Позор Цитадели

Целитель Флавий был позорищем всей Цитадели Целителей. Он был настолько отвратителен, что даже наставник Флавия, обучивший его всему, чему можно было научить, Мартин, отрекся от него:

-Я знать не желаю этого человека. Он опозорил всю суть целительства, всю суть мироздания, чистоты и добродетели.

И другие наставники сочувственно покивали головами, а после ухода Мартина из Общей Залы, перестали сдерживаться и изображать сочувствие.

-Так ему и надо! Будет знать, как выступать и хорохориться! – заявил Светлейший Целитель, гордившийся своим милосердием.

-А я еще давно говорил, что у Флавия дурное сердце! Дурное сердце! – пылко вторил ему Целитель Обыкновенный, гордившийся более всего тем, что он умеет смотреть в людские умы.

Но тут вернулся Мартин, забывший в Общей Зале свой плащ, и все разговоры смолкли, и опять целители скорбно вздохнули, сочувствуя горю своего соратника.

А Мартину не было легче от этого сочувствия. Флавий, опозоривший свою Цитадель и все целительское искусство, как назло, был самым располагающим к магии учеником. Он был одаренным сверх меры и схватывал все на лету, трудолюбие отличало его среди прочих учеников Цитадели и никогда Флавий не проявлял никакого попустительства или лени, нерасторопности, неаккуратности- образец среди всех учеников, гордость…

А ныне позор!

Нет, если подумать, то на каждом целителе есть грех. Во-первых, не всегда нужен целитель. Исцелить можно того, кто еще подлежит жизни, а если смерть уж объяла тело, то остается только облегчить последние муки и проводить страдальца в последний путь. Во-вторых, то не целитель – это не значит ангел. Целитель не бог, не святой…

Но почему Флавий выставил этот факт перед всеми, обнажил бесстыдно и мерзко?

Грех Флавия был в том, что он торговал ядами. Грех ли? Каждый целитель, под склон лет, став циничным человеком, решает подзаработать. Даже если деньги будут пущены на благо! Но они нужны.

Чтобы лечить тех, кто не может позволить себе снадобья, коренья и покой во время болезни, приходится где-то включать жажду наживы. Но Флавию не понадобилась склонность лет, а циничность у него была, похоже, от рождения своя. Он торговал ядами так открыто, словно речь шла о пустяках, об обычной товаре, а не о смерти.

И это бросало тень на Мартина среди всей Цитадели.

Не сразу произошло это разделение между наставником и учеником. Мартин, заметив какие-то изменения и задумчивость, более глубокую, чем раньше, поспешил выяснить причину. Он подозревал, что причина – юность лет ученика, только и всего. Любовь! А как иначе?

И внутренне готовился уже к пылкой речи о том, что целитель должен всецело отдаться своему долгу, но Флавий удивил его по-настоящему, хотя Мартин и считал, что нет на свете чуда, что может его удивить.

-Целители торгуют смертью, — начал Флавий. – Они, призванные защищать здоровье и жизнь, продают яды.

-Ну…им нужны деньги, чтобы потом за эти деньги купить ингредиенты для спасения жизни, — разговор выходил еще более неловким, чем представлялось то Мартину. Уж лучше речь шла бы о любви!

-Это подлость. Подлость по отношению к самой сути целительства, — Флавий был безутешен. – Ты говорил, что целители – образцы добродетели, что они не имеют никаких разделений между крестьянами и дворянами, горожанами и торговцами, что главная наша задача – беречь!

-Чтобы беречь одних, нужно наживаться на других. Те люди, что покупают яды…они все равно найдут, как убить своего врага. Они найдут наемников, найдут другие яды. Но наши – самые качественные. Мы знаем, как убить, и можем быть милосердными в смерти. Если мы не будем торговать ядом, мы не сможем…

-Спасая одних – убиваем других?

-Убивая одних, спасаем других, — поправил Мартин.

С ним никто и никогда не вел подобной беседы и он помнил свое разочарование, когда сам увидел, как к его блестящему другу, лучшему среди целителей, воровато оглядываясь, подходили слуги, как бы невзначай заводили разговор…мгновение, и вот, блестит в руке тонкий флакон. Еще мгновение – блеск монетки. И все разошлись. И ничего не было.

-Это сложно понять, мой юный ученик, — Мартин помолчал немного, давая время Флавию опомниться. – Но однажды…

-Я понял, — перебил Флавий неожиданно жестко. – Я все понял.

Больше он не заговаривал о ядах. С той поры он вообще много молчал, и отвечал совсем неохотно. Тяжелые думы теснили ему грудь.

А в одно утро Флавий просто пропал. Сбежал из своих покоев, бросился куда-то наобум, не застелив даже кровати и прихватив лишь тяжелый кожаный блокнот с некоторыми своими заметками.

Напрасно искала Цитадель пропажу! Напрасно скорбели целители, придумывая, куда бы мог отправиться мятежный ученик. Потом Светлейший Целитель сказал:

-Наверняка – погиб! Или скитается. Будет ему наука.

А потом пришла дурная весть.

***

Как Флавий поднялся, как стал из никому неизвестного целителя известным торговцем ядами, как и почему перестал скрываться от короны, открыто нарекая свою обширную лавку позолоченной вывеской «Яды» — знает один только бог.

Мартин же, отчаявшийся от потери своего лучшего ученика, скорбящий от утраты той единственной надежды – воплотить несвершенные мечты свои в чужой одаренной молодости, не соотносил слухи о каком-то торговце, каких-то ядах в столице и своего ученика. Это были разные вселенные. Разные проявления. Как можно было дойти мыслями до такого чудовищного сплетения?!

Это ведь был его, Мартина, ученик!

А потом начались массовые обращения с отравлениями в Цитадель Целителей. Из десяти заявленных жертв, в лучшем случае, удавалось спасти двух человек. Яд был разным – быстрым и медленным, яд, от которого по телу проливалась агония, выворачивая человека наизнанку и яд, который погружал жертву в блаженство.

Хитрые составы удавалось определить не сразу. Цитадель сбивалась с ног, а целители, которые и сами торговали ядами, самые выдающиеся из своей Цитадели, теряли в заработке – кто-то могучий перехватывал теперь все доходы!

Спешно пришлось обучать новых целителей. Обучение шло тяжко, никому не хотелось тратить время на обучение новых и новых целителей, когда не хватало рабочих рук. Да и чтобы быть целителем не хватит пары недель опыта в перевязке ран. Нужна вдумчивая многолетняя трудолюбивая деятельность.

А где взять столько времени? Кругом смерти-болезни-выкидыши.

Дошло до того, что целители дневали и ночевали в зале приема, где всюду стояли койки со страждущими и неизменно обнаруживались новые мертвецы.

Тогда пришло Дознание.

***

Дознание было самой презираемой Коллегией. Хуже — только палачи. Дознаватель не любили за их привычку залезать в самые грязные тайны ради поиска истины, которая открывала имя преступника. Дознание было всевидящим, всеслышащим, всезнающим. И всеми было ненавидимо.

Дознание пришло в Цитадель за разъяснениями и, не получив вразумительного ответа от перепуганных целителей (за каждым из них числился свой долг перед законом), приступило к следствию.

Вскоре выяснилось, что все яды имеют хорошо проработанный состав, принадлежат мастеру и мастеру одной руки.

-Но какая должна быть сила у этого человека! – с завистливым возмущением промолвил Мартин. – Я не знаю такого мастера.

-Знаете, — хмыкнул Дознаватель, — и даже обучали его.

Целители, присутствовавшие при этом, переглянулись с неприкрытой тревогой и даже злорадством.

-То есть? – все внутри Мартина похолодело от ужаса. Он уже знал какое имя сейчас прозвучит и как оно отзовется в его собственной груди.

-Флавий, — подтвердил страшное Дознаватель, и хищным взглядом впился в лицо Мартина, ожидая реакции.

Реакция не замедлила себя ждать.

-Не может быть! Нет! нет! – Мартин легко потерял над собою контроль, что-то внутри него умирало.

Он знал, что это не ложь. Он прекрасно знал, что только Флавий мог создать столь совершенные яды, столь цинично торговать им, мстя за ложь и предательство, которыми питался в Цитадели.

Они говорили ему, что нет ничего важнее жизни, и сами торговали смертью, полагая это нормальным. Из поколения в поколение ложь крепла и обрастала новыми идеями и новыми оправданиями, но проистекала она изначально из жажды нажиться.

И вот…

Взыграла страшная месть, полились по столице яды. Самый способный к добродетели ученик восстал против природы исцеления.

***

-Позор Цитадели.

-Позор Целителей!

-Позор блага…

Шипело, сворачивалось в змеиные клубки по углам, косые взгляды, которые нельзя было обратить против Флавия, находящегося где-то в столице, под защитой позолоченной вывески «Яды» и какого-то чуда, обратились против Мартина, который допустил и вырастил, лелеял то…позорное имя.

А Дознаватель упивался горем. Когда-то ради чужого горя он и пошел в Дознание. Пришел наслаждаться чужим страданием, не имея чувств к своему.

-Что будет? – прошептал Мартин. Он хотел бы умереть от стыда прямо сейчас, пропасть из имени Цитадели, перестать быть целителем. Все, что угодно, лишь бы отделиться от предавшего его ученика.

-Ничего, — это уже не доставляло удовольствия Дознавателю. Он бесился на свое бессилие, причин которого Мартин не мог понять. – Пусть…торгует. Пока.

Надо было добавить хоть какой-то горечи, вот и вынырнуло это «пока».

Дознание оставило это дело и будто бы перестало замечать смерти, которые перестали расти в безумном количестве и теперь шли на спад.

Жертвы, жертвы…и шелест:

-Позор!

-У него всегда было черное сердце.

-Амбиции травят хлеще яда.

-Позор тому, кто не разобрал этой черноты.

***

Мартин не вытерпел. Отрекайся или нет, а Цитадель помнит, кто и кого вырастил, кто и что совершил, для чего.

Устав от шелеста, от жертв, от косых взглядов и неприкрытой жалости, что колола больнее игл, Мартин отправился на поиски Флавия.

Уже через два часа он угрюмо и мрачно взирал на притаившуюся посреди людной улицы лавку – широкую, украшенную резьбой и росписью. А наверху – золоченная табличка «Яды».

Абсурдность встала в горле комом. Мартин толкнул дверь и столкнулся нос к носу со своим учеником. Бывшим учеником.

Флавий возмужал. Красота молодости легла на его лицо, лукавый прищур, насмешливая улыбка…

Не скажешь, что перед тобой торговец смертью и позор Цитадели Целителей! Никогда и ни за что не угадать!

-Добро пожаловать, — Флавий был воплощением вежливости. Ничего не шевельнулось в его взгляде.

-Ты узнаешь меня, Флавий? – Мартин пытался быть грозным, но все внутри него трепетало от ужаса перед какой-то непостижимой наглостью.

-Узнаю, — кивнул он. – Чего желает отрекшийся наставник? Быстрой смерти? Легкой? Мучений? Желает ли выплюнуть свой желудок?

-Как тебе не стыдно?! Этому ли мы тебя учили? Я! Ты торгуешь…

Обрушиться Мартину Флавий не позволил. Да и запал у бывшего наставника таял с каждой секундой проведенной в лавке «Яды». В конце, Мартин закончил лишь всхлипыванием:

-Ты опозорил!

-Ну, почему же? – возразил Флавий спокойно, будто бы ждал этого обвинения. – Я честно плачу налог, честно отдаю пожертвования в церковь Луала, и, более того, честно лечу нищих. А то, что я торгую ядами…так мне разрешили.

-Раз…

-Да. Пришел я однажды ко двору, ну, по случаю болезни местного принца, и сказал, что ядами торгуют все. А так – прибыль хоть будет. Да и контроль. Я пока в этом деле первый и лучший. Те, кто хотят убить – убьют. Так почему бы не заработать на этом?

-Мы задыхались от тел, что ты нам подсунул!

-Ну, это всегда так, в самом начале, — пожал плечами Флавий. – Я много где был и всегда одинаково. Потом народ притихает. А деньга идет. Зато я весь на виду. К вопросам и консультациям готов, постоянных клиентов имею, за качество отвечаю головою. сам знаешь. Какой у меня процент удачи, — Флавий подмигнул Мартину.

Мартин задохнулся от ярости и досады, которые сплелись в нем в жестокой борьбе, не зная, кто обрушиться сильнее.

-Держи, — смилостивился вдруг Флавий и извлек из-за прилавка темнотой блеснувший флакончик. – Подарок. Мои товары нынче дороги, сам понимаешь, экономика, инфляция…

Мартин взглянул в когда-то чистые и ясные глаза своего бывшего ученика.

-Бери, — подтвердил его сомнение Флавий. – Я из милосердства одариваю. Если уж заклюют, то…сам знаешь, промахов у меня почти нет. а этот без боли. Просто сон. В котором нет страшного шепота «позор».

Мартин протянул руку к флакончику и отдернул ее:

-Нет. твой яд – для других. А прежде всего для меня. Пусть шепот. Пусть шелест. Пусть презрение. Я вырастил чудовище, так имею ли я право бежать от этого факта в смерть?

Мартин более не обернулся и не взглянул на Флавия. Темнота лежала на его сердце непроходимой тяжестью.