутрь хижины. Она испугалась и принялась тут же кричать на меня, требуя отпустить. Но я просто не мог отпустить её. Она была мне необходима. Я хотел изучать её всю ночь, пока наконец не узнаю тайну этой внутренней гармонии, счастья и радости. А если я так и не докопаюсь до истины, то пусть хоть она останется со мной, поскольку только рядом с ней мне хорошо. Я пытался объяснить ей это, пока затаскивал внутрь, но изо рта лишь текли слюни, что пугало её ещё больше. Она начала вырываться с особой яростью, хвататься за стены и бить меня ногами. Когда мы оказались внутри, голос её сорвался на самый страшный крик, который я когда-либо слышал. Я схватил её за волосы, потому что хотел, чтобы она замолчала, но вместо этого потерял равновесие и упал на неё всем телом. А она всё кричала, пронзительно и больно. Тогда я схватил её за горло и принялся душить, представляя себя той самой веревкой, только в несколько раз прочнее. Я сдавливал ей горло всё сильнее и сильнее, умоляя остановиться. Прекрати кричать, хотел сказать я, но вместо слов изо рта лилась только слюна. И даже со сдавленным горлом она продолжала кричать, пусть и не так громко. От ужаса и отчаяния я поднял её, встряхнул и, закричав, со всей силы ударил её головой об пол. Она подавилась, голос провалился куда-то внутрь глотки, где его тут же сдавили мои руки. Нащупав её крик, я принялся бить её головой снова и снова. Я бил её, бил, бил, бил и ещё раз бил, пока она окончательно не замолчала. Горло её расслабилось, изо рта вышли остатки воздуха, а под головой образовался кровавый нимб. Я сидел на ней, всё ещё сжимая дрожащими руками теплое горло и наблюдал за тем, как лужа крови становится всё больше и больше, проникая пол половицы. Чем больше её становилось, тем теплее было у меня внутри.

Вскочив на ноги, я уставился в ступоре на её мертвое тело. Отдышавшись, я сначала принялся вытирать кровь, но потом понял, что это не имеет смысла. Тогда я попробовал послушать её пульс, но всё тщетно — она была мертва. Не передать словами, какой ужас сковал меня в тот момент, когда я понял, что она мертва. Я действительно убил её. Всё ещё не веря в происходящее, я приложил ухо к её груди, пытаясь услышать стук сердца, но вместо этого уловил только жуткий свист у себя в голове. Затем, кажется, я попытался поднять её, но крови стало ещё больше, так что я испугался и с грохотом опустил тело обратно. Какое-то время я сидел и смотрел на неё, наблюдая за тем, как её белая кожа синеет. Кровь залила чуть ли не половину хижины и угрожающе блестела в тусклом свете взошедшей луны. В тот момент я даже не думал о том, как избавиться от тела и что делать дальше. Мысли мои были о другом.

Тогда же я понял, что вскоре леший обо всём узнает и придёт за мной, так что я должен поторапливаться. С трудом раздев тело, я попробовал заняться с ней сексом, но очень быстро понял, что даже проникновение внутрь неё не делает меня счастливым. В отчаянии я провел пальцами по её гладкой коже, в который раз восхитившись красоте, которая пока что не умерла вместе с ней. Внезапно мою голову посетила самая безумная мысль, но она так мне понравилась, что тут же поспешил отыскать перочинный нож, которым до этого я вскрывал банки с едой. Затем я уселся на неё сверху, прикусил язык и принялся с максимальной осторожностью делать надрезы на её лице. Нож был острый, но вот руки мои предательски дрожали, а навыков не хватало, чтобы сделать всё предельно аккуратно. Как хорошо, что глаза её были закрыты — я бы не выдержал смотреть в её мертвый взгляд, пока делаю это.

Мне потребовался примерно час, прежде чем ногтями удалось подцепить весьма тонкий слой кожи. Стараясь не торопиться и не тянуть со всей силы, я потянул это нежное полотно на себя. Кожа отслоилась от её лица с приятным хлюпаньем, а наружу хлынула кровь. Этот скользкий кусок обладал неровными краями и всё ещё сочился кровью, но я был так нетерпелив, что поспешил примерить его, несмотря ни на что. Её лицо было меньше моего, поэтому надеть кожаную маску оказалось не просто. К тому же она была мокрой и достаточно тонкой, но весьма эластичной, из-за чего постоянно сползала с моей рожи. Запрокинув голову, мне всё-таки удалось с нескольких попыток закрепить её кожу на себе. Я сидел так несколько минут, закрыв глаза и пытаясь буквально стать единым целым с этим кусочком плоти. Ну, где же оно? Где же это прекрасное чувство? Почему оно не приходит ко мне? Я думал, что если залезу в кожу этой прекрасной девушки, то счастье найдёт меня, что оно впитается через поры. Эта нежная субстанция, которая долго взращивалась внутри женского тела, должна была стать моей, но нет — я по-прежнему ничего не чувствовал. Я пытался быть счастливым, но сколько бы ни вглядывался внутрь, сколько бы не убеждал себя, что забрал её личность, внутри меня всё ещё зияла дыра. И никакая кожа не могла её заполнить.

Осознав это, я поник, всё моё тело превратилось в пустой мешок. Глядя сквозь прорези для глаз на мертвое тело, я вдруг понял, что её счастье не перешло ко мне. Вместо этого оно угасло навсегда вместе с жизнью, которая могла столько дать этому миру и людям, вроде меня. И как только я подумал об этом, слёзы сами полились из глаз, а всё тело начала сотрясать дрожь скорби. Согнувшись над убитой, я принялся рыдать так сильно, как ещё никогда не рыдал в своей жизни, пока омертвевшая кожа медленно сползала с моего лица.

И вот вновь уже вы, доктор, задаёте мне это вопрос. А я, спустя столько лет безрезультатных поисков, наконец могу с полной уверенностью ответить вам:

— Счастье — это когда ты его убиваешь.