Роза

Когда-то у принцессы Авэль была любящая семья. Ее отца называли мудрейшим королем, отцом народа и защитником земель. Ее мать ставили в образец благодетели.

Но это все было слишком давно. Теперь принцесса Авэль не помнит уже этого, все кажется ей только сказкой, ведь мир не меняется вот так, по щелчку пальцев? Не меняется. А значит, что и сказка была гнилая, слишком хрупкая для того, чтобы быть в жизни.

Когда-то у принцессы Авэль были большие собственные покои, кровать, заваленная подушечками разных размеров, расшитых шелковыми лентами. Служанки бережными костяными гребнями расчесывали ей длинные темные волосы, смазывали маслом для блеска и зашнуровывали на гибком ее стане многие корсеты платьев, завязывали многослойные пышные юбки.

А теперь у принцессы Авэль только жесткое ложе с тонким покрывалом, которое не спасает от холодных ночей и служит скорее насмешкой. Исчезли пышные юбки, и осталось строгое мерное монашеское платье, подбитое грубыми нитками, которые жадно впиваются в когда-то нежную кожу. И волосы теперь не лежат в сложных прическах и не собраны в сложную прическу, а стыдливо убраны, спрятаны.

Когда-то принцесса Авэль любила смотреть в зеркальце на себя. Зеркальце у нее было в изящной серебряной оправе и крепилось на шелковой ленточке к рукаву, чтобы в любой момент можно было взглянуть, полюбоваться своей красотой…

Теперь, если ей и попадалось на глаза зеркальце, она не смотрелась. К чему? Красоты больше нет. есть исхудалое, огрубевшее лицо, большие глаза, под которыми залегли тени бессонницы, губы побледнели, и весь лик сам поблек. А она еще преступно юна, но разве можно сказать это, увидев ее? Гибкий стан стал просто прямым, лишенным изящного движения и приобрел только грубоватость в каждой своей повадке.

У принцессы Авэль было две жизни. Первая, счастливая закончилась рано. Вторая пожирала большую часть ее лет.

И это было совершенно не ее виной.

***

Принцесса Авэль была слишком мала, чтобы угадать печальный факт того, что любая, хоть сколько-нибудь знатная кровь, не имеет выбора в брачном союзе. Когда же речь идет о троне, тут и вовсе нет никакого чувства, кроме расчетливой выверенности.

Ее родители были ярким примером такого расчета. Они не любили друг друга, но, будучи людьми умными, не демонстрировали это и проявляли уважение ко второй половине, пряча романы и интриги. К тому же, выступали единодушно, союзом. Так поступают соратники, союзники. И они такими союзниками были.

Мать – не обладавшая красотой, но компенсировав это знаниями и чуткостью, умела закрывать глаза и не слышать шелесты и пересуды.

Отец – напротив, красивый и статный, но терявший множество преимуществ из-за своей вспыльчивости, умел обращать любой слух в шутку.

Они притерлись друг к другу, научились жить. Принцесса, рожденная же в этом союзе, получала любовь со стороны отца и матери. Они могли не любить друг друга, но очень любили ее. Хотя, как позже успела понять Авэль – отец желал наследника, сына, а не дочь. Но жена его была еще молода, а потому «Первая Роза Королевства» — как любя называл король свою дочь, не стала разочарованием…

***

Наверное, как позже, уже оказавшись в заточении каменной, самой худшей тюрьмы – монастыря, думала Авэль: у человека, у любого человека есть в жизни какое-то помутнение.

Помутнение приходит лишь раз, такое сильное, что нет ничего, кроме одержимости, кроме пожирающего изнутри демона. Это как чесотка всех внутренностей сразу, когда готов выть и царапать свою кожу, сердце и душу – лишь бы облегчить этот недуг.

Отец Авэль поймал однажды такую болезнь, принявшую вид Герцогини Н. – жены одного из преданнейших друзей королевства.

Герцогиня Н. была воплощением всей женской красоты. С нее писали портреты художники, ей посвящали оды поэты, музой называли скульпторы. Она вся была сплетена из какой-то таинственной, нечеловеческой красоты, благословенная всеми мирами на тонкость и памятность черт.

Но у герцогини был серьезный недостаток – верность мужу. Она видела лишь его перед собою и становилась рядом с ним еще краше, в глазах ее рождался блеск любви. И это служило поводом для шуток среди неудачных поклонников, каждого из которых упорно не замечала Герцогиня Н. муж ее был обычным, имел множество шрамов, был не изящен в выражении слов, не писал стихов и, как сказал придворный скрипач короля:

-Феи задурманили бедную девушку, не иначе! Иной причины такой любви я не вижу!

Герцогиня Н. жила светом. А потом ее увидел отец Авэль. Королева приготовилась ничего не замечать, а двор замер в испуганном ожидании: откажет герцогиня или нет? все-таки ведь…король! Говорят, заключали даже пари.

-Откажет! – уверенно заявляли в одном углу.

-Королю нельзя отказать! – отмахивались от них.

-Жить захочет – покорится, — мудро замечали третьи.

-Король не станет ссориться с ее мужем – это верный друг королевства! – возмущались четвертые. – Ни одна красота не стоит такой утраты. Король должен думать о народе!

двор ждал.

***

Она отказала. Отказала так, как отказывала Главе Торговой Гильдии, как отказывала Восхваленному Поэту, как отказывала Королевскому Скрипачу, Графу, Барону, Принцу…

Королева охнула, услышав об этом. Она хорошо знала нрав мужа. Поехала с уговорами, бросилась на колени перед герцогиней, умоляла ее сдаться, убеждала, что король потеряет к ней интерес, стоит только…

Но Герцогиня Н. взглянула на королеву со слезами, подняла ее с колен и ответила:

-Святость моего брака видят мои боги. Как смотреть мне в глаза моему мужу, если я буду знать свою вину?

-Одумайтесь! – увещевала королева, — ваш супруг не сможет вас защитить! Он может пострадать и сам. Если вы любите его…

-Король не воплощает бога на земле, — возразила Герцогиня Н. — Король для народа, брак для небес.

Королева уходила, глотая завистливые колючие слезы. В тот момент она даже хотела, чтобы Герцогиня Н. страдала.

Авэль было пять лет, когда мужа Герцогини Н. убили. Его закололи среди белого дня на городской площади неизвестные, которым удалось скрыться.

Авэль была слишком мала, чтобы знать о том, что тем же вечером стража приволокла к королю Герцогиню Н.

***

Дальнейшее Авэль знала по слухам, по шелестам, по теням замка и королевства, по сочувственным взглядам монахинь…

Герцогиня Н. жила пленницей. Королева делала вид, что не замечает, но что-то сломалось в ней. Медленно она угасала. Когда же выяснилось, что Герцогиня Н. ждет ребенка, и, как говорили лекари – мальчика (что вообще лишило короля любого восприятия реальности), королева слегла.

Еще до того, как разрешилась несчастная пленница от бремени, королева умерла. Это Авэль помнила. Помнила безучастное лицо отца, помнила, как бросалась на землю, как плакала и чьи-то руки обнимали ее. Тогда маленькая принцесса не знала, что ее обнимают последний раз.

Может быть, это была случайность, а, может быть, короля наказало небо, но Герцогиня Н. умерла в родах. Вместе с ней умер и ребенок.

В тот день были казнены все лекари, а сам король потерял все, за что его когда-то любили, и остались в его сердце только пустыня, ненависть и страх.

А хуже всего было от того, что рядом с ним была дочь. Дочь, напоминавшая ему о том, что сына больше нет. его сына. Сына от той, что так была ему нужна.

***

Как рождается злоба к тем, кого мы так любим? Наверное, через боль. Утративший все король, чувствовал только боль. И в боли родилось то, что определило жизнь Авэль. Первая Роза Королевства стала ненавистна ему.

Сначала он сторонился дочери. Затем стал придираться к ней. Как назло, придираться было сложно: Авэль переняла любовь матери к знаниям и учителя, приставленные к ней, отмечали ее ум.

Но когда тебе нужно выплеснуть боль, когда нужно прицепиться хоть к чему-нибудь, ты найдешь.

Итак, по мнению отца:

Авэль не так сидела, не так ела, не так смотрела и говорила не с той интонацией. Она говорила то громко, то тихо, то смеялась, то, напротив, ходила унылая и отравляла жизнь отцу. Она носила светлые платья, которые ее полнили, или носила темные, которые ее бледнили. Авэль была неловкой коровой в танцах, была отвратительной в каждом своем достижении, а учителя ее хвалят только по одной причине – они жалеют ее, ничтожную девчонку!

За девочку пытались вступиться даже некоторые советники, которые видели много черствости и умели быть жестокими, но считали, что жестокость должна быть оправданной и не должна быть постоянной.

-Ваше величество, ваша дочь проявляет удивительные способности к истории, литературе и географии! – говорили ему.

-Первая Роза Королевства! — ласково называли зашуганную и запуганную вечно гневливым отцом принцессу.

Роза чахла. Роза вяла. Роза была не в счет.

Она умирала, оставаясь, по недоразумению, живой.

«Первая Роза Королевства!» — ха, теперь это походило на издевательство.

***

Король мучительно искал способ избавиться от дочери. Она была ему ненавистна. Он чувствовал вину перед нею, и от этого становилось ему еще хуже и все тяжелее было от этого Авэль.

А потом, когда Авэль было девять, он ударил ее. До крови. По лицу. За что – сам уже потом не смог сказать, но это напугало его и тотчас собранный совет был вынужден искать место, куда можно отдать дочь, куда ее можно спрятать от врагов королевства, от посягательств – от всего.

Единогласно выдохнули (с облегчением даже):

-В монастырь.

К вечеру, заплаканная, ничего не понимающая, с синяком на лице, Авэль была тайно вывезена в торговой тележке с несколькими сундуками прочь и король выдохнул, будто бы, с облегчением, и только потом с ужасом понял, что ненависть, терзающая его, осталась с ним, а не покинула замок.

Но в это время Авэль была уже далеко-далеко.

***

Иронично, но именно в монастыре Авэль поняла впервые, что бог глух, а позже уверилась, что его нет.

Монастырь – это тюрьма для тайных любовниц и бастардов. Монастырь – это приют для тех, кто потерял свой фавор и должен исчезнуть. И когда-то Первая Роза Королевства, помещенная под чужим именем делила теперь свою жизнь с серыми и черными платьями, строгостью правил, скудностью ужинов и компанией из бывших знатных любовниц, тайных и надоевших жен и просто неугодных женщин.

А самое главное – здесь можно было только молиться и трудиться. Если к труду Авэль относилась с уважением, то молиться… это было ей тяжело.

За каждую ошибку в молитве били тонкой узкой палкой по рукам, за сбивчивость – по губам. За запутанный ответ и неверные строки молитвы оставляли без ужина или вовсе загоняли в голодовку. Отняли все вещи из мирской жизни, облачили в строгие робы, запретили думать. Запретили смеяться и вручили молитвенник.

Нельзя было бегать, нельзя было играть, можно было молиться. Нельзя было задавать вопросы, повышать голос и поднимать глаза, когда с тобой заговаривает служитель. Конечно, бывали протесты, но больше – тени, все, попавшие в этот каменный мешок жизни становились тенями.

Холод ночей, от которого не спасало тонкое издевательское одеяло, скудный черствый хлеб, похлебка, сваренная на куриной шкуре с парой мелких картофелин – это достаточно, чтобы не умереть, но смысла в таком существовании нет.

Учили добродетели. Твердили, что все, кто здесь есть – грешницы, что здесь им и место, что они должны платить за свои грехи. Может быть, здесь и были грешницы, но Авэль как-то возразила, что она не сделала ничего плохого никому.

Просто потому что даже не успела бы этого!

За это была отправлена в темный чулан на два дня. Там пахло крысиным пометом и гнилым деревом, не было видно ничего, да и давали только на ужин пару ломтей хлеба и стакан воды на день. Но зато там было тепло – холод не проникал туда.

Потом Авэль пару раз специально нарушала порядок, чтобы оказаться в чулане и не мерзнуть.

***

Как рождается тьма?

Когда ты осознаешь несправедливость, когда горечь душит тебя змеиными кольцами, а ты в этой горечи не виноват.

Когда, чтобы успокоить воющие и рыдающие, царапающиеся мысли ты начинаешь усиленно их занимать до тех пор, пока не вспоминаешь священное слово «месть».

Месть ведет человека, когда в нем гаснет свет. Света в Авэль не было – трудно сохранить его, вдыхая крысиный помет в чулане за один только грех , за Первую Королевскую Розу.

Авэль по ночам – холодным и жутким, безучастным к ней, тихо просила в своих мыслях, что, если ей не отвечает небо, если бога для нее нет, пусть к ней придет тьма. Она обещала тьме приют в своем теле, обещала верность и преданность, обещала все, что угодно, за один только шанс к мести.

Ночь за ночью, день за днем шепот ее креп. Потом она начала говорить уже вслух.

Ее били. Лишали ужина. Остригли. Облили ледяной водой. Снова избили. В монастыре произносить клятвы тьме – богохульство! Но там, где прежде были слезы, был теперь смех.

И однажды тьма снизошла к ней. Явилась, обретая чудовищную свою форму, вползла змеей, обвилась вокруг ее шеи и внимательно взглянула желтыми глазами в ее – потускневшие от холода мира.

А потом мотнула головою и, оставляя липкий след по телу Первой Розы Королевства, поползла к ее рту.

Авэль покорилась и открыла рот, позволяя демонической силе сплести свое тело с ее телом, позволяя тьме обрести сосуд. Змея скользнула в нее одним махом и затихла, удобно устраиваясь где-то в желудке, развивая свои кольца.

Авэль задыхалась недолго. Ее отпустило также стремительно, как и замутило. И когда она распрямилась, то поняла: свершилось.

Что-то новое было в ней. Сила, прежде незнакомая и чужая, разлилась по телу, давая блаженный покой. Тьма обнимала ее, словно шелк, давно забытый и овевала теплым нежным ветерком…

***

Когда за ней пришли, чтобы выпустить в очередной раз из чулана, Авэль даже не стала скрывать своего триумфа. Для нее больше не существовало дверей, а монахиня, открывшая ей и готовая спросить строго, усвоила ли Авэль, наконец урок и приняла ли смирение небесное, как опору для себя, даже не успела понять, что с ней произошло и что за желтый блеск лихорадочно сверкнул во взоре пленницы.

А это все блеск Розы, что была не в счет и теперь собиралась вернуть утраченные позиции.

Ночь была кровавой. Змея, дремавшая внутри Авэль, одобряла эту кровь и молила о следующей. Авэль не спорила.

Утром, еще пока нежно и светло занималась заря, Авэль оставила монастырь, ставший ей тюрьмой, оставив за его порогом слабость Первой Розы Королевства, множество тел, и свободных многих пленниц, которых жалела, но, которые, как забавно – остались на месте, боясь шевельнуться…теневые, ставшие ничем, они с ужасом смотрели на свое освобождение и с мольбой ждали обратного плена.

А Авэль ушла. У Розы отрасли шипы и налились черным ядом.