Садайдзин

Сайто, слушатель первого года Высокого Курса, с великим усилием оторвал голову от кафедральной столешницы и взглянул влево. Лучи зимнего солнца, сквозь огромные окна пронзающие кафедральный зал, стали виновниками его пробуждения. Оглядевшись, Сайто уверился – Глава Курса с головой ушел в лекцию, чтобы заметить отсутствие интереса у одного из слушателей, а восседавшие рядом с ним сокурсники были слишком озабочены досужими разговорами, чтобы заметить уставшего товарища и «проявить заботу». Суть такой «заботы» состояла в том, чтобы демонстративно, на глазах у Учителя вырвать задремавшего бедолагу из сонного царства, вновь вернув его на путь учения. Тем самым «спасители» получают по баллу Добродетели себе в табель, а «спасенный» их соответственно лишается.

– Кончено, в стародавние времена, а ныне и в некоторых дальних провинциях подобное «забота» зовётся доносительством и осуждаема местными общинами. Разве может добродетель делить одно ложе с корыстью? Подобным вопросом ранее задались Реформаторы и после череды диспутов и рассуждений заключили – может. Разбуди сосед меня по – тихому, был бы я более стоек ко сну, избежав наказания? И справедливо ли, что ради пробуждения сокурсника более стойкий слушатель расплачивается своим вниманием, возможно, упуская важную пищу для размышлений? К тому же, данный слушатель, упуская что – либо, в дальнейшем может нанести вред Государству, если подобные упущения войдут у него в привычку. Исходя из этого было установлено, что в стремящейся к совершенству системе, когда наша с вами мораль несовершенна и полагаться на неё всецело – опрометчиво, контроль друг за другом не лишен Добродетели. При этом польза для общества от такого подхода перевешивает тот урон, что наносит нашему духовному состоянию корысть.

Услышав заключение Главы, Сайто понял – кого – то с первых рядов все таки поймали на полуденной дрёме. И, судя по содержанию речи, это был слушатель из северных областей государства – иначе зачем возвращаться к рассуждению, которое жителям старых областей известно с пелёнок.

— Господин Глава, скажите пожалуйста, разве одобрение подобных идей на уровне Государственной Догмы не способствует утрате обычая доверять? – вопросил слушатель с Севера, перебарывая смущение.

Глава Курса, господин Танидзаки, человек средних лет с крайне острыми чертами лица, и пронзающим взглядом, под стать лицу, завел руки за спину, обернувшись к окну. Лучи солнца, скользя по ниспадающим к плечам прямым каштановым локонам, уложенным на придворный манер, по складкам приталенной магистерской мантии, словно создавали золотую ауру вокруг его фигуры. Устремив свой взор на зимний лес за окном, он стал размышлять над поставленным вопросом, совершенно не отвлекаясь на охвативший слушателей полушёпот. Мгновение спустя он развернул свой стан к аудитории, погрузив её в выжидающую тишину, и, взглянув на вопрошателя, заговорил:

— Ваше утверждение отчасти верно. Однако, в эпоху Реформ, которой, как всем здесь собравшимся известно ещё со школьной скамьи, закончился Век Смуты, благороднейшими гражданами Государства доносительство было рассмотрено не как неотъемлемая часть нового общества, но как костыль, с помощью которой человек с больной ногой способен способен заставить ее работать только в пол — силы. Наша мораль в данной системе подобна поврежденной ноге – мы в ней нуждаемся, но, пока она не окрепла до должной степени, пользоваться ею мы не в состоянии. Но и сидеть на месте мы не можем, иначе есть вероятность, что она неправильно срастётся. Как и Реформаторы, я надеюсь, что с течением времени наше общество отбросит костыль, встав на обе ноги.

— Мне, как уроженцу Севера, представляется трудным следовать такому воззрению. Скажу честно – в моем крае не верят в то, что снятие табу с доносительства ведет общество к совершенству.

— К счастью для большинства, принятые в эпоху Реформ догматы основаны не на вере, а на системе умозаключений, отличающейся от иных систем тем, что эту наиболее сложно оспорить.

Принимать какую – либо идею на вооружение или нет – вопрос, всегда окружённый спорами. Южане давно приняли и освоили концепцию разумного доносительства. Причем разумного, так как обращаться с костылём также нужно учиться. Северяне пока далеки от использования подобных инструментов. Их право, ведь путей к совершенствованию общества великое множество. Однако же, на мой взгляд, ковылять к совершенству удобнее, чем ползти.

Едва господин Танидзаки закончил, как по кафедральному залу прокатились всплески смешков. Юный слушатель с Севера покраснел и, не найдя слов в защиту обычаев своей страны, уткнул взор в столешницу, принимая поддержку соседа в виде легкого тычка в предплечье. Ни для кого в зале не было секретом, что недавно вошедший в состав Государства Север отставал в развитии от южных областей.

— В завершение семестра и, собственно, курса общей истории Государства, обращаю внимание почтенных слушателей на главный догмат нашего общества – о необходимости каждодневного пересмотра сбора догматов со всех имеющихся точек зрения. И ваша задача, как будущих служителей Государства заключается в первую очередь в том, чтобы беспощадно изничтожать те догматы, которые, после многих споров, означены тормозящими наш путь к совершенству. За сим я желаю вам мужества и выдержки на пути служения обществу.

Закончив речь господин Танидзаки окинул взглядом собравшихся и, заложив руки за спину слегка поклонился. Слушатели, синхронно отвесив почтительный поклон стали собираться к выходу из зала, стараясь не производить лишнего шума.

Дождавшись, пока остальные слушатели покинут лекционный зал, Сайто направился в левую его часть. Отворив небольшую боковую дверцу и миновав коридор, он вышел на одну из множества небольших крытых террас, что предназначены для любования лесным пейзажем вокруг Высшей Школы . На другом конце террасы, в одном из кресел расположился господин Танидзаки. В правой руке его мелькнула палочка с тлеющем хвойным благовонием, и воздух стал постепенно насыщаться терпким запахом северных смол. Взор Главы Курса был устремлен куда то вдаль, охватывая и прекрасный лес вокруг, и мелькавшие на безлесых склонах небольшие поместья и селенья.

— Присядьте, Сайто. С этой террасы можно обозреть такой великолепный пейзаж, что любоваться им исключительно в одиночку было бы верхом неприличия.

Затем, сделав пол-оборота на кресле, Глава Курса жестом пригласил Сайто сесть.

— Благодарю Вас, господин Танидзаки.

Пройдя до указанного кресла и разместившись в нем, Сайто принял предложенную Главой палочку благовоний и также, наслаждаясь терпким ароматом, устремил свой взор вдаль. Раскинувшийся пред взором двух слуг Государства пейзаж был строг и прост, что е делало его прекрасным в рамках принятого канона. Освещенные ярким зимним солнцем стволы вековых елей и сосен нестройной дикой гурьбой устремлялись ввысь по склону предгорий Есино. Спускавшийся же с гор дикий ветер превращал припорошенную снегом хвою в огромную темно – зеленую волну, в неистовой агонии стремящуюся разбиться о крутые скальные отроги. Преодолев стену из хвои, ослабленный ветер спускается в дол перед лесом, тщетно пытаясь вызвать снежную бурю. Но силы порыва иссякли – лишь одинокие вихри хаотично возникают то тут, то там, заметая следы зверей и путников.

И словно рыбацкие лодки посреди бущующего моря, мелькали парусами двускатных крыш выдержанные в неброском стиле срединных провинций дома. Какие – то из них стояли особняком, были о двух этажах и имели низ из хорошо подогнанных камней – то были загородные усадьбы, жизнь во многих из которых теплилась лишь во флигеле для прислуги. Группки же одноэтажных домов, часто с односкатными крышами из соломы и драни, представляли из себя селенья и хутора. То тут, то там мелькали между этими домиками силуэты людей в широкополых головных уборах, и тяжелых зимних накидках. Кто – тащил салазки, кто – то работал на подворье или ладил крышу. Зимой для жителя такого селенья появляется необычайно много дел на собственном подворье, которое до наступления холодов казалось ему довольно скучным и не требующем его участия местом.

— Господин Танидзаки, позволите ли Вы в качестве завершения курса задать Вам вопрос, касающийся не только предмета изучения, но и Вас лично?

Краем глаза Сайто заметил, отражение легкой улыбки на лице Главы Курса. Плавным движением руки господин Танидзаки поднёс ближе к лицу благовоние.

— Как я понимаю, Вы хотите понять, почему я вернулся с придворной службы в Высшую Школу?

От удивления Сайто едва не выронил тлеющее благовоние на мантию Главы. Всем в Высшей Школе известно, что господин Танидзаки отнюдь не лишен проницательности, однако юный слушатель и подумать не мог, что проницательность эта сродни ясновидению.

— Я, как и подавляющее большинство слушателей, был наслышан о Вашей деятельности еще до поступления в Высшую Школу. Не сочтите за лесть, но я действительно не видел более ясных и непротиворечивых умозаключений, нежели те, которыми Вы опровергаете, изменяете или подтверждаете первые догматы. Буквально за несколько лет свод Государства был реформирован так глубоко, будто прошла четверть века. Буквально через три года Император пожаловал Вам титул Садайдзина за столь глубокое и своевременное преобразование Свода Догматов. Казалось бы, осталось лишь перенастроить систему исполнения на местах на новый лад, что, как и прежде, было лишь делом техники. Но буквально через три дня после столь громкого назначения, Вы подали прошение об отставке и вернулись в стены Школы заново изучать догматы. Почему?

— Дорогой слушатель Сайто, позвольте мне поведать Вам об одной сценке, невольным свидетелем которой я стал, будучи совсем юнцом, и которая является ключом к ответу на поставленный Вами вопрос.

Ещё до завершения обучения в Школе Умозаключений, то есть еще даже будучи негражданином, я позволил себя увлечь проблемам обоснования Догматов. Наиболее важным и красивым из них я уже тогда избрал тот, который утверждал, что степень совершенства человека пропорциональна той пользе, которую он вносит в процветание общества своим трудом. А разве есть более важный вопрос для нашего Государства, чем правильность его законов? Уже тогда я твёрдо решил своим трудом добиться высшей степени признания обществом своего труда, тем самым максимально приблизив себя к состоянию совершенства и гармонии. Согласно определению любимого мною Догмата, разумеется.

Оставлю подробное описание того, как я соединял стройность и холодность логики с теплом человеколюбия первых Догматов. Лишь скажу, что трудность строить Свод Законов лишь из любви к человеку я осознал лишь тогда. Но меня буквально окрыляло чувство нужности моего труда в первую очередь мне самому! Мне нужно было приблизиться к высшему признанию как можно ближе, лишь тогда, я бы смог вздохнуть с облегчением.

И вот однажды, в момент восстановления сил, я совершал долгую прогулку по предместьям города Мидзуру. Город этот в пору моей юности был крайне беден, о предместьях и говорить нечего. Их населяли в основном редкие группы отшельников – потомков тех храбрых и импульсивных людей, что не приняли Догматы в эпоху Реформ. Как и ныне они добывали свой хлеб охотой, картографией, и редкими ремеслами, борясь с неистовыми гонениями. Направляясь вдоль реки в сторону города, меня застала врасплох гроза. Будучи слаб здоровьем, я решил не рисковать понапрасну и переждать бурю в развалинах старой башни, руины которой располагались в том месте ещё со времён Великой Смуты. Забравшись под её своды я погрузился в медитацию, ожидая конца дождя.

Буквально через пару минут мой покой был потревожен пришельцами, что с шумом и смехом вбежали в башню из пролома со стороны реки. По звукам иной речи, я понял, что это отшельники, но при этом сильно удивился, так как считал, что местный губернатор отбросил их намного дальше от города. Зная, что, помимо прочего, эти дикари любят промышлять разбоем, я решил затаиться, впервые пожалев, что пренебрегал занятиями с клинком в додзё. Однако через мгновение любопытство пересилило страх, и я прильнул к щели в старой деревянной перегородке, чтобы получше разглядеть пришельцев.

У пролома я разглядел молодых, старше и выше меня, юношу и девушку, как и положено дикарям, крайне бедно одетых, если это вообще можно было назвать одеждой. Укрытая куском рогожи девушка присела на кусок кладки из пролома, тщетно пытаясь приладить ремешок к сандалии, судя по всему, пришедшей в полную негодность во время стремительного рывка к башне. Под рогожей ее изящное юное тело прикрывала видавшая лучшие времена туника, предусмотрительно подпоясанная тонкой полоской кожи, подчёркивавшей стройность талии девы. Юноша, стоявший рядом с ней, помогал уложить её промокшие каштановые волосы в некое подобие хвоста. Судя по легкой тунике с нашивками из кости, охотничьему копью, короткому самострелу за спиной и связкой рыб в углу, я заключил, что эти двое – из тех, что живут охотой и собирательством. При этом оба смеялись и шептались на непонятном мне диалекте, лишь через какое то время, я стал различать отдельные фразы, еще сохранившие общность звучания и значения с языком горожан. И тут произошло такое, свидетелем чего я был лишь в тех диких землях, и чего, будучи воспитанным по канонам догматов, даже представить себе не мог. Девушка, неожиданно вскочив со стены, набросилась на юношу и, прижав его к кирпичной опоре, начала страстно целовать. Став впервые свидетелем подобной сцены я слишком увлекся представшим передо мною действом, забыв о хрупкости перегородки, к которой я прильнул и важности баланса. Спустя мгновение перегородка треснула, и я, оказался распростёртым на каменном полу в куче обломков. Опомнившись я попытался вскочить и удрать, но ощутил что-то острое и холодное с левой стороны шеи.

— Встань. Медленно.

Решив не спорить со старшими, я сделал в точности так, как попросил меня владелец приставленного к моей шее копья, отметив при этом полное отсутствие того диковатого говора, на котором сей благородный муж изъяснялся со своей подругой пару минут назад.

— А теперь выйди на свет.

Опять посчитав, что спорить здесь бесполезно ввиду наличия у оппонента острого аргумента, я повиновался. Подойдя к пролому, меня осветил дневной свет.

— Смотри ка, мальчишка из города. Судя по гербу на куртке – из знати. Интересно, сколько за тебя можно запросить.

— Достаточно, чтобы оплатить работу стрелков – юмитори, которые настигнут вас где то через четверть часа после удачной сделки.

После случайно обронённой мною фразы, которая показалась мне остроумной, повисло напряженное молчание. В тот момент мне показалось, что вместе с фразой повисла и моя жизнь, причём тонкий волосок был один на двоих.

Спустя мгновение по сводам башни прокатилась волна звонкого девичьего смеха, поддержанного более глухим мужским.

— Ладно, ты прав. Меня зовут Альва, а моего друга…

В этот момент охотник схватил мою руку ближе к локтю и, притянув мой лоб к своему произнес приветствие.

— Меня зовут Кейл.

И лишь после отпустил. Признаться честно, подобное нарушение личных границ в стенах города я бы счёл оскорблением, однако в данной обстановке после подобного я прочувствовал крайнюю искренность подобного вульгарного приветствия. И мне это понравилось.

Тем не менее, будучи уже взошедшим на путь постижения Канона и Догматов, я встал на обломок кладки и, положив веер на колено, представился.

— Моё имя – Танидзаки Китиро, сын Танидзаки Кидо, хранителя архива Мидзуру. Своей будущей стезёй я избрал Канон и Догматы.

Так внезапная буря на мгновение соединила людей из столь непохожих миров, которым, казалось бы, не суждено встретиться ближе, чем на расстоянии выстрела, что способен совершить беспринципный юмитори. Я опущу подробности нашей беседы, скажу лишь, что меня расспрашивали о состоянии дел внутри городских стен, новых веяниях в стихосложении и хранении овощей, я же, в свою очередь интересовался укладом жизни этих двоих, и их соплеменников.

Через какое – время буря утихла, костёр из обломков перегородки догорел, и я понял, что на краткий миг пересекшиеся параллели наших миров вновь размыкаются, возвращаясь к старым предсказуемым траекториям.

— Нам нужно спешить, чтобы успеть добраться до лагеря дотемна.

Далее они начали собираться. Снарядившись в дорогу, Кейл окликнул меня.

— Китиро. Возьми.

С этими словами он подошёл и протянул мне маленький свёрток

— Благодарю Вас за оказанную любезность. Ммм… а что это

На лицах юных дикарей мелькнули улыбки.

— Это ароматные стержни, пропитанные смолой. Подожги одну, и наслаждайся запахом хвои. Ладно. Удачи.

Попрощавшись, они направились к пролому.

— Погодите пожалуйста.

Ни до, ни после того момента я не замечал, чтобы слова срывались с моего языка невольно. Мгновение до этого я заметил, что Альва так и не смогла должным образом починить свою потрёпанную сандалию, которая при каждом шаге стремилась сорваться с её изящной ножки.

— Не думаю, что Вам, прекрасная госпожа, будет удобно пробираться к своему лагерю в подобной обуви.

Высказав подобное умозаключение, я расстегнул застёжки своих походных сапог из воловьей кожи и всучил Кейлу, так как тот стоял ко мне ближе всего.

Мгновение на лицах дикарей проявилось замешательство. Неужели их тоже можно чем – либо смутить?

— Вам они нужнее. Мне нет надобности пробираться через пустоши или уходить от погони.

После некоторого колебания Кейл подошел к Альве и, наклонившись, помог надеть сапоги. Скорее, более к радости, нежели к сожалению, сапоги, рассчитанные на детскую ногу и слой обмоток, оказались Альве почти в самый раз. Собравшись было двинуться в путь снова, они резко остановились и Альва окликнула меня.

-Китиро. Благодарим тебя за оказанною нам любезность. Так ведь правильно, да?

В ответ на столь искренний жест я завел руки за спину и ответил поклоном

— Нет ничего радостней для меня, нежели помощь оказавшимся в беде друзьям.

На лицах моих друзей промелькнула улыбка.

— Тогда удачной дороги до города, друг.

Попрощавшись таким образом, они исчезли в проломе. Оглянувшись, я заметил, что костёр почти потух. Достав одну соломинку из свертка, я поджёг её, и своды башни через мгновение окутал терпкий аромат смолы и хвои, приятнее которого я более не чувствовал.

Думаю не стоит и говорить, как были удивлены домашние, лицезрев меня у ворот поместья глубокой ночью в криво привязанных к ногам обмотками изодранных сандалиях и с двумя тлеющими соломинками благовоний в зубах. Далее я вновь вернулся на путь Канона и Догматов, Правда теперь я часто приставал к проходящим через город торговцам благовоний в тщетной попытке найти такие же, что были подарены мне тем дождливым днём. Затем Школа Умозаключений, Высшая Школа, Императорский Двор….

— Теперь, собственно, почему я отказался от титула Садайдзина. Как Вам уже известно, мой дорогой слушатель Сайто, одна из главных и изящнейших догм гласит, что достижении человеком гармонии и удовлетворения неразрывно связано с его важностью в обществе, с его оценкой членами общества. И буквально каждую свободную минуту после получения высшего титула Государства я все время и возвращался к одним и тем же вопросам.

Почему при кульминации моего созидательного пути, я ощущаю значительно меньше гармонии и удовлетворения, нежели в тот день, когда общество даже не знало о моем существовании, а высший титул значит для меня меньше, чем свёрток благовоний? Неужели я все эти годы неверно толковал Догматы?

Закончив рассказ, господин Танидзаки отвлекся на пейзаж за окном. Солнце уже сошло с зенита в своем стремление скрыться за горной стеной. Будто круг вельмож, приветствующие императорский паланкин, поместья и селенья стали сверкать светом фонарей все ярче и ярче, в тщетной попытке сравняться с солнечным светом, скрывшимся до следующего дня