Прощай Париж, тебя я больше не увижу. Часть первая.

Франция, которой уже нет.

В мои молодые годы Париж был символом старой Франции и достижений техники. С 1812 года эмиграция из России шла в Париж. Она никогда не останавливалась. После распада СССР во Франции все начало меняться с огромной скоростью, погромы, протесты, политические убийства и поджог главного собора культурной истории Европы. Никто не собирается бережно восстанавливать старинное здание, подаются разные поекты, вплоть до оранжереи вместо крыши. Огурцы, редиска, слатная капуста и цветы. Нет, нет мне не надо овощной фермы класса органика на крыше. Это не кризис веры, ее уже нет, вместо нее осталась нехлопотная традиция. Это исторический кризис, о котором говорил итальянский ливиец бедуин и публицист, который сформулировал Третью Всемирную Теорию, Муамма́р Мохаммед Абде́ль Саля́м Хами́д Абу Меньяр аль-Кадда́фи. Почитайте на досуге его трехтомник “Зеленая книга”.

Сейчас остались только воспоминания и грусть о прошлом, оно общее для всех, кто родился в Старом Свете. Эйфелева башня не символ веры, не символ эпохи, а технический проект, который не удалось спихнуть в Штаты, как Статую свободы. Хотя копий башни у нас построили достаточно, как и Статуй Свободы. Башни есть и в Теннесси и в Техасе. А в статую наряжаются все кому не лень, от торговцев сувенирами до живой рекламы страховой компании.

Проходит год-два и надоедает рациональность американского бытия, хочется в Европу, к людям со старыми традициями. Никуда особенно я не хожу в Париже, прилетаю потолкаться среди людей, как любил это делать в старом Таллине по выходным, приезжая из Ленинграда на машине. Я не хожу в музеи или в театры, просто брожу по известным мне улочкам в центре. Я возвращаюсь к знакомым мне фасадам домов, камням мостовой, хорошему кофе, к стаканчику божоле за обедом. Я захожу в одни и те же магазины и кафе. Много времени провожу на улице Пасси, где жила русская эмиграция первой волны, сижу в кафе и мысленно предстваляю Бунина. Вместе с ним вспоминаю прошлое. У каждого русского эмигранта есть своя Ольга Александровна и память о школьных годах со своей Ольге Мещерской.

Уже изменился и русский язык, теперь слова:

“В одной знакомой улице

Я помню старый дом…” — почти режут ухо.

“Меня встречала в доме том

С распущенной косой,-” уже и косы никто не носит, вся моя прошлая жизнь тоже исчезла. А Галочка носила косу до самого замужества и только после бракосочетания изменила прическу, на женскую, не отрезая волос. Кто это сейчас поймет?

Мы рождаемся в определенной стране и любим эту страну, людей, обычаи, природу, это заложено в генотипе. Не важно, где ты живешь и по какой причине уехал. Есть политическая эмиграция, есть колбасная, есть и переезды от неприятия перемен, усталости. Но уезжают люди не от русских просторов, рек, озер, лесов и лугов с ромашками и васильками. По ним и грустят за границами России. Но самая русская грусть исторически была в Париже.

Не утихает дождь, как слёзы на могилах

Небо без просветов, дни ненастные.

Листы слетают с веток голых, сирых.

Умирают капли на окне, малые, несчастные.

Не повезло, могли сверкать росою,

Девичьей слезой среди густых ресниц,

Ручьём Полесья, нескошенною полосою

Иль на русалках наших небылиц.

Летят они в печали с облаков постылых

В поиске ясных зорь золотых,

И сверкают не на лицах милых,

А в грязных лужах и на заборах сырых.

Не первая осень, уже многое знаю.

Вижу такое, что глазу скрытое,

Взглядом капель полёт провожаю

В своё прошлое, не забытое.

21-й век своей культуры не создал пока, он только разрушает старое и разрушает основательно, причем без помощи Ислама. Я видел картину, на которй Христос бреет ноги. Мне было противно. И видел картину, где Спаситель трансгендер. Это вообще уму не постижимо. Сейчас время говорливых меньшинств и молчаливого большинства.