Пустынь

I
Иссохший камердинер медленно плыл в полумраке коридоров семейного поместья Бердинских.
За ним осторожно следовал сутулый юноша, ревниво прижимавший к своей груди потертый портфель.
«Господи, не дай затухнуть чахлой свече в руках этого старика», – обращался к высшим силам молодой человек. Он пытался следовать за пятнышком света, но подстойное тело старика то и дело перекрывало его, будто слуга был не в силах сопротивляться коридорному сквозняку.
Огонёк остановился во мраке, а через мгновение и вовсе пропал в одной из стен коридора. Юноша растерялся и замер на месте.
Через полминуты, голос старика, показавшийся парню противней скрипа многовековой ставни, заставил встрепенуться:
– Что вы там встали? Не заставляйте моего господина ждать!

II
Кабинет Вениамина Бердинского, одного из самых почитаемых литературных критиков своего окружения, утопал в полумраке: единственное окно закрывали массивные красные шторы, через которые, несмотря на преграду, пробивалось беззаботно растекшееся по ткани, кровавое свечение.
Скрипнули ветхие половицы (или изношенные суставы камердинера) проводив валежное тело прислуги в холодную пустоту коридоров поместья.
Когда слуга покинул кабинет, юноша начал пытливо выискивать взглядом Бердинского, но в кровавом полумраке его холодно поприветствовали лишь одинокие очертания местного интерьера.
«Где-то бродит, – немного успокоил себя молодой человек. – Буду ждать столько, сколько он потребует».
Неуверенно покачивая руками, он подошел к столу и взял холодный канделябр из которого страдальчески свисали две кривые свечи. Дабы скрасить ожидание, юноша аккуратно, насколько это было возможно, выпрямил оба восковых цилиндра и, воспламенив спичкой фитильки, принялся знакомиться с кабинетом критика.
На стенах были развешаны разнообразные дипломы и сертификаты, подчеркивающие важность Бердинского в литературной среде. Юноша, разглядев эти бумажки обрамленные в золотистые рамки, за считанные секунды проникся бОльшим уважением к иконе современной критики. В восхищении разведя руками, молодой человек заметил, что огоньки свечей задели часть рамы массивной картины таившейся во мраке стен. Приподняв канделябр на уровень глаз, он лучше рассмотрел размашистое полотно: неаккуратные геометрические объекты были размещены на холсте таким образом, что отдаленно напоминали силуэт собаки, которая смотрела на зрителя единственной точкой (по-видимому, это был глаз) находясь в пустом пространстве.
Молодой человек надолго задержался у картины, пытаясь постигнуть глубокий смысл вложенный в эти странные квадраты и треугольники. В течение разумных измышлений о природе красоты и уродства, где-то в темнице его сознания, бессознательное кричало о том, что данная картина – претенциозная снобистская безвкусица. Несколько раз парень прогонял прочь эхо этого крика, убеждая себя, что для бездарных работ в этом, пропитанном мудростью и величием литературном святилище, нет места.
– Жак Мирок, – сухо прозвучал голос за спиной юноши.
Портфель выскользнул из руки напуганного парня, и глухо упал на пол. В спешке подняв его, он направил свет на стол, с которого ранее взял канделябр.
– Я вас не заметил, господин Бердин… – пролепетал молодой человек, плохо связывая слова.
– Вы хам, если позволили знакомиться с моей обителью без должного разрешения. Присаживайтесь и без лишних слов перейдём к делу! – Прохрипел Бердинский.
Канделябр вернулся на своё место. Юноша опустился в полуразвалившееся кресло и заёрзал, пытаясь комфортно устроиться. С горем пополам приняв удобную позу, он посмотрел на силуэт Бердинского, который высокомерно скрывался во тьме.
– Господин Бердинский, – начал он, аккуратно подбирая слова. – Меня зовут Пёт…
– Мне это неинтересно, юноша! – Перебил его изношенный и грубый голос критика. – Что вы мне принесли?
Молодой человек, раздосадованный заданным тоном общения, робко поставил свой портфель на колени и достал из него небольшую стопку исписанных бумаг. Слегка трясущимися руками он положил рукопись на середину пошло обрамлённого золотыми вставками лилий дубового стола.
В то же мгновение из полутьмы выползла бледная, поросшая волосами, словно давно забытый под тумбой кусок мясного рулета, рука. Кривые пальцы критика медленно проскользили по стопке бумаг, тем самым вызвав у юноши, до конца непонятную ему, легкую ревность к своему труду. Резко сжав рукопись, Бердинский утянул её в свою темную и холодную стихию.
– Это моя недавно написанная повесть, – слегка разрядив давящую тишину, прошептал юный писатель. – Мой преподаватель её высоко оценил и посоветовал перед публикацией в журнале дать вам на оценку.
– Ваш преподаватель? – Злобно усмехнулся критик. – Не тот ли это преподаватель с фамилией Безьянов?
– Именно, – немного воодушевившись, воскликнул юноша.
Если Бердинский знает Безьянова, возможно, это могло немного расположить его к начинающему творцу, но ответ ветхого старика усмирил юношу:
– Бездарь редкостный. Не могу вразумить до конца, как его «Записки монополиста» вообще опубликовали!
Бледная рука снова выплыла из темноты и придвинула канделябр ближе к рукописи. Теперь юноша мог лучше рассмотреть Бердинского на которого упал нежный свет свечи: перед юным писателем, пустив в огромное багровое кожаное кресло свои толстые корни, выточенная ветрами времени, иссыхала когда-то великая фацройя вековой критики. Ветви её тяжело свисали на длинном сухом стволе и, когда она пыталась открыть папку, казалось, что они могут разломиться пополам в любой момент. Молодой человек поднял взгляд выше и увидел острые черты лица критика, напоминавшие каналы многовековых рек, которые давно покинула питательная влага, оставив лишь серую мель.
Бердинский выиграл дуэль с неподатливым титульным листом и, колко взглянув тусклыми глазами в сторону юноши, перевернул желтый лист.
– Мне нужно время. Сидите здесь. Никита Сергеевич, мой слуга, принесёт вам лаймовый ликёр.
После этих слов, Бердинский поправил плед на своих ногах и приступил к ознакомлению с произведением.

III
Ожидание окончательного вердикта растянулось на несколько мучительных часов. Юноша старался совершать меньше движений, словно они могли разрушить безмолвные столпы критики в душном кабинете.
Графин, наполненный лаймовым ликером, так и простоял опустошенный лишь на половину стакана: юноша не смог по достоинству оценить прелесть напитка схожего по вкусу с перемешенными в воде кислыми драже.
Громкий вздох старика сотряс пыль, нежно окутавшую тишину.
Юноша заискивающе всматривался в полутемное лицо Бердинского.
– Бездарная писанина! – Вердикт критика острым лезвием вонзился в сердце молодого человека.
– Почему? – Еле слышно прошептал он, вцепившись руками в быльца гнилого кресла.
Бердинский поправил своё пенсне, которое сползло на самый кончик носа.
– Молодой человек, читая ваше «произведение», я вижу, что вы очень начитан и обладаете хорошим литературным лексиконом. Но я не увидел в вашей писанине какой-то смысл, идею или же стержень, который должен быть одет в художественную шаль. То, с чем я ознакомился, не имеет ни одного из тех основ, которые я желаю видеть в таких работах. Бред бредом. Учитывая стиль письма, вы могли бы, со временем, немного приблизиться к Чехову, но то, на что я потратил своё драгоценное время, достаточно посредственно. На уровне юного гимназиста сельской семинарии.
Плотная пелена разочарования застелила взор юноши. То, на что он потратил 3 года усердной и подвергшейся тысячи правок работе, было растоптано меньше чем за минуту.
Неужели, все его знакомые гимназисты и преподаватели, которые читали эту работу, врали ему? Неужели он действительно настолько посредственен, как утверждает Бердинский?
– В этой повести есть смысл, – пытался спасти своё творение молодой писатель. – Да, возможно…возможно он достаточно прост и поверхностен, но всё же… стоит обратить внимание на символизм.
Бердинский наполнил свой стакан лаймовым ликером до самых краев и сделал внушительный глоток, разом опустошив половину.
– Не указывайте, на что мне обращать внимание, – холодно произнёс критик. – Смысл должен быть весомым: например, важный жизненный урок, который вы пережили, и, который могли бы наглядно показать в данной работе. При всём, если пишете это, значит, по вашему мнению, данный урок может помочь другим людям.
Юноша по-прежнему впитывал каждое слово Бердинского, но теперь, когда старик даже не пожелал выслушать молодого писателя и не попытался понять какая идея заложена между строк рукописи, когда-то непоколебимый авторитет великого критика, словно падающий памятник, потянулся к земле, чтобы, в конце концов, разлететься на мелкие кусочки.
– Не стоит относиться к каждому произведению так категорично. Даже у великих литераторов были произведения без весомого смысла, – Молодой писатель, скинув с себя тревожные оковы, начал ёрзать в скрипучем кресле. – Люди читают не только, чтобы что-то почерпнуть. Они могут это делать для простого удовольствия: из-за хорошей истории, из-за хорошего стиля письма, иронии и многого другого. Читая сильно нагруженные смыслом произведения изо дня в день, наш «управляющий», который находится здесь, – он несколько раз постучал по своему темечку. – Может выгореть. Мы не паровоз, в который засыпаешь уголь, и можешь ехать дальше. И такая литература нужна.
Критик невозмутимо вылил остатки ликера из графина в стакан и поднял надменный старческий взор на юношу.
– Ваш указательный тон меня не устраивает. Покиньте мое поместье.
Молодой писатель продолжал смотреть на Бердинского, наблюдая как сущность критика, питаемая лучами осуждения и превосходства над человеком, цвела словно бутон бегонии.
Юноша оперся руками на быльца кресла и начал подниматься. Под его весом, как зубочистка, которую гнут ради забавы, лопнули две ножки седалища. Ноги молодого писателя сплелись в причудливом танце, но он сумел устоять на ногах.
– Прошу прощения, – виновато произнёс он.
Бердинский, на первый взгляд, полный спокойствия, медленно поставил пустой стакан.
– Уходите, – сдавленно прошептал он.
Юноша взял свою рукопись и направился к двери.
– Найдите себе работу, мальчик, – с ухмылкой проскрипел старый критик. – Не ваше это дело – писать.
Рука молодого человека замерла на дверной ручке. Пальцы соскользнули с позолоченного дверного льва, и взгляд парня остановился на почетной стене увешанной «заслугами» Бердинского.
– Я никогда не ставил под сомнение ваш авторитет, – его голос звучал отдаленно, будто звук из приглушенного радио пылившегося наверху старого шкафа. – В момент, когда преподаватель сообщил, что вы готовы оценить мой труд, я начал рисовать картины, которые во всех красках нашего человеческого восприятия, показывали, как стану именно тем исключением, которое вы оцените по достоинству. На основе ваших рецензий в печати, мое мнение шло за руку с вашим. Я испытывал поистине детский трепет, словно мог слышать вас и разговаривать с вами, несмотря на преграду в виде газет. Мог искренне принижать работы Полькина, Фонисова и прочих молодых писателей, чью карьеру вы растоптали и кинули на обочину литературы. Но сейчас, ваша последняя фраза в мой адрес, явилась откровением. Залила проясняющим светом потёмки моей души. Вы же бездарь, ничего достойного в своей жизни не создавший, Вениамин Сергеевич…
Тяжелый хрип Бердинского звонко отразился от стен кабинета.
– Убирайтесь, наглец! – Прокричал критик.
С горделивой осанкой, покинувшей юношу у ступеней поместья, он медленно поплыл вдоль стен, которые недавно, ссутулившись, с восхищением рассматривал.
– Откуда у вас все эти дипломы и сертификаты? Как вы смогли получить признание у творческого сообщества?
Тяжелая грозовая туча опустилась на кабинет Бердинского.
– Мне не нужно ничего создавать, чтобы я имел право высказать своё мнение! – Возвышенно прошипел критик.
– Согласен, – невозмутимо ответил юноша и подошёл к закрытому красными шторами окну. – Каждый волен выражать свою точку зрения по любой волнующей теме, но вы это делаете на плацдарме незаслуженного авторитета. Вещаете в массы. Считаете, что ваше мнение является истиной при этом находитесь в большом отрыве от понимания взаимодействия людей через творчество. Из-за этого, мы, возможно, теряем истинные таланты, которые нуждаются в наставлении и правильном указателе на распутье. А вы, Вениамин Сергеевич, являетесь указателем, ведущим в пропасть. Но кто вас туда поставил?
Дрожащая рука Бердинского, похожая на куст иссохшего крыжовника сотрясаемая шаловливыми ребятишками, сжала пустой графин.
– Я зову своего слугу. Он прогонит вас! – Злобно пропищал критик. – Никита Сергеевич, уберите этого мерзавца с глаз моих!
Дверь в кабинет тут же распахнулась, словно камердинер всё это время ждал команды Бердинского, притаившись в темном коридоре поместья.
Трухлявый как дерево, пролежавшее в траве несколько десятков лет, слуга заковылял по направлению к юноше.
– Низменно так общаться с моим господином, выскочка! Покиньте этот дом!
Молодой писатель оглядел кабинет: эти темные, измазанные чёрной золой самомнения, углы; безвкусные картины, утонувшие в слоях пыли и паутины; повалившееся гнилое кресло, передающее дух поместья и, конечно же, дипломы и сертификаты, которые теперь предстали ничего не значащей мишурой.
Парень потянул руки к шторам и раздвинул их впуская в затхлый мир критиканства тёплый летний свет.
С улыбкой повернувшись к визжащему Бердинскому и уже готовый закончить свой колкий монолог, юный писатель удивился, когда всё окружающее пространство исчезло, а его собственное отражение стремительно расплывалось в стекле старого графина.