Рутина, рутина...

Настроение мне испортили сразу.

Если честно, портить уже мало чего оставалось – утро и без того почудилось мне недобрым, а до того такой же зловещей тоской зияли ночь и вечер, но добили меня с порога:

– Можешь не раздеваться, у тебя вызов.

– Эйша, за что же ты меня так не любишь? – оставалось только вздохнуть, возмутиться и попытаться потянуть время.

Эйша – как всегда строгая, собранная, безукоризненная, взглянула на меня с тоской:

– Я тебя очень люблю, но что толку? Не я же тебя вызываю.

– Ну хоть кофе я выпить успею? – надежда во мне тлела.

Эйша прикинула, задумалась, и весь вид её стал вдохновенным, наконец, она сдалась:

– Ничто с тобою, Ниса! И мне налей, я тебе вводную как раз дам.

Никогда я не готовила кофе так медленно и с такой расстановкой. Ну не хотелось мне снова выгребать своё тело на растерзание дождя, который решил сопроводить себя таким ветром, что не помогал ни один зонт! А у меня вызов. Значит, придётся тащиться через безрадостную дождливую хмарь, молить всех богов на то, чтобы послали мне транспорт, однозначно промокнуть и приплыть в итоге непонятно куда.

Отличная перспектива!

– Тебя ждут Барнетты. Николас Барнетт и Мэри Барнетт.

– Ну и пусть ждут.

– Ниса! – Эйша была готова разозлиться. Вот чудачка! Сколько лет мы с ней вместе служим, а она всё ведётся на мои нелепые и неловкие шутки.

– Шучу, – надо ей всё же сказать об этом, сама она не догадается.

– Не одобряю! – фыркнула Эйша, но злиться перестала, потянула листы из чёрной тонкой папки. – Барнетты жалуются на то, что в их доме творятся необычные вещи. Прежде всего это. конечно, звуки – по ночам как будто бы тихий плач. Также в зеркалах были замечены тени, их чаще всего видела Мэри, и ещё перемещение предметов.

– Каких?

– Сначала по мелочи – телефон, зарядник, ключи. Самый показательный случай был почти сутки назад – на глазах Николаса и Мэри через всю гостиную пролетел стул.

– Пролетел? Как фея? – язык мой враг, знаю.

Эйша нахмурилась и подтолкнула ко мне листок. Там были напечатаны показания Барнеттов и действительно, оба говорили «пролетел».

– На крыльях! – мрачно заметила Эйша, – ага, как же…

Ну, ничего удивительного! В принципе, в каждом доме есть такие тени-звуки. А как иначе? Вы пробовали купить в древнем маленьком городе квартиру без этих теней и звуков? История прошлого и настоящего всегда оставляет следы. Да и нередко люди умирают прямо в своих домах, и не всегда их души уходят в срок. Если они ведут себя тихо и спокойно, мы даже можем об этом и не узнать, а вот если буянят…

Особенно мне нравятся те, кто начинают действовать самостоятельно и лезут за советами на форумы. Начитаются такие самовольцы советов и начинают пытаться с тенями «дружить», то мисочки им с молоком поставят, то печенье на стол. Но кого они так приветят – не представляю! Тараканов, что ли? Ни один дух – отпечаток души – не будет есть печенье или пить молоко, он просто не имеет возможности. Его сила идёт от остатков сознания, которое никак не может справиться с новым состоянием и боли, которая никак не может отпустить.

Не все перед смертью обретают покой. У кого-то остаются дела, у кого-то тревога за ближних, а у кого-то совесть.

И что, скажите на милость, надо делать, обнаружив в своём доме непонятные явления? Идти к профессионалам, то есть к нам, а не на форум. Вы же не делаете себе операцию в домашних условиях? Так почему вы, сталкиваясь с отпечатками душ, тревожными и напуганными, решаете, что можете справиться с ними?

– Ты здесь? – Эйша вытащила меня из тяжёлых теней собственных размышлений.

– Стандарт, – я махнула рукой, – отправьте кого-нибудь вроде Элрика или Ханса. Что на меня собак вешать?

– Там душа… она не просто неупокоенная, она заблудшая, – объяснила Эйша, немного смутившись.

Людям не понять. На смертном одре нет равенства. Покой и его отсутствие тоже свои категории имеет.

– Ну-ка?

– За пару месяцев до того, как Барнетты квартиру эту купили, там девчонка убилась. Совсем молодая.

Вот тебе и раз! Хуже не придумать – души из числа самоуходящих – это головная боль и работы на полдня.

– Чего случилось-то? Может того, болела? – надежды особой не было, но я должна была попробовать. Всё-таки, если человек совершал что-то от тяжёлой, разъедающей его изнутри болезни, оно и нам попроще упокоить его, проводить до нужных врат или заморозить, пока про него представители этих самых врат не вспомнят.

– Да если бы! – Эйша пришла в ярость и даже чашку отставила в сторону так, что плеснула кофе через край на столешницу. – В Джульетту решила поиграть! Парень её бросил, а она, дура несчастная, ничего лучше придумать и не смогла! Ну, родители поздно вернулись, а сделать ничего нельзя. Они, естественно, разбиты и совсем никакие, и квартиру спихнули, уже не глядя на цену, лишь бы подальше, не могли дома. А Барнетты купили, и вот, началось.

– Спасибо за испорченное утро! – я рывком поднялась из-за стола. – Дело мелочное, но надо гонять именно меня, да?

– Ни у Элрика, ни у Ханса, ни у Аманды такого опыта с самоисходами нет, – Эйша попыталась оправдаться.

– У меня тоже не было, – напомнила я. – Ну ничего, я понимаю, Нису не жаль. Её можно швырять на любую рутину, ей нормально.

Я встретила растерянный взгляд Эйши и утихла. Она не виновата. Это всё поганое утро, унылая работа, и никакой перспективы. Да, никакой. Годами я тешила себя надеждой, что всё ещё наладится, что я пойду от координатора душа первой категории до начальника отделения, а дальше, дальше…

И когда Волак вызвал меня, я полагала, что речь шла о повышении. В конце концов, у меня больше всех опыта и закрытых дел! Разве не я заслуживала этого?

– Тебя не любят коллеги, – сообщил мне Волак. – Я не могу позволить тебе занять это место. Ты груба с ними, ты не уважаешь их и постоянно указываешь на ошибки в самом ехидном виде.

Пока я молчала, всё ещё надеясь, что это шутка, он достал из ящика стола пачку бумаг, исписанных знакомыми почерками Аманды, Элрика и Ханса.

– Вот здесь, – сказал он, тыча в пачку бумаг пальцем, – служебные записки с жалобами на тебя и твоё поведение. Ты понимаешь, Ниса?

Понимаю. Но в чём я виновата? То, что они меня не любят – их дело. Но то, что они невнимательны и нетактичны к мёртвым, это дело уже нашего агентства. А эти, вся эта братия недоразвитых, утверждает, что я грублю? Да я не грублю, я напоминаю!

– Вы учили меня также, – напомнила я, чувствуя, как голос срывается.

– Это было давно, а сейчас другие стандарты, – он даже отрицать не стал и взял первый лист. – От Ханса. Он пишет, что ты назвала его дураком при клиентах, и было это…три недели назад. Было?

– А кто он, если не дурак? – поинтересовалась я. – В семье Маллинсов семилетний ребёнок стал говорить взрослым о том, что видит на стенах множество глаз, которые никогда не спят и следят за ним. А Ханс сказал ребёнку, что он всё может выдумывать. Это при всём том, что у нас уже была вводная о том, что Маллинсы въехали в дом, построенный на месте братского захоронения. И я уже молчу, что выражать ребёнку откровенное недоверие с первой минуты – это означает запереть всякое его желание разговаривать с тобой.

– Но дураком называть его не следовало, – Волак покачал головой, – а вот Элрик пишет, что ты дала ему пощёчину. Было?

– Было, – отрицать не имело смысла. – Но это за дело. Честно!

– Ниса, – Волак отложил бумаги в сторону, и устало потёр переносицу, – ох, Ниса, ты хороший профессионал, но ты не умеешь ладить с коллегами! Они на тебя жалуются. Может ты и права, называя их дураками, бездарностями и лентяями…

– Они не желают лишнюю версию проверить! – возмутилась я.

– Может и права, – Волак чуть повысил голос, – но это не значит, что ты имеешь право так воздействовать на них. пиши жалобы, подавай рапорты…

– Я не доносчик.

– А надо! – рявкнул Волак. – Почему они на тебя взъелись? Из зависти? Или ты заносчива с ними? Я не знаю. Но выглядит так, что ты ни с кем не уживаешься в коллективе, и, хотя, по опыту работы тебе можно давно доверить повышение, я этого делать не буду. Наладь отношения с коллективом. Научи их себя уважать или бояться. Или научи их молчать. Или найди и воспитай новых… Ниса, я знаю твои амбиции, и ещё раз говорю, что ты профессионал, которого нам очень повезло приобрести. Но одно дело быть профессионалом и отвечать за себя и своё дело и другое – руководить и отвечать уже за всех. Работа с коллективом отличается от работы с мёртвыми. Научишься справляться – поговорим. А пока забудь про повышение.

Так что нет у меня перспектив. Я не представляю, что делать. Я срываюсь.

– Прости, – Эйша смотрела на меня растерянно, и мне стало неловко. Она не виновата. Наверное. Но кто-то должен быть виноват! – Давай адрес, поеду.

Она кивнула и, стараясь не глядеть на меня, протянула мне лист с краткой информацией об адресе, призраке-девчонке и живой чете. Я попыталась ещё раз извиниться, уходя, но она заторопилась, заспешила и я решила не тратить время впустую.

Надоело, всё надоело. Ещё этот дождь!

***

Барнетты чуть ли не по стенке пластались, пока я ходила по комнатам. Скрижаль в моих руках посверкивала красным ровным светом – активность есть и немалая. Странно даже, что её производит один дух. Обычно такой ровный свет дают сразу две-три души.

– Ну, могу вас обрадовать – обратились вы по адресу, – сказала я, обращаясь к несчастным живым, – я помогу. Для нас это рутина.

Они облегчённо переглянулись.

– Вам есть куда пойти? – вообще-то это лишнее, но я не люблю работать, когда над моим плечом висят живые.

– Пойти? – они одинаково растерялись и их лица поглупели.

– Пара-тройка часов. Я могу позвонить вам, как закончу. То, что произойдёт, лучше не видеть живым.

Теперь одинаково пугаются. Ну что за люди? Можно подумать, если мы не будем обсуждать смерть и будем её бояться, она пройдёт мимо нашего дома! Её надо обсуждать, о ней надо говорить, чтобы не бояться, когда придёт час.

– Ну да. Мы могли бы поехать к Энни, – Мэри решилась первая, – правда?

– А вы точно справитесь? – Николас пытался оставаться главным и уверенным. Учитывая, что цвет его лица был откровенно белым, и выдавал испуг, это было забавно.

В другой день я ответила бы спокойно, но сегодня всё шло не так. И даже то, что дождь почти стих за окном, меня не успокоило. Я всё равно успела промокнуть. А мне ещё возвращаться…

– Значит так, други мои сердечные, – я скрестила руки на груди и впилась взглядом в Николаса, – у меня дел много. Отвечать на ваши вопросы по десять раз я не намерена. Если вы нас вызвали и услышали, что я помогу, то я, верно, помогу, так?

Самое главное – это тон. Чем больше в нём раздражённого металла, тем лучше.

Они оба покраснели как школьники, смутились.

– Да я просто хотел уточнить… – забормотал Николас, но спорить больше не стал. Покорно и быстро он и Мэри оставили меня в своём доме. Неразумно, конечно, с точки зрения обывателя, но они дошли до высшей точки испуга и потому, наскоро заперев всё ценное, умчали. Я обещала позвонить, как закончу – им хватило этого обещания, переспрашивать не рискнули.

Так. Теперь за дело. Ну почему, ответьте мне, я должна терпеть столько неудобств? Почему я не могу просто прийти в уже очищенную от всяких людишек квартиру и остаться один на один с метанием чьего-то отпечатка души? Почему надо брать вводную и на людей, уговаривать их?..

Ладно, дело, дело, дело! Оно рутина, но и рутину надо выполнять на высшем уровне – в этом суть профессионализма!

Прежде всего – где? В вводной сказано, что это были таблетки. Значит, ванная или спальня? Или кухня. Откуда я знаю, где предыдущая семейка держала таблетки? Ладно, Ниса, сначала ванная.

Посверкивающий белизной кафель, два шкафчика, и очень маленькое тесное помещение, если подумать. Толком и не развернуться, чтобы не приложиться головой об раковину, трубу или веточку-сушилку.

Нет, вряд ли ванная.

Спальня? Да, тут теперь всё по-новому. Можно заменить вещи, но стены, полы – всё это помнит ноги и руки, дыхание предыдущих владельцев.

Я поднесла скрижаль к полу. Та заалела чуть сильнее, чем у входа. Да, это было здесь. Везение! Помню, как пришлось шататься по усадьбе – в ней было две дюжины комнат, и в каждой кто-то обитал. Вот было веселье! Я убила там два дня.

Но ладно – очаг есть. Теперь закрыть плотно шторы – не надо нам много света, ни к чему, и выбрать место.

Теперь круг – быстрый решительный росчерк мела. Круг может быть неровным, главное, чтобы не было в нём разрывов, для того проходят его дважды – по часовой стрелке, а потом против – по наведённой линии. В круге треугольник – на святую тройку – каждому по углу. А в центре проводник – то есть я.

Забавно, если подумать. По углам божественные сущности, круг – как защита от дурного, а в центре круга и треугольника грешный человечек! Маленький и слабый, по сравнению с великим делами.

Во всём виноват человек – повсюду его лишь тень видна.

Но не время, Ниса, не время.

Паста из перемолотой дубовой коры, дикой гвоздики и лавра. Всё перемолото с водою и мёдом – моё небольшое усовершенствование традиционного набора для координатора душ. Может быть, следовало поделиться с коллегами и этим составом, что безопаснее, и другими находками? Да, может быть. Но я не хочу. Они не ценят и не чтят мир по ту сторону, так зачем давать им лишние скважины? Если бы чтили, уважали…

Свеча первая – в центр. По свече на каждый угол треугольника. Вокруг каждой начертить с помощью приготовленной вязкой ароматной пасты по кругу, заключая её, оберегая. Пальцем начертить треугольник на лбу. Я умею делать это без зеркала – сотни раз рисовала.

Тишину нарушает только треск пламени – свечи волнуются, подрагивают. Но ничего, ничего, мы сдюжим! Я закрываю глаза, чтобы уйти во внутренние тени. Меня много – я вижу себя как бы слоями – какая я для того или другого явления, какая в том или ином виде. Но это всё я. все мы состоим из слоёв, и чем отчётливее представляешь, тем яснее зришь глубину той черты, что делит мир живых и мёртвых.

Открываю глаза. Полупрозрачная девушка, склонив голову, уже сидит около круга. Когда-то красивая, теперь её красота изъедена тоской. И я даже думать не хочу, что там осталось от её тела. Едва ли что-то большее, чем кусок ничтожной размокшей плоти.

– Ты слышишь меня? – самое главное – установить контакт.

Она смотрит на меня пустыми глазами. Глазницы всегда выдают мертвецов. Как бы они не были сильны, как бы крепко не стояли их отпечатки в мире живых, всё одно – глаза выдадут. У живых людей в глазах есть смысл, страх, испуг, цвет. У душ заблудших – ничего. Пустота, из которой они идут, в которую возвращаются.

– Ты слышишь меня? – повторяю негромко. Пламя свеч потрескивает.

– Да…– голос приглушён, как сквозь вату или одеяло. Она, кажется, сама удивляется тому, что говорит. Ей-то свой голос уже не услышать. Она слышит только меня в себе и свою ярость. и свой ужас.

– Как тебя зовут?

Она молчит, хмурится. Чаще всего души и не помнят имена. Смерть – это шок. А шок стирает память, и это очень интересно, на мой взгляд, что имя уходит чаще всего, словно оно не очень-то и значило. Остаются в памяти вкусы, запахи, понемногу истлевая, образы, страх, какая-то радость и безумие, а имя уходит, как и не было его.

Впрочем, если рассматривать смерть как рутину, то и в рутине нет имён. Тогда логично.

– Не знаю, – признаётся она неохотно и готова плакать. Пустые глазницы наполняются серой влагой.

– Ты помнишь что случилось?

Вопрос безнадёжный, но нужный. Если помнит – это легче.

– Я упала. Потом встала…и осталась лежать.

Да, человек – это тоже треугольник. Только не святой, а самый обыкновенный – разум, тело, дух. Всё имеет на себе отпечатки друг друга. Так душа хранит облик тела и проблески разума, так тело формируется душой и мировоззрением, так и разум помнит тело, управляет им и влияет на душу.

Но когда приходит смерть – тело тлеет, разум выключается, а душа… зависит от души и обстоятельств. Эта заблудилась. Она не должна была умереть тогда, поэтому за ней не пришли хранители Подземных и небесных миров. Про неё ещё не внесено в их списки. Поэтому она здесь.

– Ты догадываешься о том, что случилось?

Она молчит. Она знает, поняла.

– Зачем ты пугаешь людей, что живут здесь? – я спрашиваю ласково, негромко, потому что знаю, как различается звук нашего и посмертного мира.

Она молчит и мне уже кажется, что я не услышу ответа, когда она срывается на крик, от которого гаснет разделяющая нас свеча. Благо, одна:

– Я к маме хочу! К маме!

Серость льётся из её глаз. Слёз нет, есть серость, проступающая через каждую трещину души. Эта серость – Ничто. Великое Ничто.

К маме! Надо же!

– Поздно уже хотеть, – зло замечаю я. Нельзя быть злой, но что я скажу? – Где голова-то твоя была прежде? теперь уж никак. уехала твоя мама. У неё жизнь разбилась. И у отца твоего тоже. Обратно не склеится.

Она рыдает. Серость истончает её лицо, шрамирует, дымится, испаряется.

– Люди, что здесь живут, не виноваты в том, что ты дура, – вот что хорошо с отпечатками душ – они жалобу не подадут. Некому! – Они не виноваты в том, что ты умерла, что ушла. Они хотят жить.

– Я тоже хочу!

– Они не виноваты в твоём решении.

– Я хочу назад! – она кричит, мечется у круга, наверное, желая схватить меня, вытащить, побить. Ей это не удастся. И покруче сущности пытались – не смогли, а уж ей-то! Так что наблюдаю с тоской и равнодушием.

Мне её жаль, но души не должны видеть нашего живого сострадания. Оно им как яд, которым приправлена самая желанная пища.

– Назад! Жить! – она оседает, снова напротив меня.

– Но эти люди не виноваты, – напоминаю я. надо упрямиться.

– А кто виноват? Кто? – она знает ответ, но боится его.

– Ну давай вместе посчитаем, – предлагаю я, – хочешь?

Она машет головой отчаянно и резко, и я даже думаю на мгновение, что голова отделится от тела.

– Не надо. Не надо считать.

– Нет, ну если ты не знаешь, то я знаю.

– Я тоже знаю.

Она не лжёт. Она всё сама знает. Но на себя злиться очень тяжело, и никуда ярость не уходит. Она смешивается с ужасом как вода с землёй и в итоге получается нечто грязное м и вязкое.

– Помогите…– шелестит она. Свечи покорны её шелесту, подрагивают, но не затухают.

Глупая, глупая девочка. А зачем я ещё здесь? по протоколу полагается вести беседы, усыплять словами и призывать к морали. По факту – это не работает. Пробовали призывать к морали душу какого-нибудь маньяка-безумца, который накрепко поселился в тюрьме или лечебнице? Он вас и слушать не станет, а вот убить попытается. Поэтому алгоритм алгоритмом, протокол протоколом, но лучше где-нибудь в сторонке, подальше от меня. я не виновата, что методы нам сочинили теоретики. Нет, я не спорю, хорошие, умные, спокойные, но теоретики! А я практик, координатор первой категории.

– Помогу. Закрой глаза, – обещаю я. паста из лавандового листа, воды, перетёртого серебряного порошка, мела, шалфея и розового масла у меня с собой. Всегда с собой. Даже когда я не на службе.

Она покоряется и захлапывает пустоту глазниц. Я касаюсь пасты рукой, не сводя с ней взгляда – не бунтует, нет? нет, тиха. Видимо, и сама утомилась.

Дальше самое опасное – вытащить руку за пределы круга. Тут и напасть могут. Но эта молодец, держится, даже когда моё тепло, живое тепло касается её неупокоенного посмертия. Только вздрагивает, когда я рисую ей на лбу знак.

– Спи! – толкнуть душу в круг легко, но вот выскочить при этом из него самой – это уже, граждане, сноровка!

Но дело сделано. Она бьётся, а свечи опаляют по очереди – и треугольник, в котором она занимает моё место и круг, и всю её несчастную душу. Нет, не жгут. Они подцепляют запах травы и воск, перемешиваются с начертанным на её лбу знаком. Они усыпляют её общей симфонией звука и запаха.

Спи, несчастная, пока про тебя не вспомнят те, кто заметно выше смертных, но заняты ровно той же бюрократией, что и они.

Спи, пока не придут.

Спи, не пугай людей, что не имеют к твоей глупости никакого отношения.

Спи, а я запишу в протоколе, что беседа была проведена и душа усмирилась. Все мы врём. Ну я, как профессионал первой категории, вру больше. Но я вру, а ты спи. Впрочем, это не сон. Это ближе к коме. Травы и связка с водой и серебром, да ещё специальным воском сдержат тебя в полуяви, и ты не заметишь, как пройдут месяцы, а может и годы…

Это будет твоей печатью, спи, а я пойду звонить этим, как их там? Ох, разная у нас рутина. У меня она ушла в живых.

Позвоню и уберу. Не надо им касаться моих знаков и кругов.

***

– Дело закрыто, отпечатку проведено строжайшее внушение, дух повержен, смущён, извиняется и обещает во имя искупления отгонять тараканов от живых! – самое главное – это тон. Неважно что ты говоришь, важно как ты это делаешь. Я говорю это так, что ни у кого не возникает сомнений, чем я, собственно, попотчевала душонку, что она утихла и смутилась?

Ну, кроме Волака, но он сам поставил мне методы, так что пусть не удивляется.

– А у них что, и тараканы были? – удивляется Эйша, уже торопливо вбивая данные от принесенного мной чека.

– душонка обещала привести, а так нет, никаких там тараканов.

Я усмехаюсь, падаю в кресло, не замечая ни Элрика, ни Ханса, ни Аманду. Они поглядывают на меня так странно, словно всерьёз думают, что я подбросила живым парочку тараканов под порог, когда уходила.

– К слову, о тараканах, – я удобнее устраиваюсь в кресле, теперь сверля взглядом троицу коллег, которая так услужливо строчит на меня жалобы. – Знаете, в чём их преимущество над людьми? Они выживут. Всегда выживут. Они маленькие и ничтожные, а ещё быстро размножаются и адаптируются к ядам.

На лицо Аманды приятно посмотреть! Видимо, она их боится. Другие просто недоумевают.

– Ну так вот… в этом их преимущество, – продолжаю я, пока настроение мне снова не испортили, – некоторые люди меня, однако, поражают тем, что мнят себя тараканами, полагая, что тоже переживут и адаптируются ко всему. Но тараканы – это дрянь и мерзость, которую надо уничтожать. А людей, которые творят свои дела, полагаясь на тараканью выживаемость, причислять к их кумирам и тоже уничтожать.

– Вы это к чему? – Ханс подаёт голос. Осмелел, похоже!

– А к тому, что ещё одна жалоба на меня, на мои слова, на моё поведение, и я буду каждого бить тапком. Или куплю ядовитый карандаш и выведу. Намёк ясен?

– Это угроза? – у Элрика белое лицо, но взгляд мрачный, тяжёлый.

– Это факт, дружище. Я работаю здесь дольше и, если будет надо, найму команду.

Договорить не удаётся. Снова пищит кнопка вызова у Эйши на столе. Она хватает трубку, слушает внимательно. По её лицу понимаю – снова дело! Ну что за день-то? Неужели опять ехать, опять разговаривать с людьми… что же за рутина такая? Почему этого нельзя как-то избежать?

Что мне расскажут люди из того, что я ещё не знаю?

Краем глаза вижу движением. Аманда потянулась к листку. Ох, Ничто, пусть это будет жалоба, а? если это её рутина, пусть пишет, надо же и мне на кого-то гнев срывать!

(*) «Мёртвые дома» откроются для читателей ориентировочно в начале сентября