– …если бы только кто-нибудь знал, сколько во мне жизни, сколько стремления, огня. Мне иногда становится страшно от собственного жара, чувствую – пылаю. От такого люди сгорают. Внутри вспыхивает слишком много кислорода, отчего образуются идеи, рождаются желания, мысли, слова, потаенные чувства и эмоции, все это окисляется, бродит, не находя выхода. Сводит с ума, разгораясь одновременно, полыхая, сталкиваясь. Знаешь, как устроен человеческий мозг? Не с точки зрения биологии или психологии, а на самом деле? Нет? И я тоже не знаю. Но хотела бы разобраться. Понять, как там все устроено. Кто или что отвечает за механизм создания образов, вдохновения, фантазий, надежд. Как там все взаимосвязано между собой. Ведь это удивительно – у нас возникает одна крошечная мысль, неподвластная ни законам логики, ни воздействию внешних факторов, и начинает пускать корни, прорастает, захватывая власть, обретая полный контроль над нашим сознанием. Мне часто не дают покоя навязчивые идеи, я ощущаю, как теряю самообладание, поскольку не я управляю своим мыслительным процессом, это он управляет мной. Это страшно, но еще и страшно интересно. Как будто внутри каждого человека – фабрика по производству…чего? В самом деле – что такое наши мысли? Как мы их проживаем, откуда они берутся, кто построил этот завод, и куда нам девать отходы?
Кажется, что это захватывающее, волнительное приключение – пытаться понять человека, разобраться в его голове, в его внутреннем мире, прочувствовать то, что чувствует он. Но на деле все оказывается гораздо сложнее. Чтобы понять кого-то, нужно этим кем-то стать. Не стоит забывать, что даже став кем-то, переселившись в сознание или тело другого человека, ты не сумеешь постичь его, как не можешь постичь себя самого, находясь в собственной оболочке. Это, должно быть, звучит как бред сумасшедшего. Надеюсь, что нет, поскольку это тревожит меня. Почему внутри возникает эта беспричинная тревога? Нечего волноваться – все мы люди, каждый в чем-то хорош, в чем-то плох. Нас объединяет многое, но в большей степени – процесс сотворения мыслей. Люди думают, думают, думают. Невозможно остановиться, если раз тебе удалось начать. Да, некоторые проживают всю жизнь, не задумываясь ни о чем серьезном. Я не могу определить для себя – повезло им или не повезло. Трудно представить то, что никогда не переживал на личном опыте. Можно рассказывать кому-то о пережитом тысячи раз, но не быть уверенным в том, что рано или поздно тебя поймут. Человек не умеет ставить себя на место другого, как не умеет примерять проблемы своего друга или родственника. После многократного повторения иногда чудится, что ты и сам побывал в схожей ситуации, но все же – это не так. Ты никогда до конца не поймешь ничего из рассказанного, если сам не побываешь в шкуре своего друга, знакомого или коллеги. Когда автор книги, которую ты читаешь, описывает свои переживания, ты или отбрасываешь книгу в сторону, говоря – ерунда, поскольку с тобой подобного не случалось, или удивляешься – как это так точно удалось ухватить каждый, даже самый тонкий оттенок твоего чувства. Мы любим вторую категорию книг. Те, в которых написано о нас самих, они нам откликаются, создается впечатление, что писатель залез к тебе в голову и облек в словесную форму то, что ты сам никак не мог сформулировать.
Забавно, как мы выбираем то, что нам нравится. Основываемся на жизненном опыте наших доисторических предков, на общечеловеческом опыте. Опираемся на уже сформированные мнения о прекрасном и отвратительном, прислушиваемся к интуиции и иррационально образуем привязанности, обзаводимся предпочтениями. Я выбираю то, что когда-то нравилось моей матери, она же выбирала нечто, что пришлось бы по вкусу ее прародительнице. Ты возьмешь одну вещь, посчитав ее прекрасной, потому что этот механизм оценки заложен глубоко в твоем подсознании, а другой человек с воплем ужаса отшвырнет ее от себя, сочтя омерзительной, так как это записано на его подкорке. Удивительные создания люди. Мы сами не осознаем, как много в нас интуитивного, относительного, заданного по умолчанию. Какое множество факторов складывалось воедино, чтобы возникли мы, такие мы, какими являемся сейчас. Со смешными привычками, странными вкусами, такие различные, но, в то же время – такие похожие. Сколько веков, сколько поколений сменилось, чтобы привести нас к нынешнему состоянию. Видимо, одна из моих прабабушек горела таким же огнем, такой же страстью к жизни, мечтала сотворить, узнать, ощупать, увидеть и познать все, что только может познать человека.
Я загораюсь ежесекундно, но пламя не находит выхода, оно пожирает меня изнутри. Мысли роятся, подобно мухам, витающим над трупом. Представь себе ужасающую, изнуряющую жару, от которой нет возможности скрыться. Не существует никакой тени, просто нечему ее отбрасывать, солнце подобралось к поверхности Земли настолько близко, насколько это вообще возможно. Воздух плавится. Лучи опаляют раскаленное тело. Все липкое, струйки пота стекают по обнаженному телу. Хочется раздеться еще, но уже ничего не осталось. Нечем прикрыть голову, она начинает закипать, белок в каждой клеточке сворачивается. Кислорода не хватает. Вокруг – песок, или даже вода. Но вода раскалилась, вода не спасет от жары, вода сама стала жарой. Мечты о прохладе только усугубляют нарастающую тревогу и отвращение. Липкое отвращение ко всему сущему. Невыносимо стоять на одном месте, но пошевелиться нет сил. Тошнотворный аромат наполняет все вокруг, обволакивает носоглотку, проникает все глубже. Он становится частью тебя. Нельзя убежать, нельзя закричать, нельзя очнуться от этого отвратительного сна. Потому что это – не сон. Это реальность. Реальность, которая возникла в твоей голове, а потом выбралась наружу, чтобы захватить весь мир. Наконец, находятся силы, чтобы сделать несколько шагов. Один, два, три. Ноги обо что-то спотыкаются, и взору предстает простая картинка, виденная уже бесчисленное множество раз. Нечто, бывшее раньше живым существом, не выдержало напряжения, сдалось, упало и отдало свое бренное тело мухам. Черным, маленьким, грязным переносчикам всех инфекций и болезней.
Мухи садятся на цветы, на барные стойки, на машины, на людей, на камни, мухи садятся на варенье, шоколад, асфальт, садятся на экскременты. Мухи – везде. Мысли уподобляются мухам, потирают лапки, заполоняя зрительный зал в мозгу. Там уже яблоку негде упасть, а они все подступают, кружатся, слоняются под купольным сводом, сталкиваются, дерутся за свободные места, заползают на сцену, разбрасывают попкорн или огрызки, или окурки, выводят тебя из себя. Их нельзя прогнать. Двери уже закрыты, прозвенел третий звонок, представление должно вот-вот начаться. Актеров все нет, зрители недовольно шумят. Мух становится все больше. Разве закрытые двери способны их остановить? Разумеется, нет. Они начинают размножаться. Развернуться негде, все в грязи, все превращается в черную липкую массу, жужжащую, множащуюся. А потом начинается пожар. Прекрасный танец огня, пропитанный болью. Танец, который сам по себе – боль. Вся тревога, печаль, страдание, ненависть, каждая эмоция, присущая человеку – и есть этот танец. Никто не хочет видеть его, но ни один человек не может оторвать взгляд от танцующего. Кто же танцует? Чьи это движения? Кто поставил и спродюссировал это отвратительное действо, это кошмарное зрелище?
Все, что мы делаем, делается ради нас самих. Или в угоду своим первобытным инстинктам. Даже социального одобрения человек ищет для того, чтобы поверить в себя самого, удовлетворить свои природные ожидания, нужды. Мы не ищем выгоды, мы ищем успокоения. Остальным кажется – корысть, а в реальности – просто процесс поиска внутреннего равновесия. Попытка выпустить на волю своих мух, устроивших беспредел в театре. Мы не вандалы, мы одинокие пожарные, которые устали тушить собственный огонь, прожигающий наши сердца. Сейчас мы лежим здесь с тобой, на этой кровати, чьи ножки подкосились от старости, доска проломилась от тяжести, спинка исцарапана и исписана, лишь потому, что нам велели наши первородные инстинкты. Занимаясь любовью, мы стараемся утихомирить их громкие голоса. Забыться, расслабиться, выпустить свои мысли. Когда человек отвлекается на другого человека, центр тяжести смещается, и в голове образуется свободное пространство. Если оставить его освобожденным на достаточный срок, оно вытеснит кусок кирпичной кладки, приоткроет дверь, и толпы недовольных бунтарей выльются на улицы. Это происходит только в том случае, когда рядом оказывается нужный человек. Не тот самый, или как еще это принято называть. Просто – нужный, подходящий к данной ситуации. Кто угодно может стать «тем самым». Вопрос в длительности этой иллюзии. Кто-то – муза на одну ночь, на одну неделю, на один месяц. Кто-то становится музой на целую земную жизнь.
Так или иначе, любой человек, оказавшийся рядом, оказавшийся в подходящее время неподалеку, в том же месте, что и ты, или даже в твоей постели, способен открыть шлюз и подарить свободу некоторому количеству желаний, идей и планов. Люди еще называют это вдохновением. Я не знаю, что такое вдохновение.
Вдохновенно ли мы занимаемся любовью, вдохновенно ли я чистила раньше зубы, бежала двенадцатый километр, изучала свое тело, вдохновение ли – целоваться, красить губы, плакать? Когда ты создаешь что-то ощутимое, зримое, нечто, нарекаемое произведением искусства, говорят, что тобой двигало вдохновение. Но когда ты создаешь жизнь, создаешь момент, наполняешь каждую секунду своим присутствием, своим существом – делаешь ли ты это вдохновенно? Гореть – это вдохновение. Этот метафорический пожар, если он не способен выразиться в чем-то материальном, как называется? Как его описать? Я знаю, что все это – только слова, слова, пустые фразы, расхожие выражения. Но мы состоим из слов. Каждый человек – это просто набор слов. Ученые считают, что мы – набор цифр, генетический код, но спросите у поэта, он скажет, что человек – это слова. Без них – мы не мы, мы немы. Все мы – набор предложений, словосочетаний, звуков. Наша программа – не бездушные числа, а одухотворенные слова. Наши предки передали нам свои ощущения, способности, повадки, страхи, привязанности в буквах. Возможно, это не так. Скорее всего, я заблуждаюсь. Мне нравится думать, что я права. Не стану спрашивать твоего мнения. Совсем не хочется признавать поражение. Отвратительно знать, что кто-то не согласен с тобой. Знать, что ты ошибаешься, и кто-то в курсе твоего позора. Может, никто и не станет тебя осуждать, но это не облегчает ощущения собственной никчемности и бездарности. Ошибся, ты ошибся.
Глупые ошибки свойственны человеческому мозгу, но признаваться в них – болезненный процесс, ранящий, обнажающий душу, затрагивающий самолюбие. Вот, я снова вернулась к тому, что мы ищем одобрения только ради самих себя. Чтобы никто нас не ранил своим несогласием. Никогда никто не сумеет найти индивидуума, согласного со всем, что творится в голове другого человека. Это главная причина нашего одиночества. Духовного и эмоционального одиночества. Но перед таким одиночеством что может устоять? Телесная близость, чувство причастности к толпе, возможность находиться рядом с кем-то? Это жалкий пшик, попытка подменить истину ложью. Все закончится провалом. Закончится утратой вдохновения. Как только ты поймешь, что зияющая дыра внутри не затягивается, не заполняется, ты захочешь выбраться из этой теплой мятой постели, в которой сейчас тебе хорошо и вдохновенно, и отправишься искать дальше, искать больше, глубже, чаще, активнее. Ты забудешь эту жизнь, этот разговор, отречешься от меня в погоне за новой музой. Никто не подарит облегчения другому человеку. Облегчение дарит только смерть.
Люди боятся смерти, основываясь на эгоистических домыслах. Наше сознание умирает, впереди – пустота, неизвестность. Никому не удавалось побывать на том свете, вернуться и рассказать, что нас ждет впереди. Эта неопределенность пугает. Но пугает она не больше, чем страх перестать думать, перестать угождать своим желаниям, потворствовать своему эгоизму, проявлять свои чувства, вдохновляться, любить, писать, иметь возможность перебирать ногами, изучать, исследовать, дышать, прикасаться к предметам. Нам страшно, что мы не сможем больше угождать своей природе, не создадим ничего, не влюбимся, не сможем выдумать новую идею. Мы боимся грядущего, потому что не знаем, что там – покой. Сплошной покой, о котором можно только мечтать. Разве так страшно обрести вечное умиротворение. Пускай ты не будешь знать о том, что ты успокоился. Пускай ты утратишь кого-то, кто дарил тебе вдохновение, кто озарял твою жизнь. Ты будешь оплакивать его кончину, потому что он не сможет больше дать тебе того, что удовлетворяло твои потребности. Ты не станешь думать о том, что твоя муза обрела спокойствие, встретила гармонию, ты продолжишь злиться за то, что твое время на земле еще не подошло к концу. Теперь тебе придется смиряться, искать нового вдохновителя, сражаться с превратностями судьбы в одиночку. Пока не найдется в нужном месте в нужное время нужный человек.
Так ли на самом деле страшно умирать? Ты не знаешь. И мне пока – неизвестно. Рано или поздно, мы все будем в курсе – каково это. А до тех пор – остаемся в неведении, боремся и страшимся. Страшные мысли имеют огромную силу над нашим сознанием, они укореняются намного глубже, чем счастливые и приятные. С чем это связано? Кто выдумал, что должно быть именно так, и никак иначе? Это танец боли, танец смерти, пугающий, неприятный, от которого невозможно оторвать глаз. Зачем мы все смотрим, смотрим, смотрим?
Неужели ты совсем не боишься смерти? Я – ни капельки не боюсь. Только нелепой, случайной, бесполезной. Боюсь кого-нибудь убить, боюсь, что кто-нибудь убьет меня. Странно, что люди, которые больше всего на свете боятся смерти, так легко соглашаются убивать. Невинных животных, других людей, самих себя. Что нас доводит до такого состояния, когда мы способны убить? Что может заставить человека умерщвлять живое существо, соседствующее с ним на этой планете? Ненасильственная смерть приносит облегчение, насильственная – приносит мучения. Однажды мне довелось увидеть, как зарезали свинью. Секундное видение, конечно же, я сразу отвернулась и убежала. Но эта боль навсегда осталась в сердце и сознании. Мне не хотелось бы быть свиньей, но иногда человеком быть страшно в такой же степени. Никогда не знаешь, как и где закончится твоя жизнь. Оборвется она естественным путем, или кто-то сделает выбор за тебя. Если нам таки или иначе предначертано умереть, почему бы высшим силам не подарить нам возможность самим решить, каким способом мы распрощаемся с этой удивительной жизнью.
Ведь жизнь – это удивительно, правда? Каждый вдох, каждый выдох, движения, мысли, все, из чего мы состоим – это подарок. Кто-то сказал, что жизнь – это коробка конфет, но я думаю, что жизнь – это твое самое любимое мороженое, которое никогда не заканчивается, пока ты существуешь. А когда заканчивается, ты просто не можешь из-за этого расстроиться, потому что не узнаешь о том, что больше никакого мороженого нет. Тебя нет. Вот и все. А все-таки, как это замечательно – иметь возможность смотреть по сторонам, путешествовать, ловить моменты, смеяться с друзьями, открывать для себя новые ощущения. Как волнительно волноваться! Как удивительно удивляться. Да, от уксуса куксятся, от сдобы – добреют, а от горчицы – огорчаются. Масло масляное, и бутерброд тоже с маслом. Как бессмысленно все, если задумываться. Было бы проще, если бы нас не научили думать. Кто вдохнул в нас искру сознания? Кто в ответе за каждую нашу песчинку? Мы – песчинки во Вселенной. Но вдруг Вселенная – это только выдумка одной из песчинок? Кто существует взаправду, а кто – плод воображения этого единственного существующего человека? Человек ли тот, кто придумал нас? Почему он так жесток?
Люди называют Богом того, кто, по их мнению, вылепил нас из своей божественной мысли. Только подумал – и все вокруг материализовалось. Богу захотелось поиграть, он придумал игрушки, дал им болезни, жестокость, ненависть, войны, политиков, расизм, неравенство, и стал забавляться, наблюдая, как его жалкие игрушки взываю к милости создателя, надеются на снисхождение, спасение и милость. Тот, кого люди называют всемогущим, оглох и ослеп к нуждам своих созданий. Он или глуп, или жесток. Это все равно, что заводить собаку, осознавая, что в один прекрасный момент тебе надоест с ней играться, и ты не сможешь слушать, как она скулит, вымаливая ласку, заботу и сострадание. Ты просто выставишь ее за дверь, вернувшись к своим насущным делам, которые не важнее, чем жизнь несчастного существа, но приоритетнее для тебя. Это беспощадно, бессмысленно. Но, к сожалению, правдоподобно. Всех нас выдумал некто могущественный, а потом устал от того, какие мы жалкие и беспомощные. Или мы выдумали друг друга. Может, я выдумала тебя, или ты – меня. Или мы выдумали друг друга и просто не могли не встретиться. Но как нам удалось друг друга выдумать, не выдумывая. Я не фиксировала процесс выдумывания. Возможно, он стирается из памяти, и там остается лишь смутное представление о том, как жилось до момента, который называют пограничным.
Это забавно, что в жизни каждого человека происходит какое-то событие, которое делит его жизнь на «до» и «после». Вдруг это и есть тот самый случай, когда ты заканчиваешь обучение в академии жизни, сдаешь свой экзамен, где для всех один и тот же вопрос – придумайте свою жизнь. Ты тужишься, стараешься изо всех сил, подходишь к решению задачи вдумчиво, или делаешь наобум, только бы скорее отделаться, а потом начинаешь жить. Тебе не дают никаких инструкций, просто выпускают в этот мир с твоим ответом, с твоей фантазией, за которую на последнем выпускном экзамене поставили «неудовлетворительно». Такая и получается жизнь – странная. Стоит только о ней задуматься на секундочку, отыщется столько несоответствий, несправедливости, необъяснимости, что станет даже смешно, насколько все происходящее лишено смысла. Это просто какая-то глупая шутка, настолько несуразная, неказистая и долгая, что никто уже не помнит, с чего все началось, какая была середина, и когда же этот дурацкий анекдот подойдет к концу. Не хотелось бы мне познакомиться с этим юмористом. Но узнать, чья идея – выдумать столько историй – было бы здорово.
От подобных разговоров всегда тянет курить, ты не замечал? Я возьму одну сигарету. Курю уже давно, если честно – не знаю, зачем и почему. По-моему, никто не знает, почему он курит. А я даже не знаю, куришь ли ты, не будет ли тебе неприятно, если я начну дымить сейчас. Это тоже не имеет никакого значения. Ведь мы познакомились только вчера. У нас не было времени познакомиться поближе, узнать друг друга. Мне не хочется слышать ничего о твоем детстве, о твоих родителях, травмах, друзьях, школьных годах. Но могло бы быть. Хотя – какая это малость. Все равно нам не дано понять другого человека до конца. Люди тратят целую жизнь на то, чтобы постичь своего партнера, но мы так и уходим – неразгаданными. Существуют такие личности, про которых говорят, что они – как открытая книга, или губка, впитывающая все вокруг. Но это придумывают те, кому обязательно делить всех на категории, сортировать, помечать, наклеивать ярлыки. Как же мы любим маркировать всех, стараться сгрести в одну кучу похожих между собой людей. Но это всегда ошибочно. Нет никаких «открытых книг», как и нет тех, кто действительно разбирается в людях. Мы все ошибаемся, но чтобы скрыть свои ошибки, пытаемся заставить других людей поверить в то, что они – неправы. Кто-то курит, кто-то не курит. Я, пожалуй, возьму одну сигарету. Они как будто сближают людей, создают атмосферу, чувство единения, направляют поток мыслей в нужное русло. Создается впечатление, что вы – схожи. Но это очередной ярлык, очередной стереотип. Ничто нас не объединяет. Я имею в виду – ничто извне. Внутренне мы все, конечно же, схожи, но больше – различаемся. Этого не изменишь.
Как же хочется сейчас оказаться в одуванчиковом поле. Среди желтых цветов, колышущихся на ветру, движением своим повторяющих движения цыплячьих головок. Слышать каждый шорох глубокой естественной тишины, которую способна создать только нетронутая природа. Только поле, чья спина не вспахана тяжелой техникой человека, не испещрена его следами, не истоптана тяжелыми походными ботинками, не тронута плугом, не задета велосипедным колесом и тракторными гусеницами. Часто являются во снах зеленые равнины, усыпанные редкими лютиками и васильками, маковые поля, долины, сплошь покрытые огромными подсолнухами, бескрайние, перетекающие в небо, стирающие грань. Страстно мечтается оказаться в подобном месте сию секунду. Выпархиваешь из подобного сна, оглядываешь комнату, квартиру, вид из окна, бродишь среди серости, спотыкаешься о сугробы талого снега, шлепаешь по унылого вида лужам. Даже впитываешь солнечные лучи, но все не устраивает. Городская грязь не заменяет сочной зелени, поздней весной расстилающейся на девственном теле безграничных полей, проваливающихся в горизонт, ускользающих от взгляда, не поддающихся описанию. Их можно только любить всем сердцем, принимать, не понимая. Как и множество прочих прекрасных вещей. Невозможно постичь их переменчивую, ветреную суть, невозможно проанализировать, загнать в рамки, можно лишь принять. Люди не принимают самих себя, не принимают своих природных инстинктов, эмоций, внешних особенностей, черт характера. Не принимают недостатков, достоинств, зарплат, домов, детей, деятельности. Они смотрят на солнце и видят только источник света, пытаются подогнать его под какую-нибудь мудреную концепцию, раскритиковать, вместо того, чтобы полюбить и наслаждаться. Они смотрят на цветок, травинку, животное, как на средство, как на что-то, что можно измерить, изменить, использовать, разрушить, обвинить во всех смертных грехах. Они не понимают, что повелевать всем – сложнее и хуже, чем не иметь ничего, но быть частью огромного целого. Людям не объяснить, что есть вещи, события, явления, которые будут существовать вне зависимости от присутствия человека на земле, вне зависимости его оценки, недовольства, неудач, независимо ни от чего, и эти вещи можно лишь приютить в своем сердце, полюбив их. Но полюбить стоит не как самого себя, не как ближнего своего, не как выдуманные иллюзии, а как… А как? Просто полюбить, дав волю иррациональной части своего сознания. Той самой, что отвечает за чувства, за слепую привязанность, за необъятную гамму эмоций, за всепоглощающую любовь ко всему сущему.
Тогда поле, зеленое, желтое, маковое, глиняное, сухое, замершее в ожидании дождя, покажется единственным стоящим клочком земли на планете. Оно станет манить, зазывать, восхищать, насыщать, подарит ни с чем не сравнимое удовольствие. Никакие деньги, никакие машины, дома, даже другие люди не могут подарить этого пьянящего чувства свободы, реальности, какие способно дать огромное поле, открытое всем ветрам, подставившееся небесному светилу, обнаженное, наивное и невинное. Стоит открыться так же, как открываются равнины, уподобиться самому чистому, что существует на нашей планете – силам природы. Распахнуть сердце и впустить туда солнечный свет, свободу и влажный аромат земли, яркие краски цветов, тяжелые капли дождя, порывы ветра или его мягкие ласки, журчание ручья, деревья в роще неподалеку. Позволить природе проникнуть, очистить, вернуть к жизни, наполнив теплом, наполнив светом, возбудив все ощущения, каждое чувство, каждую крошечную частичку тела. Позволить себе быть собой, остаться наедине с собой и встретиться с первобытным счастьем. Почувствовать сладость момента, оценить в полной мере удивительный дар – жизнь.
Бежать, танцевать, быть естественным, кричать, кружиться на месте, падать обессиленным, смеяться, отпустить все мысли, отпустить печали, тревоги, заботы, отпустить своего человека и дать волю своему ребенку, своему зверю. Обнять все вокруг, обнять взглядом, обнять сердцем. Смотреть на небосвод, упиваться каждым облаком, проплывающим мимо, каждой птицей, каждой мошкой, трогать, нюхать, петь, воспевать, плакать, чувствовать. Чувствовать мощь, силу, власть, покорность, быть, быть каждую секунду, быть каждый миг, существовать, слушать сердце, как бьется оно в унисон с планетой.
Вот и закончилась сигарета. Вместе с ней оборвалась мысль. Ничего не изменилось от того, что я поделилась своим желанием. Мы не стали ближе, ты не узнал обо мне ничего существенно важного. И никогда не сможешь узнать. Мы не стали ближе только потому, что я рассказала о поле, поделилась своим мнением о том, что люди не умеют наслаждаться полями, наслаждаться свободой, дарованной им просто так. Нам всем просто везет. Каждому из нас повезло – мы близки с природой, но не умеем ее ценить. Мы так страстно стараемся сблизиться с людьми, стараемся ценить их, но нам никогда не удастся это по-настоящему. Человек считает, что он близок с тем, с кем живет под одной крышей, или встречается несколько раз в неделю, с тем, с кем делит свою кровать, свое тело, свои переживания. Люди верят, что они знают тех, с кем живут. Если бы мы поженились, или просто начали встречаться, ты бы поверил, что знаешь меня, а я думала бы, что мне удалось проникнуть к тебе в душу, поскольку мы бы рассказывали друг другу свои секреты и переживания. Вот в чем, по мнению большинства, секрет близости – выведать все самые позорные тайны, разгадать больше, чем знает кто бы то ни было. Но тот факт, что мне известно, что ты не куришь, а тебе известно, что я обо всем этом думаю – не делает нас по-настоящему близкими. Понимаешь?
– Не понимаю. Ты еще пьяна.
– Я пьяна. Но меня пьянит жизнь. Я могла бы выпить все вино на планете, сделанное человеком, но даже это не сравнилось бы с тем опьянением, которое способна подарить мне мысль о моем существовании. Все помыслы и промыслы, возникающие в сознании людей – ничтожны по сравнению с тем, что нас окружает. Меня переполняет трепет и дрожь от мысли о том, что я могу мыслить. Не помню – куда я вела, не знаю – к чему этот разговор. Ты считаешь меня слишком пьяной, да ты сам пьян. Ты пьян от алкоголя, а я – от бесценного подарка. Мы могли бы пожениться на самом деле, знаешь? Я бы показала тебе весь мир, весь свой мир. Я бы научила тебя смотреть на вещи по-новому, или хотя бы попыталась объяснить – как я смотрю на вещи. Возможно, тебе бы не подошел такой подход. Потому что твой прадед смотрел на мир по-иному, и ты никогда не сумел бы понять, как – иначе, поскольку ты запрограммирован отлично от меня. Если бы мы поженились, нам пришлось бы подстраиваться друг под друга. Ты бы ходил на работу, я, наверное, тоже. В один день мы бы просто перестали вдохновлять один другого, и были бы вынуждены искать новые способы стимуляции.
Скорее всего, нам бы даже не захотелось пытаться понять друг друга, такое тоже случается довольно часто. Или же – нам не понравилось бы то, что мы узнавали бы. А правда продолжала бы всплывать на поверхность, ее поток было бы невозможно остановить. И чем дальше – тем хуже. Тебе не нравится, что я курю, а мне нравится, что ты не куришь, потому что в моем мире курение способно дать секундное чувство единения с человеком, который оказался рядом на данном жизненном этапе. Кстати, о жизненных этапах, люди даже жизнь пытаются условно разделить, загнать ее в рамки, поправить, подравнять, чтобы влезала в стандарты. Огромную, необъятную жизнь описывают словами, которых недостаточно, чтобы описать все сущее, все, из чего состоит жизнь. Как мы глупы! Но если нас кто-то выдумал, значит, мы должны быть именно такими, глупыми. Значит, тот, чьей фантазией мы являемся, сам глуп и ограничен, иначе нам ни за что не стать такими, какими мы являемся. Не находишь, что в моих словах что-то есть?
На самом деле, в словах ничего нет, сами слова – это все. И одновременно – ничто. Мы говорим так много, думаем – еще больше. Но ничего не умеем выразить, хотя так сильно хотим, но в то же время – если бы не было слов, не было бы ничего. Религия говорит. Видишь, как смешно. Даже религия говорит. Говорит, что в начале было слово. Соответственно – ничего не возникло бы, если бы не было слов. Мысль – это слово, рожденное где-то в глубине. Без мысли мы невозможны. Что же насчет животных, растений, неодушевленных предметов? Как возможны они, если они лишены возможности изъясняться словами? Кто знает – вдруг у них есть слова. Другие слова, которые передали им их предки, а не наши. Мы разговариваем на разных языках. Камень неодушевлен для нас, но это только наше мнение. Нам хочется подражать тому, кто создал нас, и мы пытаемся контролировать все на свете. Мы решили, что животные не имеют чувств, их сознание ограничено. Мы создали классы, распределили всех по типам, группам, сословиям, классифицировали каждую букашку, каждую травинку, чтобы подобраться ближе к своему сознанию. Но есть вероятность, что мы по-прежнему не знаем ничего ни о металлах, ни о кораллах, ни о рыбах, ни о птицах. Мы только воображаем, что нам все известно. А если мы – ошиблись? Не умея считывать слова камней, не умея увидеть ход их жизни, спросить, о чем они думают, мы наделили их ярлыком «неживые», но ошиблись. Ошиблись потому, что тот, кто создал нас, не рассказал, что – живое, что – мертвое. Нам приходится исследовать и изучать мир самостоятельно, мы не обладаем никакими знаниями, кроме тех, что достались нам от предков. Люди думают, что прогрессируют, но на деле – топчутся на месте. Эволюция не линейна, она циклична. По-хорошему, мы ничем не отличаемся от людей, которые жили сто тысяч лет назад. Десять тысяч, тысячу, сто лет назад планету населяли такие же люди, как и те, что «царствуют» здесь сейчас. Так кто же мы? Кто нас выдумал? Кто наделил нас тем, что мы называем «сознание»?
Мы гонимся за деньгами, статусом, одобрением, образованием, покупаем лучшие вещи, самые дорогие машины, квартиры, ездим отдыхать, но осознаем ли мы это? Мы стараемся проживать лучшую жизнь, хотя даже не умеем довериться природе. Мы сходимся и расходимся с людьми, изобретаем, исследуем, но не знаем, к чему нас это ведет. А то, к чему все идет в действительности – пугает нас, и мы горим желанием избежать этого всеми возможными способами. А никакого способа нет. Нам приходится смиряться, вариться в котле собственных мыслей, собственного несовершенства, непонимания. Нам нужно непременно оставить что-то после себя, и мы в поте лица создаем, создаем, создаем. А в итоге – только создаем впечатление, что что-то создали. И жизнь пролетает бесследно. Люди восхищаются картинами, зданиями, приборами, препаратами, чужими детьми, в то время как их жизнь утекает сквозь пальцы, как мелкие крупинки песка. Мы – крупинки песка, набитые мыслями доверху. Это не экзистенциализм. Я не верю, что все – напрасно. Но в ту же секунду я понимаю – смысла нет. Все – тленно и беспомощно. Что случается однажды, может никогда не повториться. Мы не способны предугадать исход, мы не знаем, чем обернется тот или иной поступок, как отразится на нас одно из наших бесчисленных решений и действий. Мы живем по наитию, так как никогда раньше не жили. Или жили, но не сохранили никаких воспоминаний. Люди приходят на планету безоружными и теряются, когда обнаруживают, что можно делать все, что вздумается. Поэтому они выбирают изведанный путь, следовать той же дорогой, по которой шли их дальние родственники. Мысли наши – наше бремя.
Мы можем все, но боимся сделать хоть что-нибудь. Нам кажется, что мы слабы, немощны и беспомощны. Так думает тот, кто нас создал, потому что он видит нас такими. Кучкой бесполезных, жалких, вечно требующих любви и снисхождения созданий. Но мы сильны, мы были сотворены сильными. Настолько сильными, что наша сила нас пугает. Нам думается, что наш главный недостаток – это слабость. На деле – боязнь собственной силы. Нет ничего, что не было бы нам подвластно. Человек не царь природы, не Бог, но он могущественен. Каждый из нас внутри себя имеет такой нераскрытый потенциал, что хватило бы на две или три планеты, как наша. В мыслях – сила, в теле – огромная энергия. Но мы не знаем ни о чем, только смутно догадываемся, строим догадки и предположения, и продолжаем идти проторенным путем, путем, который кто-то избрал для нас и за нас десятки тысяч лет назад. Я боюсь своей силы, она больше, чем меня научили принимать и проявлять. Мне известно, что я способна на все, я осознаю и чувствую это, но выказать – не умею, так как никто не умеет, никто не в состоянии поделиться знанием, которым не обладает. Люди боятся своей собственной силы, но еще больше – боятся силы остальных. Мы всегда чувствуем, когда рядом с нами сильный человек, мы замечаем это в других, но не в самих себе. Оттого, встретившись с кем-то более открытым, более дружным со своей внутренней энергией, мы пугаемся, закрываемся, отвергаем человека, зачастую заклеймив его. Мы ощущаем себя в опасности. Но не потому, что этот человек впрямь сильнее нас, а потому, что мы не знаем, насколько сильны мы сами.
Я люблю танцевать, но не очень люблю музыку. Мне не нужен посторонний ритм и мелодия, чтобы слышать звук, слышать Вселенную. Музыка внутри любого человека, стоит только научиться ее слушать. Те, у кого она звучит слишком громко, становятся музыкантами, они делают благородное и важное дело – выливают свою музыку наружу, делятся ей с теми, у кого внутри она звучит еле слышно. Многие растрачивают свои ресурсы, стараясь поделиться с другими. Они перестают слышать свою естественную музыку, слушают музыку других, но это уже не та музыка. Каждому от рождения дана своя. У меня ее очень много. Но я не поняла, как ей поделиться, потому я просто даю волю своей музыке, когда танцую. Кто-то считает, что танцы в тишине – это признак сумасшествия. Как по мне – признак сумасшествия – заглушать свою музыку, затыкать рот собственным мыслям и чувствам. Мы слышим чужой ритм и темп, когда вдохновляемся. Он проявляется во всем – в движениях, в кивании головой, в разговоре, в голосе, в каждом наклоне, изгибе тела, в волосах – на всем человеке лежит отпечаток его музыки. Вот почему мы такие разные. Столько талантливых людей создали столько прекрасной музыки, но она не передает всей полноты и музыкальности нашей планеты. Вся Земля – это сплошная музыка. У каждого живого существа, не только у человека, свой звук, свой ритм, свое любимое мороженое. Мороженое – тоже музыка. Жизнь – музыка. Но она должна быть в сердце, в голове, всюду.
Как и слова. Знаешь, слова – это тоже, своего рода, музыка. Только особая. Люди, у которых слова звучат громче прочего и прочих становятся писателями. Они помогают остальным увидеть, услышать, узнать больше о себе, о своих переживаниях, о чужих судьбах. Словотворцы создают галактики, планеты, вселенные. Возможно, нашу землю выдумал какой-нибудь писатель, игравший словами, выдумывавший историю. Жаль только, что у него закончилось вдохновение на такой печальной ноте. Все, что он выдумал – грустно и пронизано одиночеством. Богу, наверное, обидно, что никто не думает о том, как ему одиноко. Ничто не может его вдохновить, а мы только требуем, требуем, требуем. Но что мы можем дать взамен? Обидеть. Богохульствовать. Бог становится тираном, потеряв вдохновение, и не внемлет нашим мольбам. Ты думаешь, что я верующая? Я называю Богом не Бога, а большого создателя, который на самом деле ничего не создал. Он только подумал, он только сказал немое, выдуманное слово, мертвое слово, из которого родилась наша жизнь. Я называю Богом возможную фантазию, неизвестно чью. Никто не берется утверждать со стопроцентной вероятностью, что он – не выдумка. Значит, кто-то нас придумал. Мы – просто мысли. А мысли – это слова, не облеченные в форму. Непроизнесенное слово остается словом, даже если никогда не вырывается на свободу. Но человек, никогда не знавший свободы, не знавший свободы слова, в первую очередь, может перестать быть человеком.
Я не знаю, любишь ли ты стихи. Мы могли бы почитать что-нибудь друг другу вслух. Стихи – это та же музыка, соединенная со словами. Удивительно, правда? Вряд ли тебе это интересно. Но лучше не отвечай. Не хочу разочаровываться, если ты ответишь, что равнодушен к стихам, не хочу заинтересовываться, если скажешь, что тоже любишь их. Как всегда глупо получается – мы можем вообразить все, что угодно. Я могу представить, что ты любишь стихи, что мы читаем их вместе, слушаем музыку сердца, объединенную со словами души, но это никогда не окажется правдой, ведь это – моя иллюзия. Мое воображение снова разыгралось. Каждый из нас рисует себе великолепные миры в голове, но реальность слишком редко соответствует ожиданиям. Мы остаемся у разбитого корыта по простой причине – наша фантазия чересчур богата, мы наделяем близких людей качествами, которых у них нет, но мы хотели бы, чтобы они были. Видишь, мы даже называем людей близкими, хотя этого не может быть. А потом все разваливается, ведь иллюзии разлетаются на мелкие осколки, сталкиваясь с действительностью. Поля и те могут разочаровать. Например, ты приедешь поздней осенью, и вместо желтых одуванчиков застанешь только промерзшую голую землю. Это совсем не то, чего ты ожидал. Тебе хотелось теплого летнего ветра, колышущего колосья, а получилось только шершавое серое небо, накрывшее куполом лысую землю, отходящую ко сну. Точно так – с людьми. Ты мечтаешь, что тот, кто рядом – твое вдохновение, создаешь образ в своей голове, и день ото дня он рушится, рушится, рушится. В конце ты остаешься ни с чем и никак не можешь понять – почему твой любимый человек так сильно изменился. А он был таким всегда, просто твой выдуманный образ рассеивался постепенно, оставляя только шелуху и горечь разочарования от того, что мечты оказались намного лучше, чем настоящее. Мне было хорошо с тобой, и я не хотела бы разочароваться. Наверное, это глупо. Если не пробовать – никогда не узнаешь, но…
– Мне лучше уйти. Давно уже пора. Времени много прошло. Было крайне интересно выслушать тебя. Можно как-нибудь повторить.
– Да, пожалуй, мы могли бы встретиться еще. Узнать больше друг о друге. Почитать вслух стихи. Мы могли бы даже пожениться.
– Извини. Ну, всего доброго.
– Всего доброго.
В очереди к врачу
– Вы давно ждете?
– Несколько минут.
– У Вас кто-то умер?
– Нет, Боже упаси! Конечно, нет! Почему Вы так решили?
– Не знаю, если честно. Просто показалось. Люди часто умирают. Может, у Вас тоже кто-то умер.
– Никто не умер. Это очередь к терапевту.
– Но Вы ужасно выглядите. В смысле – не ужасно. То есть, конечно, ужасно, но не потому, что с Вашим внешним видом что-то не так. Вы очень красивая. Только глаза грустные. Можно подумать, что Вы плакали всю ночь. Лицо опухло. Вам не нужна помощь?
– Спасибо. У меня все отлично. Я просто жду, когда меня позовут.
– Мы могли бы поговорить. Хотите – расскажите мне прямо сейчас. Что у Вас, говорите, случилось? Вам, наверное, ужасно одиноко сейчас? Вы выглядите больной.
– Я действительно больна. Именно поэтому я и пришла в больницу.
– Это смертельная болезнь? Знаете, моя бабушка перед смертью тоже много плакала, но никогда не могла объяснить, что именно ее тревожит. Говорила, что просто становится невыразимо грустно, какая-то тупая боль в груди и на сердце, которую никак не унять. Но она прожила долгую жизнь, наполненную тяготами и горестями, так что ее можно понять. У нее было девять детей. Да, представляете, целых девять детей! И трое из них родились во время войны. Она часто рассказывала о своем детстве. А потом начала все путать, язык не слушался, мысли бежали вперед слов, она забывала, о чем говорит, начинала заново, но снова обрывала монолог, утратив нить повествования. У нее были кошмарные боли. Не так-то просто вырастить самостоятельно девятерых детей. Каждого нужно одеть, накормить, уберечь, приласкать, дать образование, в конце концов. А во время войны было еще сложнее. Только представьте – каково это – взвалить на себя такую ответственность. Страшно подумать даже о трех детях. Моя бабушка родила троих. Затем еще шестерых. У нее было отличное чувство юмора, так что она всегда шутила, что даже не знает, от кого появились еще шестеро. С первыми тремя все было понятно – их принес фашистский самолет. Сбросил с неба, а бабушка подобрала. Но с остальными – она никак не могла разобраться, откуда они взялись, и как оказались у нее. Может, кукушка подкинула. Смешная была женщина, добродушная, но могла пошутить очень зло. Когда мне было лет шесть или семь, бабуле пришло в голову, что мне пора учиться плавать. Поскольку отец вечно пропадал на работе, дяди и тети разъехались кто куда, а дед умер через несколько лет после войны, бабушка решила самостоятельно меня научить уму-разуму. Купила лодку специально для этого дела, запаслась провизией, выбрала место на реке, где не очень быстрое течение, и повезла меня туда. Мы ехали на электричке. Это был первый раз, когда меня взяли в путешествие. Было так радостно. Всего шесть станций, около двадцати минут езды. Это недалеко от Ермолаево, не бывали там?
– К сожалению, не довелось.
– Удивительно место! Место силы, если можно так выразиться. Лес смешанный, река чистая, течение быстрое даже в том месте, которое выбрала бабушка для меня, и вода всегда ледяная, как в горной речке, струится, звенит, никогда не прогревается. Птицы щебечут круглый год. Сколько раз мне доводилось приезжать туда вновь, пускай глубокой зимой – какая-нибудь пташка обязательно пела свою печальную песню. В январе месяце, в крещенские морозы! Только вообразите. Кругом – сугробы, холод лютый, деревья стоят, как угрюмые великаны, склонившись над незамерзающей водой, которая струится, точно на дворе середина июля, воздух ледяной, пробирает до костей, казалось бы – ни одно живое существо не станет петь в такую погоду. Да что – петь! Носа не покажет на улицу! Все разбредутся по гнездам, берлогам, постараются улететь как можно дальше, убегут туда, где тепло. Но не тут-то было. Возможно, птица знала, что я приду, и выбралась из своего укрытия специально, чтобы спеть, несмотря на лютый мороз. А какой там воздух! Никаких машин, туда ведь не добраться на машине, потому что лес густой, ни одно транспортное средство не проедет, разве что – трактор, но ему придется валить деревья. Мне этого не хотелось бы. Зачем вредить деревьям, если они стоят, никого не трогают, наоборот – вырабатывают кислород, чтобы люди могли дышать. А мы в благодарность вырубаем целые гектары лесов! Люди – ужасные существа, мы вообще не умеем ценить ничего в мире, не умеем радоваться, благодарить, относиться к окружающей природе с трепетом и уважением. Это отвратительно. Когда человека сравнивают со свиньей, свинья должна обижаться. Но они не обижаются. Вы думаете, что они не понимают? Как Вы считаете – понимают ли животные наши слова, настроения, поступки?
– Нет, я так не думаю.
– Я тоже не думаю, что животные могут понять поступки человека. Люди зачастую сами не могут понять и объяснить своего поведения. Только нам приходит в голову убивать кого-то в угоду самим себе, лгать, ненавидеть, развязывать войны, льстить, строить козни, сеять насилие везде, куда бы мы ни пошли. Но, по-моему, свиньи, да и не только свиньи, чувствуют наши потаенные страхи, осознают, что мы злы, что мы хотим их умертвить. Разве что – слов не понимают. Если их не учить специально, тогда, конечно, они смогут понять многое. То, что мы сами порой не в состоянии осознать и усвоить. Потому что мы глупы. Вечно торопимся, у нас никогда нет времени прислушаться к своему внутреннему голосу, и при этом мы надеемся, что найдется посторонний человек, который сумеет нас выслушать и понять. Ни у кого нет времени, чтобы поставить себя на место другого, дослушать до конца его историю, почувствовать то же самое. Люди много болтают о пустяках, и среди этих торопливых бессвязных бредней не найти и двух десятков искренних мыслей, настоящих чувств, чего-то, чем человек действительно хотел бы поделиться. Бабушка всегда говорила, что единственное ценное качество в людях – умение услышать душу другого человека. Когда не нужны слова, потому что ими все равно не удается выразить все свои помыслы, переживания, тогда ты нашел своего человека. Нужно цепляться за него, держать крепко-крепко, и ничего не говорить. Молчание бывает намного глубже, важнее и дороже слов, оно может сказать больше, чем говорит наш рот. У меня был такой человек. Однажды. И уже никогда не будет, ведь для всех нас существует только один друг на свете, который может слышать, о чем поет наше сердце, о чем говорит наша душа. Я потерял своего друга.
– Он умер?
– Нет, Боже! Конечно, нет, как Вам такое в голову взбрело?
– Извините. Простите, я не хотела Вас обидеть. Вы рассказываете так грустно, что мне подумалось, что Ваш друг умер, или погиб, или с ним что-то случилось, ну, Вы понимаете.
– Не понимаю! Не понимаю, как Вы можете делать такие выводы, основываясь только на том, что я сказал! Вот об этом и речь. Мы слишком часто принимаем поспешные решения, услышав несколько фраз, сразу же определяем для себя, о чем речь, и уже считаем, что можно не придавать значения тому, что говорит человек. Мы самые умные, мы ведем диалог внутри себя, умеет додумать все за нашего собеседника. И уже неважно, что он скажет дальше, поскольку в голове у нас уже сформировалось представление обо всем, что будет сказано. Мы не умеем по-настоящему беседовать. Слышим только самих себя, но никогда не своего партнера. Какое счастье обрести хоть раз в жизни того, кто сможет прервать свой внутренний диалог ради того, чтобы почувствовать печаль своего близкого. Мой друг был именно таким. Если говорить откровенно, мне время от времени чудилось, что он был рожден слушателем. Это великий дар – иметь тишину внутри, быть открытым к любой мысли, к любому разговору, не перебивать говорящего, потому что твой собственный ритм не перебивает его. Слушатели не станут додумывать за вас, не будут обижаться на то, чего вы не говорили, и действительно поймут, о чем вы пытаетесь толковать. Мой друг был сотворен с волнительной тишиной в сердце, он мог существовать только тогда, когда рядом с ним находился кто-то, чью музыку, чью беседу можно слушать. Пускай это была молчаливая беседа, в каждом из нас беспрерывно течет мысль, играет музыка воображения. И на свете есть человек, которому необходимо слушать исключительно нас, только нашу музыку.
– Так что же случилось с Вашим другом?
– О, ничего, он здоров, спасибо. С ним все в порядке.
– Но Вы сказали…
– Я еще не договорил! Если Вам не интересно, я могу замолчать.
– Простите. Просто мне показалось, что…
– Всем нам что-то кажется! Постоянно кажется. Мы словно живем в мире теней, где нет реальных предметов, а одни только образы, иллюзии, и ничего настоящего. Мысль создает все, что нас окружает, вещи пугают, поскольку невозможно определить – существуют ли они на самом деле, или это только плод воображения, или просто тень, которую отбросило наше воспаленное сознание. Бабушка подарила мне попугая. Я никогда не любил животных, тем более – птиц, они ужасно раздражают, вы так не считаете? Впрочем, попугай был замечательный, довольно тихий, спал по ночам, ел семечки, махал крыльями. Но мне всегда было тяжело смотреть, как он сидит в своей клетке. Я часто задумывался о том, как ему не хватает свободы, как хочется размяться, улететь далеко-далеко, а вместо этого он вынужден сидеть за решеткой, не имея возможности заявить о своих потребностях. Иногда я оставлял дверцу открытой, якобы – случайно, чтобы птичка могла выбраться из заточения, но бабушка всегда ругала меня, потому что попугай мог что-нибудь съесть, или вылететь в окно, и мы никогда бы его не нашли. А я не видел ничего страшного в том, что птица окажется на свободе. Даже если бы он и выпорхнул однажды в окно – что в этом такого? Люди сами мечтают о том, чтобы обрести свободу и независимость. Съезжают от родителей, получают хорошее образование, покупают дома, квартиры, работают как проклятые, собираются в группы, созывают конгрессы, принимают конституции, выходят на митинги, чтобы обрести право свободно существовать. Но игнорируют свое стремление, когда заводят домашних животных, когда неволят птиц, которым нужен свежий воздух, целое небо! Каждому нужно небо. Вы любите смотреть на небо?
– Не очень. Мне, по правде говоря, некогда особо смотреть на небо.
– А зря! Небо – восхитительное полотно природы, или божественное полотно. Называйте, как Вам угодно. Только если на него смотреть, смотреть широко раскрытыми глазами, с распахнутым сердцем, можно обрести настоящую свободу, освободиться от условностей, от переживаний, проблем, стереотипов, стандартов, почувствовать себя живым и настоящим, а не жалкой тенью жалкого человека, который не знает – ради чего он пришел в этот мир, в чем состоит его предназначение, и есть ли оно вообще, или все лишено смысла. Мы мечемся, крутимся, как заведенные, бегаем без передышек в чертовом колесе, как белки, которых мы сами же обрекли на тюрьму. Себя мы точно так же сажаем в клетки. Разница состоит в том, что наша клетка – у нас в голове, а белку или хомяка, или тушканчика, мы сажаем за металлические прутья. Но у нас, равно как и у них, нет возможности выбраться, пока кто-нибудь заботливый и внимательный не оставит распахнутой дверцу, сделав вид, что запамятовал. Когда мы обретаем друга, что умеет слышать песню нашей души, мы испытываем нечто похожее на полет в открытом небе. Будто бы с нас снимают оковы и кандалы, и говорят: «теперь ты свободен! Разреши своему сердцу петь! Расправляй крылья – лети!» И наша задача с этого момента удивительно проста – не рухнуть, не сломаться под тяжестью нашей былой жизни, не дать укоренившимся мыслям, заповедям, навязанным мнениям, задушить нас, связать заново, свергнуть с небесного трона. Крайне важно поверить, что новая жизнь возможна, что мы вольны выбирать, куда нам лететь, когда отдыхать, о чем молчать. Немногие способны справиться с бременем ответственности, которое наваливается, когда мы обретаем свободу. Я не сумел. Я был слишком беспечен, пел без умолку, перелетал с ветки на ветку, порхал, думая, что никогда не устану. В один миг я задумался – правильно ли все, что со мной творится. Это была самая большая ошибка в моей жизни. Мне пришлось остановиться, прервать свой полет. Сначала я ощутил только давление, тяжесть и безграничную тоску. Я был вынужден опуститься на землю, чтобы не утратить равновесие и не грохнуться камнем вниз. Как это ужасно – поддаваться чувству вины, забывать о том, что мы были созданы для свободы, и предаваться тягостным мыслям.
– Простите…
– В чем дело? Вы торопитесь? Вам нужно идти?
– Нет, но…
– Я надоел Вам своей болтовней? Вы смотрите на часы, постоянно. Вас кто-то ждет?
– Нет, просто скоро подойдет моя очередь. Мне хотелось бы знать, почему предыдущий пациент так долго находится в кабинете. Если не возражаете, я спрошу.
– Пожалуйста, как будет угодно. Я осознаю, что немного навязчив, но это и впрямь увлекательная история. Чертовски грустная, но поучительная. Нас губят те, кто желает нам добра. Родственники, учителя, соседи хотят как лучше, учат нас всему, что знают сами, делятся накопленным опытом, но сами не замечают, как с каждым советом и нравоучением заковывают нас в тяжеленные цепи. Они не подозревают, как сковывает чужой опыт наше умение выносить собственные суждения, делать выбор, формироваться, определять личные границы, решать, как нам прожить эту жизнь, как распорядиться свободой, полученной нами при рождении. Каждое замечание, каждая история, что были рассказаны нам в детстве – как удавка на нашей шее, не дающая воспарить высоко. Когда попугай улетел, я долго плакал, но не жалея его, а жалея себя. Я жаждал взлететь вместе с ним, выскользнуть в окошко, и скрыться в неизвестном направлении. Как я завидовал тогда милой маленькой пташке, которая спаслась, выбравшись из омута бытия. Меня ругали все подряд, потом утешали, но никто из них не услышал, не захотел слушать и знать истинную причину моей печали. Они видели только тень, они слышали только свои доводы и домыслы. Мой друг, услышав рассказ о попугае, улыбнулся, и сказал, что он представлял себя такой птичкой много-много раз, и наконец научился взлетать высоко, так высоко, что там не было никаких условностей, одно безграничное наслаждение, воля, мечты, счастье, беспечная радость. Он поделился со мной своим опытом, научил меня жить, смотреть на мир так, как смотрел он. Показал мне настоящую свободу, подарил крылья, предупредив, что цена за это слишком высока. Окружающие люди не сумеют понять и простить того, кто избавился от груза их бесценных советов. Так и вышло. Я задумался об этом, спустился на землю, и никогда уже не смог взлететь.
– Мне очень жаль.
– Вам не жаль. На самом деле, Вы ликуете. Я сдался, вы, все вы, оказались сильнее меня, поработили мое сознание. Добились того, чтобы из вольного человека я превратился в такого же, как и вы. Теперь я сижу в очереди к врачу, веду этот бесполезный разговор, из которого вы не в состоянии вынести для себя ничего, не в состоянии усвоить хотя бы что-то! Вы радуетесь, ведь в вашем полку прибыло. В полку бездарных, никчемных обывателей, повторяющих историю из года в года, из века в век. Суетящихся, не знающих ничего о других, не умеющих разобраться в самих себе, ищущих материальных благ и душевного равновесия там, где их нет и не может быть. А я, воспаривший однажды, над вами, рухнул вниз, придавленный вашими запретами, вашими ограничениями, чувством вины, чувством долга. Хорошо там, где нет морали, которую выдумал человек. Где нет морали, нет и желания совершить бесчестный поступок, потому что нет стремления привлечь внимание. Когда знаешь, что никто не сможет одобрить, никто не сможет осудить, не задумываешься о том, чтобы сделать что-то плохое. Все поступки становятся хорошими, ибо ты не скован, ты не мелок, не завистлив, не жалок, не мстителен, ты отличаешься ото всех, и тебе нет ни до кого дела. Ты не думаешь о каких-то глупых земных поступках, творишь только то, что велит тебе твое сердце. А оно всегда велит любить, наслаждаться, благодарить, слушать, смотреть, созидать. Но вам удалось скинуть меня вниз. Теперь я здесь, раздавленный, немощный. Мой друг презрел меня. Это было предательство. Я предал наши идеалы, нашу свободу, нашу настоящую, реальную жизнь ради вашего мира теней, ради ваших иллюзий. Но это был не мой выбор. Я не смог иначе. Слишком долго во мне взращивали патриотизм, долг, стремление пресмыкаться перед теми, кто выше и главнее, уважать старших, уступать беременным, заботиться о младших, жалеть неимущих, помогать просящим. Во мне расцвела совесть, когда я обрел свободу. Как же это – я живу своей личной жизнью, ценю каждый миг, каждый момент, выбираю самостоятельно, что делать, не считаюсь ни с кем. Проживаю жизнь, дарованную мне, исключительно мне, не задумываясь о других. Кто-то называет это эгоизмом, но я понял, что это – единственно правильный вариант существования на земле. Мы пришли, чтобы жить, а не вечно беспокоиться о том, как живут другие. Я понимаю это только сейчас. Мне жаль, что я не увидел и не осознал это раньше, когда мог парить высоко над землей. Тогда я был придавлен грузом ваших учений. Меня мучила вина за то, что я так беспечен в то время, как моим родителям приходится работать, не покладая рук, моей бабушке, вырастившей девятерых детей, нужно ходить в магазин, вязать носки, штопать рваную одежду, стоять в очередях, готовить, заботиться о том, чтобы все дети, пришедшие в гости, были накормлены и довольны. Мне было плохо от того, что я недостаточно уважал родителей, недостаточно им помогал, зачастую незаслуженно обижал. Я корил себя за невнимательность, за злость, за желание быть вольным, улететь далеко, отделиться от них, отделить их от себя. Я ненавидел себя за каждое грубое слово, сказанное дядям и тетям, бабушке, братьям, сестрам. Я мог парить бесконечно, мог лететь так далеко, как только способен вообразить. Я мог жить свою жизнь, но вместо этого я разбился, разбились все мои мечты. Ушел мой друг. Я остался привязан к семье, к этому городу, к этой стране. Нашел работу, купил квартиру, помогаю всем, кому могу помочь. Но мне не стало легче. Мне стало ужасно. Бабушка умерла, а чувство вины нарастает с каждым днем. Во всех смертных грехах виноват только я.
– Мне очень жаль Вашу бабушку.
– О, она умерла больше десяти лет назад.
– И все же… Правда, я сочувствую Вам. Не стоит плакать. Слезами ее не воскресить.
– Вы не понимаете! Она выпорхнула, она улетела, она свободна. А я – здесь, и я обременен.
– К сожалению, я не могу Вас понять. Мне уже пора. Меня приглашают в кабинет. Теперь моя очередь. Возьмите платок. Не расстраивайтесь.
– Мы могли бы выпить как-нибудь вместе. Сходить куда-нибудь.
– Обязательно.
– Посидеть где-нибудь в парке. Возможно, съездить в Ермолаево.
– Само собой. Оставьте свой номер телефона на салфетке. Я заберу после приема. Всего доброго.
– Номер будет лежать здесь. Вот салфетка. Нам нужно еще раз встретиться и поговорить.
– Да, до встречи. Конечно. Счастливо.
Удивительная у нас была комната. Возможно, вам уже доводилось слышать о ней. Конечно, ничего совсем необычного там не было, но я не сомневаюсь – хоть кто-нибудь ее уже упоминал. Грубоватое пространство состояло из трех с половиной стен. С половиной – потому что четвертая стена не то чтобы присутствовала. Класть кирпичи начали, но, возможно, устали, а может, кирпичи закончились, или кладчики уехали куда-нибудь в погоне за мечтой. Зияющую дыру, оставленную после ремонта, закрыли плотной грязно-коричневой шторой, которая не пропускала свет, но отлично пропускала звуки. Порой казалось, что не просто пропускала, а еще и усиливала стократ. Разумеется, это всего-навсего иллюзия. Грязноватая ткань не обладает подобными свойствами. Мебель стояла кое-как, привезенная, притащенная отовсюду, где она находилась. Волокли с распродаж, из старинных особняков, комод привезли на санках, подобрав на мусорной свалке. Не оставлять же, если в доме мебели нет? Не оставили. Главным украшением и гордостью служил стеклянный журнальный столик, вальяжно раскинувший три ножки посередине комнаты. Все жильцы спотыкались об него по три-четыре раза на день, но убрать никто даже не предлагал – украшение, как-никак. На столике громоздились газеты, некоторые – свежие, другие – заляпанные жирными пятнами. С ними соседствовали тарелки, по которым время от времени пробегали с ревизией жирные усатые тараканы. А с краю стояла хрустальная пепельница, полученная не совсем честным путем, и оттого – еще более ценная.
Паркетные доски скрипели и хрустели под ногами, но не злобно или сварливо, а совсем дружелюбно и ласково. Только соседи недовольно ворчали, если кто-то начинал «хворостить» слишком рано. А делать это не рано не получалось. Как же тут утерпеть до обеда или до вечера, если как раз в утренние часы свет падает так волшебно, что хочется танцевать по паркету, включив негромко пластинку. Опуститься в желтое уютное кресло и смотреть, как ползут медленно стрелки часов, висящих на половине четвертой стены. Снова вскакивать, открывать форточку, запуская в комнату порывы свежего ветра, колышущего бордовые занавески и цветочную тюль.
Вам, возможно, почудилось, что я сказала: «свежий ветер и колыхание штор». В комнате никогда не бывало открытых окон, свет не проникал сквозь плотные болотного цвета шторы, густые, как дым в кабаке. Тиканье часов раздражало, поэтому ни о каких кукушках на стенах речи быть не могло. Утренние шорохи выводили из состояния равновесия. Только после обеда комната оживала. Зажигался холодный искусственный свет. Мерно скрипели половицы, сварливо и гулко, давая соседям понять – не пересекать черту, обозначенную массивной ширмой, достающей до потолка, чья основная функция – не пропустить ни единого лучика солнца, не впустить в комнату посторонней возни, копошенья, топанья ног. Огромный диван, стоящий в центре комнаты, съедал очень много пространства, отчего двадцать восемь квадратов суживались, сгибались под тяжестью громоздкого антиквариата, ежились, завидев сурового вида бюро, засыпанного пеплом и заваленного безукоризненно чистыми белоснежными бумажками делового характера. Три с половиной стены поглощали возню и монотонное ворчание. Паркет терпеливо сносил пинки и шарканье тяжелых ног, подходивших к плотно завешенному окну только поздней ночью, чтобы слегка отодвинуть шторы – проверить, зажгли ли фонарь на улице, выругаться так громко, что за стенами послышится недовольный рокот разбуженных соседей. Запереть все шкафчики и ящики, поставить на тумбу вазу с водой и положить портсигар, удостовериться, что дверь закрыта на все замки.
Само собой, дверь в комнату никогда не закрывалась. Все двери были нараспашку. Комната сияла покоем, уютом и дружелюбием. То и дело в проеме показывались детские лукавые лица, залитые смехом и солнечными лучами. Письменный стол содержался в полнейшем порядке. Комната ловила каждый шорох, даже самое тихое дыхание, скрип пера и карандаша по дешевой бумаге или стук клавиш на печатной машинке. Паркет притих, только в трех местах стоило приземляться с опаской, могло скрипнуть так, что и снизу приходили жаловаться, а особо нервные хватались за сердце. Такая уж манера общения была присуща паркету в этой комнате. Стены, побеленные сверху и выкрашенные в небесно-голубой, начиная с середины и до полу, хранили сотни воспоминаний в виде фотографий, заметок, записок, открыток, календарей, оставшихся еще с поза-поза-поза-прошлых лет. Из каждого угла смотрели на вас бесчисленные незнакомцы, сменяемые то отрывками из книг, то кулинарными рецептами, то маленькими настенными часиками, работавшими почти бесшумно. Тумбочка, опершаяся на две книжки, стояла, накренившись, с трудом удерживая на себе груды рукописей, журналов и газет. В противоположном углу висела клетка с попугаями, по утрам принимавшимися выяснять, кто в доме хозяин, а кому – подносить зерно и вычищаться главному перышки. Никто не жаловался на возню птиц, устраивавших концерты ни свет ни заря. Все гремели посудой, смеялись, включали музыку, вальсировали из одной комнаты в другую. Полы возмущались, когда соседка, принесшая пирожки или суп, наступала на больную паркетную мозоль. Стены отзывались хохотом, отодвинутая занавеска, служившая, скорее, полотенцем, чем защитой от вторжений, трепетала, подбрасываемая порывами ветра. Кот, лениво развалившийся на лежаке ровнехонько в центре комнаты, одним глазом наблюдал за солнечными зайчиками, прыгавшими по тонким светло-зеленым занавескам, никогда не задергиваемым. Рано или поздно, кот сдавался и уподоблялся маленькому котенку, прыгая и резвясь, гоняя блики, взбираясь к самому потолку. А по ночам комната освещалась фонарем, выражавшим свое почтение в изящном поклоне. После одиннадцати все утихомиривались и расходились по комнатам. И только наша еще долго ворочалась без сна, наслаждаясь длинными теплыми деньками, наполненными звуками веселья и удовольствия.
Комната мерзла, трясясь от холода, стены жались друг к дружке, отчаянно пытались согреться. Оборванная штора трепыхалась от малейшего дуновения, громыхала фанера, ударяясь о раму с потрескавшейся и облупившейся краской. Форточка заунывно вопила, оставшись без стекла. Пустой глаз окидывали свои мрачные владения невидящим взором, содрогаясь от ужаса, стоило задержаться на перевернутом прикроватном столике, разбитой стеклянной вазе, чьи осколки лежали на полу, как неприкаянные. Стрелки часов показали полночь, а может, полдень, и замерли, ужаснувшись собственного уродства и несовершенства. Все безмолвствовало, погрузившись в траур. Треснутое зеркало на стене отражало пространство, искажая и заламывая углы, точно стремилось исправить отвратительный вид на громоздкий амбарный замок, заперший дверь изнутри. Ткань, бывшая перегородкой, разделяющей два мира, скукожилась, сдавленная тяжестью собственных обид и негодований, недовольная свои внешним видом. Такая нарядная прежде, теперь она стеснялась дыр, проеденных молью, подожженного краешка, который едва успели потушить. Паркет молчаливо охранял вверенные ему во владения огрызки карандашей, обрывки бумаги, клочки, смятые сигаретные пачки, пустые упаковки, бутылочные крышки, пятна от вишневого варенья и вина. Грустная это была комната, пустынная, продрогшая, чуждая всему окружающему миру, слепо глядевшая во двор, словно просившая фонарь осветить ее изнутри, вернуть тепло и свет.
К слову, не было на свете места лучше, чем эта комната. Вы, наверное, об этом уже слышали. Хоть один знакомый ненароком, невзначай, да должен был обмолвиться о самой восхитительной комнате на свете. По вечерам ее заливали сотни ярких огоньков. Молочно-розовая тюль, и без того пропускавшая весь уличный свет, распахивалась настежь. Стекла блистали чистотой, отражая веселые застолья, танцы. Гардероб закрыл своей широкой спиной прогалину в четвертой стене, но оставил, на всякий случай, маленькое окошко, через которое можно было просунуть письмо, протянуть шоколадный эклер, оставить ключи, или просто поболтать, не выходя из комнаты. Из ласкового пристанища, заполненного различными звуками, благоуханиями, ароматами, льющимися с кухни, проникающими сквозь открытые окна внутрь. Тикали часики, звенели бокалы, цокали каблуки, шуршали ботинки, лился смех. Сердцем комнате служил прямоугольный стол, за которым собирались дорогие гости. Всегда заставленный угощениями и напитками, стол собирал вокруг себя шумные компании. Старушка-комната нежно присматривала за своими жильцами, поощряя ночные разговоры и веселье. Соседи не жаловались, они сами зачастую пользовались дружелюбием комнаты с бумажными обоями, расписанными изображениями диковинных птиц, заморских фруктов, росчерками на память о былых днях от друзей, товарищей и единомышленников. Кровать, спрятавшаяся в углу, никого не смущала, стояла себе в тишине, иногда становясь пристанищем тех, кому не хватило места за столом. Паркет, застеленный коврами, ласково бухтел, жалуясь, что по нему слишком часто топчутся ноги. А стены, чудилось, расступаются, впуская в себя молодую, яркую, безудержную жизнь, текущую ручьем под их притворно-суровым взглядом.
Да, хорошая это была комната. Тесноватая. Поделенная надвое, и оттого казавшаяся еще меньше, чем на самом деле. За шторкой, прикрепленной к двум стенам, притаилась детская кроватка, рядом с ней – небольшая софа, небрежно застеленная. Рабочий стол, уверенно держащийся на ногах, несгибаемый даже под весом бесконечных тетрадей, учебников, пособий, канцелярских принадлежностей, которые то и дело падали на паркет, оставляя следы, рассыпаясь и разлетаясь во все стороны. Окно, разделенное пополам, то закрывалось, то распахивалось настежь, то пропускало в себя все дневные цвета, то укрывало своих обитателей от случайных взглядов с улицы. Шторка отодвигалась и возвращалась на место по сто раз на день. Шлепали босые ноги, торопливо шагали грубые ботинки, изящно порхали домашние тапочки, едва касаясь паркета, скорее задевая его, чем заставляя издавать протяжные стоны. Часов никаких не было. Неизвестно – как умудрялись в этой комнате узнавать время. Вероятно, через небольшую щель, которую не сумел закрыть книжный шкаф, отгородивший нашу комнату от прозорливых соседей. Из первой половины часто доносилось сопение, агуканье и плач, стены то радовались, то мечтали, чтобы у них не было ушей, только бы не слышать этих надоедливых криков. Вторая часть комнаты, скромная, но аккуратная, жила в своем ритме, наполнялась собственными звуками, состояла из особенных ароматов. Там преобладали приглушенные цвета, доносилась спокойная музыка, шуршали страницы книг, тихо велись беседы за обеденным столом, который выполнял и множество других функций. Все на нем лежало вперемешку. Какие-то документы, рисунки, фотоальбомы, детские бутылочки, цветные карандаши, сигары, губные помады. Двуспальная кровать издавала по ночам необычные звуки, от которых просыпались остальные комнаты, но никогда не выказывали своего недовольства. Скрип-скрип, скрип-скрип, у-и, у-и, у-и. Зеркало смущенно отворачивалось, а окно задвигало шторы плотнее.
Какая же невероятная была эта комната, о которой вы, наверное, слышали уже много-много раз. Готова поспорить, что все уши вам прожужжали, на все лады расхваливая просторную светлую комнату, с огромными окнами, выходящими в тихий зеленый двор. На окнах вы могли бы наблюдать легкие занавески, завязанные причудливыми узлами и разведенные по разным сторонам от окна, чтобы в помещение проникали дневные лучи. На подоконнике вы бы обнаружили часы, вечно спотыкающиеся, путающиеся в показаниях, то спешащие на несколько дней вперед, то замедляющиеся настолько, что минута обращается вечностью. Многие часовщики приходили чинить старые часики, но те были настолько своевольны и горды своим необыкновенным ходом, что ладились в чужих руках буквально на пару мгновений, достаточных, чтобы ввести мастеров в заблуждение, а затем вновь пускались в пляс, соблюдая свой собственный ритм. Возле окна расположилась узкая кровать, застеленная изумрудного цвета покрывалом. Покрывало, побывавшее во многих комнатах, до того, как оказалось в нашей, лежало фривольно и чувствовало себя свободно и легко, когда на него взбиралась старая кошка, а вслед за ней принимались устраиваться на кровати рыжие, пятнистые, белые, в крапинку, котята. Кошачий хор не смущал соседей. Четвертая стена доросла до статуса полноценной стены. Легкомысленные кладовщики отыскали недостающие кирпичи, отвоевали немного бетона, отвлеклись на какое-то время от прочих своих дел и замуровали проход, соединявший две смежные комнаты. Оттого-то у нас стало тихо, и гомон, который поднимали котята по утрам, не мог никого волновать. По паркету, застеленному ламинатом, нервному, издергавшемуся за долгие годы, не скрывающему своего недовольства текущим положением дел, медленно, неуверенно шаркали ноги, обутые в тяжелые домашние тапки. Вперед тапок шла трость, стукавшая по полу и нащупывавшая слабые места старого дерева. Стол, придвинутый к стене, хранил на себе несколько фотографий, три цветочных горшка и очки, которые то покидали свой пост, то возвращались на место. Несколько раз в месяц комната наполнялась веселым шумом, впитывала ароматы цветов и шоколадных пряников. Терпеливо сносила топот и взрывы смеха. До поздней ночи искрились лампочки, играла музыка, а затем – скрипела кровать, разделяя бессонные тревоги жилицы. А после снова погружалась в тихое созерцание угасающей жизни, овеянное ароматами тушеной капусты, кошачьего корма и духов, которые давно уже перестали выпускать. Комната печально и снисходительно взирала на саму себя, отражаясь в зеркале, оглядывала свои матовые шероховатые стены, облепленные бежевыми обоями, комоды, стулья, и чувствовала себя старой, мудрой и дряхлой.
Такие комнаты встречаются нечасто. Характер у каждой из них – разный. У кого-то сварливый и хмурной, у кого-то – простодушный и легкий, у кого-то тяжелый, грубый и печальный. Каждая комната – индивидуальна, как и ее обитатели. Со своими причудами, настроениями, весельем или горестями. Одетые в праздничные наряды, облаченные в траур, заброшенные, покинутые, одинокие, общительные, дружелюбные или злые. Много в мире разных комнат, но таких, как наша, во всем свете не сыщешь. Вы уже слышали? Немного мрачная, с серебристой отделкой на обоях, с тяжелыми дубовыми рамами, с большим окном и массивным подоконником, на котором разложены разноцветные подушки. Затемненные стекла, чтобы не проникал резкий свет, белые жалюзи, опускающиеся и поднимающиеся, стоит только дернуть за веревочку. Роскошный диван, мягкий и комфортный, от известного дизайнера – такие делают на заказ. Журнальные столики, расставленные по всем углам. Об один из них точно споткнешься или ударишься, но это не беда. Ничего нужного и объемного они не выдержат, но на них можно положить пару журналов или поставить пепельницу. Крошечный стол с кованым белым стулом. Над столом – изящные полочки для книг. Ручная работа. Маленькая кухня, вмещающая две столешницы, электрическую плитку и стойку, чтобы ни от кого не зависеть. Старинный паркет отшлифован и выбелен. Есть лишь одна дощечка, которая поскрипывает через раз, но в целом – все ноги, туфли и ботинки могут не бояться внезапных звуков, когда крадутся к маленькому холодильнику, втиснутому в крохотную кухоньку. В центре комнаты ставят елку, нарядную, зеленую, украшенную гирляндами и шарами, всевозможными игрушками, а под ней – цветастые коробки с подарками. Потолок замер в тревожном волнении, ожидая удара пробкой от шампанского, хлопушек и мишуры. Гости переминаются с ноги на ногу, двигаются под музыку, нетерпеливо замирают возле подарков. Комната глядит со всех сторон, довольная, ожившая, приободрившаяся, кажется, даже помолодевшая. Дорогой диван впитывает пролитое шампанское, оброненные закуски, терпит закинутые на него ноги. Зеркало размножает присутствующих, чудится – все-все пространство заполнено светом, улыбками и бенгальскими огнями. Часы бьют полночь.
Не могу поверить, что вам никогда не приходилось слышать об этом неповторимом месте. Ведь нет нигде, ни в одном доме, городе или стране, такой замечательной комнаты, как наша. Наверное, вам стоит немного призадуматься, покопаться в памяти, кто-нибудь да точно ее упоминал. Нет? Ну, если вы уверены, тогда послушайте. Я сама вам расскажу. У нас была просто чудесная комната…
О, как ужасно скучно быть писательницей! Какая это морока – с утра и до вечера сидеть, перебирая пальцами по клавиатуре, строчку за строчкой облекая свои мысли в слова, медленно, поэтапно выписывать идеи, которые в голове проносятся со скоростью света, не меньше. Пока ты только включаешь ноутбук, воображение успевает продумать, развить, одобрить или отклонить пять, а то и десять сюжетных линий, персонажей, ситуаций. Пока ты создаешь новый документ, несколько главных героев успевают поменять род деятельности, прическу, привычки, потерять или обрести любимого человека, разругаться с кем-то вдрызг, порой даже умереть. Как это нудно – начинать новый рассказ или целую книгу, ломая голову, что бы такое ввернуть, чтобы не с места в карьер, и чтобы не затягивать начало, и одновременно – не сражать сразу громом, не предоставить развязку в первом же предложении, и увлечь читателя. Как муторно задумываться об этих потенциальных читателях, когда в голове несется ураган Катрина с разрушительной силой «сто судеб на квадратную минуту». Пальцы нервно топчутся на месте, не решаясь остановить выбор на одной из тридцати трех предложенных клавиш. Думается – может, вообще начинать с пробела? Или с цифр? Как подвести к основной мысли, не обходя окольными путями, как выловить из вереницы то самое слово, которое зацепит человека, что в будущем будет держать в руках или впиваться глазами в твое детище? Как заставить полюбить придуманное тобой так же, как ты готова полюбить это сама. А вдруг никто и не притронется никогда к этому, или идея уйдет, или файл сотрется без возможности восстановления? Все же – хорошо бы начать бодро, но не слишком, чтобы не разгоняться, а то не хватит сил добежать до финишной прямой.
Кому бы предоставить вступительное слово? Дать голос автору? Ввести закадрового повествователя? Научить говорить какой-нибудь предмет мебели или домашнего обихода? Пускай сам главный герой заговорит, раз уж он весь такой первостепенный и важный, что его величают героем. Может, он вовсе и не герой никакой, а просто – пшик. Одно условное название, сути не отражающее? Кто, собственно, придумал называть персонажей героями? Они зачастую оказываются мерзавцами и подлецами, лентяями, бездельниками, совершенно обычными и скучными людьми, никак не поддающиеся определению «героя». Но дань традиции стоит отдать. Значит, пусть кто-нибудь уже начнет. Но какую реплику дать первой? С чего начать повествование? Какой выбрать сюжет?
Для разгона выхватить какой-нибудь кусок из середины? Но до середины еще далеко, пока до нее доберешься, все уже переменится. Вон, с тех пор, как ноутбук открыт, сюжетные линии изменились уже несчетное количество раз. Тогда, наверное, рассказать какую-нибудь захватывающую историю, которая вообще не имеет к делу никакого отношения. Или касается персонажа косвенно, или он сделать вид, что он сам ее придумал. Но читатель же не дурак. Я надеюсь. Он раскусит тебя в два счета. Персонажи ничего не придумывают, это придумывает автор. И самих героев тоже выдумывает автор. Нечего честным людям лапшу на уши вешать.
Как же быть? Подобрать эпиграф, перерыв все тома с высказываниями великих людей всех времен и народов, чтобы таким позорным образом подвести к сути истории? А если кому-то покажется слишком заумным? Человек ждет увлекательных приключений, а ему подсовывают какие-то философские рассуждения парня, который лет двести назад отошел в мир иной, да и прославился не пойми чем. Нет, это, пожалуй, не подойдет. Нужно зацепиться за какой-нибудь общеизвестный факт. К примеру – «всем известно, что коровы не летают». Но подождите! Кому – всем? Может, кто-то не знает, что коровы – не летучие существа. Или кому-то в жизни довелось увидеть летающую корову? А божьи коровки, как насчет них? Сразу кинутся спорить, доказывать свою правоту, обвинят автора в пустословии, еще и в суд подадут за оскорбление чувств. Взялся писать – пиши, будь добр, по правилам, так, чтобы все понимали, о чем речь, и были уверены – знаешь, о чем говоришь.
Пословицы и поговорки тоже не пойдут. Присказки давно всем надоели и вышли из моды. Кто же в наши дни начинает рассказ или роман со слов «жили-были в тридевятом государстве старик с золотой рыбкой, была у них курочка Ряба, а на дворе – мочало»? Вот и я о том же. Устарело. С этим разобрались. Но все еще совершенно не ясно – как тогда начинать. Пускай рассказывает о себе? Почему кто-то должен читать, как какой-то вымышленный персонаж рассказывает о себе? Откуда у него такая самоуверенность? И что еще более важно – откуда у писателя или писательницы такая уверенность в том, что они придумали настолько интересного героя, что кто-то станет выслушивать. Точнее – вычитывать. Стоп…кто-то станет читать рассказ этого самого героя о себе. Он еще ничем их не заинтересовал. А начнет, скорее всего, как обычно. Я родился лютой зимой, солнце жарило землю, сосиски и теплые собачьи носы, ручьи текли, реки стояли, скованные льдом, крестьяне работали, демократы проигрывали на выборах, римляне воевали, а мама улыбалась, глядя на меня. Отец плакал, кот пытался зарыть в углу свои экскременты. Прежде всего, ни один человек, даже придуманный, не может этого всего помнить. Затем – в детстве, по крайней мере, лет до семи, ни с кем не происходит ничего достаточно увлекательного, чтобы написать об этом целую книгу. Да даже пару страниц уделить – и то перебор. Тогда нужно не рассказывать о детстве вовсе, или, как в случае с Иисусом, пропустить значительный период жизни, заставив благодарного читателя самостоятельно домысливать – что же происходило с двух до четырнадцати лет, о которых нам никто не сказал ни слова. А с четырнадцати, по-вашему, сразу начинается увлекательная жизнь, каждое событие которой так и рвется на страницы книги? Почему же не все подряд кидаются писать автобиографии и смешные или страшные рассказы из жизни? Таланта не хватает или времени? Скажите еще, что ума, и катитесь со своей писаниной куда подальше.
Решать подобные дилеммы – занятие неблагодарное и утомительное. Покуда проберешься к удачному первому слову, захочется выйти на улицу, чтобы подышать свежим воздухом, поставить мысли на паузу и остановить безудержный поток сюжетов, диалогов, событий. Пройтись, размяться, принять душ, выпить крепкого кофе для поддержания моральных сил, посмотреть на игру света и теней, послушать людей, о чем они говорят в реальной жизни. Вероятно, какое-нибудь случайное слово и подойдет для воплощения задуманного. И вот, откладываешь ноутбук, надеваешь пальто, бежишь вниз по лестнице, и как раз в тот самый момент, когда дверь подъезда захлопывается за твоей спиной, как молнией пронзает гениальная мысль, то самое слово! Все начинает закручиваться само собой, идея материализуется, начинает мерещиться, что она вылезет наружу и сама поковыляет на неуклюжих ногах к лавочке. Вскарабкается на нее и станет с тобой говорить, пока вся не выйдет. Ты цепляешься за нее, слушаешь, упиваешься, поражаешься – как это все так ловко и складно выходит. Начало точь-в-точь, как хотелось, как воображалось, и никаких перебоев, история течет складно, льется, как песня, которую ты давно уже знаешь, мелодия засела в голове, а вспомнить никак не удавалось. Как же это не складывалось в целостную картинку, когда ноутбук был открыт? Как-то не клеилось.
Но не возвращаться же из-за этого домой. С полной уверенностью, что теперь-то уж точно мысли никуда от тебя не ускользнуть, приходится идти, держась на достаточном расстоянии, чтобы не спугнуть, но и не потерять из виду. Хотелось бы, конечно, посадить на поводок, сгрести в охапку, связать и притащить домой, и чтобы буквы сами выстукивались, вливаясь в горную речку слов, а те – бурным водопадом выплескивались на экран, затапливая пустые страницы. Нельзя. Нужно немного подождать, понаблюдать, выследить. Точно же никуда не денется. Идея теперь на крючке. Осталась самая малость – добрести, спотыкаясь, до ближайшего перекрестка, развернуться – и пулей нестись домой, чтобы снова открывать ноутбук, но в этот раз – наверняка. Никаких больше сомнений, размышлений и терзаний. Задача простая – позволить словам вырываться на свободу, они разберутся, какому из них встать на первое место, они лучше знают, как угодить даже самому привередливому читателю.
Стараясь не растрясти набухшую голову, в которой, как пышный плод, созрело очередное произведение, продуманное от начальной, самой главной буквы, до финальной точки…или восклицательного знака? Или вопросительного знака? А точно ли все так хорошо продумано, как показалось? Приходится замереть на месте, как вкопанному, и задуматься. Вот что губительно на самом деле. Останавливаешься на секунду, начинаешь сомневаться, переносишь фокус внимания на незначительную деталь, эффект – как от взорвавшейся бомбы. Точнее – от выдернутой затычки из ванной. Все утекает в слив, как ни пытайся заткнуть пробку снова, мысли уже спустились в канализацию и стали частью большого грязно-вонючего стока изношенных мыслей. Сюжет рассыпается, как песочный кулич, и ты рассеянно оглядываешься по сторонам, надеясь обнаружить его за каким-нибудь поворотом, притаившегося за деревом, свалившегося под лавку. Ведь секунду назад он еще был здесь! И вот – испарился. Ну и черт бы с ним! В голове же уже роятся новые идеи, свежие, восхитительные, их-то точно удастся развить, не упустить. Зато из-за потерянной можно уже не переживать, ушла и ушла. Только вспомнить бы, как там все планировалось. Ведь хорошо же было придумано!
Бредешь по улице, как в тумане, натыкаешься на прохожих, пытаясь переключиться, не беспокоиться, а все не выходит да не выходит. К концу прогулки настроение портится окончательно, но настойчивость лишь возрастает и усиливается. Подходящее начало вертится в голове. Осталась совсем малость – включишь ноутбук, и она сама прибежит как миленькая, начнет рваться на волю, тут-то ты ее и схватишь, припудришь и выпустишь на сцену, чтобы сверкала. Казалось бы – элементарно. Но какая же, все-таки, тягомотина. Документ открыт, чистый лист не пахан, тысячи вариантов мелькают в сознании, хватай любое и пиши. Это напоминает бесконечное падение, когда не то что не приземляешься, даже не видишь – куда летишь. Паришь в невесомости, медленно скользя по воздуху. Зацепиться не за что, спасительный круг или веревку сбрасывать никто не собирается. Выбирайся сам, как знаешь. Сам в эту пропасть прыгнул, никто тебя не толкал.
Мимо проносятся миры, галактики, вселенные, лица, обрывки фраз, законченные диалоги, реально существующие места, замки, дворцы, кони, люди, и залпы тысячи орудий. Чудится – сейчас пролетит мимо, как воздушный шар, та драгоценная мысль, схватишься за нее – спланируешь на землю или поднимешься наверх, чтобы снова обрести почву под ногами. Только ее все нет и нет. Приходится напрягать мозги, заваривать кофе, злиться, концентрироваться. Всматриваешься в белизну электронного листа и начинаешь сожалеть о былых временах, когда принято было писать на настоящей бумаге, приятной на ощупь, шероховатой, макать перо в чернильницу, оставлять кляксы и не иметь права на ошибку. Когда письмо было занятием привилегированных. Переносили мысли на бумагу те, кто принадлежал к высшему классу, мог позволить себе получить образование, обзавестись письменным столом и принадлежностями. Не написать ли что-нибудь о тех временах? Исторический роман, или даже поэму, или элегию, или просто выбрать ту эпоху.
Кстати, об эпохе. Какой временной виток пришел на ум, когда в прошлый раз ноутбук был открыт? Современность, или древний мир, или Средневековье? Как же все так развивалось на улице, что было просто и понятно, и увлекало, и не наскучивало? Не выйти ли снова прогуляться, в надежде на возвращение утраченного?
Нет, это не выход, солнце уже садится, поднялся сильный ветер, время к вечеру, а еще даже первая буква не поставлена. Приходится действовать наобум. Лучше, чем раздумывать, тем более – раздумья еще ни к чему не привели. Пустой лист давит на совесть и сознание. Ведь столько идей в голове, отчего бы одной из них не захватить власть, не подвинуть всех прочих, не вырисоваться четко и однозначно, чтобы ее можно было красиво упаковать в подарочную обертку, обвязать бантиком и преподнести пытливому читателю? А что, если так и начать? «Вот вам мой подарок, дорогие читатели, дар, так сказать, в упаковке и с бантом». Не пойдет. Отшвырнут такой дар, не поблагодарив. Ты же не Дедушка Мороз, а автор, так и придумывай что-нибудь стоящее и интересное.
Что может быть скучнее, скажите мне, чем такая деятельность – копаться в собственном мозгу, надеясь выхватить оттуда два-три простых слова, которые положат начало большой истории? Там же абсолютный бардак. Ни одного персонажа на положенном ему месте, эры и эпохи перепутаны, бабочки порхают над безжалостными убийцами, подростки влюбляются в седоволосых ведьм, которые вместо того, чтобы варить зелья, склонившись над котлами, отправляются в будущее на машине времени. И для всего этого – ни одного подходящего начала. Никакой структуры и дисциплины. Даже некому делегировать наведение порядка в подобном хранилище. Твое сознание, сам в нем и разбирайся, нечего переваливать ответственность на других. И начинаешь разбираться. Занятие такое же неблагодарное, как раскладывать детские игрушки по местам, или мыть посуду, или чистить зубы, или складывать постель, или удалять фотографии с телефона. Через полчаса снова воцарится хаос. И все прекрасно об этом знают, но все равно продолжают вести бесполезное сражение. Так и писателю приходится сортировать, классифицировать мысли, ловить беглецов, усаживать на стульчики, угощать печеньем, задабривать, чтобы не разбегались. Примирять непокорных бунтарей друг с другом. Вспоминать все прочитанное, увиденное и услышанное, расставлять по полочкам. Потом можно удовлетворенно оглядеть результаты проделанной ревизии, ухмыльнуться, потянуться, выпить еще кофе или перекусить, и со свежей головой усесться за работу.
Стоит действительно серьезно настроиться, взять себя в руки, собрать всю свою силу в кулак, чтобы к концу дня, с опухшей головой, глазами, вылезающими из орбит, спутанными мыслями (а они уже спутались, пока заваривался кофе, поверьте мне) заставить себя снова сесть за стол. Потом пересесть в кресло, перелечь на кровать, сползти на пол, проверить все социальные сети, нарисовать несколько комиксов, убедиться, что никто ничего не написал, а все замыслы утихомирились и перестали носиться внутри черепной коробки как угорелые. Наконец-то можно начинать.
Есть маленький, совсем крошечный, почти микроскопический шанс, что начать и впрямь удастся. С горем пополам, со скрипом, с натяжкой получится выдавить из себя нечто правдоподобное, остановиться-таки, подобно загнанному кролику, на одной задумке, и приступить к ее развитию. Определиться, кто возьмет на себя ответственность первым произнести речь на чистой странице, из какого времени будет главный герой, чем он зацепит читателя, о чем ему рассказывать, каким языком, к кому и как обращаться, куда это все должно привести. Может, даже эпиграф уже не кажется такой уж плохой идеей. А ввести повествователя – было вообще практически гениально! Суть схвачена, процесс запущен, все сомнения остались позади, безумная машина работает, несется на всех парах. Все складывается как нельзя лучше, льется, журчит, так сказать, все идет как по маслу.
Потом в душу закрадывается неуверенность. С того ли начато, так ли сказано, верный ли выбран тон, не поторопились ли где, не затянули ли, не переборщили, не недосказали. А не вернуться ли к нашему мочалу, не начать ли сначала. Да что-то уже глаза слипаются, пальцы еле ворочаются, ничего свежего не выходит, все персонажи топчутся на одном месте, диалоги у них не клеятся. Да и вообще – воздуха маловато. Нужно больше свободы, все придется переделать. Завтра. Сейчас – спать.
Ложишься спать – и снова заводится мотор. Все говорят, танцуют, изобретают, путешествуют, улетают на другие планеты, захватывают заложников, женятся, умирают, кажутся такими остроумными, шутят без остановки, философствуют на важные темы, да слова-то какие подбирают, и все у них так складно. Красавцы все, как на подбор, характеры такие необычные, сформировавшиеся, яркие, броские, или – бесцветные, как того требует ситуация. Но молодцы, молодцы, все до единого удаются. Сколько сюжетных линий, жизненных вопросов затрагивается. Один момент удачнее другого, какие повороты, неожиданные хитросплетения, и временные рамки – в самый раз. До утра бы не забыть. Может, сейчас встать и начать писать. Да нет, усталость же, глаза слипаются, весь день зря просижен. Лучше до утра отложить. Голова отдохнет. Утро, как говорится, вечера мудренее.
Утро вечера не мудренее. Понимаете? Утром появляется миллиард других дел, миллион побочных персонажей, тысяча причин, почему сейчас не самый подходящий момент, чтобы начинать печатать, сто грамматических ошибок в том, что было написано вчера, десятки недочетов. И одна главная ошибка – это оказалось в голове и на экране. «И все не то, все не так, когда твоя девушка больна». Как же вчера могло показаться, что где-то здесь зарыта жемчужина? Ни одного здравомыслящего человека ни в жизнь не заинтересует подобная бессмыслица. Точно третьеклассник писал. Действительно, припоминаю, задали нам однажды сочинение на тему «как я провел лето». Начиналось точно также, только язык был изящнее, чем эта белиберда.
С ненавистью захлопывается ноутбук, проклинается все на свете. Писатель или писательница бродят, недовольные, рассерженные, ругают тот день, когда решили, что писать – это весело, увлекательно или интересно. Или, может быть, на одну минуточку, на долю секунды подумалось, что прибыльно. Пинают любимого кота, фырчат, ворчат, бормочут что-то чуть слышно, не притрагиваются к еде, косятся на злосчастный ноутбук и только и мечтают – швырнуть его в стену или с балкона – чтобы ударился об асфальт и разбился, как разбились мечты о славе и известности, об удивительной книге.
Но подождите. Посмотрите на эти насупленные брови, на глаза, очерченные синими тенями от бессонных ночей и постоянного изучения пустого экрана. По-моему, в этих бездонных колодцах промелькнул проблеск мысли, что-то вдохновило его, посетила какая-то мысль. В этот раз что-то несравненное и гениальное. Глядите, как легко порхают его/ее пальцы с клавиши на клавишу, даже ноутбук включился быстрее обычного. Лицо напряжено, сосредоточено, мысли собраны, все мышцы в тонусе, поза выражает максимальную концентрацию. Но как медленно, как мучительно рождаются события. Мысли уже достигли кульминационного момента, уже придумывают эпилог, в то время, как руки едва поспевают за стремительным потоком, и все равно умудрились написать только тысячу слов. О, эта жалкая тысяча слов. Каким трудом и усилием ты даешься! Как ты жестока, медленна и бессердечна. Как хотелось бы выплеснуть тебя с такой же скоростью, с которой ты родилась и пронеслась в сознании.
Вглядитесь в скрюченную в углу фигуру. Он/она сейчас далеко, где-то в заоблачном мире, где нет ничего, помимо страстного желания писать быстрее, транслировать свои идеи быстрее, чем они умудряются возникать. На лету придумывать искрометные шутки, выдавать самые захватывающие диалоги без необходимости пропускать их через жесткий контроль, не отсеивать, не фильтровать. Как мечтает и жаждет он/она написать все за один день, за один час, за одну минуту, и сразу же приступить к воплощению следующей задумки. Это написано на болезненном, сосредоточенном, измученном лице. Не пытайтесь достучаться до безумца, весь окружающий мир перестал для него/нее существовать, ничто больше не реально, кроме того, что выходит из-под скользящих по клавиатуре пальцев. Оставьте бедняжку в покое. Через час-другой он/она отшвырнет от себя в ярости эту шайтан машину и будет сетовать на то, какое ужасное, неблагодарное и мучительное занятие – быть писательницей или писателем.
– Как же давно мы не виделись! Сколько лет уже прошло?
– Я даже и не помню. Будто вчера расстались, а сегодня уже снова встретились.
– Да, точно целая вечность прошла с тех пор, как мы виделись в последний раз. Так когда же это было? Лет пять назад?
– Правда, ума не приложу, сколько времени минуло. Может, года четыре.
– Нет, мне все-таки кажется, около пять. Целую жизнь назад!
– Мне кажется, время пролетело незаметно. Впрочем, это и не имеет значения уже! Мы снова встретились, я рада тебя видеть.
– Дни тянулись так долго. Наверное, пять лет, или что-то вроде того. Долгие пять лет. Тебе тоже кажется важным – вспомнить, сколько мы не встречались?
– Нет, я думаю, это не имеет значения. Может, ты прав, и действительно пролетело целый пять лет. В любом случае – нам не стоит выяснять это сейчас, у меня всего несколько свободных часов, не хочется тратить их на выяснение такой мелочи. Расскажи, как ты поживаешь? Как все складывается у тебя? Ты счастлив?
– Я предчувствовал, что ты спросишь меня об этом, но все равно оказался не готов к ответу. У меня все ужасно. Просто кошмарно, представь себе! Но время от времени я готов поверить, что все еще наладится, что все пройдет, устроится. Я, возможно, смогу обрести цель, понять, куда мне идти. Хотя бывают вечера, когда я ловлю себя на мысли о том, что уже счастлив. Они беспочвенны, конечно же, но от них становится тепло на душе. Я знаю, что я неудачник, но иногда чувствую себя на вершине блаженства. У меня умерла кошка. Ты же помнишь мою кошку? Ты ее так любила, и она была привязана к тебе. В тот день мне нужно было идти на собеседование, я ведь все еще пытаюсь найти работу. Кошке стало плохо, пришлось остаться с ней, вызвать ветеринара, но спасти ее было невозможно.
– Значит, ты так и не нашел работу? Я всегда считала, что у тебя большой потенциал, столько скрытых амбиций, нереализованных талантов. Правда, когда мы виделись в последний раз, ты был чем-то подавлен, вроде, тоже из-за работы. Работодатели должны драться из-за тебя, в тебе столько замечательных качеств! Конечно, никто бы не назвал тебя неудачником. Все твои друзья в курсе, как сильно ты стараешься. Это проблема современного общества – никому не нужны по-настоящему талантливые люди, которые думают не так, как все. Не стоит отчаиваться, однажды кто-нибудь разглядит твои способности и оценит их по достоинству. Я рада, что у тебя все в порядке. Как поживает твоя кошка? Она меня ненавидела, и я ее тоже, если честно, у меня аллергия на шерсть. Помню, как злилась, что ты разрешил ей сидеть возле меня, пока я спала. Я же могла задохнуться и умереть.
– Спасибо, кошка умерла. А ты жива и здорова. Надеюсь, у тебя тоже все в порядке. Было бы жаль услышать, что что-то в твоей жизни пошло не так. Тебе, правда, редко везло, но ты сильная и всегда умела справляться с неприятностями. Удивительная способность – встречать все удары судьбы с широкой улыбкой, как это делала ты. Чем же ты, все-таки, занимаешься? Все на том же месте? Я несколько раз проходил мимо твоей работы, думал зайти, но что-то меня постоянно останавливало. Наверное, просто не был уверен, что ты не сменила это место на что-нибудь более достойное. Мне, вообще, стало нравиться гулять. Я много хожу с тех пор, как меня уволили с последней работы. Раньше я терпеть не мог пешие прогулки, в отличие от тебя. Грустно, что мне не довелось полюбить их прежде, мы могли бы ходить вместе, разговаривать. Сейчас я просто думаю, говорю сам с собой.
– Я никогда не умела справляться с неприятностями. Любая мелочь выводила меня из равновесия, я чуть ли не впадала в депрессию. От какого-нибудь пустяка могла загрузиться так, что доводила себя до нервных срывов. Улыбка пропадала с моего лица на неделю, а то и больше, если появлялась, то вымученная, нервная. Не представляю, как я вообще пережила это все. Но спасибо, что спросил, теперь все в порядке. Я давно уже встала на ноги. Работу бросила, она меня не устраивала. Путешествовала. Знаешь, мой парень очень любит ходить пешком, не то что я. Иногда мне хочется провести целый день, нежась в постели, только бы никуда не идти, а он тащит меня на улицу. Мы много говорим, но я так от этого устаю. Мечтаю о тишине и спокойствии. Теперь моя работа связана как раз с тишиной. Я сижу дома, пишу заметки о странах и городах, где мне довелось побывать. Путешествия оказались увлекательным занятием. Меня отправляют в командировки, и я должна оценивать качество сервиса, обслуживание, уборку номеров, комфортабельность, достопримечательности. Потом нужно оформлять все это в статью и рекомендовать нашим клиентам. Продаются путевки куда угодно, стоит только красиво расписать место, нахваливать можно безбожно, сила убеждения сделает все остальное. А я наслаждаюсь бесплатным отдыхом. О такой работе можно только мечтать.
– Ты никогда не умела убеждать, но зато всегда стойко сносила все неурядицы. После каждого удара казалось, что ты никогда не оправишься, а на следующий день ты уже сияла. Мне не хватает твоего жизнелюбия. Оно бы пригодилось в дороге, в путешествиях. Когда все не клеится, не ладится, негде спать и нечего есть, что может помочь, если не вера в лучшее? Я бы хотел побывать во многих странах, но пока мне нечего даже и мечтать об этом. Если бы была такая работа, где можно путешествовать, и тебе за это будут платить…сказка, конечно. Значит, ты уволилась с предыдущего места? Хорошо, что я так и не набрался смелости зайти к тебе. Представляю, каким дураком я себя бы выставил. Мне и без того часто приходится выставлять себя не в лучшем свете. Конечно, это происходит не по моей вине, так складываются обстоятельства, но я часто кажусь себе нелепым простофилей, над которым все смеются. Все еще усугубляется моими тревожными снами. Мне часто снятся муторные, странные и путаные сны, настолько реалистичные, что я иногда не в состоянии понять – был ли это сон, или реальность. Ты часто приходишь ко мне в ночные видения, держишь меня за руку, гладишь меня, и я превращаюсь в котенка. Ты ведь всегда любила животных, так?
– А мне вообще перестали сниться сны. Или я перестала их запоминать. Когда такая насыщенная жизнь, не придаешь значения каким-то фантазиям. У меня просто нет ни минуты свободного времени, чтобы вспоминать, какие образы являлись мне во сне. Я не люблю это обсуждать. Но люди, наверное, не могут не видеть сны. Я где-то читала об этом. Я много читаю. Больше научные книги, совсем редко – художественную литературу. Просто ума не приложу, как мне удавалось прежде тратить столько времени и сил на то, чтобы перелистывать страницы в надежде прочитать что-то о самой себе. По-моему, словами все равно невозможно передать истинных чувств, а книги только раздражают воображение, прививают нам странные идеалы, заставляют верить во что-то несбыточное.
– Я чувствую то же самое! Человек не может жить без книг, поскольку они дарят надежду, веру, наполняют нашу жизнь магией и чудесами. Книги учат нас быть добрыми, открытыми, эмоциональными, не стыдиться самих себя. А этот момент, когда писатель уловил тонкую нотку настроения, которое так схоже с тем, что ты сам переживаешь в данный момент. Такие книги дарят ощущение, что тебя понимают, как будто поговорил по душам с хорошим человеком. Не представляю, во что превратилась бы моя жизнь без книг. Мне удалось приучить себя читать, как ты всегда хотела. Каждый раз я думал, что тебе понравился бы мой выбор книги, представлял, как мы обсуждали бы ее потом вместе, смеялись бы или возмущались, возможно, зачитывали бы вслух понравившиеся отрывки. Поразительно, что до встречи с тобой меня совершенно не тянуло к чтению. В школе я всегда знакомился только с кратким содержанием, заглядывал в книги крайне редко, слушал, как кто-то из одноклассников пересказывает прочитанное, а сам не удосуживался провести вечер за увлекательным текстом. Теперь я наверстываю упущенное.
– Да, все именно так. Я помню, как ты сопротивлялся, если я предлагала тебе выбрать книгу или рекомендовала что-нибудь к прочтению. Однажды ты даже разорвал мой подарок на мелкие кусочки, растоптал обложку и пустил обрывки по ветру. Но мне совсем не было обидно.
– Это было очень давно. С тех пор я сильно переменился. А ты, по-моему, осталась все такой же. Так непривычно видеть тебя вновь. Странно, я бы сказал. Мне уже не удается вспомнить – каково быть с тобой. Раньше мы виделись каждый день, а теперь, спустя столько лет, когда ты снова рядом, я теряюсь, мне немного страшно от этого чувства. Такая пустота и усталость навалилось. Я часто думал, что скажу тебе при встрече, репетировал речь много раз. Знаешь, сколько всего произошло за эти годы? Кошка, вот, умерла. Меня несколько раз выгоняли с работы, я старался не унывать, представляя, как ты бы отлично справилась со всем, поддержала бы меня. Но теперь словно язык онемел, мысли путаются, скачут с одного на другое. Я совсем другой теперь, не могу сказать – лучше или хуже. Это не мне судить. Людям вообще сложно судить о самих себе. Они думают, что изменились в лучшую сторону, а на самом деле стали еще более мерзкими и отвратительными. Может, и я тоже стал. Бывает, по вечерам я лежу без сна, ворочаюсь, представляю, что все могло бы сложиться совсем иначе. Жалею, что мы потеряли друг друга. Но мне никогда не удается вообразить тебя рядом, только во сне. Ты всегда меня гладишь, как если бы я был маленьким котенком. Мне становится хорошо и спокойно. Наверное, в параллельной вселенной мы до сих пор вместе. Ты веришь в то, что вселенная бесконечна? А в то, что одновременно существует множество различных вариантов развития событий, пограничные миры, или как это называется?
– Я бы выпила кофе, если ты не против. Заказать тебе что-нибудь? Ты все еще пьешь зеленый чай?
– Можем выйти на улицу, покурить. Внутри уже запрещено дымить, но я с удовольствием угощу тебя сигаретой.
– Спасибо, я давно уже бросила курить. Сейчас я позову официанта. Ты уверен, что ничего не хочешь?
– Разве что простой воды.
– Взять тебе тоже кофе?
– Лучше пива.
– С молоком или без?
– Без молока. Пиво без молока.
– Нам, пожалуйста, два кофе с молоком. Без сахара.
– Я пью с сахаром.
– Я думала, ты любишь зеленый чай. Так, значит, ты все еще куришь.
– Нет, вообще-то, нет, но я подумал, что ты куришь, хотел угостить тебя сигаретой.
– Мне стало не по себе от мысли о том, какой непоправимый вред здоровью наносит курение. Оказалось, что отказаться намного проще, чем я себе представляла. Первые несколько дней было очень тяжело, потом становилось все лучше и лучше. Теперь я кажусь себе такой глупой, что не сделала этого раньше. Я считала, что курение придает мне весомости, делает меня независимой. Это был своего рода бунт против системы. А выяснилось, что я бунтовала против себя самой. Теперь я спокойна и счастлива. Чувствую себя сильной, уверенной в себе. Красивой.
– Ты всегда была красивой. Особенно – когда курила. Правда, твоя красота очень необычная, но для меня ты была прекрасна, само совершенство. В тебе есть что-то неприличное, запретное, в какой-то степени – устаревшее. По общепринятым меркам ты скорее некрасивая, но все же – наделена необычайной притягательностью, чем-то вроде шарма, обаяния, ты понимаешь. Да, вряд ли тебя можно назвать красавицей. Слишком броская, но в то же время – невзрачная. Я считал тебя очень красивой, хотя это странно. Сейчас уже не могу понять, что именно в тебе цепляет. Наверное, это было просто притяжение, влечение, страсть, и ты поэтому казалась мне такой привлекательной. Теперь уже не могу вообразить нас рядом.
– Я тоже не могу. Все-таки, как ты считаешь, здорово, что мы остались в хороших отношениях? Можем поговорить вот так, по душам, поделиться тем, что происходит у нас в жизни, поддержать друг друга.
– У меня в твоем присутствии все мысли спутались, в голове какая-то сумятица, чувствую себя первоклассником, которого вызвали к доске на тригонометрии. Хочется поговорить по душам, откровенно, искренне, но язык прилипает к небу, и ни слова из себя не выдавить. Я бы расспросил, как ты живешь, чем занимаешься, что происходило у тебя все это время. Чувствуешь ли ты себя счастливой? Есть ли у тебя кто-то сейчас? Чем зарабатываешь на жизнь? Я слышал, что за полгода в человеке обновляются все клетки, и это уже совсем не тот, кого ты знал, абсолютно другая личность. Прежнего тебя уже не существует. Ты успела уже десять раз стать новым человеком, но сидишь здесь, совсем близко, такая же, какая была. Совсем не изменилась.
– А мне очень легко говорить с тобой. Как будто не было никаких перемен, как будто время ничего не стерло, только, вот, совсем непривычно, что ты не смотришь на меня, как бывало прежде, не задаешь вопросов. Хотя ты никогда не отличался разговорчивостью, но сейчас совсем притих. Ты же не переживаешь? Может, у тебя какие-то проблемы? Ты всегда можешь рассказать мне о том, что тебя тревожит. Если что-то не так, то мы вместе придумаем, как с этим справиться. Само собой, я мечтала услышать, что у тебя все просто замечательно, но как редко наши ожидания соответствуют действительности. Ты совсем не изменился, но ощущения рядом с тобой – совсем другие. Как будто ты скован, это же не так? Тебя точно ничего не беспокоит? У меня сейчас есть немного денег, тебе стоит только попросить, я выручу, ты же знаешь.
– Нет, с деньгами у меня все в порядке. Трудно говорить с тобой, зная, что нельзя к тебе прикоснуться. Я же воображал, как пройдет наша встреча. Мечтал, что буду рассказывать тебе, о том, какой я успешный, целеустремленный, как все изменилось в моей жизни, благодаря моему упорству и стараниям. А сейчас – ты здесь, я – все еще неудачник, мне нечего рассказать, жизнь состоит из сплошных проблем. Ты права, как всегда. У меня куча долгов, кредиты, мне вечно не хватает денег. Я не знаю, как тебе это удается – чувствовать, что со мной происходит. Словно я для тебя – открытая книга, и ты считываешь все мои эмоции и переживания. Ничего невозможно утаить, ты все равно прочувствуешь, поймешь и вытащишь наружу. Меня это всегда раздражало, а теперь удивляет, как точно ты можешь описать, что у меня внутри, как верно подбираешь нужные слова.
– У меня и раньше не получалось понять тебя, а сейчас – совсем не могу догадаться, что у тебя происходит, рад ли ты нашей встрече? Беспокоит ли тебя что-то, или тяготит? Если я чем-то могу помочь, пожалуйста, скажи мне. Я не понимаю намеков, так что говори прямым текстом, не стесняйся, мы же друзья. Ты все такой же скрытный и запутавшийся. Жаль, но у меня нет времени строить предположения. У меня заканчивается обеденный перерыв. Мне уже нужно идти.
– А как же кофе? Его сейчас должны принести. Мы заказали уже давно.
– Что-то мне совсем не хочется кофе. По правде, я бы выпила пива.
– Но кофе вот-вот будет готов. Ты точно не хочешь подождать?
– Нет, лучше покурим, и я пойду.
– Да, у меня как раз есть сигареты, я тебя угощу.
– Ну, я была рада увидеться. Приятно поговорить с хорошим другом, вспомнить былые времена.
– Жаль, что нам так и не удалось побеседовать по душам, мне столько хотелось тебе рассказать, о многом напомнить.
– Ты совсем не изменился.
– Мне кажется, я стал совершенно иным человеком.
– Может, еще как-нибудь увидимся.
– Непременно. Нужно увидеться на днях. Например, на следующей неделе?
– Вряд ли. В общем, не пропадай. Всегда рада поболтать.
– Ты не одолжишь мне немного денег?
– Прости, но у меня сейчас нет никаких запасов. Как только появятся – смогу тебе одолжить.
– Ладно. Не болей.
– Будь счастлив.
– Пока!
– Пока.
В плацкартном вагоне
– Ужасно тесный вагон.
– К тому же – душный.
– И шумный.
– Если Вы не будете разговаривать, шума станет немного меньше.
– Если Вы не будете жаловаться на все подряд, дорога пройдет легче.
– Я не жалуюсь. Просто констатирую факт – в вагоне тесно. Здесь негде развернуться. Я не могу положить свою сумку наверх, не задев Вас.
– Может, дело не в вагоне, а в том, что Вы не умеете располагаться в пространстве? Вы занимаете слишком много места. Наверху уже лежит мой багаж.
– Ваш багаж, пожалуй, можно подвинуть. Я привык, что моя сумка лежит наверху, если я еду на верхней полке.
– В этот раз на верхней полке еду я, следовательно – там мой багаж, а Вашему делать там нечего.
– Здесь, наверное, какая-то ошибка. Проверьте еще раз свой билет. Вы перепутали. Я никогда не покупаю себе билет на нижнюю полку. Терпеть не могу ездить внизу. Предпочитаю второй ярус.
– Знаете, мы даже не знакомы, а Вы уже возомнили, что вправе указывать, что мне делать, и учить меня жизни. Если Вам так необходимо, то сами проверяйте свой билет, и убедитесь, что Вы, по какой-то нелепой случайности, или по собственной глупости и рассеянности, взяли себе место на нижней полке.
– Это просто невозможно. Я из принципа не собираюсь проверять свой билет, поскольку точно знаю – там нет и не может быть никакой ошибки. Вы уперлись как баран, я не знаю, по какой причине. Возможно, просто из вредности, или из ограниченности. Вам, скорее всего, нравится создавать конфликтные ситуации, и поддевать незнакомых людей, надеясь испортить настроение всем вокруг. Если у Вас в жизни что-то не ладится – это не повод всех ненавидеть и создавать шумиху вокруг собственной персоны.
– Если кто-то и создает шум, то только Вы. Вместо того, чтобы спокойно положить свою несчастную сумку в нижний отсек, Вы кинулись на меня со своими нелепыми обвинениями, и даже не желаете проверить, кто из нас двоих прав. С такой же уверенностью смею настаивать на том, что в моем билете указано, что я еду на верхней полке. А Вам стоило бы научиться маневрировать в узком помещении прежде, чем покупать какой бы то ни было билет. От Вас одни только неприятности. С того момента, как Вы вошли в вагон, я понял, что не избежать неудобной ситуации. У Вас на лице написано, что жизнь дает все, что нужно, но Вы все равно всегда недовольны. Если Вас не удовлетворяет вагон, почему бы Вам не пожаловаться проводнику? Или не лететь на самолете?
– Потому, что я боюсь летать самолетом. Если Вам важно было это знать, то можно было воспользоваться более дружественным методом. Представиться для начала, а не устраивать представление. Между прочим, Вы поддержали мое неодобрение, когда я его высказал. А если бы я не пришел, Вы бы так и сидели молча, давясь своим недовольством. Может, именно Вам стоит сходить к проводнику, а лучше – к начальнику поезда, и нажаловаться на то, что в вагоне душно?
– Может, Вы лучше замолчите и усядетесь на свое место. И поставьте уже, в конце концов, свою сумку в нижний багажный отдел.
– Я попрошу Вас еще раз – освободите верхнюю полку для багажа, иначе мне и впрямь придется нажаловаться на Вас за то, что Вы заняли место, которое Вам не положено занимать.
– Не дождетесь. По праву первенства и по праву владения билетом, на котором черным по белому написано, что мое место – наверху, я занял положенное багажное место. Если Вы такой упертый баран, то можете ехать в обнимку со своей сумкой, но если Вы уроните ее на меня, или Вас качнет, и Вы свалитесь, то пеняйте на себя.
– Мне послышалось, или это была угроза?
– Да, это была угроза. Но только в том случае, если Вы не перестанете вести себя как идиот и не запихнете чертову сумку туда, где она должна находиться во время поездки.
– Это чересчур! У Вас и впрямь какие-то проблемы. В любом случае, до тех пор, пока никто из нас двоих не собирается ложиться спать, я буду сидеть здесь, внизу, на Вашей полке, и сумка будет стоять рядом со мной, только бы Вам было неудобно.
– Это Ваше место, так что распоряжайтесь им, как Вам будет угодно. Хоть с ногами залезьте, меня совершенно не волнует. Скорее, я приношу Вам неудобства. Но, знаете, такому человеку, как Вы, даже приятно доставлять дискомфорт.
– Что Вы имеете в виду, называя меня «таким человеком»? Когда Вы успели сформировать мнение о том, какой я человек? Вы не знаете обо мне ровным счетом ничего. Кто наделил Вас правом судить меня? По-моему, Вы тоже мало напоминаете не «такого человека». Я бы даже сказал, что мне нравится действовать Вам на нервы, если бы мне не было все равно. Просто хочется разобраться с местами, занять свое, за которое было заплачено, поставить сумку на предназначенную ей полку, и насладиться тишиной и мерным стуком колес.
– С таким количеством шума не удастся услышать не то что стук колес, даже звук собственного голоса. Попробуйте просто замолчать на несколько минут, и станет очевидно – весь шум исходит от Вас.
– Позвольте заметить, но когда мой сосед закрывает рот, мне слышно, как проводница мешает сахар в стакане на другом конце вагона. Если кому из нас двоих стоит заткнуться и перестать настаивать на том, что неверно, то это Вам. Будьте так любезны.
– Не подумаю. Вы ввалились в вагон на полчаса позже меня, создали сумятицу, неразбериху, подняли ужасный гомон, и настаиваете на том, что я по неведомой причине должен уступить Вам свое место. Если хотите знать, я тоже никогда не езжу на нижних полках. Это чудовищно неудобно. Прежде всего – приходится терпеть соседа, спустившегося сверху, чтобы насладиться сидячей поездкой, поесть отвратительную еду, разуться, выставив напоказ свои дырявые носки. Затем – здесь совершенно нет возможности вздремнуть в течение дня – слишком светло, шумно, чувствуются осуждающие взгляды, сверлящие тебя. Попутчики гремят посудой, шуршат пакетами, залезают и спускаются беспрестанно. Нет, знаете ли, я тоже не покупаю себе билеты на нижнюю полку, так что ошибка просто недопустима! В противном случае я отказываюсь ехать.
– Что ж, это верное решение. Вам стоит отказаться уже сейчас, пока мы еще не тронулись. Спокойно вернетесь туда, откуда взялись, и не станете тревожить порядочных людей, которые планируют расслабиться и насладиться поездкой. Поспать на верхней полке, за которую заплатили из своего кармана. Между прочим, не сильно тугого кармана. Он, видите ли, не ломится от наличия в нем лишних купюр. Но те, что имеются, я позволяю тратить себе на то, чтобы путешествовать с комфортом. Комфорт, в моем понимании – это иметь возможность лечь тогда, когда тебе этого захотелось, а не ждать, покуда попутчик соизволит освободить половину твоей лежанки. Не дышать вонью завернутой в пакеты дорожной еды. Я на дух не переношу запах вареных яиц и жирной колбасы. А когда это все перемешивается с ароматом недельных носков – мне становится вовсе тошно. Более того – я ненавижу, когда кто-то постоянно шастает вверх-вниз, зачастую наступая тебе на руки или на ноги в ту секунду, когда ты почти заснул, поборов неприязнь от того, что все будут смотреть, как ты спишь. На верхней полке такого не бывает.
– Не нужно мне грубить и советовать выйти из поезда. Во-первых, я не собираюсь этого делать, и ни за что бы не собрался, а во-вторых, уже поздно, поезд тронулся. Пока Вы разглагольствовали, мы успели отъехать на приличное расстояние. Если так будет и дальше продолжаться, я буду вынужден подать на Вас жалобу за то, что Вы мешаете мне отдыхать. Здесь и без Вас много шума и давки.
– Вы пьете черный чай?
– Что?
– Простите. Пьете ли Вы черный чай?
– Я не понимаю, к чему этот вопрос?
– Да неужели Вам не надоело пререкаться? Это какая-то болезнь? Вас смотрел специалист? Какой диагноз?
– Это уже целая куча нелепых вопросов! А Вы пьете черный чай?
– Я спросил первым. Но нет, я бы не отказался от коньяка.
– Кофе с коньяком?
– Кофе чересчур тонизирует и возбуждает нервную систему. Я всегда чувствую негативное воздействие на свою нервную систему, стоит мне выпить кофе.
– Поэтому Вы такой раздражительный?
– Я взбудоражен. Это совершенно разные вещи. Не стоит путать понятия.
– Классическую музыку Вы любите?
– Какая разница? Я не на допросе. Вам нет никакого дела до моих музыкальных предпочтений, Вы надеетесь заболтать меня, чтобы я утратил бдительность, и Вы смогли занять верхнюю полку.
– Не моя была идея с вопросами. Уточнение насчет напитка – Ваша задумка. Кажется, мне придется провести несколько часов в вагоне с параноиком.
– Неправда. Прекратите развешивать ярлыки. Я ненавижу классическую музыку.
– Тогда какая Вам нравится?
– Не знаю. Я не люблю музыку – предпочитаю тишину и звуки природы. Что в этом смешного?
– Ничего. Мне просто стало весело от того, насколько все нелепо. Вы взрослый человек, производите впечатление солидного и успешного гражданина. Возможно, я бы сказал, что Вы – безнесмен, лектор, преподаватель, или что-то в этом роде. Мы могли бы приятно скоротать время, беседуя о каких-нибудь общечеловеческих проблемах, а вместо этого выясняем, кому из нас спать на верхней полке. Вы как дурак сидите в обнимку со своей сумкой, упираясь руками и ногами в право командовать всеми подряд, включая меня, незнакомого человека. Если хотите знать – у меня с собой запасные носки, чистые, постиранные с кондиционером для белья.
– Мне на это начхать, как начхать на Ваше мнение о моем внешнем виде и впечатлении, которое я произвожу. Вы вообще похожи на неимущего писателя, который переехал в Париж, продав все до последней рубашки, чтобы снять мансарду и купить печатную машинку. Вы пытаетесь писать, что-то продавать, но ни один редактор и издатель не соглашается пропустить Вашу книгу в печать, поскольку там чересчур много откровенных подробностей. Из-за этого Вы тратите на алкоголь те копейки, которые зарабатываете паршивыми статейками, что посылаете в убогую газету под каким-нибудь выдуманным псевдонимом, который может рассказать о Вас больше, чем настоящее имя и все, что Вы пишете.
– У Вас отлично работает фантазия, если кому и стоит писать книги, так это Вам, только уберите интимные подробности, они уже никому не нужны в наше время, с этим прекрасно справляется порнография. Вы ошиблись, полагая, что я живу в Париже, или снимаю мансарду, или имею тягу к выпивке.
– Кажется, это Вы мечтали о кофе с коньяком.
– Вы сделали вывод обо мне, основываясь на глупости, которую я сказал, чтобы отделаться от ваших идиотских вопросов?
– Это не прозвучало как глупость, сказанная, чтобы просто отделаться от моих вопросов. Как и моя ненависть к классической музыке – не подделка, выдуманная ради забавы. Вы, между прочим, тоже ошиблись, гадая, какая у меня профессия.
– Мне надоел этот разговор. Вы мне надоели. Что, если нам перейти в вагон-ресторан и заказать травяного чая, чтобы успокоить ваши расшатанные нервы?
– Можно попросить проводницу принести сюда.
– Я не собираюсь сидеть здесь с Вами всю дорогу и смотреть, как Вы вцепились в свою жалкую сумку, не желая просто покориться судьбе и положить ее в нижний отсек.
– Вас никто не держите. Приятного аппетита, пейте свой травяной чай и оставьте меня в покое.
– Не могу оставить Вас в покое, поскольку нутро мне подсказывает, что стоит мне отлучиться, Вы тут же кинетесь занимать мое место.
– Даже не надейтесь, что я предоставлю Вам повод удостовериться в ваших подозрениях о том, что у меня паранойя или растрепанные нервы. Так и быть, я составлю Вам компанию. Только я не пью травяной чай.
– Полагаю, следовало бы.
– Скажите честно, Вы уверены, что в вашем билете указано именно это место?
– А ВЫ?
– У Вас есть дети?
– К счастью – нет.
– Под «к счастью» подразумевается – что?
– Истинное счастье и неподдельная радость от того, что у меня нет детей.
– Потому что Вы сам – ребенок. Возьмите свой билет и проверьте место, которое на нем указано. А потом отправимся в вагон-ресторан.
– Тогда Вы сделаете то же самое, и мы сможем выяснить, кто из нас – упертый осел.
– Хорошо, только перестаньте раздувать свои огромные ноздри. Меня пугает ваш вид. Вы похожи на паровой котел, который вот-вот взорвется.
– Я не буду говорить, кого мне напоминаете Вы.
– Первый признак благоразумия. Черт.
– Что такое? В чем дело? Я оказался прав? У меня верхняя полка, а Вы – баран. Покажите мне билет, покажите!
– Взгляните для начала на свой.
– Черт!
– Показывайте.
– Нет, давайте одновременно.
– У Вас верхняя полка! И у меня верхняя полка.
– У Вас другой плацкарт, и у меня другой плацкарт.
– Из-за Вас мне полпути пришлось выслушивать нытье и голословные обвинения, хотя я уже давно мог наслаждаться приятной дорогой.
– Знаете ли, мне тоже это время не показалось медом.
– Все же, извините, что так получилось. Пожалуй, мы можем все-таки сходить вместе в вагон ресторан.
– Или встретиться где-нибудь позже. Не в поезде.
– Возможно, Вы покажетесь мне приятнее, чем сегодня.
– Не могу сказать того же о Вас, но я заинтересован. Только не сейчас. Как-нибудь пересечемся. Вы тоже извините.
– Ну, счастливо.
– Приятной дороги.
– Да.
– Как-нибудь встретимся.
– Несомненно.
В баре
– У вас есть «Голубые Гавайи»?
– Есть «Карибиан»
– Почему ты мне его предлагаешь? Я разве спросил, если ли у вас «Карибиан»? Я точно назвал коктейль, который хочу, а не попросил перечислить все, что имеется в вашем меню.
– Нет, у нас нет «Голубых Гавайев», но вместо этого я могу предложить «Карибиан». Это один и тот же коктейль, просто называется по-другому.
– Ты мне еще скажи, что у вас есть «Лонг-Айленд», «Маргарита», «Секс на пляже», «Текила-Санрайз», «Мохито» и «Виски-кола».
– Все это у нас есть, но я предлагаю «Карибиан», так как он ничем не отличается от «Голубых Гавайев».
– Тогда почему ты просто не сказал – да, у нас есть такой коктейль, и не сделал мне его, или не ответил честно – нет такого коктейля? Что за отвратительный сервис? Моя бывшая девушка работала в баре, и она всегда точно знала, что нужно сказать каждому посетителю, чтобы он остался доволен. Никогда не уходи от вопроса, всегда говори прямо и честно. Если не знаешь, что сказать – позови менеджера, или старшего бармена, или владельца своей забегаловки, и надейся, что он не окажется таким же безмозглым, как ты сам. Знаешь, моя бывшая всегда знала, что сказать, находила нужную фразу для любого клиента, для любого гостя, для всех своих друзей, даже для бездомных, даже для животных. Но она так и не смогла придумать ни одного подходящего слова для меня. Как раз тогда, когда мне больше всего нужна была ее поддержка, забота, она заткнулась, она притворилась глухой и равнодушной. Та, что всегда умела утешить словом, убила меня молчанием. Это жестоко, не находишь?
– Могу я сделать Вам «Карибиан»?
– Сделай мне «Голубые Гавайи», придурок. Сделай хотя бы что-нибудь, иначе так и останешься до конца своих дней в этом дешевом баре, в который никто не заходит специально, а только заглядывают ближе к утру, по пути домой, чтобы освежить воздействие алкоголя. Все безвкусное, оглянись вокруг. Ты собираешься прозябать здесь до скончания веков? Или, может, сделаешь уже что-нибудь. Первый шаг – это хороший коктейль для посетителя, вежливый тон. Но каждый великий путь начинается с маленького, неуверенного шага. Моя бывшая девушка шагала семимильными шагами, не спрашивая никого, без стеснения, уверенно шла по головам. Представь себе, из простой барменши она за полтора года доросла до главного администратора, купила себе машину. Выторговала почти сто тысяч, потому что умела найти слово-ключ, слово-подсказку к каждому человеку, даже продавцу машин. Потом она бросила ресторанный бизнес, и за какой-то год стала самой востребованной радиоведущей. Ей звонили со всех концов страны, только бы услышать ее голос, узнать ее мнение по какому-нибудь вопросу, найти ответ, найти то самое слово. Какую магию способны творить слова! Как силен человек, овладевший этой магией. Это черная материя, о, я тебя уверяю. Тот, кто умеет играть словами, имеет власть над всем миром. Если захочет. А рано или поздно – захочет. Никто не может устоять перед властью, силой, могуществом. Даже самая невинная овечка скинет свою шкуру и превратится в серого волка, стоит ей разгадать свою силу, свою невероятную силу. О, жестоко сердце того, кому подвластны слова, и тот, кто осознал эту власть. Он не остановится ни перед чем, не задержится ни на секунду, не замедлит свою гонку за безграничным могуществом. Никогда не стоит ждать сочувствия от того, кто понял, что ему принадлежит целый мир, что одним своим словом он способен менять, строить и рушить человеческие судьбы.
Ты замечал, что люди мелочны даже в стремлении к великому? Они продолжают гнаться за каждой мало-мальской выгодой, несмотря на то, что впереди их ждет грандиозное завоевание. Мы такие корыстные и меркантильные, что каждый наш поступок, вне зависимости от того, ради чего он совершается, на подсознательном уровне воспринимается как попытка самоутвердиться, поиметь выгоду, остаться в выигрыше. Люди отвратительны. Не все, конечно, но большинство. А еще – чудовищно равнодушны. Во имя цели они готовы растоптать любого, пройти через поле, усеянное трупами, бросить всех, кто был им прежде дорог. Они перестают замечать тех, кто поддерживал их в трудные времена, стоит лучу надежды замаячить впереди. Они предают ради славы, денег и власти любого, кто перестает быть удобным, нужным и выгодным. Когда мы встаем на ноги, мы забываем о тех, кто учил нас ходить. Я не претендую ни на что, просто я раздавлен, я как брошенный щенок, что скулит у закрытой двери, ведь в его памяти еще живы воспоминания о заботливой ласковой руке, подносящей еду, треплющей шерсть. Невозможно забыть о беззаботных днях, даже когда они заканчиваются, и тебя с воплем выставляют из дома.
– Еще коктейль?
– Да, «Голубые Гавайи», пожалуйста.
– У нас нет «Голубых Гавайев». Могу я предложить «Карибиан»? Это точно такой же рецепт, просто называется немного иначе.
– Предложи. Предложи и заткнись. Пошевеливайся, не то так и останешься протирать стойку, намывать стаканы, прислуживать, вечно всем угождать, лизать задницы, мечтая пробиться наверх, мечтая, что однажды вырвешься из этого порочного круга. Но ты никогда не выберешься, если не начнешь двигаться. Начни думать головой, подумай, в чем ты хорош, и работай в этом направлении. Тебе никогда не накопить денег на твою мечту, покуда ты пашешь как конь за этой гребаной барной стойкой в окружении пьяных девиц, среди вонючих мужиков, окруженный грязными бокалами, осколками стекла, вонючими тряпками, дешевым алкоголем и дорогим алкоголем. Я не сумел выбраться, потому что все силы я вложил в человека, которому не был нужен. Я – расходный материал для воплощения желаний в жизнь того, кто знал, к чему идет и ради чего стремится вырваться. Мне не удавалось это понять. Я верил, что рожден, чтобы слушать, вдохновлять, дарить тепло, заботу, чувствовать каждую перемену в настроении, успокаивать, когда кажется, что ничего не удается. Я верил, что рожден прислуживать, и таким образом смогу добиться своего, приближусь к исполнению собственной миссии на этой планете. А что я получил? Я никчемный, я забыл о себе, я загниваю, гнию заживо. Все мои лучшие идеи, мои мечты, мои желания зарыты под кучей старого ненужного хлама. Родственники считают меня позором семьи. Я считаю себя позором планеты. Если бы я начал что-то делать, я смог бы добиться чего-то. Звезд с неба мне, конечно, никогда не хватать. Не для того рожден. Но я растратил себя на ту, которая была рождена для этого, и она отблагодарила меня – чем? Пустотой, жалостью к самому себе.
Я видел только ее свет, забывая о том, что мне тоже позволено светить. Сейчас я осознаю – она пыталась научить меня искриться, глотать воздух так жадно, что сводит легкие. Но я не делал ничего – только надеялся, надеялся, что все решится само, что от меня достаточно поддержки, что от меня не ждут большего. Я сам от себя ничего не ждал. Мне казалось – можно просто существовать, не стремясь ни к чему, растапливать печь и поддерживать огонь в том, кто умеет гореть. Я был идиотом. Нужно учиться гореть самому, нужно стараться, даже если рожден ледяным кубом. Я – ледяной куб, который растаял, столкнувшись с пламенем. Нынче от меня осталась только лужица, жалкая лужица, которую пытались разжечь. Мне не хватило ума, чтобы понять это раньше, додуматься до этого самостоятельно.
У меня когда-то тоже были амбиции, были планы, но я не делал ничего, чтобы реализовать их, чтобы реализовать самого себя. Я ждал постоянно, что все само свалится на меня с небес. Ты, наверное, думаешь, что я какой-то кретин. Но посмотри на себя! Ты тоже кретин! Как ты умудрился выбрать такую работу? Что у тебя за душой – мечтаешь о карьере актера, хочешь стать сценаристом, писателем, музыкантом, скульптором? А вместо этого прозябаешь в жалком баре! Может, ты даже думаешь о собственном ресторанном бизнесе, надеешься сколотить небольшой капитал. Но пока ты пытаешься его сколотить, твоя мечта превращается в горстку пепла и развеивается по ветру. Потому что ты не стараешься. Откуда я знаю? Думаешь, я вообразил себя умником из-за алкогольных паров? Найди меня трезвым и спроси, какого я о тебе мнения, я брошу тебе в лицо те же самые слова. В тебе глубоко зарыта искра, вместе с истиной. Ты можешь ее не замечать, даже не догадываться о ней. Но она существует. О, искра есть в каждом человеке. Стоит только научиться обращаться с ней. Меня пытались научить. Я злился, потому что думал, что с меня достаточно того, что я есть, и мне вовсе не обязательно вкалывать в поте лица ради права самому строить свою жизнь. Можно до конца дней тереть бокалы или работать в гребаном офисе, или пытаться угодить родителям, или поддерживать своего партнера, или подбиваться к начальству. Но это означает – крах, полный крах. Если ты сам воспринимаешь себя как расходный материал, то сколько бы поддержки ты ни давал людям, они будут воспринимать тебя точно так же. Это неизменно. Это истина. Она не в вине, она в чувстве вины. Вина перед самим собой за то, что не решился, за то, что не дал себе шанса. Не догадался, что можно по-другому. Можно и поддерживать, и получать поддержку. Можно находить слова для всех и каждого, но однажды перегореть и не найти нужных слов, потому что для тебя не нашлось нужных слов у того, от кого ты этого так ждал.
Самое обидное – это уже ничего не значит. Ничто ничего не значит. Все вокруг – бессмысленно. Не оттого ли нам так прекрасно живется, так свободно дышится, мы понимаем – все, что нас окружает – нереально, не имеет ни ценности, ни значения. Твои бокалы, тряпки, мечты, этот бар, этот город. Моя жалкая квартира, все мои личные вещи, старые пластинки, цветы, винные бутылки, сам я – ничего не стою и ничего не значу. Мы осознаем, что все – бессмысленно, и еще мы знаем, что цель оправдывает средства, нас учат этому с дней юности зеленой. У меня нет ни средств, ни цели, но я представляю – каково это, жить во имя чего-то. Гореть, согревая. Гореть, сжигая. Пользуясь всем и вся ради того, чтобы привнести в эту невыносимую легкость бытия хотя бы толику, хотя бы одну крупицу смысла. Мы довольствуемся идеалами и смыслами, которые нам внушают с детства, и поэтому не представляем, какой ценностью являемся сами по себе. В особенности те, кто знает, в чем состоит их предназначение.
Что это значит – предназначение? Это наш осознанный выбор, или это заложено в нас? Где этот унылый кабинет с потрепанной открыткой на стене, в котором за массивным уродливым столом сидит старая жаба и раздает предназначения простым смертным? Я хочу найти ее и спросить – как так вышло, что одним достается космическое предназначение, типа спасения человеческих душ, изобретение лекарств от смертельных болезней, словесный дар, обогащение человечества, а другим, вроде меня, оставляют отходы. Какие-то отбросы от жизненных целей. В чем оно, мое призвание? Должно ли оно вообще быть? Если да, то мне нужно встретиться с этой каргой, что обделила меня, пускай пороется в своих документах уродливыми пальцами-сосисками, обтянутыми перстнями. Пусть она шумно дышит, выглядывая из-за трех подбородков, пусть ей придется переворошить все бумаги в своем кабинете. Она должна найти папку с моим билетом в жизнь. Я хочу увидеть его лично, своими глазами. Удостовериться, что там не написано: «быть феерическим неудачником».
– Еще один коктейль?
– Да, пожалуй. «Голубой Карибиан», будь добр.
– У нас нет такого коктейля.
– А другого бармена у вас нет?
– Есть, но сегодня моя смена.
– Тогда замолчи. Просто делай свою работу. Выполняй свою миссию. Какая она у тебя? Стать лучшим барменом? Вряд ли тебе это удастся. Барменство – это тоже искусство. Тебе нужно виртуозно мыть шейкер, лихо размахивать полотенцем, стряхивать каждую крошку со стойки, находить общий язык с любой собакой, махать руками, перемешивая ром с ананасовым соком и кокосовым ликером. Если это – твоя мечта, что ж, ты на верном пути. Только не забывай, что мечта – это не так-то просто. Она любит тех, кто цепляется за нее руками и ногами, стремится к ней изо всех сил. Делай все, чтобы приближаться к ней с каждым днем хотя бы на йоту. Нужно жить своей мечтой, думать только о ней, желать только ее осуществления. Нужно гореть жизнью, зная, ради чего живешь. Тогда мечта поддастся, в конце пути выяснится, что все было сделано правильно, что все было не напрасно. Но никогда не оставляй тех, кто подталкивал тебя к осуществлению твоей мечты, кто верил, что тебе все удастся. Не растрачивайся на того, кто увидел в тебе огонь раньше, чем ты сам почувствовал запах дыма. Найди свою цель, найди своего человека, но самое важное – найди для этого особенного человека нужные слова в нужный момент. Иначе все – даром.
– Мы закрываемся через десять минут. Хотите еще один коктейль, или счет?
– Давай счет. Отвратительные у вас здесь коктейли. Но ты неплохой собеседник. Возможно, мы бы даже смогли подружиться. Мало кто умеет слушать другого человека. Все погружены в свои заботы, в свои мысли. Мы не умеем настроиться на чужую волну, погрузиться в чьи-то переживания, помимо своих собственных. Вряд ли я когда-нибудь встречу человека, который сможет слышать меня, но мы могли бы попробовать поболтать с тобой.
– Ваш счет.
– Что ты думаешь? Пересечемся в каком-нибудь хорошем ресторане, расскажем друг другу о себе. В один прекрасный день. Как знать – вдруг мы смогли бы подружиться. Я оставлю тебе чаевые и свой номер. Позвони мне, если надумаешь. Всем нам иногда нужно выговориться. Я выслушаю тебя.
– Спасибо за чаевые.
– Подумай над моим предложением. Выпьем где-нибудь.
– Я так не думаю. Вам уже пора.
– Мне уже пора. Ты прав. Счастливого полета в никуда.
Вязкость.
– Это уже было однажды. Я точно знаю – все повторяется, все это мне уже доводилось переживать. Это не дежавю. Люди ошибочно говорят: «уже виденное». Тут совсем другое – уже пережил. Уже был в этом теле. Уже находился в этот момент времени, в этом месте, в этой самой ситуации. Она не уникальна, а циклична. Возможно, все повторяется из раза в раз. Каждый из нас застрял во временной петле, но не осознает этого. Каждая новая встреча – это встреча, уже случившаяся однажды, но не сохранившаяся в нашей памяти.
– Значит, ты не считаешь, что мы встретились сегодня случайно?
– Ничто не бывает случайным. Случайности слишком часты, и чересчур относительны, чтобы оказываться просто совпадениями. Я не верю, что что-то в жизни может произойти не нарочно. Вот я отражаюсь сейчас в этом зеркале. Огромное напольное зеркало, в котором я могу уместиться с головы до ног. Мне трудно воспринимать себя как себя. Я – набор случайностей. Во мне слились генетические коды всех моих предков. Все они родились, повзрослели, познакомились, сошлись, и приложили усилия для моего возникновения. Могло ли быть иначе? Никто не знает. Если да, то и впрямь вмешалась случайность. Если нет, то все спланировано четко. Есть какой-то план у того, кто приглядывает за нами сверху, с кем мы должны пересечься, столкнуться, сойтись. Нам кажется, что все это происходит благодаря какому-то чуду, и нам нравится так думать. Сталкиваешься у магазина со старым знакомым как раз тогда, когда он тебе способен помочь и говоришь – это была судьба! А тебе просто послали шанс.
– Ты говоришь, что ты – это не твое отражение в зеркале, но что тогда – ты?
– Я не знаю ответа на этот вопрос. Вдруг я – это шляпа? Твоя коричневая шляпа, которую ты надеваешь в сухую солнечную погоду? Можешь найти ее сейчас для меня? Если я стану примерять эту шляпу бесконечное количество раз, мне удастся убедить себя в том, что я и есть шляпа. Допустим, мне сейчас придет в голову оторвать взгляд от зеркала, закружиться по комнате, раскинув руки, а потом залезть к тебе на кровать. Кто сможет сказать, что – это моя собственная идея, что мне не внушил ее всевышний разум? Нельзя быть уверенным в том, что за каждым нашим действием не стоит кто-то или что-то. Или, например, я почувствую острое жжение в груди, и в моем сознании промелькнет мысль – срочно выбежать на улицу, так, как есть, нагишом. А там – разворачивается машина, под которую я попаду, едва переступив порог. Судьба? Скорее всего. Или же – я опущусь на пол, медленно, вдумчиво стану изучать себя, надену платье, неспешно натяну колготки, даже уложу волосы, собравшись, поцелую тебя и распахну дверь навстречу неизвестности. Что это – моя личная прихоть, или чье-то веление? Чье дыхание у меня за спиной? Коллективного бессознательного, или моего рассудка? Что – рассудок? Кто выдумал это название? Кто стоит за каждым словом, за каждым именем, кто распределил все предметы по классам и категориям? Где этот первый человек, благодаря усилиям которого мы умеем обозначить каждую вещь, что нас окружает? Как бы поговорить с ним, спросить – сам ли он все это выдумал, или некто, существовавший задолго до него, наделил его возможностью говорить, вложил столько фантазии, что каждая крупица откликнулась и сообщила свое имя? Ты не знаешь?
– Не знаю. По-моему, я вообще ничего не знаю. Сколько еще ты собираешься рассуждать об этой ерунде?
– Почему ты задаешь такой вопрос? Почему не спрашиваешь, как долго кто-то будет диктовать мне каждую мою мысль. Вообрази, что это – хитросплетенный план, частью которого являюсь я, и ты оказался втянут в него, и мне внушают каждое мое слово, каждое мое действие, я не представляю, к чему это все ведет. Может, я должна надоесть тебе, чтобы ты выставил меня из дома, заклиная никогда больше не возвращаться. А может случиться и так, что тебе взбредет в голову заставить меня замолчать. И тогда я все равно окажусь на кровати рядом с тобой, а затем ты укутаешь меня огромным синим пледом, и станешь смотреть, как я сплю. Что будет происходить у тебя в голове в таком случае? Ты можешь только представить, но не узнаешь, пока не проверишь. Пока что-то не произошло, все возможно. Мы вдвоем можем выйти на улицу, чтобы взять где-нибудь по эклеру, сесть на летней веранде, и ветер принесет прямо на наш столик лотерейный билет. Не какой-нибудь, а выигрышный. Я, между прочим, на днях думала – стоит купить лотерейный билет. Попытать случайность на прочность. Даже нашла нужную сумму, просто так, на земле, как раз у того места, где они продаются. Представляешь – столько, сколько нужно, чтобы стать счастливым обладателем билетика. Но не стала испытывать судьбу, хотя, я способна вообразить – судьба сама хотела меня испытать – поддамся ли искушению проверить свою удачу. А я не поддалась. Потом мне представился еще один шанс, был еще один знак. Тем же вечером мне нужно было купить что-то в магазине, я уже стояла на кассе, отсчитывала мелочь, и продавщица спросила – не хочу ли я приобрести лотерейный билет. Я застеснялась, и не стала брать, выбежала наружу, чтобы сделать глубокий вдох. Почему я отказалась? Всем нам страшно узнать правду о себе. Тебе кажется – я удачливее всех на свете, стоит мне только захотеть, в моих руках окажутся миллионы, приплывут сами собой, и мне даже не придется прикладывать усилий. Но проверить – страшно. Что, если ты заблуждаешься? Все люди замечают знаки, которые им подает вселенная, кто-то воспринимает самую невинную их часть, кто-то приучил себя не видеть их вовсе, кто-то пользуется каждой предложенной возможностью. Это как игра – доверься, и наблюдай, куда это тебя заведет. В этой игре есть что-то невинное и наивное, но одновременно пугающее. Как будто ты ничего не можешь решить самостоятельно. Раз отдавшись на волю судьбе, доверившись, раскрывшись, ты уже не будешь хозяином своей жизни. А что, если никогда и не был?
– Был и есть.
– Но, послушай! Посмотри в это зеркало, подойди к нему, встань в полный рост. Что ты знаешь о себе? Ты видишь самого себя, или только свои ощущения, свое впечатление от самого себя? Кто диктует, как тебе воспринимать свое тело, свой внешний вид? Ты нравишься себе? Почему – да, почему – нет? Волен ли ты выбрать, как относиться к собственному отражению, или даже в такой мелочи мы не выбираем сами?
Он подошел в зеркало и посмотрел, затем пожал плечами, вернулся к кровати и вытянулся на ней в полный рост, подложив левую руку под голову.
— Ты занимаешься бесполезным самокопанием. Это все пустые домыслы, перестань страдать ерундой, ложись рядом, и давай помолчим. Хотя бы пару минут.
— Это не ерунда.
— Нет, ты порешь чушь. Я волен выбрать, слушать ее, или нет. Если ты не в состоянии прервать поток этих жутких мыслей, которые ведут в тупик, я уйду.
— Что тобой движет? Чего ты сам боишься? Того, что я вдруг скажу неудобную правду, или натолкну тебя на мысль, в которой ты увязнешь? Она будет преследовать тебя, обволакивать твое сознание, и чем сильнее ты захочешь выпутаться из ее паутины, тем сильнее будешь застревать? Что именно тебя пугает?
— Ты меня пугаешь. Весь этот разговор – нелепость. Я ухожу.
— Мне просто хочется понять, почему иногда мысли возникают из ниоткуда, как будто кто-то вкладывает их нам в голову, почему хочется прекратить думать о чем-то, но такой возможности нет. Имеется некий хитроумный замысел, по которому ты должен обдумывать определенное количество мыслей и идей каждый день, и кто распределяется их порядком, кто знает, какие именно мысли подкинуть тебе, чтобы ты выдал их за свои собственные? У кого можно приобрести брошюрку, где будут прописаны все дальнейшие ходы в третьем акте нашего существования?
— Почему в третьем акте? – спросил он, подбирая с пола свои мятые брюки. – Впрочем, не объясняй, с меня довольно.
— Как, ты уходишь?
— Да, мне пора. Я вспомнил, что не полил цветы, хотя обещал матери сделать это еще на прошлой неделе.
— Позвонишь мне послезавтра? У меня будет свободный вечер! Мы могли бы сходить в тот итальянский ресторан, мимо которого проходили сегодня. Там всегда приносят охлажденное вино и готовят лучшую пиццу на тонком тесте.
— Да, я там бывал, у них отличные ньокки.
— Ну, до свидания. Не забудь позвонить.
— Всего доброго!
В аэропорту:
— Почему Вы уходите? Я еще не зарегистрировалась!
— Сожалею, но регистрация заканчивается за сорок минут до посадки.
— Но до посадки еще сорок две минуты!
— Возможно, у Вас отстают часы. Ничем не могу помочь.
— Но мне очень нужно улететь. У меня есть билет, и паспорт, и обратный билет, который Вы просили, из-за которого я потеряла двадцать минут! Если бы не эти дурацкие правила, я бы без проблем успела, но Вы отправили меня оформлять эти обратные билеты, которые мне даже не нужны!
— Значит, Вы собираетесь эмигрировать? Я вынужден об этом сообщить.
— Нет, я не собираюсь. Не прямо сейчас, не в эту страну. Мне просто не нужны обратные билеты, я планировала встретиться с друзьями, мы бы на автобусах поехали по стране, а через два месяца я бы взяла билеты, когда они действительно понадобились бы.
— Ваши друзья тоже эмигранты?
— Они просто путешественники, как и я. И если я не улечу по Вашей вине, мне придется нажаловаться.
— Не нужно кричать. Я уже сказал, что регистрация на рейс заканчивается за сорок минут до посадки.
— Но еще сорок две минуты! Я точно знаю, что не опоздала. Я ненавижу опаздывать, я панически боюсь опаздывать. Знаете, в детстве я могла закатить истерику и отказаться ехать в детский сад, если родители копались слишком долго, и я понимала, что мы задержимся. Возможно, воспитательница даже не стала бы ругаться, но мне было так страшно. И в школу я приезжала самая первая, хотя жили мы далеко. Мне проще было прийти на второй урок, если на первый я задерживалась хотя бы на пару минут. Никто и слова бы мне не сказал, но такая уж я. Поэтому я не могла пропустить рейс, не могла прийти на регистрацию позже. Вы задержали меня, но все равно у меня осталось две минуты.
— Проверьте свои часы. Уже пять минут, как регистрация закончилась. Мне пора идти, жаль, что Вы пропустили свой самолет.
— Но я не пропустила его! Он будет стоять еще тридцать пять минут, и если Вы потрудитесь включить ноутбук, который захлопнули прямо перед моим носом, хотя у меня было еще две минуты в запасе, я успею на посадку! Мне нужно улететь, я не могу больше находиться в этой стране! Я устала от нее. Я вымотана, и Вы являетесь живым примером того, как люди могут быть выматывающими.
— Что ж, если Вам не понравилась наша страна, мне очень жаль, и все, что я могу посоветовать – убирайтесь отсюда поскорее.
— Но Вы не даете мне этого сделать. Вы не исполняете своих обязанностей, не регистрируете меня на мой рейс. Я отдала последние деньги, все сбережения потратила на этот чертов билет. А теперь Вы заявляете, что ничего не можете сделать. Вам просто лень пошевелить пальцами. Говорите мне убираться, а сами уходите. Я Вас не отпущу, я не сдамся так просто. Вы хотя бы представляете, как непросто было найти билеты отсюда за приемлемую стоимость? Я не из богатой семьи, меня никто не поддерживает материально, каждую копейку я заработала сама, своими собственными руками, экономила, трудилась. Поездка по вашей стране и без того обошлась мне дороже, чем я планировала, и теперь еще этот билет, который встал мне поперек горла.
— Прошу Вас, видите себя прилично, не нужно повышать голос, иначе мне придется вызвать охрану, чтобы Вас препроводили отсюда. И прекратите меня преследовать. Мне жаль, но я не в силах Вам помочь.
— Я…я не преследую! Я прошу Вас выполнить свою работу, только-то и всего. Вы же должны понимать, что такое труд, что значит отдавать последние деньги, чтобы выбраться откуда-то. В моей семье никогда не водилось лишних денег. Мне не покупали ни дорогих кукол, ни модной одежды, ничего из того, что котировалось моими сверстниками. Родители выплачивали несколько кредитов, пахали оба на нескольких работах. Мы почти не виделись, а когда пересекались, мне казалось, что эти чужие дядечка и тетечка, у которых нельзя ничего просить, нельзя их целовать, нельзя громко при них разговаривать, смеяться или плакать. Они никогда со мной не играли, изредка брали меня с собой на работу, и я изобретала себе игрушки из канцелярских принадлежностей, офисных стульев, швабр, ведер, из всего, что попадалось под руку. Родители никогда не ездили в отпуск, не отправляли меня в летние лагеря, вообще не выезжали из города. Я росла, задыхаясь в бетонных джунглях, на бетонной детской площадке, где были ржавые качели и сломанная карусель, на которой по вечерам собирались местные алкоголики. Ни мама, ни папа не думали о том, что мне иногда нужно выезжать на природу, в деревню, или куда еще. Тем более – на море. А мне так хотелось увидеть море. Или океан! Я пообещала себе, что как только вырасту, заработаю много денег, причем работа у меня будет такая, чтобы не приходилось вставать в пять утра и три часа толкаться в пробках, а возвращаться домой в двенадцатом часу ночи. Чтобы мне хватало на путешествия, чтобы я могла посмотреть на море, ощутить, как его соленые волны ласкают мои ноги, а брызги попадают на волосы и лицо.
— Это все, конечно, очень интересно. Но мне нужно попасть в мой офис, Вы отбираете у меня те немногие минуты, что отпущены на обеденный перерыв. Расскажите кому-нибудь другому свою увлекательную историю.
— Я не хочу рассказывать истории! Мне нужно попасть на самолет! Я не пущу Вас ни на какой обед, пока Вы мне не поможете. Если я не могу улететь из этой страны, осталась тут, застряла с пустоголовым болваном, Вы тоже никуда не уйдете, чтобы знали, каково это – быть немощным, лишиться последних средств к существованию и не иметь возможности сбежать.
— Сбежать? Вы надеетесь сбежать? Совершили какое-то преступление?
— Ничего я не совершала! Я просто хочу вернуться домой, хочу улететь.
— Вон там окошки продажи билетов. Подойдите к ним, купите себе билет, и летите домой.
— У меня уже есть билет! Мне не нужно покупать новый! Хочу воспользоваться тем, что у меня уже имеется, тем, за который я уже заплатила.
— Пожалуйста, что же Вас останавливает?
— Вы!
— Это Вы не даете мне прохода, и останавливаете меня перед моим же кабинетом. Я зову охрану.
— Нет, не нужно охраны. Просто пустите меня на мой самолет, пока он не улетел.
— Во сколько ваш рейс?
— В четырнадцать сорок.
— Сожалею, но уже четырнадцать пятнадцать. Я не могу Вам помочь, регистрация на рейс заканчивается за сорок минут до начала посадки, Вам следовало подойти к стойке до четырнадцати ноль ноль.
— Я так и сделала! Я подошла сначала в тринадцать тридцать пять, но Вы отправили меня бронировать ненужные билеты, а затем, в тринадцать пятьдесят восемь сказали, что уже не работаете, несмотря на то, что у мен было еще две минуты.
— Возможно, у Вас отстают часы. Мы не допускаем таких недоразумений.
— И все-таки допустили!
— Перестаньте повышать на меня голос.
— Перестаньте отлынивать от работы и дайте мне пройти на посадку!
— Обратитесь к начальнику аэропорта. Его офис в конце коридора и налево. Но он тоже ничем не сможет Вам помочь. Вы уже пропустили свой самолет. А теперь пропустите меня, наконец, меня ждет обед.
— Катитесь Вы…вместе со своим обедом…и с вашей страной!
На борту самолета.
— Я не могу сидеть в середине! Мне станет плохо. Меня будет тошнить и укачивать. Где бортпроводник? Мне нужно пересесть. Это не мое место, здесь какая-то ошибка. Почему меня сюда посадили?
— Видимо, это было указано в Вашем билете. Мое – у окна.
— Мое – у прохода.
— Но я никак не могу быть посередине. Вы не знаете, что у того, кто посерединке, яйца на резинке?
— Из-за этого Вы не можете здесь сидеть?
— Нет! Не только. Впрочем, какая Вам разница? Вы обязаны со мной поменяться.
— Я не стану с Вами меняться. Я выбрал место у окна, я тоже не летаю в середине. Следует внимательно проверять все детали перед полетом, а не выяснять отношения на борту.
— Да где же проводница? Я не собираюсь терпеть пять часов гребаный информационный справочник, который указывает, как следует и как не следует поступать. Между прочим, я уже взрослый человек и могу сам выбирать, как мне действовать в той или иной ситуации. Не воображайте, что Вы всех умнее просто потому, что зазубрили правила, написанные на сайте авиакомпании. Там много чего пишут. Что же теперь, все подряд читать и заучивать? Памяти не напасешься, мы же не компьютеры, к которым можно докупить внешний носитель информации. Везде столько надписей, указаний, табличек, приказов, правил, сообщений, мелкого шрифта, рекламы, рекламы. Да, кругом одна реклама, и мы на нее поддаемся, позволяем себя обманывать. Гребем то, что нам не нужно, потому что кто-то захотел, чтобы мы поверили, что без этой ерунды и дня прожить не сможем, шагу не сможем сделать. А люди ведь верят. На этом корпорации имеют огромные деньги, ворочают такие капиталы, которые нам с вами и не снились. Совершенно при этом не задумываются, а что на самом деле получают люди, когда покупают рекламируемые или производимые нами товары. Они не имеют ни качества, ни удовлетворения, ни счастья, ни долголетия, ничего из этих ярких словечек, которыми пользуются маркетологи, чтобы завлекать несчастных зомбированных обывателей. А у них нет времени задуматься о том, каким же именно образом пылесос с какой-то мудреной функцией сделает их счастливыми. Больше скажу – они в жизни не воспользуются этой самой функцией, из-за которой пылесос стоит втрое, а то и вчетверо дороже обычного. Они купят его и тут же забудут, что он сам может стирать, готовить и доставать чистую посуду из посудомоечной машинки. У них будет очередной ненужный аппарат, не доставляющий радости, не приносящий удобства. Он быстро сломается, придется нести его в ремонт, а там разведут руками и скажут, что это настолько современная модель, что деталей для него еще нет. Чудо-пылесос уже изобрели, а его части еще не поступили в продажу, потому что их еще не изобрели. Такой вот парадокс. Мы покупаем товары, которые ломаются чаще, чем мы ими пользуются, и живут меньше времени, чем у их продавцов уходит на то, чтобы придумать очередной манящий лозунг. Когда Вы в последний раз совершали осмысленную, обдуманную, взвешенную покупку, не продиктованную рекламодателем, желанием похвастаться перед друзьями или соседями, не испытывая стыда, поскольку у всех прочих уже есть эти чудесные станки для безболезненной депиляции лазерным мечом, в комплекте с которыми идет сам Дарт Вейдер и лично сражается с каждым волоском на вашем теле? В детстве. Даже нет. В детстве мы еще более падки на красочные картинки и позволяем нашему мозгу обманывать нас, верим, что действительно хотим тысячную конфетку с милой зверюшкой на этикетке. Хотя на самом деле нас уже тошнит от количества сладкого, которое мы съели. И мы блюем, но продолжаем покупать. Тащим все к себе в логово и чахнем над своим пластиково-алюминиево-синтетическим златом, которое отбирает у нас деньги, силы и время. Ведь чтобы обзавестись всем этим хламом, приходится работать, работать, работать, не видя жену и детей, не видя света белого. Забыв о том, что существует любовь, зеленая трава, вкусный кофе, а не моча из автомата, выпитая на ходу, выкинув и растоптав все свои творческие порывы, мечты и желания. Ведь нужно выплачивать кредит. Все в кредит, мы все живем в кредит, и платим собственной жизнью за сковородки с антипригарным покрытием, за модные проигрыватели виниловых пластинок, зубные щетки и пасты, средства для омолаживания, за колонки, шкаф, диван, автомобиль, детское кресло, за драгоценности для жены, за ее одежду. Мы хапаем все больше и больше, нас невозможно остановить, да никто и не пытается этого сделать, нас только подстегивают, раззадоривая неуемный аппетит заставляя жрать еще, лишая воли, лишая выбора. Мы погрязли в этих материальных отношениях. И плата за них слишком высока, мы заживо погребаем себя в тоннах одежды, обуви, гаджетов, пока тот, кто придумывает их и рекламу, гребет лопатой деньги. Повезло им, если они покупают себе хотя бы отдых и свободное время за эти деньги. Но чаще, конечно, они покупают еще больше хлама, чем простые люди, потому что сами ничем от нас не отличаются, наивные идиоты, они точно так же ведутся на рекламы конкурентов, на рекламные вывески и неоновые щиты. Это безупречно работающая машина. Мы безмозглые потребители, нам ничего не нужно, только брать, брать, покупать, накапливать имущество, чтобы потом передать его, бесполезное, устаревшее, никчемное, своим детям.
— У Вас есть дети?
— Нет у меня детей. Надеюсь, никогда и не будет. Вы хотя бы представляете, что такое дети?
— К счастью, представляю, у меня двое. Есть даже их фотография. Сейчас я Вам покажу.
— Не нужно мне ничего показывать, иначе меня стошнит еще скорее. Причем на Ваши брюки. Черт возьми, да где же бортпроводница? Я не могу сидеть посередине. Да еще и с любителем показывать фотографии своих детей.
— Чем Вам не угодили детские фотографии?
— Не сами фотографии, а оголтелые родители, сующие под нос всем подряд по поводу и без повода снимки своих чад. Незнакомым людям, как будто им не все равно, как выглядит чье-то отродье. Более того, если этот человек только что сказал, что детская тема не интересует его совершенно. Это же еще один маркетинговый ход. Памперсы, пеленки, ботиночки, джинсики, распашонки, коляски, переноски, няни, детские сады, конфетки, подарки, игрушки-погремушки. О, это огромная выгода для людей, которые делают деньги на всем подряд, не имея ни стыда, ни совести. А ради чего? Зачем заводить детей? Посмотреть пару лет на уменьшенную копию себя, ходить обосранным с ног до головы целыми днями, не спать ночей, переживать, тратить нервы, тратить деньги, бесценное время, которого и так нам отпущено непозволительно мало. И все это только для того, чтобы потом вырастить неблагодарное существо, требующее прав, свобод, денег, еще больше времени. Отдать это чудо природы в качестве пушечного мяса государству, отдавать не пойми какой долг. Мы ничего не успели задолжать. Только нам задолжали. Задолжали нормальный, человеческий уровень жизни, образования, здравоохранения, зарплат, условий труда. А выясняется, что мы должны всем вокруг. Да больше, чем мы можем отдать, заплатить. Или растить такого же потребителя, как и вы сами, который продолжит бездумное существование, продолжить скупать все, что попадется ему на глаза, будет жить так, как жили его предки – впахивать, чтобы впахивать еще больше. Стараться приобрести какой-то статус, заслужить уважение таких же недоумков, которые и сами не заслуживают уважения. Вы посмотрите, какими растут сейчас дети. Они не думают, не видят ничего вокруг себя, повторяют все за родителями, за сверстниками. А те тоже хороши. Работают без устали и сна, окружают себя мнимыми предметами роскоши, не думая ни о чем, кроме как о том, чтобы побольше нагрести себе в карманы, кого-нибудь обмануть, обвести вокруг пальца, обесчестить. Обдирают нашу планету как липку, верят, что все это можно брать безвозмездно. Но возмездие настанет. Да, мы дождемся! И нам мало не покажется. Планета взбунтуется, выплюнет своих жалких выродков, оставит ни с чем. Задумайтесь о том, кто рожает. Мамаши, что сидят дни напролет перед телевизорами и смотрят отупляющие ТВ-шоу, а в перерывах заказывают себе ортопедические матрасы, стельки и кроссовки, наборы кастрюль, ножи, тупеющие на следующий день. Мамаши, не имеющие никакого представления о том, что значит быть не то что матерью, наставницей, проводницей в этот мир, а просто – человеком. Они хамят в очередях, бегают на красный свет, едят трупов, засоряют мир пластиковыми трубочками и одноразовыми пакетами, покупают бананы в индивидуальной упаковке. Они думают только о себе, напрочь забыв о том, что такое вежливость, воспитанность, сожительство живых существ на Земле, они не знают элементарных вещей, этикета, норм морали, а потому не могут научить этому ребенка. Растут хамы, безнравственные, глупые, деградирующие уроды, не представляющие, в каком мире они оказались, и что здесь делать. Никто не заботится о своем доме, не говоря уже о доме общечеловеческом. Все жрут, чтобы срать, а срут, чтобы кому-нибудь подложить под дверь мешок с горящим дерьмом. И в этом мире заводить еще одного ребенка?
— Так не заводите, Вас ведь никто не просит.
— В том-то и дело, что все вокруг просят. Только и делают, что просят. Государство, родственники, друзья, рекламщики, продавцы, коллеги, знакомые, случайные прохожие и попутчики. Всех просто выворачивает, когда они слышат, что кто-то не собирается заводить детей. Они начинают закипать от ярости и брызгать желчью и ядом на окружающих. Ведь дети – это счастье и чудо, все должны ими обзавестись. Даже если тебе шестнадцать, или ты инвалид, или безработный, или бездомный, или алкоголик, или идиот. Все подряд рожают, сами не задумываясь, зачем они это делают. Только из-за того, что так заведено. Даст бог зайку, даст и лужайку. Часто не дает. А забирает. Давно пора на законодательном уровне ввести проверки адекватности будущих родителей, вместо того, чтобы полнить детские дома и приюты, и отказывать замечательным семьям в усыновлении по нелепым, неадекватным причинам.
— Да мне вообще все равно, как Вы относитесь к детям.
— Конечно, Вам все равно. Всем все равно. У всех есть четко установленная программа, по которой каждый человек обязан мечтать завести ребеночка, а если он этого не хочет, значит, он дефектный, бракованный и подлежит изоляции. Отброс общества. А в это время настоящие отбросы плодятся и со всех сторон получают одобрение, сочувствие и поддержку. Растят себе подобных, отправляют их в школу, в армию, в институт, устраивают на работу и подгоняют, чтобы они покупали больше, производили больше, рожали больше и чаще. Чтобы не было времени думать, мечтать, надеяться, думать своей головой и делать выбор.
— Так кто же Вам не дает делать выбор?
— Все не дают. Но я его все-таки делаю. Я выбираю не сидеть на этом проклятом месте посередине. Наконец-то! Проводница, миленькая, произошла какая-то ошибка. Я не должен здесь сидеть. Кто посерединке, у того яйца на резинке.
— Но это Ваше место.
— Нет, не мое. Я отказываюсь здесь сидеть.
— Мы взлетаем, пристегните, пожалуйста, ремни безопасности.
— Я не сяду.
— Но это Ваше место! Я ничем не могу помочь. Следует проверять все данные билета перед покупкой.
— Только не это…
— Мне очень жаль.
— Ничего Вам не жаль. Вы ничего не понимаете. Все вы! Шампанское есть?
— Шампанское в эконом-классе не предусмотрено, могу предложить газированную воду. Через сорок минут будут раздавать маффины и напитки. Пожалуйста, пристегните ремни безопасности.
На первом свидании
— Как ты думаешь, мы могли бы пойти в бар и взять пива? Я нахожу это забавным. Надеюсь, ты не решишь, что я какой-нибудь алкоголик или пропащий гуляка. Мне просто нравится заходить иногда в бары, не имеет значения, в какие. Спортивные там, тематические или стрип. То есть. Да, я не чураюсь, но только по одной причине. Не затем, чтобы смотреть на то, что происходит на подиуме или сцене, или как это у них зовется. Мне импонирует атмосфера баров. Дух свободы, полное равнодушие к твоей персоне, если ты никого не задел и не назвал кретином. Некоторая таинственность, возможность побыть инкогнито, но в то же время – любой может стать твоим другом на пару часов, или благодетелем, или человеком, который сломает тебе нос. Или выбьет два передних зуба. Смотри. Это произошло случайно, я не знал того парня, а он был огромный как бык, и ему не понравилось, что я ухмыляюсь, якобы над ним. Хотя у меня и в мыслях не было над ним смеяться. Я попросту его не замечал. Трудно, конечно, не заметить здоровенного мустанга, шатающегося между столиков, но тем не менее, это правда, я был поглощен своими мыслями, наслаждался приятными ощущениями, что-то меня, видимо, развеселило. И, как назло, именно в этот момент тот громила шел мимо моего стола и увидел мою улыбку, может, ему даже просто показалось, что я улыбался, потому что он был в хлам. А я успел выпить только одну бутылку пива и собирался заказать что-нибудь еще. Потом впал в транс. Со мной такое постоянно случается в барах. Не сочти меня чудиком, дебилом или каким-то умалишенным. Это своего рода медитация для меня. Мозг работает, но остается невосприимчив ко всему, что происходит вокруг. Мысли отступают и не мешают, в голове раздается нечто вроде звона колоколов. Нет, я не слышу ни голосов, ни чего-то подобного. Это просто приятный, ненавязчивый звук, я не какой-нибудь сумасшедший. Ты должна была слышать о тибетских и индуистских практиках типа медитации. Не то чтобы я совершенно выпадаю из реальности, нет. Но в такие моменты моя душа как бы отделяется от меня и может успокоить бесконечный воспалительный процесс, происходящий в голове, и я смотрю с небольшой высоту на все человеческие жизни. Вижу все проблемы, все несовершенство, чувствую всё, но совсем не переживаю из-за этого. Почти как бог. Меня это просто не трогает, не беспокоит. Там, в барах, все иначе, все по-другому, именно из-за атмосферы. Она совсем особенная. Возможно, почти все, кто ходит туда, испытывают нечто сродни моим ощущениям. Возможно, они просто не осознают и не замечают этого. Или слишком сильно напиваются. Понимаешь, я редко напиваюсь. Две-три бутылки пива. Ведь выпивка для меня – не главное. Важна лишь гармония, это приятное, сладостное освобождение. Возможность отпустить контроль, все видеть, обо всем знать, не мочь ничего сделать, но в кои-то веки не переживать из-за этого. У меня нет синдрома бога, я не верю ни в синдром, ни в бога, впрочем. Мне только приятно отдохнуть в баре, посидеть за столиком в дальнем углу, иногда пофлиртовать с официанткой или барменшей, но они все меня уже знают, относятся ко мне как к чудаковатому младшему брату. Ты, пожалуйста, ко мне так не относись, это не совсем верно. Кому-то, само собой, может показаться, что я со странностями. Но кто из нас этого избежал? Все, так или иначе, странны. Нет никакой нормы, потому что каждый человек – это отклонение от какой-то выдуманной, условной, несуществующей нормы. Мы все ненормальны, каждый по-своему, и ненормальность – это действительно норма. Те, кто утверждает, что знает кого-то «особенного», нашли человека, чьи странности похожи на их собственные, но люди настолько зашорены и запуганы, что не могут в этом признаться самим себе, и начинают тревогу. Этот псих, этот ненормальный, этот чудак. Чушь! Все – нормальные, именно потому, что все – ненормальны. Моя мысль состоит в том, что, заметив кого-то, кто ворует шоколадные батончики на заправке, «нормальный» человек вопит, мол, этот ненормальный псих расшатывает все моральные нравы нашей страны. Но тот же условно нормальный приходит домой, и, не отдавая себе в этом отчета, совершает ту же самую ненормальность – крадет время у своей жены, у своих детей, крадет молоко у соседки, крадет у самого себя свою собственную жизнь. Или кто-то узнает, что кто-то живет не такой жизнью, которой положено жить, не работает, или работа дается ему слишком легко, много путешествует, просыпается в обед, занимается любимым делом, творит, дышит и живет. «Нормальный» реагирует, в зависимости от того, как сложилась его жизнь, тремя способами. В первом случае (если он живет как все, но при этом коллекционирует роботов) – завистливо называет «дебилом». Во втором случае (если он живет не так, как большинство, но, все же, весьма стандартно, к примеру, имеет работу, но график у него свободный, а отношения не моногамные, а свободные) – без зависти, или с легким ее оттенком называет «бездельником» или «чокнутым». В третьем случае ( если человек живет необычной, нестандартной жизнью) – называет «ненормальным», исходя из каких-то особенных обстоятельств, потому что только его подсознание знает, что он сам ненормальный, ибо бросил колледж, продает ювелирные изделия, чинит ретро-фургоны, сам-то человек считает себя «абсолютно нормальным».
— Прости, пожалуйста, мне очень неловко, что я тебя перебиваю.
— Тогда, пожалуйста, не перебивай.
— Прости. Я замерзла. Мы так долго здесь стоим, ноги совсем озябли.
— Странно, я даже не почувствовал. Я не из мерзлявых, конечно. Ты, значит, мерзлявая.
— Нет, но…мы уже полчаса стоим на одном месте. Я не люблю бары, но если внутри тепло, то я бы не возражала, если бы мы зашли немного погреться.
— Господи! Кто же ходит в бары погреться?!
— Я иногда захожу, если нет ничего другого поблизости. Хотя обычно бывают какие-нибудь магазинчики или лавки с безделушками. Лучше всего греться в книжном. Ты любишь читать? Я и одного дня не могу прожить без книги. Знаешь, для меня день, в который я не прочитала хотя бы пару страниц, как будто не существует, это пустой, бесполезный день. Не то чтобы я какая-то замухрышка, которой реальный мир не существует, я не заучка, нет, и не какая-нибудь заумная девица. Просто мне нравится атмосфера книг, возможность путешествовать, не выходя из дома, проживать различные жизни, чувствовать то, что, наверное, никогда бы не почувствовал. А какое удовольствие – наткнуться в книге на фразу, которая до этого целый день крутилась у тебя в голове или вертелась на языке. Точно автор залез к тебе в мысли, или посидел с тобой рядом, вы пообщались, и он почувствовал то невысказанное, то сокровенное, в чем сам себе не признавался. А как хорошо иногда бывает – уединишься с любимым персонажем, представляешь, что это твой друг, переживаешь за него, подсказываешь что-то, вместе с ним пробираешься сквозь жизненные дебри, влюбляешься, плачешь и смеешься. Разумеется, все книги разные, и не каждая может подарить подобные эмоции. Есть книги плохие, есть такие, у которых совсем другая цель – рассказать о чем-либо, объяснить, научить. Но и они могут захватывать, цеплять, пускай в них не находишь своего отражения, своего внутреннего облика. Нам всем нравится, когда пишут словно о нас, и чувствуешь единение с миром, знаешь, что ты не один во Вселенной, есть люди, которые испытывают такую же боль, переживают по тем же причинам, что и ты сам. Не только сейчас, но и сто, и двести лет назад люди ходили по этой земле, как мы с тобой, беспокоились из-за своего внешнего вида, из-за разбитых сердец, из-за потерянной работы, лишнего веса, не застряла ли у них зелень в зубах, не шепчется ли кто за их спиной, правильный ли выбор они сделали в жизни, с тем ли человеком связали себя узами. Многие-многие годы, столетия, тысячелетия населяют нашу планету существа с такими же поводами для беспокойств, что у нас сейчас. Что сделать на ужин, чем расплатиться с соседом, как удачнее ответить на нанесенную обиду, как понравиться тому, кто нравится тебе. И люди решают, выбирают, ошибаются, совершают неправильные поступки, стараются исправить то, что испортили, склеить то, что сломали, наладить отношения, понять самих себя. А авторы записывают, анализируют, ведут незримую летопись, дарят надежду, дают понять, что никто не одинок, и все нормально, все с этим сталкиваются, тысячи людей думают о том же, о чем и ты. Может, даже в эту самую секунду. Порой попадаются такие мысли, которые ты бы не нашел сам внутри себя, если бы кто-то не подтолкнул, такие слова, которых ты не слыхал никогда, такие глубокие и мудрые. Книги заставляют задуматься, переосмыслить, взглянуть на некоторые, на многие вещи по-новому, по-другому, они учат нас думать самостоятельно, взвешивать, раскаиваться, переосмыслять собственные ценности и ценности тех, кто нас окружает, анализировать, сопереживать. Невозможно представить себе лучшее времяпрепровождение. Я однажды встречалась с парнем. Не совсем встречалась, мы просто познакомились у входа в книжный магазин, я решила, что он тоже собирается туда зайти, и потом сходили на пару свиданий. Выяснилось, что он ни разу в жизни не заглядывал в этот книжный магазин, несмотря на то, что его бывшая жена жила на втором этаже того дома, в котором он расположен. Но и этого было мало! Он даже не смог вспомнить, когда в последний раз держал в руках какую-нибудь книгу. Все названия, которые я произносила, не вызывали никакого отклика. Имена известных писателей, всемирно известных, тех, кого знает любой ребенок пяти лет в любом уголке планеты – они оставались для этого человека пустым звуком. Услышав про Марка Твена он приподнял бровь, но потом сказал, что у него есть один знакомый, но он не занимается ерундой вроде писанины, а устанавливает сантехнику. Это было кошмарно!
— Кошмарно то, что мы до сих пор торчим на улице. Я уже замерз. Погода сегодня отвратительная, холод совсем не сентябрьский. Да и я довольно теплолюбивый.
Глупо с нашей стороны стоять здесь, давай зайдем в какой-нибудь бар погреться? По правде говоря, я не сильно люблю бары. Однажды какой-то увалень выбил мне там два передних зуба. Дурацкая история, явно не для первого свидания. Мне хочется произвести на тебя благоприятное впечатление, только я не знаю, как это делается. У меня совсем скромный опыт в отношениях с девушками, уже и не припомню, когда в последний раз водил кого-то на свидание. Но когда ты предложила куда-нибудь выбраться, там, у книжного магазина, мимо которого я прохожу каждое утро, идя на работу, я не смог устоять. Ты была просто обворожительна, и взгляд немного растерянный, отсутствующий, ты о чем-то задумалась, а я врезался в тебя, пробегая мимо, поскольку опаздывал, и поскольку моя знакомая, она же последняя, с кем у меня было свидание, неудачное, впрочем, больше пяти лет назад, работает в этой паршивой книжной лавке, где все в пыли, куда ходят только романтики, студенты, дрыщи с длинными патлами и прыщавыми носами, да заучки и ботаники. Ненавижу этих романтически настроенных девиц, что целыми днями носа не высовывают, предаются идеалистическим мечтам, строят себе воздушные замки и мечтают о принцах на белом коне. У них всегда есть свое представление о мироустройстве, о мужчинах, об укладе быта, о семейной жизни. А реальность никогда не соответствует этим пустым мечтам, и ты мечешься, рвешь на себе волосы, но никак не можешь даже приблизиться к их выдуманной жизни. Сам я терпеть не могу чтение, пустая трата времени. Жизнь не для того дана, чтобы тратить ее на бестолковую писанину таких же бестолковых и узколобых снобов и заносчивых моралистов, которых хлебом не корми, дай выдумать очередную нелепицу, в которой от настоящей жизни столько же, сколько во мне от бабочки.
— Вот неплохой бар. Я иногда заглядывала в него раньше, когда еще училась в колледже. Мы с друзьями подолгу сидели там, всегда играла приятная музыка, и атмосфера там довольно необычная, всегда спокойно. Возьмем по пиву и поговорим.
— А к пиву закажем арахиса, много-много арахиса. Обожаю орешки, к тому же, они жутко полезные!
— У меня аллергия на арахис.
— Не может быть!
— Представь себе, может. Я начинаю задыхаться, вся покрываюсь сыпью. Однажды чуть не умерла, когда моя сестра решила надо мной пошутить и положила мне в салат всего-навсего один орешек. Вероятно, она втайне надеялась, что я могу умереть, но все же не была к этому готова, и позвала на помощь. Меня еле успели спасти.
— А я попрошу целую кучу арахиса.
— Знаешь, уже поздно, мне, наверное, лучше поспешить, не то не успею на метро. А пешком отсюда далеко. Я не очень-то люблю ходить.
— Я обожаю гулять. Раньше мог бесцельно бродить по городу, рассматривать прохожих, витрины, слушать обрывки разговоров. Нахаживал по тридцать, по сорок километров.
— Это очень интересно.
— Если тебе правда нужно идти, не буду задерживать.
— Приятно было познакомиться.
— И мне тоже.
— Позвони тогда как-нибудь.
— Конечно! Ты позвони, когда доберешься до дома.
— Да. Хорошо. Я позвоню.
— Ну, пока.
— Удачи тебе.
С матерью
— Не понимаю, почему ты не можешь просто жить обычной, нормальной жизнью, как все вокруг живут. Зачем эти постоянные командировки, поездки, митинги, какие-то лекции, на которых собирается отбросы общества? У тебя же есть муж, он мог бы обеспечить вашу семью всем необходимым. Ты могла бы получить высшее образование. Вы могли бы подумать о детях. Когда вы планируете начать пробовать?
— Мы не планируем, мам. Беременность – это не для меня. И дети тоже. Мы не хотим детей, ни сейчас, ни когда бы то ни было еще. А касательно университета – ты знаешь мое мнение. Я могу устроить свою жизнь и без образования. Мне жаль тратить свое время на ненужную корочку и нервотрепку, от которых не будет никакого прока.
— Но если вы запланируете ребенка, вам понадобятся деньги. Дети – крупная статья расходов. Вряд ли вы сможете дать ему все необходимое, если у тебя не будет достойной работы.
— Как же я смогу найти эту достойную работу, если буду ходить беременная? А потом еще декрет. К тому же, как видишь, я уже нашла то, что мне по душе, и это занятие, между прочим, приносит неплохие доходы.
— Все равно это не то! Тебе необходимо образование. Когда ты повзрослеешь и осознаешь, что не хочешь всю жизнь маяться без серьезного дела, без пенсионных сбережений, когда поймешь, что тебе необходима стабильность и надежность, будет уже поздно. Без диплома тебя не возьмут ни на одну серьезную работу.
— Под «серьезной» ты подразумеваешь государственную службу? Прошу тебя, перестань. Какая там стабильность? Стабильно низкая зарплата, никаких отчислений, переработка по два-три часа в день, как у тебя, без каких-либо доплат? Премия раз в год? Я люблю свою работу. Мы занимаемся важным делом, боремся за права людей, помогаем экологии, пытаемся изменить мир к лучшему. Есть ли что-то прекраснее, чем быть частью огромной системы, которая делает эту планету чуточку чище, добрее и приятнее? Да еще получать за это деньги, и смотреть, как живут люди вокруг, сколько природных достопримечательностей везде. Был бы у меня шанс начать заниматься этим раньше, еще в школьные годы, я бы ни за что его не упустила.
— Но когда вы заведете детей, ты не сможешь разъезжать повсюду с камерой и микрофоном. Не будешь же ты одной рукой держать плакат на митинге, а второй – вытирать отрыжку моего внучка. Вы занимаетесь ерундой. Твоего мужа я могу хоть как-то понять. Хотя бы постараться. Не нравится полученное образование, но он от него не отказывается. Он ведь получает надбавку за то, что у него есть диплом?
— Я тебя умоляю, какая надбавка…этим дипломом можно заклеить дыру в стене или подтереть попу в туалете. Никто из нас не знает, где он лежит, и лежит ли он где-то вообще.
— Все равно. У него большой опыт за плечами, он окончил высшее учебное заведение и по праву, по закону может рассчитывать на получение хорошего рабочего места, на достойные отчисления в пенсионный фонд, на страховку, в конце концов. Буду с тобой честной, он не внушает мне особенного доверия, потому что не распоряжается своими силами, как следовало бы, не реализует потенциал и амбиции. Твой отец мог бы поговорить со своим начальником. Работенка на первых порах была бы не ахти, но копейка в доме водилась бы. Плюс – ты в любой момент можешь отследить свой цикл и запланировать зачатие. Да, придется ужаться, не шиковать, но будут гарантии, будет стабильность. Как ты можешь не осознавать того факта, что лучше стабильно иметь немного, чем каждый месяц переживать – будет что-то или не будет?
— Он получает в шесть раз больше, чем отец. Нет никакого смысла в том, чтобы менять работу, бросать все дела ради условной стабильности. Мы живем так, как нам хочется жить. То, что мы не идем на поводу у системы, не означает, что мы катимся на дно. Мы не прозябаем в бессмысленном существовании, не потребляем бездумно все, что выбрасывают бесчисленные производители, не заводим детей, поскольку осознаем, что не хотим, не готовы, не сможем им дать того, что хотели бы дать.
— Кстати, о детях. Твоя двоюродная племянница носит сейчас третьего. Срок еще небольшой, но все считают – будет еще один мальчишка. До чего славно! Муж ее вышел на завод две недели назад, но уже наметилась перспектива стать начальником отдела через пару лет. Платят не то чтобы много, но устроили наверняка. У них есть знакомые, попросили за него, и как раз оказалось вакантное место. Не пил бы он, была бы полная идиллия. Ну и рукоприкладство, конечно. Я этого не одобряю, но если кто зарвался – можно и шлепнуть. Старшие-то мальчишки у них хорошенькие.
— Да, дети у них отличные. Только ничего толкового из них не выйдет, мам. Ты же должна это видеть. Ты интеллигентная женщина, в конце концов. Они же не учатся ничему, ничего не знают, их даже думать не научили. У них вся семья целыми днями то на работе, то в телевизоре. Воспитанием детей никто не занимается. Да даже если бы занимались, какие ценности они бы передали своим детям? Это просто очередные массовые потребители, рабочая сила, пушечное мясо.
— Зато они добрые и с уважением относятся к старшим. В отличие от некоторых…
— Не нужно этой многозначительности. Ты сама меня воспитывала. Но вместо того, чтобы гордиться тем, что твоя дочь отличается от остальных, ты пытаешься навязать мне свои идеалы и ценности, скосить под общую гребенку, и заставить жить жизнь, которую я не хочу жить.
— Значит, это мой недосмотр. Нужно было тебя шлепать. Ты считаешь, что ты вся такая умная и особенная. Не хочу тебя расстраивать, но ты просто никак не повзрослеешь. И если ты считаешь, что мы недостаточно интересно живем, или что моя жизнь не задалась, я не знаю, о чем нам еще разговаривать.
— Ладно, мам, давай не будем рубить с плеча. Я, вообще-то, хотела показать тебе мой репортаж. Мои снимки напечатали на первой странице.
— Поздравляю.
— Возьмем десерт?
— Нет, спасибо, я уже сыта по горло.
— Тогда я тебе позвоню, когда буду в городе. Увидимся, посидим где-нибудь.
— Да, мне нужно идти. Твоему отцу еще нужно подобрать новые очки.
— У него снова ухудшилось зрение?
— Не бери в голову. Тебе это все равно не интересно.
— Неправда! Это очень важно для меня. Я же переживаю за вас.
— Если бы ты за нас переживала, ты бы отринула свой подростковый максимализм и устроилась бы на нормальную работу. Ладно, прости, ты права, нам не стоит ссориться. Ну, привет моему зятю.
— Я позвоню, мам.
— Буду ждать.
День рождения
— Я бы хотел произнести тост в честь именинника.
— Что, обязательно прямо сейчас?
— Да, сейчас моя очередь. Вы все уже высказались. Он мой давний друг, и мне хотелось бы пожелать ему всего самого наилучшего.
— Уже пожелали.
— А теперь я пожелаю.
— Ладно, валяй.
— Я много думал о том, что такое настоящая дружба.
— Не знал, что ты умеешь думать. Ты кем себя возомнил вообще? Оратором, ритором, философом? Он много думал, надо же!
— Вы пьяны и говорите оскорбительные вещи. Я не буду обращать внимания на ваши злые уколы. Я действительно размышлял об этом. Знаете, дружба – это о взаимности, об умении слушать и слышать. Чувствовать, когда человеку нужна твоя поддержка, а когда – просто молчаливое согласие. Дружить – значит отдавать всего себя, вопреки всему, несмотря ни на что. Верить человеку и верить в человека. Стоять за него горой, даже если весь мир от него отвернулся. Дружба – это форма любви, возможно, даже более глубокая и искренняя, чем романтическая любовь.
— Слушай, а ты разом не из этих? Ну, ты понимаешь, по мальчикам. А то я начинаю себя неловко чувствовать.
— Дружить – значит поддерживать человека, в какой бы жизненной ситуации ты сам ни оказался. Поддерживать самые безумные идеи, самые отчаянные авантюры, выслушивать жалобы и проживать вместе радостные моменты. Быть всегда рядом, что бы это ни значило. Дружить – значит спасаться вместе. Не оставлять в одиночестве, не давать опуститься на самое дно. Но если это случилось – проявлять столько такта, заботы и внимания, сколько требуется. Спускаться с кислородными баллонами.
-Ой, водолаз проснулся. Это тебе на Бали надо, братан, там и дайвинг, и серфинг.
— Да, хорош уже со своими метафорами, уши вянут, мы здесь, чтобы напиться. Уже все поняли и уяснили. Дружба – это важно, в горе и в радости, в болезни и в здравии, и подать туалетную бумагу из соседней кабинки.
— Мы здесь собрались, чтобы поздравить нашего друга с днем рождения, а не чтобы напиться. Вы уподобляетесь животным. Вам нужен только повод, чтобы поглощать алкоголь и не чувствовать себя виноватыми, чтобы залить горечь ваших неудавшихся жизней, рухнувших отношений, половой импотенции, разочарований на работе, неугасимого одиночества. Вы бы пили от тоски все время, если бы знали, что вам никто слова не скажет. Но вы погрязли в рутине, по уши влипли в дерьмовые отношения. Вы не умеете ничего ценить. Вы не имеете ни малейшего представления о том, что такое настоящие чувства. Не знаете, что такое любовь и дружба. Вы говорите своим подружкам, девушкам, женам, что любите их. Но сбегаете от них, как только появляются первые сложности или неприятности, или девушка более симпатичная. Вы боитесь даже подумать о том, что такое сильная эмоциональная и душевная привязанность. Вы – калеки, которые все еще не могут увидеть свой дефект, которые не хотят поверить в то, что на месте сердца у них жалких имплант, не могущий ни дорожить, ни сопереживать, ни радоваться. Вы все несчастливы, но ни за что в этом не признаетесь. И вы не хотите слушать, когда вам пытаются открыть глаза, потому что это слишком больно.
Жизнь оказалась разочаровывающей, все фантазии и мечты развалились и сгорели, вы остались ни с чем. Пустые, жалкие и одинокие, с неугасимой жаждой свалить, раствориться, заполнить пустоту выпивкой и дурацкими шутками. Прикрываете свою злость на самих себя усмешкам, издевками, постоянными подколами. Бьете первыми, чтобы вас не ранили.
— Это я тебя щас ударю, слышь, разошелся. Ущербными нас называет. Тоже мне тост. Молодец, чувак, всем настроение испоганил. Давайте выпьем еще и забудем обо всем этом.
— Вы не в состоянии посмотреть правде в лицо. Вы тянетесь друг к другу и считаете, что вы друзья. На самом деле – просто случайные собутыльники. Вам же вообще все равно, с кем и за что пить. Я хотел сказать, что я рад, что встретился с вами, и знаю вас всех, поскольку, несмотря на то, что вы – подонки, вы долгое время были рядом, и помогали мне, сами того не осознавая. Вы, в сущности, не плохие люди, в каждом из вас есть что-то особенное. Благодаря вам я понял, что такое настоящая дружба. И еще понял, что вы на нее никогда не будете способны. Как и на любые другие глубокие чувства. С днем рождения. Будь счастлив. Вот, в обще
— Ясно, дохлебывай и проваливай.
— Серьезно, братан, это уже чересчур.
— Да, ладно, тебе действительно лучше уйти. Но спасибо. Спасибо, что пришел, и все такое. Позвони как-нибудь, потусуемся, поговорим. Хорошо?
— Да. Веселитесь.
— Не пропадай. Напиши, или позвони. В любой момент, как обычно, ты сам знаешь.
— Да-да. Я позвоню. Пока, ребят.
Еще почитать:
Джейн Грей и Ворон Истуканов — Глава 75: Мэри, ты обольщаешь Кира?
Сад диких роз
Встречаемся на Боровицкой !
Под шум мотора
«
»
19.10.2023
