Сборник Серебро слов

Несколько моих рассказов вошли в коллективный сборник стихов и малой прозы «Серебро слов» от издательства «КУБиК».

Все будет хорошо.

Она говорит: «Это хорошая привычка. Если делать все как надо, должно помочь, главное – регулярность. Это, как мантра или заклинание».

Каждое утро она берет в руки шариковую ручку, открывает тетрадь и пишет одни и те же повторяющиеся изо дня в день слова. Как прилежная ученица, исписывает одну толстую тетрадь, и тут же начинает другую.

Продавливая стержнем белоснежные листы, она выводит огромными буквами: ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО!!! На каждом листе, будто под копирку ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО! Да, и восклицательные знаки, после каждой строки, десятки восклицательных знаков. Она хочет привлечь внимание, докричаться, и мне кажется, я слышу ее крик.

Она пишет: ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО! Трет виски, злится, что-то зачеркивает. Она зачеркивает жирной чертой слово «БУДЕТ», она заштриховывает те места, где еще вчера, было «БУДЕТ», она трет до дыр серым ластиком.

Прерывисто дышит, водит ручкой, с изгрызенным синим колпачком по линованным листам, и как молитву повторяет, старательно проговаривает слова только что записанные в тетрадь ее рукой. «ВСЕ ХОРОШО».

На минуту отвлекается, собирает растрепавшиеся волосы в высокий хвост, и говорит: «Выбора нет!» Она говорит: «Ты тоже должен!» Она говорит: «Пиши!» Пауза. Вздох: «Пожалуйста, пиши».

У нее в руках две толстые тетради. На одной цветут красные маки, на другой резвятся крошечные лошади. Я выбираю с красными маками. Она говорит: «Пиши по утрам. Пока другие еще спят, там, она поднимает глаза вверх и смотрит через потолок на небо – обязательно услышат нас».

Я ставлю будильник на 5:30 утра. Я пишу, я подсматриваю, как в школе в ее тетрадь.

По-детски размашистым почерком в ее тетради, на каждой странице большими буквами слова и десятки восклицательных знаков:

ВСЕ ХОРОШО!

У НАС БУДЕТ РЕБЕНОК!!!

Девочка с голубыми, как у него, глазами!

ДЕВОЧКА, С ГОЛУБЫМИ, КАК У НЕГО ГЛАЗАМИ!

ВСЕ ХОРОШО!!!

Она пишет:

Золотистые локоны, рыжие веснушки, он неумело поёт колыбельную: «Баю-баю-бай, спи моя зайка, засыпай, баю-баюшки-баю, песню я тебе спою. Баю-баю-баю-бай, спи, малышка, засыпай».

Она пишет:

Первый Новый год — втроем, Дедушка Мороз, подарки под елкой, крохотными ручками она прижимает белого пушистого кролика, первые слова МАМА, ПАПА, читаем вслух сказки, разноцветные краски, цветные карандаши, вместе рисуем в первой раскраске, белые банты, книжки и тетрадки, я вожу ее маленькой рукой по печатным буквам в школьной тетрадке…

Она пишет:

ВСЕ ХОРОШО!!!

Она пишет:

Я СХОЖУ С УМА!!!!!!!!!!!!!!!!

Она пишет уже 365 дней. Я всего 64. Ради нее я готов на все.

Но сегодня утром она отключила будильник, сегодня утром она не открыла тетрадь, сегодня утром она не таранит острым стержнем линованные листы, она нарядила елку. Сегодня утром она притащила в спальню большое жестяное ведро и запихнула наши тетради в это ведро. Она чиркнула спичкой.

Мы сидим у рукотворного костра, полуголые, как древние люди. Зачарованные диким танцем языков пламени. Тянем руки к спасительному теплу. Пахнет еловыми шишками и мандаринами. Первые лучи восходящего солнца просачиваются сквозь оконное стекло и искрятся в ее волосах.

Она смотрит на меня усталыми глазами, она говорит: «все хорошо» и улыбается первый раз за 366 дней.

Веточка вербы.

Весна не спешит приходить. Сквозь голые скелеты деревьев таращится серое небо. Замерший ветер попеременно заглядывает и стучится в окно, всеми силами старается пробраться в комнату. В мою комнату.

Бесчисленные полки книг. Кажется, в комнате живут только книги. Книги вместо стен, от пола до потолка. Я не прочитал ни одной.

Унылая одинокая кровать спит под прохудившимся одеялом. Круглый деревянный стол с резными ножками – подарок на нашу свадьбу. Под старой рассохшейся крышкой покоится выцветшая надпись: «Вместе навсегда». Покосившийся комод – мой ровесник. Еле на ногах держится, бережно укрыт пожелтевшей домотканой льняной скатертью с дорожкой вышитых крестиком полевых цветов: сапфировые васильки и колокольчики переплелись луговым венком с миниатюрными цветками розовой медуницы и когда-то белоснежными ромашками. На скатерти – икона Божией Матери с почерневшими обугленными краями и фарфоровая статуэтка застывшей в танце балерины, с паутиной серых трещин.

Меня трудно разглядеть во всем «многообразии». Сижу неподвижно у застывшего окна, в любимом кресле, подставив холодную ладонь под отяжелевшую голову, только движения глаз могут выдать меня. Я стал частью комнаты. Как хамелеон приспособился к ней, сменил характер и окраску, слился с комнатой.

«Сколько я не выходил? Целую зиму?!»

Замершие ноги согревают пара носков из овечьей шерсти. Ее последний подарок. На носках цветут алые розы, летают божьи коровки, поют неведомые птицы. Носки не из этой комнаты – они из другого мира.

Пузатая книга в темно-зеленой обложке с золотым витиеватым узором удобно устроилась на моих коленях. Книга закрыта. Я много раз собирался ее прочитать. Десятки раз находит среди многочисленных собратьев, брал с полки, держал в руках, гладил и возвращал на место. Ее любимая книга. Я часто видел, как она держала книгу в руках, слышал, как задерживала дыхание, вздрагивала, улыбалась, видел радостные искорки в ее глазах и капельки хрустальных слез, бриллиантами по лицу.

Погода сегодня подходящая. Застарелые привычки менять поздно, но я решил сдержать данное неоднократно обещание. Я открыл книгу. Переворачиваю страницы, ищу картинки, как в детстве. Буквы сливаются в слова, слова в предложения, предложения в мысли-образы, воображение рисует неясные картины. Я проглатываю первые 20 страниц. У меня внутри рождаются, булькают и взрываются, поднимаясь к самой макушке, рвутся наружу мелкие радужные пузырьки, что-то закипает, как вода в эмалированном чайнике. Ком застрявший в горле не дает свободно дышать, щипит в уголках глаз. Еще и еще несколько страниц: 24-я, 25-я, 26-я. На 27-й (день, когда она появилась на свет) нахожу маленькую засохшую веточку вербы. В самом верху страницы волнистой линией подчеркнуты слова: «вместе навсегда».

Я беру в руки веточку, бережно, будто она хрустальная. Такая маленькая. Раз, два, три… всего семь пушистых почек, немногим меньше ладони.

Провожу веточкой по не высохшему лицу, вдыхаю травяной аромат с горчинкой, мягкие пушистые почки вербы щекочут намокший нос.

Веточка, как волшебная палочка переносит меня из замерзающей комнаты на берег тихой реки.

Дорога то круто поднимается вверх, то кувырком бежит вниз. Несколько деревянных почти игрушечных домиков с резными ставнями. На белоснежных ставнях хвостатые петухи поют утреннюю песню, цветут весенние первоцветы, лучи восходящего солнца озаряют все вокруг, будто умелая мастерица плетет воздушное деревянное кружево – редко сейчас такое увидишь. О чем-то шепчет бескрайнее медово-мятное поле. Необъятное серебристо-голубое небо отражается в прозрачно-бирюзовой реке. Небо кисти юного художника, сияет и переливается молодостью и жизнью, в золотых лучах.

Две маленькие фигурки в таком огромном мире. Вдвоем идем рядом. Ее рука согревает мою. Жаворонки-рыбаки облюбовали берег. Старый подвесной деревянный скрипучий мост перекинут через реку. Его тонкие стальные поручни в несколько рядов переплетены в тугие косы. Поручни увешаны замками разнообразных цветов и форм: красными и синими, золотыми и стальными, чугунными, маленькими и большими, с лентами и кружевом. На каждом имена: Лена + Витя; Коля + Оля; Галя + Андрей.

– Когда появилась эта традиция, – «скреплять» чувства подобным образом, – бубню я.

Улыбка искрится на ее лице. Люблю ее тихий голос: «Люди наивно считают, что, если влюбленные, закрепят замок на перила моста и выбросят ключ в воду, никто и ничто не сможет разрушить союз их сердец».

– Кто мог такое придумать, какой-нибудь романтик-писатель, – не унимаюсь я.

Она гладит мою руку: «Какой ты догадливый. Страстный итальянец в одном из своих романов никак не мог придумать, как его влюбленные принесут клятву верности и любви друг другу, вот тут эти замки и пришлись кстати. Правда, и у наших предков славян, еще несколько веков назад была традиция: после свадьбы, невеста входила в дом мужа, рядом с порогом всегда лежал открытый замок. Когда молодые проходили внутрь, замок замыкали, а ключ бросали в глубокий колодец».

– Так может, тогда и мы, для верности, – замок привесим, – серьезно предлагаю я.

Она улыбается: «Мы свой много лет назад закрепили в надежном месте». Одной рукой она касается своей груди, другую прижимает к моей.

На берегу одинокая деревянная покосившаяся скамейка, на ней обнявшись, сидят двое стариков: мужчина и женщина. Она смотрит на меня, застенчиво указывает на них: «Смотри. Это мы – через 50 лет!» Я завидую им и улыбаюсь.

«Мы всегда будем вместе» – ее шепот приятно щекочет мне ухо.

Сотни раз мысли сверлили мой уставший мозг: «если бы тогда на мосту, я уговорил ее повесить замок – могло бы все пойти по-другому?!» Вот и сейчас, все возвращается снова и снова: «Все могло быть по-другому».

– Чертов замок!

Она ушла, она обманула меня, не сдержала обещание.

Мутная река, серое поле с редкими островками сухой травы, грязное небо. Снег тает, смешиваясь и серой землей – ноги утопают в непроходимой жиже.

На месте покосившейся лавочки – пустота. Ледяная река уносит сухие сгорбленные ветки деревьев, не устоявшие перед силой разбушевавшегося ветра. Одинокий деревянный крест, святой лик Николая чудотворца смотрит прямо в душу.

Я на мосту с красными, синими, золотыми замками. Глубоко втягиваю ноздрями холодный воздух внутрь, дышу: вдох-выдох, вдох-выдох. Правая нога зависает над зеркальной гладью воды. Пауза. Делаю шаг. Я внутри. Затихаю. Не дышу. Смотрю сквозь темное стекло реки на грозное небо. Вижу ее – она улыбается. Я неподвижен, я в невесомости (не знаю, какая невесомость на самом деле, но эта мне нравится, я перестаю чувствовать свое измученное тело.) Я уплываю вместе с сухими ветками старых деревьев. Хорошо – первый раз за много лет. Я стал частью тихой реки…

Но будто учуяв что-то необратимое, кто-то нарушает мой покой – бесцеремонная неведомая сила тащит меня из моей уютной, мутно-зеленой колыбели, выталкивает наружу. Я сопротивляюсь. Ничего не выходит. Я на берегу. Глубокий вдох.

На секунду чудотворная вода будто очистила все внутри, вернула меня к жизни, вернула ее. Озираюсь. Показалась. Один. Мое измученное тело, как неподъемная ноша. Мне не избавится от него, и я, задыхаясь, тащу его за собой. Один. Только стая рыщущих голодных собак. Их пронзительный лай преследует меня.

Она ушла, она забрала почти все. От нее остались только алые розы, божьи коровки, неведомые птицы на теплых носках из овечьей шерсти. Пузатая книга в темно-зеленой обложке с золотым витиеватым узором. Фарфоровая статуэтка застывшей в танце балерины с паутиной серых трещин. Обугленная икона Божией Матери. И маленькая засохшая веточка вербы.