День клонился к вечеру. Хорошего. Конечно, мало. Вот сейчас ещё одного пациента принять, потом разгрести всё по местам, закрыть кабинет, сдать ключ и вдохнуть, наконец-то свежий уличный воздух. А дальше…
Всё так, как прежде. Пройти через двор – это три сотни шагов – до остановки, дождаться автобус, сесть, если повезёт, и задремать на двадцать минут под мирное гудение мотора; или стоять, с полуприкрытыми глазами, если не повезёт. А после – ещё двести двадцать пять шагов до подъезда, три лестничных пролёта и дом, милый дом!
Останется, всего-то, переодеться, умыться, запихнуть вещи в стиральную машину разогреть что-нибудь полуфабрикатное, а потом, не найдя больше сил на посуду, рухнуть спать до следующего, одинакового утра…
–Два часа не есть и не пить! – возвещаю я, отпуская очередного пациента. Пациент бледен, хотя повода у него к этому нет – всего-то кариес, и даже не глубокий! А драмы-то, драмы!
–Совсем? – жалобно спрашивает пациент и делается ещё бледнее.
Я с большим трудом подавляю вздох раздражения. Вот этого я никогда не пойму. Два часа без еды и питья – это что, такая высокая цена, которую никак нельзя пережить? Да у тебя щека и язык толком не чувствуют, неужели у тебя есть аппетит и желание жевать?
Но мне платят не за это. И мне надлежит соблюдать профессиональную этику, поэтому я отвечаю, радуясь натянутой маске, избавляющей меня от необходимости улыбаться:
