Холод и снег, что лежит поодаль от шумного города. Старая автобусная остановка, засыпанная впритык к тяжелому грубому навесу камня и арматуры. Я полулежу, закутанный по грудь в снегу, но без чувства холода, без чувства тяжести, пространства. Впритык носом к серому шершавому камню я мог и чуять его запах и знать, что под спиной разряженный хрупкий сугроб. Одно маленькое движение в бок и резкий уход вглубь, туда, где было свободно и прозрачно, оттуда можно было заметить мой силуэт сверху.
Всё синее и белое. На глазу снег. А я продолжаю лежать будто во сне. Явь, что так далека от меня, что я не знаю, какими вопросами задаваться. Мне безразлично всё, что вокруг и внутри меня.
Так бы и лежал, если бы вновь не стал двигаться. Небольшое движение пальцем, потом двумя, а затем всей кистью. Снег скопился между фалангами, и я не смог сдержаться продолжать бессмысленно шевелиться. Стал давить, сдвигать лёд правыми локтем и коленом. Завертел головой. Двигал Кистями, плечами, ступнями. После двумя ногами я стал освобождать свою яму, толкая снег куда-то от себя, от автобусной остановки. Яма стала шире, гораздо глубже. Я лежал засыпанным хлопушками снега, такими легкими, что казалось, нет яму удобнее, чем моя. Света попадало больше. Солнце светило желтым. И мой энтузиазм было не остановить. Я вылез из ямы.
Это был лес. Черные деревья с белоснежными полями и надутыми сугробами. «Как давно здесь не было людей?» — проговорил я вслух кряхтящим голосом. Не моим прежним голосом. Я точно знал, что раньше у меня был не такой голос. Я пошёл, закидывая ноги вперед, как солдаты на параде.
Сначала вопрос об одном, после волнения по второму. То, что мне показалось сном, стало явью, но по ощущению очень близкое к морфею. Словно происходит то, что не должно бы. Я вот-вот ожидал переход в другое место или появление того, что мог бы представить – предмет случайного размера или лик человека, который тут же стал бы живым и всё понимающим. Очень яркий осознанный сон.
Нет тропы или дороги. Небо ярко голубое, а маленькие облака напоминают формой предметы быта. Вот между ветками мелких кустов на горизонте облако в виде гвоздя. Над пустым полем выглядывает несколько облаков в виде мордочек вязанных мышей, что нужны, чтобы не потерять иголки. Корзина под грибы, шторы, комод. Всё намекает на место, где я должен быть. Так много раскиданных по небу отдельных облаков. А я так быстро перемещаюсь по сугробам, что небо не стоит на месте. Я бегу по наводке неба, просто заигравшись с воображением.
Забраться на дерево. Осмотреться. Рухнуть с него спиной вниз. Пройти к кустам, сугробам, обогнуть гору, бежать по бегущей реке, хрустеть льдом. Ненароком упасть в воду и начать грести по ней как собака. Проплыть в ледяной воде до темна. Уснуть в сугробе и проснуться в буране. Всё без задней мысли – «зачем?», всё неосознанно, всё это делая просто ради себя.
Вьюга, колкий ветер. Не больно и не неприятно. Только до чертиков жутко и противно. Ветер и лёд закружились вокруг меня. Паника, словно находишься в водовороте. Взмахами рук и ног и отгонял от себя несущиеся осколки льда. Этим серым утром я стал сражался с пургой. Весь мрачный день. Весь темный вечер. Но был побежден, ослепленный и усталый скрылся под кустом. Перепуганный и робкий, не выдержавший натиск и потерявший силу духа.
Я лежал, чувствуя множество тонких веток, упирающихся в мой затылок и виски. Как мне было противно, что вместе со льдом и ветром на меня взъелись и кусты, а может, уже и деревья со снегом. Лежал и, кажется, плакал. А ветер и лёд бушевали под тёмным небом, ржали и опьяняли друг друга, ускоряя свои обороты и становясь плотней и грубей. Так продолжалось еще два дня. Два дня под кустом, под которым с каждым новым часом видимость уменьшалась. Становилось меньше места, меньше воздуха. Я лежал, прижатым потяжелевшим животом и ждал, когда шум за слоем снега прекратиться.
После ветер лишь издевательски поддувал в спину, а лёд неожиданно лез в глаза. Они вечно сбегали, не давая мне достойно ответить. Я делал всё, что умел и до чего мог додуматься, — бегал за ними и от них, хватал их и швырял, развеивал и прятался. Они то отдалялись от этого, и я радовался, то не прекращали при всех попытках и желании, от чего я впадал в отчаяние. В их царстве они могли себя вести как им угодно, а я был гостем, которого не ждали, но который пришёлся как раз в шуты.
Так продолжалось очень долгое время. Затишья и битвы в любое время суток, при любом освещении, в разных местах. Нагоняли в поле, били в затылок на ручье, сбрасывали с ветвей и доставали под снегом. Я не переставал сопротивляться их травле. Мои битвы по вечерам, когда ветер и лёд особенно заводились, продолжались с каждым разом всё дольше. Бывало, они отступали, и я мог насладиться покоем. Было и худо, когда несколько дней подряд я не мог их угомонить. Метался с ними по деревьям; колотил их не меньше, чем они меня; пробегал за ними такие дальние расстояния, что я бы не проходил и за весь день пешком. В конечном итоге это ни к чему не привело.
Ветер стал ослабевать, лёд смягчаться. Я всё больше чувствовал телом. Мог различить температуру в разные дни, давление и влажность. Не было ощущения дремоты, как это было так давно. Я стал уязвимее, потому что знал, что ветер из начала моего пути будет кусать ощутимее, но духом я был к этому готов. Я повзрослел, и перестал бояться ветра и льда. В их круговороте у меня не происходило чувство тревоги и воображение уже не рисовало мне кружащие круги, от которых тянуло в разные стороны и уходила земля из-под ног. В середине одного дня я не стал отвечать ни ветру, ни льду. И они ослабли сами по себе. Меня они перестали волновать настолько, что я мог называть их одним словами – «буран, вьюга, метель», и ни секунды злобы на них из-за этого.
Как происходило, происходит и будет происходить. Я закончил одно и принялся за другое. Я стал покидать лес, а холод и снег стали покидать мир. Постепенно по дороге я начал проваливаться под снег, сначала по щиколотку, потом по колено до твердой земли; приходилось шлепать по широким длинным ручьям с ледяной водой, под которой можно было рассмотреть маленькие камушки на донышке; видел большое солнце и его могучий свет на горизонте, а не вышине неба, скромно выглядывающим между облаков.
Под оранжевым светом я вышел к дороге, по дороге вышел под фонари, под фонарями я дошёл до города. Большом город, а в городе густой туман. Из-за темноты и шума сверчков я решил дойти только до первой остановки на окраине, там и решил переждать.
Так я ждал в полудреме до утра. Заметил при свете, что эта остановка отличается от той, под которой я проснулся зимой, это красивей и элегантней. Вместо каменных углов – металлические полосы и винты, а крыша была изогнутым толстым стеклом.
При жёлтом солнце и тухлом воздухе я пошёл в город. Переплет улиц был пуст и мрачен, — грязь, пыль, мусор из опрокинутых бочков и урн; следы масла на тротуаре и ржавчина на заборе и калитках. При всём масштабе города, лишь единицы дворов были чисты, но не больше одной десяток всего города. И всё было пустынно, никого не было. Не было ни тех, кто проложил дороги, ни тех, кто возвел высокие здания, ни тех, кто оснастил каменные окружения фонарями, светофорами, ни других, кто облагородил окружения вывесками, растениями, художествами и статуями. Не было людей. Не было животных.
Но движение было, движение трамваев и автомобилей. Всегда Издалека. Если скорость транспорта была высока, то при приближении ко мне, меня пустое ведро могло и сбить, потому что при приближении все останавливалось или тормозило. Словно умирало. Все машины были разными, их наполнение тоже. Одежда, еда, мелкая техника и мягкие игрушки. Я мог лишь через стекло заглядывать в машину, если дверь или окно не открыто. А так сколько не дергай за ручку или бей по стеклу – толку нет.
Так же было с дверями домов. Если дверь изначально не открыта я не мог попасть внутрь. И самое забавное, что двери закрывались и открывались. Легкие двери магазинов, тонкие калитки у забора, тяжелые громоздкие двери подъездов. Если встать между косяком и дверью, то я уверен, что меня зажмет намертво и задушит, или раздавит с постепенным увеличение тяжести двери. Поэтому заходить куда-то большой риск.
И я рисковал. Я зашел в библиотеку через две двери и поднявшись по лестнице – остался там на несколько дней, чтобы читать слова и смотреть картинки; проник в кинотеатр через красивые красные двери с золотыми ручками, чтобы уловить момент, когда внутри быстрые двери, ведущие к кино снова полетят на петлях туда-сюда (было много проскоков и несколько ударов по спине, но за этими дверями почти никогда ничего не происходило, кроме текста что плыл вверх, только один раз я попал на начало фильма про обезьян); как-то попал на большой склад, где хранились ящики и стеллажи; кафе, в котором вкусно пахло; подвал пятиэтажки, в которой я просидел неделю, потому что двери никак не открывались.
Хоть я и мог попасть в любое помещение, я там никого не находил. Ни животных, о которых я прочитал в книге, ни насекомых, о которых помнил, кажется, всегда, — потому что боялся их. Кругом были только следы пребывания кого-то, но не мои.
Я провел три недели в городе, который постоянно менялся. Я путешествовал днями, а ночами как по рефлексу пытался найти укромное местечко и переждать там несколько часов, убивая время собственными мыслями, потому что давно уяснил, что путешествует ночью ветер и лёд, а с ними мне не по пути, к тому же характерами мы явные враги друг-другу.
Одна и та же улица выглядела по-разному каждый день. Не только количество и расположение мусора и следов, но и наличие новых вещей. На скамейке могла неожиданно появиться сумочка, велосипед встать под фонарем, ботинки повиснуть на веревке, футболка лечь на траве. Даже если зажать камнем длинную веревку на аллее, на следующий день она с камнем пропадет. Было проверено. За то этими вещами можно свободно пользоваться, за то я покатался на велосипеде — жаль, что он исчез.
Одиночество покорило меня, я начал разговаривать с самим собой вслух. Писать что-то на листах в клеточку и оставлять на разных столах в городе. Разрисовывать стены было занятно, я приходил к одной и той же стене и писал на ней животных из энциклопедии и переписывал на нее стихи из учебника Английского за седьмой класс. И эта стена, стоило мне оставить ее, сразу белела обратно. Уверен, что мои записки ручкой и карандашом тоже стираются, и остается только бумага.
Сколько бы не был я один, сколько бы дней не длилось мое чувство одиночества, оно прошло тогда, когда я даже не начал от него уставать. В одной квартире, когда я решил полежать на кровати в вечер, я услышал кого-то, кто был в шкафу, стоящий перед кроватью. Маленькая комната, движение в полной темноте. Открылась дверь шкафа. Я поднял голову, стал вглядываться во тьму. Что-то торчало из шкафа на уровне головы, продолговатое с выходящими за силуэт острыми углами. Оно медленно водило вверх-вниз, поворачивало то на меня, то на дверь, показывая свой изменяя свой силуэт. Я встал и подошел.
Глаза привыкли. Из шкафа торчал отросток с несколькими широкими зубами, шедшими из верхней десны вперед на несколько сантиметров, крутым разворотом поворачивающими вниз, и через сантиметр идущие к нижней десне. Над зубами было несколько неглубоких прямоугольных полостей.
— Привет, — поздоровался я.
— Доброй ночи, — глухой шепот и без движения, — присоединяйся.
— К чему?
— Полезай ко мне.
— Как ты открыл шкаф?
Голова покачалась.
— Я тебе все расскажу, если успеешь полезть в шкаф.
Я полез в шкаф.
Тело отростка было ему подобно. Тонкое с вмятинами и впадинами, по прикосновению довольно гладкое, в некоторых местах шелковое.
— Мне долго давалось этому научиться, — говорил шепотом отросток мне прямо в ухо, — но за то я могу видеть, что хочу.
— Что…
— Смотри, — перебили меня.
В комнате в темноте показалась голова, голова с телом, тело на кровати, где я лежал.
— Теперь ты тоже видишь, да? Это человек, — отросток потянулся из шкафа, — я люблю смотреть на детей. Я смотрю на них ночью, когда они спят, иногда они смотрят на меня, когда просыпаются из-за естественной нужды, — захихикал отросток с почти незаметным покачиванием, — но никто из них не идет в туалет, всё делается прямо под одеялом.
Мы смотрели на ребенка из шкафа. Ребенок просто спал. Отросток открыл шкаф, босыми ногами подошел к углу кровати.
— Сейчас он может нас увидеть, но не услышать. Хоть кричи ему в ухо. Только это может навеять на него кошмары, я это знаю, они постоянно корчатся и морщатся от этого во сне, когда я так делаю.
Он подошел к голове ребенка, я последовал за ним.
Шелковые волосы, пухловатые щечки, ребенок – детсадовец или ученик младших классов. Отросток углами своих зубов укусил его за кончики волос за ухом и стал жевать.
— Зачем ты это делаешь? – Спросил я.
— Мне всегда это нравилось, — ответил он, не переставая двигать челюстью влево и вправо, — ты же не знаешь всего, кто мы и зачем.
Он поведал мне о слоях, что люди находятся на верхнем – основном, а мы ниже нижнего, поэтому мир для нас в прошедшем для людей времени. Поэтому вещи исчезают и появляются. Поэтому живых не видно. По словам отростка – мы бабайки из-под лестниц и шкафов, у нас одно назначение – радоваться мелочам, потому что когда-то мелочами мы жили. Я для него такой же отвратительный и страшный, как и он для меня и для ребенка. Такие как я живут по ночам, а не днем. Сейчас я могу встретить их и на улице, и в домах. И каждый мне расскажет свою версию, почему все именно так.
Отросток щипал волосы ребенка, пока тот не повернулся на другую щеку. Что дальше он с ним делал я не знаю, я ушел. То, что он соврал было понятно. Мало ли он просиживал в шкафах и под кроватями. Если есть такие как я, то среди них точно есть отшельники и ненормальные, как и у обычных людей. И точно так же, как и обычным людям, не стоит полностью доверять каждому.
Я верил, что именно ночью можно встретить кого-то с этого слоя, но, чтобы прямо на улице, да и о нашем назначении я считал бредом.
Еще почитать:
Труп в порту — 2) Резеденция
Сияние Каменного Сердца. Проклятые Небеса. Книга 1 — Глава 2
Долина Древности. Начало — Луна и Долина — Часть 3
Название серии — Аруэрос
«
»
03.09.2022
