как то так
пути

Идет красоваться,  поле побелела.

Тихия маленькая деревня, три дома, двенадцать машин  и один старый староста, что вдел многое и о  многом молчит. Его рука строга, любова забьет до смерти, если не вырабатывают, если балду пинают  а е положенный час, его стальная балка полетит в голову, живот, во все пока не подохнешь или не образумишься. И вот его сильные закостенелые ноги идут по  полю, полю добра его и богатства,  жизни и радости. вот поедет на днях  продавать, неделю погуляет  и вновь н а печи, судить, убивать, все как всегда будет, но неделя будет веселой. В  деревни и не чего интересного, две бабы, уродливы, но сойдёт для мужиков, но для него есть одна краса, сам выбирал, держит при себе, только наскучила, всякая наскучит. Золотые волосы, голубые глаза, фигура, словно  из древности, но наскучила, голоса нет, ума тоже. Только как полено пользоваться, а в городи богини любви живут, может и уродливы на вид, но боже что они творят в  палатах, и думая лишь о них он смотрел на свое богатство, свое поля.

Но  в ми его глаза что то попало, и в дали начало что то белеть, не с начало он это заметил, но оно все ближе и ближе, словно снег покрывает его золотистое поле. Он как следует протер глаза, это не исчезло, оно все больше  и больше.  И знал что это значит, и не мог поверить что так далеко оно зайдет, уже второй раз за его длинную, веселую жизнь. Он знал что надо бежать, как  тогда, надо исчезнуть, вед оно далеко не идет, оно точно кого то преследует, какого то везунчика, хотя какой он везунчик, если пошел по тому пути.  И вот он бежит, кричит, вбегает в дома и выпинывая всех, те в руках держат черти что, то топор, то лопату, все знаю что умрет, о тот  орет, кричит;

— держать ее подальше, дайте время сбежать.- ужасной истерике бьётся его звонкий противный голос, его веки словно вот-вот  лопнут, а глаза горят красными пучками крови.

Все знали что это, все о ней слышали, что оставлять белое поле, что убивает все на пути, исинный Облик Живой Зимы, конец всему пути. И вот перед ними появляется монстре, гигант, тварь, не то что должно и взмах,  головы полетели, оставшиеся не понимали, не осознавали, их ноги подкосились, но не двинулись, страх словно говорил им не сбежите.  Белая поле словно сбесилось, начало метаться и надвигается еще быстрее, еще незамедлительной, и начало пожирать всех мертвых, головы за мгновение превратились в белоснежный череп, все остальное в обглоданные кости.  Стоявшие ждали своей участи,кто то рыда, кто то лишился разума,  некоторые что молили, не о пощаде, знали  ее не будет, они словно молились Смерти, чтоб она их забрала, чтобы все было без мучений, без боли.  И словно по их словам пришла кровавится, богиня. Она была неописуемо красива, просто,  и совершенно. Глаза ее  горели добротой, а рука держала нож.  И словно приглашая на него она вытянула руку. Те кто хоть что то осознавали перестали думать, бросили ножи и посмотрев друг на друга начали насаживается на ее прекрасный нож. Она улыбалась, ее улыбка была светлой надеждой, ее слова словно спасением, не кто не понимал их, но все отвечали, словно на ее языке: «Нет. Мы ее не знаем.» она приятно улыбаясь убирало нож, а те ложились и превращались в кости за мгновение.

После все исчезло, не было ни красивого злотого поля, ни деревни, ни людей, лишь белые кости на черной земле напоминали старейшине о его богатстве, о его значимости. И вновь на Фермы, брать людей, учить, стоить, снова жить? Нет не получится, не чего не пойдет, ведь скоро, очень скоро оно вернётся, оно сожрет все начинанья, и что, лучше исчезнуть, на мгновение, может на три четыре сезона, чтоб эта Зима его больше не тронула, ведь нельзя дело делать в друга месте, деревня только здесь, только тут, иначе конец ему, всему конец.

Слухи везде, правда где то рядом.

Сары, черной от старой древесины и гнилой от влаги, принимал в себе троих везунчиков. Один был без руки, с пробитой головой и готовы вот- вот покинут свои компанию, которая бегало по сараю, ища что то что поможет их нему незадачливому другу.  Одна был молодой девчонкой, другой средних лет парнишка, но это на вид, так они были матерыми машинам, подержавшиеся довольно долго. Они сбежали с деревни, они предатели, ищущие кого то кто бунтует, кто даст им свободу.  Пробитого  уже решили оставить, только помощь хоть какую то дать, что выжил и бежать к ним. Они  сделали все возможное  прижги рану, но тот не пережил этого и поэтому с чистой совестью они направились Орен.

О нем много говорят, словно Восставшие собрались брать его, Создать первый серьезный бой, заявить о себе. Они все верили в  это, у них не было сомнений, не было надежд на другое.  Либо это, либо голодная смерть. Они Все отдали на продажу,  и не чего с этого не имели, вся деревня подохнет, а староста возьмёт новых, и заживут, вот почему они бегут, вот их судьба, жить в бунте, или голодная смерть, таких  много, таких большинство, но кто то выбирает смерть, кто то  идет в руки паствы, а другие ждут Монстра что движется к Городу – Властителей.  Причем не кто не знает с Запада, с рощи Пасты, или с Востока с Гор лиц Правителей. Но все знали Монстер идет туда, но другие, наша компания из них, думали, что Монстер правит Бунтом, и бунт идет на Город-Правителей. До Орена три дня пути, три дня голода, боли и страданий, но дойдя до него они надут радость  и жизнь.

Ее глаза смотрят на него. Он не трогал ее, не просил ее не о чем, когда был голод, он да ей последний кусок хлеба и предлажил бежать с ними. Она знала что он что то чуствут, что то страное, и сейчас его голова висит на стене Орена, а на смотрит на ее и ее рана на животе истекает последним литром крови. Она  не понимает почему, она смотрит на него и плачет, плачет и радуется. Он для нее был кем  то пустым, просто дуракомверующим в будущее, которое не настанет. Но сейчас, перед смертью она видит в нем какой то свет, свет который она не замечала при жизни, считала чем то обыденным. но лишившись его она, когда он первы взбрался на стену, первый погиб на ней,  ему отрубили голову, они сразу же заметила,  но выстрела ее глаза , нервы, уши не заметили и она упала и сейчас она рада, рада тому что она уходит с ним. И все же истина была рядам всегда.