Рай

Высшие силы, казалось, были благосклонны к земле Идрина, когда в итоге всех войн, дележа территорий и коварнейшей сети интриг, оставили жителям самый лакомый, плодородный кусочек. Тут были и выходы к водам, и поля, и густые леса, медовые запахи цветов… раздолье для творящего духа, настоящий рай на земле. В воде всегда было много рыбы, в лесах жило зверьё и даже рудники и шахты, воздвигнутые будто бы на скорую руку, не оставляли в накладе народ – каменья залегали неглубоко.

Недаром проливалась кровь славных и храбрых жителей, не напрасно рвались они в бой и насмерть стояли против земель Маары и Авьерры, пустошей Равьена и коварств Яра. Выстояли, отвоевали, закрепили, и бросили все силы на совершенствование своего рая.

Если жесткость правления и положения дел в какой-нибудь мрачной промышленной Авьерре, погрязшей в делёжке власти была виной самой Авьерры, а жестокость пустошей необходимостью выживания, то в таком райском и остывшем от войны месте жестокость и циничность бытовой жизни была неожиданным проявлением.

Неожиданным, конечно, для тех, кто не был сам жителем Идрина, а навещал его по случаю или встречал какой-то слух о нём.

Сами жители считали всё обоснованным. Они вывели формулу рая: докажи своё право на жизнь, заслужи место в славной земле Идрин или усни вечным сном за ненадобностью.

Зачем, спрашивается, в раю держать посредственных и слабых? Тех, кто не отличается умом, не достигает, не обладает силой или красотой? Не наделённый чем-то полезным (перечень необходимых талантов обновлялся каждые пять лет), не заслуживает ходить по земле Идрина.

Если цветочники, то только те, у которых есть особенный дар взращивания из земли любого сорта плодов; если каменщики, то только те, кто по-особенному смотрит на камень и умеет управляться с ним…

И так на каждом шагу: от кухарки и швеи до члена Совета Правления – каждый должен быть лучшим или не быть совсем. Если ты не можешь выполнять свою работу – потрудись освободить место. В этом плане больше везло людям умственного труда: писателям, переводчикам, историкам, географам и всем, в ком нуждались постоянно. Тут возраст и физическое состояние не были ведущими и необходимыми, ту важнее была трезвость ума и способность держать норму. Положено, к примеру, поэтам Идрина выдавать по три поэмы в сезон, из которых одна о чести и славе земли, другая о восхвалении труда, а третья о прекрасном будущем – изволь предоставить. Положено по нормам переводчику перевести сто страниц в сезон – изволь. И неважно, что текст может быть разным по сложности, а ста страниц может и не набраться – не умеешь выкрутиться? — так не засоряй тогда Идрин.

Это, конечно, имело бы смысл, если всё на свете можно было измерить. Но нельзя установить нормы и рамки для того, что изначально в них не может вписаться, не потеряв при этом, всей важности и качества. Жители Идрина же не могли этого понять и не смели отойти под страхом смертной казни от установленных норм. Конечно, в этом плане проще было выбирать ту работу, в которой можно было положиться только на себя.

Но всему приходит конец.

***

Рудольф был членом Совета Правления Идрином двадцать лет из своих пятидесяти. Ребёнком родители отдали его в Цитадель, где дети были должны обучаться до десяти лет общим наукам, чтению и письму, понемногу раскрывая свои склонности. Если склонность не была обнаружена, то дальнейшую судьбу ребёнка решали отдать той стезе, которая в будущем была необходима. К примеру, наблюдалась нехватка портных – ребёнка передают на обучение к ним. Сменить положение дел было в дальнейшем сложно, но некоторым это удавалось, и после выдержанного экзамена переопределившийся в своём будущем ремесле идринец поступал на новую службу, занимая испытательный срок.

Но Рудольфу повезло. У него была склонность к спорам, философии, истории и наблюдению. Внимательный от природы, аккуратный в почерке, усидчивый, умеющий обратить внимание на мелкую ошибку ученик был определён «склонным к политической деятельности» и переведён в другое крыло Цитадели. Рудольф быстро преуспел в ораторстве и в догмах божественного права, легко завладевал вниманием своих соучеников и был артистичен, поражал начитанностью. Словом, карьера его была ясная.

Приступив к мелкой службе, состоявшей в подробной и быстрой описи имущества уже бесполезных, отживших жителей Идрина, Рудольф приуныл. Никаких вершин здесь он не видел, его работа была полезной, что приходилось доказывать каждый день, за исключением редких выходных, совпадавших с праздниками, но он был молод и хотел чего-то большего. Порывшись в свитках архивов, Рудольф вскоре предложил введение нового закона: бесполезный житель Идрина, закончивший или заканчивающий свою деятельность на благо родной земли, может отписать имеющееся у него имущество Совету Правления для дальнейшего распределения по усмотрению Совета, и этим получить отсрочку от уничтожения. Отсрочка предоставлялась в невиданных пределах – до полугода, в зависимости от материальной ценности, отданной на благо Совета.

-Зачем этот законопроект? – не поняли тогда в Правлении. – Так или иначе, но имущество отживших и бесполезных переходит во владение Совета Правления после уничтожения жителя. При этом, заметьте, не надо ни кормить, ни обеспечивать ещё чёрт знает сколько времени того, кто не нужен Идрину!

Но Рудольф не смутился и ответил:

-Вы сами знаете, что совет не получает всего имущества после уничтожения бесполезного. Многие, зная о скором своём уходе, торопятся раздарить и раздать всё, что имеют. Совет не получает и четверти имущества.

-Вот и придумали бы законопроект, разрешающий изымать подаренное. Больше было бы пользы! – неосмотрительно заметил один из членов Совета Правления, рыхловатый, сероватый толстенький человечек.

-Мы что, варвары? – возмутился Рудольф, почувствовав, как тут ему нужно сыграть. – Мы же выступаем за счастье народа!

-Отсрочка большая… — это смущало совет больше всего.

Рудольф развёл руками. Его законопроект ушёл в обсуждения и обсуждался уже больше двадцати лет, не находя никакого однозначного ответа. Никто не мог посчитать точных норм и вычислить, дешевле ли содержать человека или потерять имущество? Имущество-то всё равно вернётся какими-то частями в казну Идрина. Но когда, как…

Но цель Рудольфа была не в этом. Теперь его заметили. Он принялся с энтузиазмом посылать новые и новые идеи. Его рьяность, в конце концов, дала плоды и медленно он начал восхождение по карьерной лестнице. Опись имущества сменилась переписью населения, потом превратилась в опись домов, затем в запись протоколов заседаний Совета. Здесь сыграл разборчивый быстрый почерк Рудольфа…

К тридцати годам Рудольф торжественно вошёл в Совет Правления, заняв почётное место Мастера Военного Договора.

***

Земли Идрин привлекали своим плодородием врагов. Расширяющееся же величие, архитектурные сооружения, строительства башен и расцветающая торговля очень дразнили нищие пустоши, вечно военную Авьерру и такой же вечно интригующий Яр. В воздухе пахло войной, а Идрин не желал её, силился оттянуть.

Рудольфу выпала редкая удача и редкая честь. Он с головой окунулся в дождавшийся его мир и раскрыл свой потенциал.

Оказалось, что он не слаб в интригах. Прежде всего, Рудольф решил ни в коем случае не допустить создания альянса против Идрина. За соединение пустошей можно было не бояться – все презирали это место. Яр был настолько пластичен и гибок в переговорах, что никто с ним не заключал постоянного союза, зная, что Яр исповедует одну простую истину: договориться и торговать нужно со всеми.

Самым опасным было возможное объединение Маары и Авьерра против Идрина. Тут Рудольфу пришлось очень сильно постараться, чтобы не допустить этого. Сеть шпионов, расставленная им, сработала самым лучшим образом, и Рудольф успел перехватить, а позже и подменить пару писем и документов. Сами по себе эти письма не были бы поводом для конфликта, но Маара и Авьерра и без этого были почти врагами. Многого не потребовалось, зато Рудольф заслужил своё право называться настоящим Мастером Военного Договора.

Через полтора года происков Рудольфа никакого союза быть не могло. Но Рудольф пошёл дальше, продолжая ссорить всех и каждого, чтобы уберечь родной процветающий Идрин – рай на земле.

Двадцать лет – это много для человека и ничтожно для истории. Двадцать лет – это жизнь и её, забыв про всё на свете, проживал, не уставая, Рудольф. Он не стал тратить драгоценное время на создание семьи или на какое-то увлечение, всецело отдался одной работе и упивался каждым днём, каждой новой победой.

Ровно до того времени, как в Совете Правления ему сухо сообщили:

-Вам пора завершать, Рудольф. Вы более не нужны на своём посту.

С детства жителей Идрина учат покорству смерти. Но Рудольф забыл о том, что тоже человек и тоже может быть повержен. Он попытался спорить, но Совет Правления проголосовал абсолютным большинством за окончание службы Рудольфа на посту.

-Но я многое умею… — Рудольф из всесильного министра превращался в старика, жалкого и умоляющего о пощаде. – Дайте мне другую должность.

-Идрин не нуждается в ваших услугах.

Это приговор. Как назло, Рудольф только что завершил блистательные переговоры с Яром, которые отводили войну от Идрина на еще некоторое время. Ему нечего было делать – Идрину не грозила сиюминутная гибель, не грозила и ближайшие лет пять.

Он мог бы попробовать на себе множество профессий, но не для всех годился по состоянию своего здоровья, ослабевшего от нервных побед. Да и дух его не мог смириться и пересилить гордыню. Ему хотелось властвовать, а не укладывать мозаикой клумбы.

Рудольф не пожелал отступать.

***

Теперь он стал врагом Идрина. Врагом негласным, держащимся в тени. Разрушать союзы против своей земли было делом чести, а создавать их заново – делом подлости. Но Рудольф давно за порогом совести оставил все моральные дилеммы и поэтому желал лишь доказать, что нужен, бесконечно нужен Идрину, что годится ещё для того, чтобы предотвращать войны…

Снова шпионские сети, снова подделки документов и перехваченные письма. Ложь, стекающая чернилами, на каждой строке. Всё ради одного: не воюйте друг против друга, ваш враг – Идрин, его ресурсы не дают вам жить спокойно.

Рудольф получал донесения, которые понемногу продвигали его дело вперёд, и прислушивался к себе: сердце молчало.

-Очерствело… — усмехался Рудольф, но усмешка та была горькой. Больше всего он боялся не успеть и оказаться в списке на уничтожение до того, как возникнет новая реальная угроза. Но дни складывали недели, недели отсчитали уже сезон, а его имени всё ещё не было в списках. Рудольф толковал это с радостью: поняли, подлецы, что не справятся!

Оставался небольшой шаг – самый малый, ничтожный, и Авьерра соединится с Маарой против Идрина. Это всё заслуга Рудольфа.

-Они увидят! – Рудольф не обращался ни к кому. Да и не к кому было. он говорил сам с собою, со своим неусыпным и беспокойным нравом, со своими амбициями и мечтаниями, с тоскою человека, которая прорывалась сквозь железную поступь Мастера Военного Договора.

В его воображении он был спасителем, входил, преисполненный достоинства, в залу Совета, легко поводил плечами, выслушивая тревожную сводку новостей, и с нарочитой небрежностью садился писать письма, отматывающие и снова отсекающие войну прочь от Идрина. И все смотрели на него с уважением и восхищением, и никто не смел усомниться в том, что Рудольф – это человек, которого нельзя отстранять от его работы.

Ему даже пришло в голову что неплохо заказать новую мантию для такого выхода. Этим Рудольф и озадачился, ожидая последних новостей, которые должны были приблизить час его личного триумфа. Он проявил себя как требовательная кокетка, едва не сведя с ума трёх лучших портних Идрина в поисках идеального цвета, тяжести, украшений и кроя. В конце концов, пришлось расстаться с внушительной суммой, но день, виднеющийся уже так близко, уже встававший над Идрином, освобождал от всяких сожалений это расточительство. Выход должен быть славным!

В таких заботах и наступил роковой день.

Рудольф получил долгожданные известия ещё накануне вечером, промучился всю ночь без сна, ожидая блаженного и славного, полного блага утра, где все признают его полезность для Идрина. Но пришло утро, Рудольфу донесли, что в Совете Правления началось заседание, а за самим Рудольфом никто не пришёл.

Это был дурной знак, и у Мастера Военного Договора испортилось настроение. Он уже подумывал сам направиться в зал, но тут его метания были услышаны и за ним явились. Однако величественного выхода у Рудольфа не вышло – в зале царило настоящее балагурство, которое никак не подходило к опасной политической ситуации.

-Это мы по случаю прощания, — как бы извиняясь, объяснил ещё один советник – Эжон, из породы хитрецов и добряков одновременно. Чуть простодушный на вид, он был настоящим Мастером Казны и за каждую недостачу вгрызался без всякого милосердия в провинившегося.

-Прощания? – нехорошая иголочка вошла куда-то возле сердца и Рудольфа качнуло.

-С вами! – весело ответил Эжон и тут же помрачнел, получив ощутимый тычок в бок от сидевшего рядом советника.

-Со мной?.. – Рудольф соображал быстро, но здесь реакция оставила его.

-Ваше имя появилось в списке, — последовало безжалостное объяснение. – Уже завтра.

Это было невообразимым кощунством. Рудольф был уверен, что просчитал всё и не мог понять, где и в чём оказался неправ?

-Но война! – панически-тонко выпалил он. – Война на пороге Идрина! Маара…Авьерр…

Ему перестало хватать воздуха, комок подкатил к горлу и перед глазами запрыгали разноцветные мушки, мешая сосредоточить свой взгляд на плывущих, однообразно-благостных лицах.

Кто-то схватил его за локоть, потащил…

Рудольф не сопротивлялся до самого балкона. Там внезапный доброжелатель его усадил на какую-то софу и принялся обмахивать платком. Дышать стало немного легче. В груди затеплилась слабая надежда на то, что это – шутка! Да-да, шутка Совета Правления. А как иначе?

-Как…- прошептал Рудольф. На большее его пока не хватало. Лихорадка завладела его телом.

-Ну как же вы! Как же… — сокрушался добряк Эжон. – Что же вы так нервно!

-Списали! – прошелестел Рудольф, всё ещё не понимая произошедшего.

-Как всех. – Эжон с подозрением глянул на страдальца. – Вы чего?

-Но меня! Меня?! – бешенство пришло на смену растерянности. – и когда? На пороге войны!

-Да, — согласился Эжон. – Ваша работа закончена. Мирный договор долго еще не понадобится.

Бешенство схлынуло. Рудольф, совершенно ослабевший, недоумевающий, нелепый в своей праздничной торжественной мантии, уставился на Эжона во все глаза.

***

-А вы что хотели-то? – удивлялся сам с собою Эжон, понимая, что Рудольф ему не ответит. – Процветание, это, конечно, хорошо. Но оно не может быть вечным. Только в тяжбе и в беде достигается новый уровень развития.

-Но будет война… — упорствовал Рудольф. – Будет…

-Конечно! Она встряхнёт сонный Идрин. Она пополнит казну. Мы взбодрим население!

Рудольф молчал. Его мутило, в горле что-то застыло, что-то несказанное, невыкрикнутое, уже не имеющее никакого значения.

-Нет, — успокаивающе отметил Эжон, — сначала никто не желал войны. Но потом мы поняли, что слишком уж…застоялся наш рай. Да, жаль людей, ресурсов жаль, но для будущего! Эх. Знаешь, как говорят? Тяжёлые времена порождают силу, сила приводит к расцвету, расцвет приводит к слабости, а слабость порождает тяжёлые времена. Если бы ты, Рудольф, хоть раз вышел на улицы, ты бы увидел, какая пустота в глазах наших жителей. Если бы оторвался от шпионов и посмотрел бы на то, как мы живём, то понял бы, как мы смешны в своей идеальности и как мы бессильны. Между нами расслоение, между нами пропасть и пустота. Что толку от поэмок и памфлетов, когда они выточены по заказу? Какой прок от норм и рамок, если кроме них нет жизни?

Рудольф взглянул в лицо Эжону:

-Ненавижу. Всех вас ненавижу. Циники и подлецы!

-Как и ты, — подмигнул Эжон, — не ты ли пытался сам развязать войну? И не для народа и не для будущего. Себе одному и для себя одного.

Упрёк был справедливым. Рудольф поднялся с усилием (ткань мантии оказалась слишком уж тяжела при длительной носке), подошёл к перилам, взглянул на простирающийся перед ним райский край.

-Завтра тебе не о чем будет сожалеть, — подбодрил Эжон. – Да и вообще – ты всё сделал, молодец. Идрин не забудет тебя. Твои заслуги будут не поняты многими, но мы будем их знать. Ну, пока не придут и наши сроки…

Эжон хлопнул Рудольфа по плечу, вроде бы дружески, а всё-таки болезненно, но Рудольф без писка перенес это. Он смотрел вперёд и не мог наглядеться. Отсюда, с балконной высоты, он мог видеть далеко. Уходили вдаль и леса, и поля, вечно плодородные и наполненные медовыми цветами, и блестела где-то речка. Идрин, любимый и ненавистный Рудольфу, прощался с одним из бесполезных теперь людей, напоследок раскрываясь в своей ужасной затхлой и недвижимой красоте.

-Ненавижу…- с облегчением выдохнул Рудольф и прикрыл глаза, которые слезились от солнечного света. Слишком яркого и мертвенного. но, по крайней мере, у него была возможность спрятать свои такие же бесполезные, как и он сам, слёзы.